Живое слово от наших училищных преподавателей и командиров. Они-таки могли иной раз поразить пылкое воображение не в меру язвительной, бесконечно «просвещённой» и неоправданно заносчивой курсантской массы, которая немедленно стенографировала новорождённые афоризмы, глубокие фразы и неожиданные сентенции. Увековечивала их в блокнотах, на отдельных листочках, в тетрадях и вообще, где придётся. Всё верно, предавать забвению подобные изыски на «великом и могучем» никак нельзя. А лично для меня они как машина времени.
Я вижу лица наших замечательных командиров, воспитателей, педагогов. Да, именно так. Достигая определённого возраста, ты понимаешь, что все те, на кого тебе случалось «смертельно» обижаться, злиться, на чьи головы ты, бывало, мысленно призывал все кары небесные, — все они именно замечательные люди. Которые пытались научить тебя быть не только военным журналистом, но прежде всего человеком. И теперь, пребывая в этом самом «определённом возрасте», ты ещё и раскаиваешься.
И перечитываешь в своих курсантских блокнотах корявые быстрые записи, смеясь и тоскуя одновременно. А раньше только смеялся...
— А война, товарищи курсанты, это такое место, где могут убить и даже, представьте себе, ранить!
— Итак, что можно сказать о романе Льва Толстого «Война и мир»? Да всё что угодно!
— Кроме совести есть Устав. А Устав придумали не какие-нибудь там Пушкин, Лермонтов — его придумали умные люди!
— Я где-то добрый, где-то понимающий, где-то даже способный посочувствовать, но сегодня я везде злой и целеустремлённый.
— Хотите со мной разговаривать — стойте и молчите!
— То есть, кроме того, что в романе великого африканского писателя Стэйнбека «Гроздья гнева» повествуется о гроздьях гнева, вам, товарищ курсант, добавить больше нечего? И что же, вы нам даже дерево не назовёте, на котором они растут?
— Ну что вы за люди?! Сессия на носу! А у вас ни забот, ни хлопот, одни увольнения и дамы сердца в голове! Даже завидно…
— На вашем месте я бы так не радовался. Я бы посмотрел на меня и понял, что тут, скорее, грустить надо.
— Залог успеха не в том, чтобы бессмысленно таращить глаза, а в том, чтобы записывать то, что я рассказываю! А что если и я стоял бы сейчас за кафедрой и молча на вас таращился? Это, товарищи курсанты, были бы гляделки. Игра хорошая, но у меня совсем другой предмет… А ну быстро схватили ручки и бросились писать!
— Итак, все уже знают, что такое ИМКРНОД? Расшифрую на всякий случай для тех, кто, может, ещё не знает. Это — запоминайте! — История Мирового Коммунистического, Рабочего и Национально-Освободительного Движения. И зря вы надеетесь, что это не серьёзный предмет. Он, если хотите, самый главный… В некотором смысле.
— Вместо того чтобы пререкаться, товарищ дневальный, вы мне лучше объясните, почему у вас в плафонах дохлых мух больше, чем положено?
— Я что, кому-то непонятный, что ли? А по-моему, тут и понимать нечего!
— А потом учебная атака кончилась. Объявили перекур. А в окопах вонь от дымовых шашек, от холостой стрельбы, от имитаторов разрыва артиллерийского снаряда. Ледяная вода в сапоги заливается. Все потные, грязные по уши, злые, матюгаются, как извозчики… Красота, одним словом!
— Лично я эту вашу диалектику понимаю так: я командир, а вы — противоположности, с которыми я неустанно борюсь, пытаясь создать сознательное единство, согласно марксистско-ленинской философии и воинским уставам.
— Возьмите, наконец, себя в руки! И вот так, в руках, и носите всё время!
— Вы, товарищ курсант, можете, конечно, говорить, сколько вам заблагорассудится, хоть целый час. Только я вам даю на это ровно одну минуту!
— А кто это там из кустов в нас целится? Да и вообще: он целится или что он там делает? Лицо у него какое-то… задумчивое.
—Тактика боя — это вам не физика с химией. Тут никогда не знаешь, какая будет реакция, если что.
— Вот вы всё по самоволкам бегаете. А вдруг война?! Или ещё какое мероприятие?
— Посмотрите на себя, товарищ курсант! С одной стороны не стрижен, с другой — в самоволку собрался!
— Оказался на поле боя, быстренько осмотрелся и… что? Правильно — таблом, как говорится, не щёлкай. А то тебя… что? Правильно — пристрелят, к чёртовой матери! И ты тогда… что? Правильно — ты тогда ничего. Не говоря уж про то, чтобы заметку написать.
— Хотите получить зачёт «автоматом» — стреляйте знаниями, как пулемёт! О! Неплохой, кстати, каламбурчик получился. Надо запомнить, пожалуй…
— Знаете, когда я выйду на пенсию, заведу себе пса, назову его Курсант, посажу на цепь и буду злорадствовать! Шиш он у меня в самоволку убежит!
— Конечно, все вы слышали песню «Идёт солдат по городу, по незнакомой улице…». И ещё там есть такие слова: «…А для солдата главное, чтобы его далёкая любимая ждала». Ну так вот, товарищи: эта песня совсем не для вас. Во-первых, вы не солдаты. Во-вторых, курсанты не должны ходить по незнакомым улицам. Нечего им там делать. И, наконец, в-третьих, для вас эта песня отныне звучит несколько иначе: а для курсанта главное, чтобы его любимая… не мешала ему готовиться к семинару по философии!
— Наконец-то жестоким террором нам удалось устранить внутренний порядок!
— Курица — не птица, журналист — не офицер. Но очень-очень уважаемый человек, если правильно себя поставит.
— С утра идёте убирать территорию, с вениками я уже договорился.
— Самая устойчивая система — это хаос. Перевожу с философского языка на военно-человеческий: самая устойчивая система — это постоянный бар-р-рдак в вашей роте!
— Таким образом, он совершил тягчайшее преступление. Сейчас не помню, какое, но тягчайшее! Его даже на гауптвахту посадили.
— Территория — это лицо училища. А на лице не должно быть листьев!
— Курсанты хуже собак. Собаки бегают там, собаки бегают сям. Курсанты шныряют ВЕЗДЕ!!!
— Фёдор Михайлович Достоевский — это, понимаете ли, явление планетарного масштаба. Это… Это глыба! Монолит! А вы кто? Пока что кучки кирпичей. И даже не силикатных!
— Ещё раз напоминаю, товарищи. Будьте принципиальны! Не берите в руки неразорвавшихся гранат!
— Команда «равняйсь!» касается всех! Ну-ка доверните вон тому курсанту голову!
— Как дежурное подразделение, поедем ночью на станцию бочки с солёными огурцами из вагона выгружать. Рады, небось?
— Офицер — это не тот, кто ходит в форме и командует, а тот, кто умеет быстро сориентироваться и отдать честь, кому положено!
— Когда идёшь не в ногу, то и голова качается не в такт!
— Не так вас готовят нынче, не так. Как кисейных барышень каких-то. А вот у нас, бывало, взводный как гаркнет, как даст тебе пинка под зад, так и летишь вперёд, ни в чём не сомневаешься!
— У вас при себе всегда должны быть иголка и две нитки: черная, белая и зелёная!
— А если вы думаете, что вам всё это с рук сойдёт, то даже не думайте! Я ответственно заявляю: вообще не сойдёт. Мне не очень понятно, как в прошлый раз сошло, но этот раз — он другой. Безрадостный для вас… Света в конце тоннеля не будет!
— Моя б воля, я бы вас живо с кузькиной матерью познакомил! Но в силу известных обстоятельств весь семестр будете знакомиться только со мной.
— И, понимаете, главная героиня так сильно переживала, так переживала, что ещё чуть-чуть — и она бы не пережила. Но она пережила. Здесь автор пьесы будто бы сам удивляется, как его героине это удалось? А вот такая она была необыкновенная женщина!
— Разво-од, слушай мою команду! Караул напра-ВО! Внутренний наряд то-ЖЕ! Оркестр, играй, что надо! Шагом ма-а-а-рш!
— Слушайте, ведь это даже неприлично — до такой степени не знать свой родной язык! Мне вот исключительно теоретически интересно: а что если бы вы были китайцем? Вообще бы писать не умели?!
— Вам, конечно, известно, что много-много раньше в стенах нашего училища располагался польский кадетский корпус. Ну или шляхетский, как там у них называлось-то… Короче говоря, вроде бы родовитые шляхтичи молодые тут учились. Да. Так я к чему это всё? А к тому, что если вы подниметесь на чердак главного учебного корпуса, то можете при желании найти нацарапанные на кирпичах польские ругательства всякие. Да. Так я к чему это всё? А к тому, что не надо лезть на чердак и мучиться с переводом. Я вам прямо тут то же самое по-русски скажу. При случае.
— Лучшая музыка — это барабан! Лучшая песня — строевая! А если кто думает не так, зачем в военное училище поступал?
— Вы меня удивляете, честное слово! Неужели было настолько трудно выучить наизусть несчастных 180 страниц этого наставления?!
— Полностью с вами согласен, товарищи курсанты. Вручную затаскивать пианино наверх — работа не из лёгких. Но вы просто представьте себе что-нибудь такое… О! Как будто вы суворовские чудо-богатыри и вам надо тащить не чугунную пушку через Альпы, а всего-то пианино на шестой этаж! Ну как? Полегчало же, правда?