В самолёте царила зловещая тишина. Слышен был только рёв движков. Тишина
накатила и сгустилась в салоне. Флюиды страха парализовали всех пассажиров. Я
глянул на Евреича и увидел его глаза. В обычной ситуации они были маленькими,
кабаньими, но сейчас, на меня смотрели два иллюминатора, в которых читались:
безысходность, страх и робкая надежда. Дядя Вова уткнул лицо в ладони. Вдруг
сзади его шлёпнула по затылку пожилая узбечка и прошипела:
-Ишак старый, кто тебя просил каркать? Седой уж весь, а ума Аллах тебе не
дал. Чего молчишь? С виду-аксакал, а язык у тебя злой...
Дядя Вова дипломатично молчал. Он понимал, конечно, но... Ляпнул, при
посадке, не подумавши. Вот и результат. Нельзя ни в коем случае призносить
подобное. Тем более, идя по трапу самолёта.
Мы приехали в Термезский аэропорт, прошли регистрацию и пошли, чертыхаясь
и кряхтя, к самолёту. АН-24 не внушал доверия. Был он каким-то потрёпанным,
стареньким. Дядя Вова, шествуя по трапу вслед за мной, произнёс фразу:
-Да, телега нам досталась старенькая. Как бы в воздухе не рассыпалась. Юрка,
для справки тебе. До земли, при крушениях самолётов, живыми долетают
процентов сорок, а остальные умирают в воздухе. Как правило,от разрыва
сердца. Так что, если у тебя "мотор" в порядке-сгоришь на земле.
Это было сказано так -между прочим. Обыденно. Констатация факта-не более
чем. Евреич ткнул его в спину:
-Дурак старый, ты что такое перед посадкой говоришь?
Это слышали многие.
Перед заходом на посадку, самолётик начало потряхивать.
-Сейчас шасси выскочат,-сказал Евреич.
Но, время шло, а знакомый звук всё не раздавался и тут пассажиры начали
нервно поглядывать на дядю Вову. Глаза у него забегали и когда вышла
стюардесса, которая долго что-то находилась в кабине у пилотов, я понял-вот
оно и случилось. На девушку было страшно смотреть. Лицо, в обычной ситуации
оливкового цвета, теперь напоминало кусок выбеленного ватмана. Она кашлянула
и произнесла:
-У нас ЧеПе. Не выходит правое шасси. Экипаж принимает меры. Если так и будет
продолжаться, сбросим топливо и попытаемся посадить самолёт на брюхо.
Сказав это, девушка в бессилии села в свободное кресло и закрыв глаза,
стала молиться.
Я посмотрел на дядю Вову. Он нервно выкрикнул:
-Чего уставился!? И так тошно!
Потом, опустил глаза, уронил лицо в ладони и застыл. Самолёт нарезал круги
над Ташкентом. В это время я посмотрел на Евреича, а дядя Вова получил
затрещину от узбечки. Через несколько минут он вскочил и быстро пошёл по
проходу, держа курс на кабину пилотов. Постучал в дверь. Ему открыли. Он
вошёл и стал им что-то говорить. Слышны были только обрывки их беседы. Шум в
кабине нарастал и потом раздался буквально командный крик моего старшего
товарища:
-Делай, как я сказал! Шансов много! Да и хер с ними! Пусть блюют! Зато-верный
выход!
Вернулся. Сел на своё место и произнёс:
-У меня несколько таких случаев было. Видишь-жив до сих пор. Я им про
центробежку напомнил. Сейчас с крыла на крыло по-швыряет, а потом-"горка".
Это же классика. Правда-у военных.
Сколько времени продолжалась эта пытка- не вспомнит и не скажет никто. Но
мне показалось-прошла целая вечность. В салоне так и стояла мертвая тишина,
слышны были только звуки, которые издают обычно во время"очищения" организма,
да накатывались волны всевозможных запахов, сопутствующих этим "процессам". В
общем-вонь стояла жуткая! Только изредка был слышен шёпот на разных языках.
Молились все. Самое главное-никто не истерил!
Наконец, раздался звук удара! Как будто кувалдой шарахнули по металлу.
Шасси "отстрелилось"! Сначала робко, потом уже смелее, все заулыбались, а
кто-то, наконец, нервно засмеялся. Стюардесса открыла глаза и встав, пошла
пошатывающейся походкой в кабину. Из кабины высунулось радостное лицо
лётчика, которое, пошарив взглядом по салону и увидев дядю Вову, улыбнулось
во всю свою ширь. Показался кулак с торчащим вверх большим пальцем.
Сели не очень спокойно, дав "козла". Но на эту "мелочь" уже никто не
обратил никакого внимания.