Случилось мне пару лет моей бродяжьей жизни провести в западных районах страны, бывших под оккупацией, в одном небольшом поселке, стоящем на высоком берегу красивой реки. Приехав на новое место, я как-то быстро познакомился с местными пацанами и девчонками, завел друзей. Одним таким моим новым другом стал паренек по имени Ким. Сдружились мы с ним на почве общей любви к рыбалке. Днями и ночами пропадали на речке, ловили всякую рыбу, частенько лавливали и раков, которые, в тех краях были просто знатные. По большей части рыбачили с берега, но иногда нам давал свою малую лодку один мужичок неопределенного возраста, но уже за сорок, которого все в поселке от мала до велика называли Жоржиком. Был тот дядька невысокого росту, внешность его была настолько непримечательная и невыразительная, что и вспомнить-то сегодня ее просто невозможно, хотя я, как говорится, "тыщу раз" видел его в самой непосредственной близи. Единственное, что его выделяло среди людей, это незлобивость нрава: он всегда был в хорошем настроении, много балагурил, общаясь с людьми, и буквально сыпал всевозможными присказками, поговорками и прибаутками, которые так и лились серебром из его уст. Многие из них врезались мне в память, и я до сих пор отлично их помню. Жаль только, что не могу их здесь привести в качестве примера, ибо они все изобиловали словечками не нормативного, так сказать, характера. Однако в повседневной деревенской российской жизни на таких пустяках, как мат, никто внимания не заострял, эти слова произносились как нечто такое, на чем уважающий себя человек и зацикливаться-то не будет.
Я тогда не задумывался, работал ли тот человек, да и вообще, чем он занимался мало меня занимало, если не сказать, что вообще не интересовало. Я только знал, что у него есть две лодки зеленого цвета. Одна побольше, другая поменьше. Кимка, как хорошо его знавший, нет-нет, да и просил дать нам лодку, чтобы мы могли уйти вверх или вниз по реке, подальше от людей. Бывало, придем к нему вдвоем, заходим в калитку за ограду, Кимка прямо сходу говорит ему: Жоржик, дай нам дня на два-три лодку маленькую, хотим вверх, в леса, порыбачить сплавать. Он эдак хитро посмотрит на нас, скажет что-нибудь заковыристое, а потом вытащит из кармана ключ от замка, кивнет на вёсла - забирайте. Тока смотрите, через три дня штоб мне, как штык, как отставной козы барабанщик тута были, штоб я потом вашим папкам-мамкам не оправдывался, да не доказывал, што не дурак, "едриттвоювпонюхивкорень" тебя забери! Возьмем ключи, весла, буркнем "спасибо", и бегом на причал, в лодку и "пошла писать губерния". Дома всегда знали, куда мы поплыли, никто нас не искал, и никто особо не беспокоился. Парни мы были уже вполне самостоятельные, и опыт по этой части имели, как бы это поскромнее сказать, уже солидный.
Несколько раз случалось так, что Жоржик изъявлял желание сплавать на рыбалку вместе с нами. Тогда он брал свою большую лодку, а нас, как обычно, баловал маленькой. С ним было плавать гораздо интереснее. Он превосходно знал местность, знал название каждой излучины, каждого переката, каждого плеса на реке. Подходим, бывало к плесу под названием Михалёвский, а Жоржик каждый раз говорил: вот тута у меня, ёшкин кот, завсегда щука и язь привязаны. У дальнего края щука, а по правому берегу, ближе к омуту - язь. Ставим сетки, стучим боталами, выбираем сети - точно, в той сети, что по дальнему краю - щука, во второй - язь-красавец, с ало-малиновыми плавниками.
Как-то раз поплыли мы за раками. Мы с Кимом ловили их рачильнями, а Жоржик, неугомонная душа, лазил в воде, и ловил их руками, сует палец в норку, рак его за палец цап, тут-то и попался - Жоржик его на берег выкидывает. Вот так ловил он ловил, да вдруг как закричит, на все лады и бога, и черта, и еще каких-то леших и кикимор поминаючи, да еще свою непременную звезду Мессеферштейн. Смотрим, а у него огромнейший рак впился громадной клешнёй между большим и указательным пальцем, и до крови распластал руку. Подскочили, рака оторвали от нашего Жоржика, давай ему чем попало кровь останавливать. Но рака не выбросили, привезли его домой, и отдали моему отцу. Он из него сделал отличное наглядное пособие для кабинета биологии в школе. Таинственная звезда Мессеферштейн так и осталась для меня таинственной. Что это такое, он нам так и не сказал, но она в его речи проскакивала практически через десять-пятнадцать слов, как и еще какая-то непонятная "церковная тушилка".
Ночевали на берегу, у костра. Ночью в лесу тихо, только разные таинственные звуки раздаются, к утру туман опускается, роса на траву садится. Частенько в костре запекали плотву в глине, наподобие того, как делают печеную картошку. Чистили рыбу, начиняли ее луком, солью, облепляли сырой глиной и клали в угли - вкуснотища необыкновенная. Пока возились с рыбой, пока ждали, когда она испечется, Жоржик рассказывал нам бесконечное количество разных смешных случаев про немцев из жизни под оккупацией. Я не спрашивал его, где он войну провел, но из его рассказов складывалось впечатление, что в армии он не служил, не воевал. Впрочем, честно сказать, тогда меня этот вопрос особо-то и не волновал.
Была за ним еще одна штука, которая меня восхищала. Всем знакома малюсенькая рыбка ерш. Колючая и костлявая неимоверно, но ловили ее обязательно, потому что юшка ухи, сваренной на этих ершах, считалась особо вкусной. После варки ершей, выкидывали из варева, закладывали нормальную рыбу, готовили дальше, а ершей, как правило, бросали в речку, на подкормку другой рыбы. Но так было только когда с нами не было Жоржика. Он их не выкидывал, а собирал в тарелку, садился и ел. Ел особым, одному ему ведомым способом: закладывал ёршика в один уголок рта, что-то там делал с ним во рту, и из другого уголка губ выпадали только косточки.
Делал он это очень быстро, и ерши исчезали из тарелки - не успеешь глазом моргнуть - не Жоржик, а, прямо, ершеедная машинка какая-то. Ел, нахваливал, и всегда нам снисходительно говаривал: дескать, дурачки вы неразумные, а не рыбаки, раз не умеете самую наилучшую рыбу есть, довольно при этом похохатывая, и поминая свою звезду или тушилку, что нам за это в следующий раз и лодку-то давать не следует, потому как от нас никакой пользы на реке нету.
Так бы и остался в моей памяти Жоржик неким балагуром и человеком непонятного рода занятий, добрым, свойским, не отдаляющим нас пацанов, от себя, взрослого мужика.
Но однажды, несколько лет спустя, я поехал в те края, наведать своих друзей, и в первую очередь Кимку. Дело было в августе, захотелось мне снова, как в прошлые года, сплавать на рыбалку с Кимом в Жоржиковой маленькой лодке. Завел я разговор про рыбалку тогда, когда мы с Кимкой сидели в избе другого своего друга, Юрки Левченко. Дома, помимо нас троих, был еще и Юркин отец, дядя Коля. Ким в ответ на мое предложение сказал, что на рыбалку-то сплавать можно, только вот с лодкой проблема. Жоржик уже год, как помер, жена его лодки продала, а новый их хозяин совсем не Жоржик, и у него их просить, что у скупердяя прошлогоднего снега.
Удивился я, да и спросил, отчего же наш друг умер, ведь он же еще не такой старый, ему жить да жить? Тут в разговор вступил дядя Коля. Он-то нам и поведал, что известный всем, как простецкий мужик, Жоржик - герой-партизан. Разведчик и самый знаменитый в тех краях подрывник, отправивший под откос не один фашистский эшелон. Поведал нам он и о том, что в одном из боев был наш друг очень тяжело ранен взрывом гранаты, что ему изуродовало всю грудную клетку, и что вряд ли бы он выжил, но его удалось отправить самолетом на большую землю, где ему помогли врачи. Осталась у него в наличии всего половинка одного легкого, все остальное было удалено. Молча мы сидели, буквально сраженные открывшейся нам правдой. Я сидел и вспоминал наши поездки, его поведение, его прибаутки и веселый нрав. Но теперь мне были понятны некоторые вещи, на которые я не находил ответа прежде, да если честно сказать, и внимания особого тогда не обращал. Я вспоминал, что Жоржик никогда не раздевался, не снимал рубашки и брюки, и даже раков ловил, ползая по реке в штанах, которые на нём потом и сохли. Понятно мне стало и то, что он частенько заставлял то меня, то Кимку садиться к нему в лодку, и грести вместо него. Раньше я думал, что он этим просто пользовался, как хозяин лодок.
Теперь, по прошествии многих лет, вспоминая и те времена, и людей, которые меня окружали, и неунывающего Жоржика, дивлюсь я необыкновенному жизнелюбию наших людей, дивлюсь их умению запросто преодолевать трудности, их великой скромности и житейской неприхотливости, непритязательности и особой душевности.
Дивлюсь и думаю, в каком же мы все неоплатном долгу перед этими людьми, которые, если разобраться, ничего хорошего в своей жизни не видели, но были в ней людьми высшей пробы, людьми великой, и, не побоюсь этого слова, несгибаемой воли к жизни, людьми героическими, при всей их внешней непрезентабельности. Честь им и слава, безвестным героям войны.