По прибытии в СИЗО нас развели по новым камерам. Дикаря, понятное дело, вернули в «трюм», а нас – пехотинцев распихали по камерам для осужденных. Расстались с Дикарём мы прохладно. Он нажимал на то, чтобы я сотню раз подумал, прежде чем писать кассационку. Я обещал подумать. В действительности же я всё решил ещё в суде, в «стакане», после приговора. Как долго всем придётся ждать ответа? Влепят ли остальным их реальные срока? Как ко мне потом будут относиться? – мне было по-барабану. Я ненавидел судью Мамбетова. За то, что он посмел облизываться на Соню. За его надменную ухмылку во время моего «последнего слова». За его уверенность, что я не посмею оспорить его «решение», ибо не стану вредить своим подельникам. Здесь он конечно правильно рассчитал. Деньги за срока подельников проплачены ему. В случае пересуда будет назначен новый судья. Со мною, возможно, и поступят тогда по закону. Но и остальных натянут по закону. Остальные не позволят мне писать жалобу. Да и родственники отговорят. Всё просто. Одно маленькое обстоятельство не учёл он лишь; я всегда поступаю так, как мне хочется. Иногда вопреки здравому смыслу и тем более обстоятельствам. И теперь мне очень хотелось стереть улыбку с жирной рожи судьи. Уничтожить его, хотя и не физически. Пусть лишится своего «хлебного места», и я буду вполне удовлетворён.
Я стал искать того, кто поможет мне написать грамотную кассационную жалобу. Искать долго не пришлось, потому что юристов в «осужденках» было полно, и один лежал на соседней шконке. Понятное дело, прежде чем доверить незнакомому столь ответственное задание, я поинтересовался у людей знающих. Отзывы о «моём» кандидате были самыми впечатляющими; чувак реально был крут, и к нему обращались за помощью даже из других камер. Обратился и я. Заплатил ему пачкой сигарет, и куском сала (да, в казахской тюрьме очень любят сало), и мы принялись за дело. Писали «телегу» в Верховный суд на имя Генпрокурора. Парень наизусть знал весь уголовно-процессуальный кодекс, а я же в свою очередь всегда на пятёрки писал сочинения в школе. В результате нашей кооперации получился подробнейший, с указанием всех нарушенных статей документ. Разгромный документик. Лови Мамбетов гранату. Я всё отправил, и стал ждать.
Ждать пришлось долго. Не передать словами, как осточертело находиться в душной, перенаселённой камере. Честно говоря, хотелось уже уехать хоть куда-нибудь, лишь бы отсюда. Надежда на то, что дело пересмотрят, и меня отпустят была. Но очень слабенькой. С Дикарём мы не общались. Он узнал, что я написал «касачку», и прервал со мною связь. Лучиком в этом бесконечном ожидании была Соня. Она регулярно засылала мне «передачи», находила способы передавать мне маленькие письма-малявы, держала меня в курсе происходящего снаружи. Несколько раз устраивала личные свидания. Каким образом она это делала, и за какие деньги я не знал. Спросил конечно однажды, но она как-то ловко ушла от ответа. А мне это и неважно было. Она была со мной, и это было главным. Никто ко мне больше не приходил.
С момента отправки моей кассации прошло уже больше двух месяцев, а никаких извещений я всё ещё не получал. Дикарь давно отправился на зону. За деньги всё решается. Я не понимал, как такое возможно. Ведь приговор вроде бы ещё не в силе, и нас в любой день могли вызвать в суд. В том, что будет пересмотр дела, я не сомневался. Но непонимание происходящего не помешало мне порадоваться за Дикаря. Он ушёл в Заречный. Туда, куда и планировал. В посёлке с таким симпатичным названием, находилась «разводная» зона. Жил он там, как король в отдельных апартаментах, и чувствовал себя превосходно. Об этом мне сообщила Соня в один из визитов. Сказала, что он не злится на меня, и ждёт там. Сообщила так же, что через неделю меня этапируют в Заречный, и ответ на кассацию я буду ждать там. "Ты пойми, мы теряем время! Твоей жалобе вряд ли дадут ход, а на зоне есть свои люди. Заплатим врачам, и они «нарисуют» тебе туберкулёз последней стадии. Через полгода тебя спишут по актировке, и ты будешь дома. Со мной." - так сказала мне моя София. Какие у меня могли быть сомнения? Я воспрял духом, и с радостью стал ждать этапа. Через два дня после визита Софии меня неожиданно вызвали на допрос. Нарисовался мой адвокат с неизвестным толстым господином в кепке. Я не собирался с ними любезничать, и крикнул конвойному, чтобы тот вернул меня обратно в камеру. Но адвокат просил меня не спешить, и выслушать важную информацию. Приобняв меня за плечо, и отведя в угол просторной комнаты для допросов, он доверительным тоном, почти шёпотом поведал мне о том, что моя кассационная жалоба всё ещё находится в городском суде у Мамбетова. Что Мамбетов очень боится отправлять её наверх, и просит о компромиссе.
- "Вот этот гражданин" – адвокат указал на господина в кепке – "представитель Мамбетова." Господин, находящийся за столом в противоположном углу комнаты, при этом смущённо кашлянул.
– "И о каком же компромиссе может вестись речь?!" – я намеренно громко произнёс это насмешливым тоном. Чтобы кепка услышал. – "На волю меня что ли Мамбетыч отпустит?!" Тот заёрзал на стуле.
– "Ну, не так конечно. Можем отправить тебя в любую зону, в какую только пожелаешь. Там можем создать тебе комфортные условия. Можем денег тебе заплатить. В разумных пределах только." Перед предложением о деньгах кепка сделал небольшую паузу, и выложил его как победный козырь. Сказал, и уставился на меня, значительно откинувшись на спинку стула. Я, видимо, должен был оценить, какую исключительную честь мне оказывают данной пропозицией. Поинтересовался, что должен совершить взамен. Ответ был прост: отозвать «касачку». Ай, да Мамбетов! Припекло задницу то! Обосрался! Ну и замечательно. Знай наших. Насладившись слегка моментом, я великодушно сообщил, что никаких сделок с Мамбетовым заключать не собираюсь, что деньги свои он может засунуть себе в известное место, и туда же может припихнуть и мою кассационную жалобу. Мне ведь она больше не нужна. Я ж на этап в Заречный на днях ухожу.
В назначенный день моей фамилии в списках этапируемых не оказалось. "Ну что ж" – подумал я – "такое иногда случается. Наверное..." Но и через неделю меня не назвали. И через две. Я нервничал. Смутно догадывался, что пожалуй погорячился, сообщив «кепке» о скором этапе. Да и вообще в разговоре с ним я во многом погорячился. Но я гнал от себя эти мысли, списывая всё на бюрократические заморочки. Соня же сказала, что всё решено – значит так и есть. Значит паника неуместна. Нужно просто подождать. Увидеть бы Сонечку, кстати. Мне бы сейчас не помешала её поддержка. Куда же она пропала?
Недели проходили одна за другой, а я всё сидел, и не знал, что мне думать. София пропала; ни писем, ни передач. И вот, наконец, моё имя прозвучало. Этап был куда-то под Семипалатинск. Что за зона там – никто не знал. Известно было лишь, что это новый, только недавно открывшийся лагерь. Перед погрузкой в автозаки, повстречался со своими подельниками; Амбал и Раджа направлялись туда же, что и я. Ну что ж, подумалось мне, уже не так грустно будет. Какие-никакие, а свои. Ещё я увидел оперов. Из тех, что «охраняли» Жэку в суде. Один из них весело помахал мне рукой на прощание.