24 ноября 2015
Кажется, я начинаю на полном серьезе - с оплатой и с социально-просветительскими обязанностями - участвовать в процессе интеграции мигрантов в Европу, а именно в городе, в котором я живу, буду им преподавать основы немецкого языка. Официально я называюсь по-немецки не преподаватель, а – доцент, доцентша, работать буду от фирмы НШ, народная школа.
В конце сентября я сопровождала Нурию, мою землячку, она почти дочка у меня, на запись курсов немецкого языка. Мигранты, скопившиеся здесь за два-три года, такие, как моя Нурия, жаждущие учить этот язык или обязанные ходить на эти курсы, - коль хотят в Германии закрепиться,- в класс прибывали и прибывали. Запись велась за четырьмя столами, на пяти языках.
Я помогла Нурии заполнить положенный формуляр и, дождавшись, пока учащиеся один за другим были отпущены до начала занятий, подошла к языковой шефине и поинтересовалась, не нуждается ли она в позитивно настроенных учителях для мигрантов. Да, нуждается. И попросила меня прийти к ней завтра, так как ей уже со следующей недели нужен будет еще один учитель.
Назавтра при нашей встрече она, расспросивши меня, а насколько я знакома с этим «социальным слоем», осталась удовлетворена моими «данными» и представленными документами, затем объявила мне доверительно, что срочно изменилось кое-что в общем плане организации курсов, и меня она обязательно известит особо, как только, так сразу.
Так как я давно и хронически безработная, то не была уверена, что она меня когда-нибудь вызовет: у меня прогрессирующий возраст трудоспособности - так нейтрально-объективно называется по-немецки «социальный слой» людей моего предпенсионного возраста.
Я неделями следила в медиах за интенсивно-драматическим развитием событий на миграционной волне и видела, что беженцев уже лавина шла на Европу, у нас в городе готовили для мигрантов три временных общежития, шефиня прислала мне э-майл лишь через два месяца, но - прийти срочно.
Я пошла на прием.
Шефиня была неожиданно для меня откровенно-личностно возбуждена и просто вне себя, «вне своего домика» говорят немцы. «Представляете, ничего неизвестно, ничего еще не сделано. Первых привезли вчера, и они поселены в не человеческие условия. Будем сразу на ты, мы одного возраста, зови меня Моника. Их поселили в спортивном зале, они спят просто рядами, семьями, почти на полу. Это же у них нет никакой личной жизни».
Моника – изысканно одетая дама, ее блузка тщательно отглажена. Эта деталь важна, потому что сейчас молодящиеся дамы-фрау, чтобы показать, какие они модерновые, ходят в неглаженном шмотье, этим, вроде бы, они выражают свой возрастно-протестный молодежный шарм...м...мм, мне столько лет, насколько я небрежно одета.
Моника тянет сигарету, ее ногти покрыты радужным гелем, и стоим мы во дворе конторы, так как в помещениях курить давно не курят. Моника говорит с состраданием к беженцам и всему бездомному человечеству, у нее обескураженно-беспомощный тон, она говорит искренно. Я ее слушаю, рассматриваю, анализирую.
Она из поколения, выросшего в годы феноменального торжества немецкого социально-экономического чуда, я прикидываю, она уже, пожалуй, с детства в своей работящей семье чай по воскресеньям обязательно из воскресного сервиза пила, с мужем у нее этот милый обычай нежно продолжается, свои отпуска на разные райские острова у них продуманы и запланированы на пять лет вперед, а тут вдруг такая реальность: «спать почти на полу». По-человечески Моника мне симпатична.
«Моника, поверь, на полу не так страшно, как в дороге, когда вообще нет крыши над головой.
И беженцы не визит вежливости сюда совершают, чтобы одновременно здесь на сотни тысяч человек им отели были подготовленны. Те, что с детьми от войны, от безысходности сюда бежали, так они сейчас рады под одним одеялом и рядышком спать, над ними не стреляют, они не под дождем, как те, что все еще на границах по всем Македониям свою судьбу ждут. И их кормят бесплатно. Это им сейчас важнее.
Я когда сюда двадцать лет назад приехала, конечно, я не от войны бежала, но нам первое время тут тоже было «не комильфо». А теперь ту нашу русскоязычную волну исторических немцев, когда со всех сторон все СМИ надрывались «лодка переполнена», уже и не вспоминают.
Другое хуже. Сможет ли Германия адаптировать на долговременной основе такой неплановый наплыв представителей других культур?»
Меня волновала глобальная картина.
Моника говорила долго. Но не про наплыв.
Ее мучило, что она вынуждена внезапно, по–резкому конфронтировать со срочной переорганизацией учебного графика, не для рекламно-программного выпуска на следующий год, а вот, для следующей недели, и она переживает за участок работы, лично ей подответственный. Ее паника распространяется не на всю ситуацию в Европе, этой обзорности она просто не хочет касаться.
И потом, сами беженцы, эти объекты организации работы на ее участке, вызывают в ней откровенное сочувствие. Это можно так хорошо понять, ведь это так человечно выглядит, сострадать тем, что не где-то там, на режимном, террористическом Ближнем Востоке пребывать вынуждены, а появляются теперь прямо перед ее глазами, привыкшими к приятной зелени социальной европейской благоустроенности.
В позиции Моники видна позиция нормальных, средних граждан-бюргеров, старающихся поприличнее выплыть из противоречий СМИ-информации среди полного отсутствия государственных программ, (кроме молитвенного утверждения канцлера «мы это осилим»).
Моника – первый мною встреченный человек, что откровенно себя в панике от наплывающей новой работы показала. Но не за «наплыв» ее паника, за него отвечают другие. Только за свою работу. Она – изначально добросовестна в своей работе, как большинство немцев.
Я хладнокровна в отношении себя на поприще предстоящего учительства, (я не учитель по профессии), потому что прошла свой некий «Крым и рым» (кстати, откуда это выражаение?), и меня ведет субъективное желание лично соприкоснуться с эмиграционным хаосом, о котором так много говорят; у меня есть стремление содействовать урегулированию этого процесса, не больше, не меньше, а заодно использовать возможность познать конкретно новых мигрантов, этих миллионночисленных субъектов, интенсивно изменяющих Европу.
Именно так я отношусь к моей будущей работе, и мне любопытно участвовать в данном процессе на стороне добра и попутно рассказать о нем.
Вот моя платформа. Если найдется что рассказать.
25.11.2015