На излёте двадцатого века,
Когда всё так подвластно уму,
Как же надо любить человека!,
Чтобы взять и приехать к нему.
Игорь Губерман.
Прошли годы, много лет, и вот я снова в поезде, снова в дороге, опять еду к
ней. Соскучился? Ещё как! Только теперь не в Москву, а в Курск, где она живёт с мужем и девятилетней дочкой. Мне хочется упрекнуть её в предательстве, но я понимаю, что предателем был я сам. Это я тем летом, когда примчался к ним на три дня перед занятиями в институте, предал её, предал нас. Конечно, мы родные и это – главная причина, но не только это. Она спросила меня, когда я приеду к ним, на что я беззаботно ответил: может быть, никогда. Да, я думал, что начнётся учёба, отвлекусь и, возможно, всё, что между нами было забудется. Я считал, что отвечаю честно и не подумал, как к этому отнесётся её трепетное сердечко. А она, как потом я узнал от её брата, отравилась, у «жениха» же её, узнавшего об этом, отнялись ноги, и он до весны пролежал в больнице и вставать на ноги начал только в мае. Она осталась жива, но я для неё умер навсегда.
Опять ночь в пути, но сон не идёт, опять воспоминания тревожат душу. Последний раз я видел её шесть лет назад в Кольчугино, куда она с дочкой приезжала к брату на крестины племянника. А за два года до этого она неожиданно приехала ко мне в Ленинград. Это была осень, очень тёплая осень, раннее утро. Дверь ей открыла соседка, а её маленькая внучка позвала меня: дядя Валера, к вам пришла девочка. Я вышел и, мне кажется, побледнел. Она стояла передо мной, такая же по-детски тоненькая, смущённая своей храбростью. Мы прошли в мою комнату, отца дома не было, а мама, после того как они с отцом развелись и разменяли квартиру, укатила с девочками в Ригу. Первые минуты мы, молча, смотрели друг на друга. Потом прошли в мою комнату, я предложил ей чаю, но она отказалась. Кажется, я куда-то уходил, потом мы пошли в столовую, что была недалеко от моего дома, я заказал полный обед, но она к нему даже не притронулась, всё смотрела и смотрела на меня, а на неё глазели мужчины, сидевшие за соседними столиками. Я её спросил:
-Что они на тебя так смотрят?
- Наверное, потому что я не ем, - ответила она.
Я и сам смотрел и смотрел на неё, на её, печальные глаза, из которых только что не капали слёзы. Она осторожно подставила мне свою тарелку со вторым блюдом, а мою опустевшую подвинула к себе. Когда вышли из столовой, ещё было светло, и мы отправились в кино, а когда оно окончилось, уже стемнело. Мы шли по узкой, закованной в асфальт улице, и стук каблучков её крошечных туфелек звонко отражался от домов и асфальта. Она иногда останавливалась и, прыгая на одной ножке, поправляла туфельку на другой. Наверное, что-то беспокоило ногу. Это было мило и смешно. Она спросила меня о фильме, но что я мог ей ответить? Ведь, сидя рядом с ней в кинотеатре, я ничего не видел и не слышал.
Когда мы пришли домой, я предложил ей чаю с её любимыми крекерами.
- Ты помнишь? – удивилась она,- и от чая отказалась. Лучше бы она спросила, чего я не помню. Я поставил пластинку с «Сомнениями» Глинки, потом неаполитанскую песню «Баркетта» в исполнении Александровича, и ещё какую-то другую музыку, не помню. Я видел, что она засыпает на ходу, как маленький ребёнок зевает и трёт пальчиками глаза. Постелил ей на диване, где спал отец, который был в командировке, себе разобрал кровать. Мы ещё какое-то время, лёжа, разговаривали. Она рассказала, что её мама с дочкой сейчас в Севастополе, что дочке там исполнилось два года и что они там похоронили нашу бабушку, которая умерла при них. Я поведал, что у меня есть подруга, назвал её имя и фамилию.
После короткого молчания, услышал, что она посапывает, спит. Я подошёл к дивану, укрыл её ещё одним одеялом, долго смотрел на родное, дорогое лицо, которое во сне выглядело ещё более детским. Лёг в свою постель, но так до утра и не уснул. Утром во время бритья заметил на висках седину, которая, видимо, появилась ночью. Что это за ночь была у меня, знаю только я. Утром она ещё спала, когда я, оставив ей записку, ушёл в институт. Но я был не только в институте, я сдал за деньги кровь, поехал на вокзал и купил ей билет до Курска, ведь она примчалась даже без денег на обратную дорогу. О чём она думала? А я ночью точно думал, что если дам волю чувствам, она себе этого не простит и наложит на себя руки. Уж я-то её знал!.. Когда вернулся домой и отдал ей билет до Курска, она меня спросила:
- Ты выгоняешь меня?
Я же ответил вопросом на вопрос:
- Ты приехала мучить меня? Я не хочу вылавливать тебя из Невы.
Я отдал ей билет, сказал, что приеду на вокзал, не заходя домой, и что дверь можно просто захлопнуть. Сказал и ушёл. Я боялся, что силы оставят меня и сбежал.
Погода же резко изменилась. Если вчера было ещё по-летнему тепло, то сегодня стало ветрено и холодно, даже временами шёл снег. На вокзал я приехал за час до объявления посадки. Она сидела в зале ожидания, съёжившись и тревожно вглядываясь в прохожих. Увидев меня, не улыбнулась, а как-то ещё больше съежилась. Я присел на скамью рядом. Мы молчали, сидели и молчали. Объявили посадку, и мы, молча, пошли на перрон. Она вела себя так, будто была одна одинёшенька. На перроне гулял ледяной ветер, её лёгкое летнее пальтишко вряд ли согревало, но мы ещё немного постояли под открытым небом, а потом вошли в вагон. Посадка продолжалась час, но мы молчали. Как мне хотелось схватить её, вырвать из вагона, привезти домой, отогреть и, хоть силой, накормить. Но что я мог ей предложить? Конечно, отец уже перебрался к женщине под Москвой, оставалось только уладить кое-какие формальности. Развод с мамой они уже оформили, нужно было только рассчитаться с работой. Но ведь я жил только на стипендию и деньги от сдачи донорской крови. Ничего, ничего я ей предложить не мог. Я смотрел на неё, не отрываясь, мысленно просил прощения и за то, что было и за то, чего не было, за всё, за всё. Мы молчали. Когда провожающих попросили покинуть вагон, я вышел. Поезд тронулся, и я ещё какое-то время шёл за ним возле её окна. Через месяц, после её отъезда, я получил от неё посылку с собранием сочинений Г Уэллса, вышедшего в издательстве «Правда» приложением к журналу «Огонёк».
И вот снова дорога, моя дорога. Я еду к ней и вновь и вновь вспоминаю ушедшие дни. После того, как она приезжала в Ленинград, прошло два года. Её брат в Кольчугино стал отцом, предстояли крестины сына, и она приехала к брату. Михаил мне об этом написал, и я к ним примчался. Три дня пролетели, как один миг. Нас всё время окружали родственники, и только однажды вечером мы вышли вдвоём из дома, сели на ледяную скамейку под окном соседей. Я решился взять её холодную руку в свою. Стал согревать своим дыханием, как в детстве на заснеженной крыше сарая. Мы недолго поговорили наедине.
- Она спросила: Как тебе братец в роли мужа и отца?
- У них, по крайней мере, счастливый вид, - ответил я уверенно, намекая, что о нас этого не скажешь.
Она намёк поняла и сменила тему. Утром следующего дня я уехал. И вот теперь, после шести лет разлуки вновь мечтаю её увидеть, мечтаю также, как той новогодней ночью, когда ехал в Москву.
Тогда встретить Новый год с нею я не успел, встретил его в дороге. Приехал рано утром, дом нашёл без труда. Подходя к двери, ещё раз подумал: будь, что будет, - и позвонил. Дверь мне открыла она. Волосы были разбросаны по плечам, глаза заспанные, милые, милые. Видно, я её разбудил. Она проводила меня в комнату, где на кровати лежали её подруга и брат подруги - подросток, к которому они и приехали. На диване же лежал её «жених», одетый, а рядом была ещё одна подушка. Сердце моё рухнуло, но я вида не подал, успокоил себя тем, что все были в одежде, видимо, легли, не раздеваясь. Но ведь «жених» мог лечь с братом подруги, а она с подругой. Вопросики… Однако, я приехал и надо было как-то естественно влиться в их компанию. Что я и сделал. После завтрака слушали музыку, которую «жених» записал на самодельный магнитофон с телевизора новогодней ночью. Это была музыка из фильма «Сестра его дворецкого». Пела Дина Дурбин. Когда она исполняла «Цыганскую венгерку» … «Отчего и почему на глазах слезинки? Это просто ничего – по любви поминки», я пустился в пляс. Сам не понимаю, как это произошло. Все мне аплодировали, но она даже не улыбнулась. Я старался вести себя непринуждённо, как и полагается в компании друзей. Почему я появился только утром, никто меня не спросил. Мы вспоминали наши летние походы в лес, на речку, правда, «жених» тогда с нами не ходил, а вот подруга с двоюродным братом – москвичом, который гостил у неё летом, иногда с нами хаживали. Её брат был очень интересным мальчиком, увлечённым театром, и очень чуткий человечек. В то новогоднее утро, глядя на неё, он вздыхал и приговаривал: ну, точно Козырева в «Грозе». Уловил безошибочно. Вечером вчетвером отправились в Кольчугино. В поезде все, кроме малолетнего брата, выпили красного вина. С вокзала шли пешком, так как идти было недалеко, да и ехать не на чем. Поезд пришёл поздно вечером, было темно, и только снег своей белизной да редкие фонари на столбах освещали путь, Она немного опьянела и дорогой, обращаясь к «жениху», почти кричала: я его люблю, его, а не тебя, понимаешь! А он спокойно, взяв под руку, вёл её по скользкому тротуару. Мы подошли к перекрёстку дорог, где подруга с братом должны были идти в одну сторону, а мы - в другую. «Жених» же давно прошёл мимо своего дома.
Я уже решил для себя: пойду к её подруге. Пусть ей будет больно. Я не понимал: зачем, вообще-то, отправился в Кольчугино, а не домой, в Ленинград? Наверное, хотел убедиться, что она вышла замуж. Но какое-то чувство упрямо подсказывало: здесь что-то не так. Если бы тогда я знал, что это чувство меня не обманывало. Я свернул в другую сторону, а «жених» буквально потащил её к ней домой.
Её подружка жила в частном доме, который и домом-то назвать можно было с трудом. Это была халупа с потолком на уровне головы, а в дверь и вовсе зайти можно было, лишь изрядно пригнувшись, чтобы не набить себе шишек. В этой пристройке к дому её подруга жила с матерью, которая уже не первый год тяжело болела и находилась в больнице, а настоящий дом, к которому была приляпана эта пристройка, они сдавали квартирантам. Мы вползли в домушку, там было очень холодно. Подружка меня и своего брата уложила прямо в одежде на разные кровати, а сама стала растапливать печь. Согревшись под одеялами и куртками, я уснул. Это была вторая ночь без сна, проснулся от того, что кто-то пытался залезть ко мне в ширинку. Моментально проснувшись, схватил этого кого-то за руку. Это была её подружка. Она пробормотала что-то вроде: хотела руки согреть,- и перешла в кровать к брату. Я больше не уснул. Что было у неё на уме, не знаю. Я представлял её себе тихой паинькой, знал, что она догадывалась о моих чувствах к сестре, давно догадывалась, ещё с того лета, когда я вытащил ту из лесной речки.
Утром втроём мы отправились к тёте Вере. Дома никто уже не спал, все были на ногах и, похоже, нас ждали: печи жарко натоплены, вкусно пахло едой, стол был накрыт в той самой комнате, где когда-то летом спал я. В комнате стояла небольшая ёлочка, украшенная игрушками и разноцветными лампочками. Как сейчас, помню: лампочки весело отражались на изразцовой стенке печи. Но только это и выглядело весёлым зрелищем. Сели к столу, я достал купленную по дороге бутылку сухого вина, разлил по рюмкам. Теперь в этой комнате не было пианино, а стояла одна из родительских кроватей, на ней, видимо, спала она или они, диван же находился на прежнем месте, у стены, смежной со спальней тёти Веры. Когда подняли рюмки, и она сказала: с Новым годом! - я обратил внимание, что она не подняла глаз, покраснела и как-то поспешно проглотила вино. На меня же она не смотрела, зато её «жених» смотрел на меня в упор. Тут тётя Вера заговорила:
- И что это у вас вчера происходило в комнате, когда вы приехали? Шум, стулья падали, что-то разбилось? Я хотела зайти, узнать, но решила этого не делать, - продолжила тётя Вера.
Мы все переглянулись.
- Ничего особенного, - ответила она, - маленькие разборки. Она не поднимала глаз, не смотрела мне в глаза прямо и ясно, как накануне.
И я всё понял… «Жених» стал мужем. Потом мы танцевали, муж не танцевал, и я танцевал то с подругой, то с нею. Когда я танцевал с подружкой, та старалась поближе прижаться ко мне. А когда – с нею, она отстранялась. Это я плотнее прижимался к ней, и моё сердце и всё прочее трепетало во мне от чувств, переполнявших душу и тело. Я тёрся щекой о её щёку, что-то шептал ей на ухо, мы танцевали под музыку песни: «Скажите, девушки, подружке вашей…» Она на меня глаза не поднимала. Я подумал: странно, кто же из них женщина, а кто девушка? Свершилось, и она не в силах смотреть мне в глаза, а эта её «подруга» залезла ко мне в ширинку и, хоть бы что, продолжает жаться в надежде, что-нибудь выжать. Попробуй, угадай: где - чистота, а где - маска паиньки?
Дни побежали за днями, мне нужно было возвращаться, сдавать сессию, но я не мог. Не мог, вот и всё. Целыми днями торчал в комнате у тёти Веры, зная и чувствуя, что она - за стенкой. Я слышал её голос, её шаги, а, когда она возвращалась домой после работы во вторую смену, после двенадцати часов, мы с её мужем ходили к заводской проходной её встречать. Так прошёл месяц. Что делать? Муж скоро защитит диплом, и они уедут по распределению.
Однажды, и это было уже в феврале, когда мужа дома не было, а она работала в ночную смену, днём она из дома исчезла. Я заподозрил неладное и почему, не знаю, отправился в лес, тот самый лес, где мы в первое лето бывали часто и где я снял её с черёмухи. Пришлось лезть по сугробам, но были видны следы её крошечных ботиночек, и я шёл по этому следу, боясь его потерять. Что она задумала? Я нашёл её под сосной. Она сидела на сугробе, съёжившись и закрыв глаза. Мне хотелось броситься к ней, поднять на руки, целовать замёрзшие щёки, но я нарвал сосновых веток и стал ими хлестать её по лицу, плечам, ногам. Она поднялась, осмотрелась так, как будто бы вдруг проснулась. А может, и в самом деле уже начала замерзать, мороз-то был не слабый. Что было бы, если б я не нашёл её во время?! Мы, молча, плелись по своим же следам к дому. Я подгонял её колючими ветками, не давая остановиться, а она не оглядывалась. Мы пришли и сразу зашли на кухню, там было теплее. Тётя Вера посмотрела на нас и предложила чаю. Она же обеими руками обняла чашку и долго не начинала пить. Потом с упрёком посмотрела мне в глаза и заплакала.
- Зачем ты отправился за мной? Зачем?
- За тем,- ответил я, - не придумав лучшего ответа.
Какое-то время спустя,- пришёл муж, но она уже крепко спала у себя в комнате. Нужно было уезжать. Нужно, но не получалось. Сессия всё равно пропала, да и институт тоже. А тут ещё пришли её сотрудницы, они очень уважали её «жениха – мужа» и стали уговаривать меня уехать. Да и муж прислал мне записку: пойми, нас уже трое и четвёртый - лишний. А я всё ещё на что-то надеялся, ведь я видел, как она смотрит на меня. Но четырнадцатого февраля они расписались, и я уехал. Пошёл работать на завод, стал мужчиной, познакомившись с молодой замужней женщиной, а осенью опять поступил в институт.
Всё это я вспоминал, как сон наяву. Но опять ехал к ней, теперь уже к ним. То, что она приезжала ко мне в Ленинград, а потом в Кольчугино на крестины, куда приехал и я, давало надежду, что меня встретят дружелюбно. А даже если и нет? Я увижу её, а этого мне хотелось больше всего. Будь, что будет…
Кажется, я задремал, когда поезд подошёл к Курску. Войдя в вокзал, отыскал глазами парикмахерскую, зашёл побриться. На трамвае добрался до их дома, позвонил в дверь. Было около часа дня, дома могло никого и не быть. Но дверь открыла она, её качнуло. Я хотел её подхватить, чтобы не упала, но она справилась и, пробормотав: проходи в комнату,- скрылась за дверью ванной комнаты, которая была рядом с входной дверью. Я прошёл. В комнате на диване в одних трусах лежал её муж. Он не обратил на меня особого внимания. Как потом выяснилось, думал: пришли проверять газовую плиту. А она уже не в халатике, а в платье, войдя в комнату и видя, что муж не обращает на меня внимании, сказала ему: к нам приехал Валерий. Кажется, он не сразу сообразил о чём это она, но когда дошло, встал с дивана, поздоровался, извинился за свой вид и пошёл в ванную, видимо тоже одеться. Квартира была однокомнатной. Когда он вернулся в комнату, то выглядел вполне приветливым и решил вслух: раз уж у нас гость, на работу после обеда не пойду.
В это время к ним зашла соседка и попросила её мужа отвезти её на мотоцикле к ней на работу получить зарплату. Она с соседкой вышла на кухню, они о чём-то пошептались, и муж с соседкой ушли. Мы остались одни. Она спросила меня: - Почему ты не женишься на своей подруге, ведь ей уже много лет?
Я ответил, что для семейной жизни не гожусь, а подруге из Польши, где стажировался, привёз шубу. Рассказал, что защитил кандидатскую, потом докторскую, работаю в институте, живу всё в той же комнате, куда она приезжала. Я попросил у неё фотографию, и она мне дала цветную фотокарточку, а я бережно убрал её в нагрудный карман. Домой забежала дочка, которая гуляла во дворе. Это была очень хорошенькая белокурая и голубоглазая девочка с косичками. Я её спросил:
- Кем ты хочешь стать, когда вырастишь?
- Как папа телемастером, - не задумываясь, ответила она.
- Но ведь твой папа металлург, - возразил я.
- Ну, и что? Мне нравится, как он чинит телевизоры, - отчеканила девочка с
косичками и убежала на улицу.
Мы остались одни. О чём-то говорили, но не о нас. Потом я решился и спросил её:
- Можно я возьму тебя на руки на одну минутку, чтобы эту минутку ты была только моей?
Она едва слышно выдохнула:
- Да.
Вскоре вернулся муж с полными авоськами. Она ушла на кухню, а муж пришёл в комнату, и мы с ним стали говорить о нашей работе. Видимо, она готовила обед, вкусно запахло жареным мясом и чем-то ещё. Я понял, что проголодался, ведь со вчерашнего дня ничего не ел. Стол накрыли в комнате. Мы выпили сухого вина, ели и продолжали говорить о работе. Потом пошли прогуляться по их микрорайону, гуляли в заводском сквере, где прохожие мужчины, как и всегда, таращили на неё глаза. Или это мне казалось? Нет, один, увидев её в компании двух мужчин, даже приостановился.
Я ничего не говорил об отъезде, и мы, погуляв, вернулись домой. Она позвала дочку, накормила её, помыла и уложила спать на кровать, которая была за занавеской. Сели к столу, допили вино, посмотрели телевизор. Я мучительно думал:
- Как же мы уляжемся спать?
- Тебе я постелю на диване, - сказала она, обращаясь ко мне,- а мы втроём устроимся за занавеской.
Так и улеглись. Жестоко, но справедливо.
Утром её муж на мотоцикле повёз меня на вокзал. Она стояла на балконе и махала мне, обернувшемуся, рукой.
Если бы мы знали, что видим друг друга в последний раз! Если бы знали!
Уехав, я через какое-то время дважды отправлял ей письма до востребования, но они возвращались ко мне назад. Видимо, она их не ждала и на почту не ходила.
Часть 3 -я. Окончание.
Через полтора года у неё родился сын. Об этом я узнал от её брата. И я женился на своей подруге.
Вероятно, моё «будь, что будет» было хитрой уловкой, оправданием своего бездействия, своей гордыни.
Жизнь моя пошла под откос. Я женился во второй раз, теперь жена моя была уже не старше меня на семь лет, а моложе на четырнадцать. Мне хотелось детей, и она родила мне дочку. Но опять не сложилось, развелись, хоть и живём в одной квартире. Дочка Ира с мужем живут отдельно, Через пятнадцать лет после развода со второй женой раздался телефонный звонок. Незнакомый женский голос представился: я, Наталья, - и назвал мою фамилию, - Я звоню Вам, чтобы сказать, что моя мама умерла и завтра - похороны. Давайте встретимся. Я ваша дочь.
Я, не задумываясь, согласился на встречу. Мы встретились и, хотя ни разу в жизни друг друга не видели, сразу узнали друг друга. Она очень была похожа на мою первую жену, свою маму. Но откуда дочь? Потом и это разъяснилось. Моя первая жена никак не могла родить ребёнка: всё время у неё были выкидыши, и я отчаялся стать отцом. В тот момент, когда я попросил у неё развода, и она согласилась на это, она была беременна этой моей дочкой Наташей, но мне ничего не сказала, видимо, не надеялась выносить. Ведь ей было уже сорок два года. Я похоронил Наташину маму, познакомился с двумя внучками, детьми Наташи. У моих дочек разница в возрасте чуть больше года. Наташа с семьёй живёт и работает за Полярным кругом, а в Ленинграде у них с мамой была отдельная квартира, которую они купили после того, как прожили десять лет в моей старой, на Красной улице. Я проводил Наташу с детьми на самолёт.
Примерно в это же время меня сократили на работе. После того, как закрылись научно- исследовательские институты, мне пришлось устроиться работать водителем трамвая, работа мне нравилась: сам себе хозяин всю рабочую смену и любимый город вижу каждый день. Сократили по возрасту: приближался семидесятилетний юбилей. Позвонил её брат из Кольчугино, поздравил с приближающимся юбилеем и попросил сходить на главпочтамт получить от неё бандероль и письмо. Я и тогда уже чувствовал себя плохо, начались приступы астмы, а когда прочитал её стихотворное послание, которое заканчивалось словами: «и помни, пожалуйста, помни, что было, а я ничегошеньки не позабыла», моя «крыша совсем поехала», астма стала неотступно мучить меня. Я написал ей одно письмо, второе, но они вернулись ко мне назад. Как и давным-давно она за письмами на почту не пришла. Мне становилось всё хуже и хуже, дышать всё труднее, и я лёг в больницу, а когда выписался, жить не хотелось. Брату на письма не отвечал, на звонки тоже. Так я промаялся до конца декабря, а в конце декабря, в канун Нового года, решился и позвонил ей на мобильник. Номер мобильника я знал от её брата. Сердце моё колотилось, как у мальчишки. Ведь прошло почти сорок лет. Но своим поздравлением она дала мне надежду, что разговор состоится. Я набрал номер. В аппарате раздался голос:
-Алло, кто говорит? Я не узнала.
-Жаль, но не мудрено, - подумал я и ответил, - Валерий.
- Пауза. Я старался говорить бесстрастно, так будто бы мы не расставались на сорок лет без малого, летом нового года исполнилось бы сорок лет со дня нашей последней встречи. Мы говорили долго, нас через каждые полчаса разъединяли. но мы набирали номера снова и снова. Я рассказал, что уже семнадцать лет живу один со своей бывшей женой в общей квартире, сам себе стираю и готовлю, что меня настигла астма и что редко выхожу из дома, только в поликлинику и в магазин. Я даже не помню, о чём мы говорили: я слышал и слушал её голос, который уже подзабыл, но по мере разговора память подсказывала, что он мало изменился. Я смог, я преодолел, я её слышу! Она приглашала приехать, я же объяснил, что здоровье не позволяет, что частые приступы астмы отнимают силы. Первого января позвонила она. Мы опять долго разговаривали. Она спросила:
- У тебя есть внуки?
С ответом я замялся: как тебе сказать?
- Говори, как есть, - предложила она.
Я ей рассказал, что кроме дочери Иры, живущей с мужем в Питере в собственной квартире и у которой нет детей, у меня есть ещё одна дочь - Наталья, у которой есть две дочки и что живут они за Полярным кругом. Но об их существовании я узнал недавно на похоронах их бабушки. Конечно, это было странно и не очень понятно, но она догадалась, что это была дочь и внуки моей подруги, той самой, которая стала моей первой женой, и с которой я развёлся, не подозревая, что она носит под сердцем моего ребёнка. С тех пор всегда, когда Наташа с дочками приезжала в отпуск в Питер, где у них есть своя квартира, я с ними общаюсь. Об этом я ей рассказал, и она радовалась, что у меня есть внучки, потом ещё появился и внук. Мы их при разговоре называли «Северное сияние». Меня часто душили приступы кашля, и я одёргивал себя, не звонил. Но она сама мне звонила и мы, как всегда, говорили о пустяках.
Приближался праздник – День 8 Марта. Я весь день думал о ней, но позвонить решился только после десяти вечера, после того, как немного выпил. Я едва сдерживался, чтобы не наговорить нежностей, которые готовы были сорваться с моего языка.
- С праздником, моя далёкая женщина! Вы, наверное, сидите сейчас за праздничным столом?
- Вовсе нет. Лежу в постели. Этот праздник ко мне не имеет никакого отношения,- был ответ.
Моё сердце то замирало, то мчалось вскачь. Мы ещё недолго поговорили и пожелали друг другу спокойной ночи. Но какая уж там спокойная ночь! Я уснуть не мог: впервые за наши разговоры по телефону выдал себя, своё волнение, те чувства, которые не смогло разрушить время. И она это почувствовала, поняла.
После этого телефонного разговора, я заболел ещё сильнее. Ей не звонил, в апреле она сама позвонила мне, рассказала сон, в котором увидела меня в смирительной рубашке, перевязанный рукавами. Я дёргал руками, дёргал, пытаясь их развязать и освободиться, а, освободившись, превратился в большую белую птицу и улетел в открытое окно.
Если бы знала она: как близок её сон к истине. С некоторых пор я стал замечать за собой сбои в психике, старался усилием воли преодолевать их. Но они случались всё чаще и чаще.
Через какое-то время её сын прямо из Курска подключил в моём компьютере скайп, у самого у меня не получалось, и мы стали говорить по скайпу, иногда в день по нескольку раз. Она печатала мне свои стихи, я читал их без комментариев. Думал: так будет лучше.
Большое было искушение летом встретиться. Ведь этим летом исполнится сорок лет со дня нашей последней встречи, но я чувствовал себя всё хуже и хуже. Несколько раз терял дома сознание. Один раз на кухне, хорошо ещё успел поднести огонь к открытому газу. Очнулся на полу, сам себе вызвал скорую помощь, и меня положили в больницу. Там 11 сентября мне исполнилось 72 года. Из больницы я с ней часто разговаривал по телефону. Она мне в телефон транслировала любимую мою увертюру к опере Моцарта «Дон Жуан». Из больницы я сбежал домой. Но самочувствие оставалось паршивым. «Соседка» моя домой не приходила: у неё отец, старик 93 –х лет сломал шейку бедра, ему сделали операцию и, когда выписали из больницы домой, она взяла отпуск без содержания и жила у родителей. Очень редко ко мне заглядывала дочка Ира, в основном же дома я находился наедине с попугаем и со своими болячками, а их в больнице у меня определили воз и маленькую тележку. Мы продолжали общаться в интернете и по мобильнику.
Новый год встретил в одиночестве. Ей не позвонил, хотя и обещал. Было паршиво, не хотел портить ей настроение.
Мы продолжали общаться по скайпу. А 8 марта я трижды вызывал её, и мы разговаривали, но, как год назад, не получилось.. Всё чаще и чаще стал задыхаться, всё чаще и чаще хотелось расстаться с жизнью, ведь моя жизнь никому не была нужна, а жить травой, да ещё вялой, не хотелось. В конце июня исполнилось пять лет, как я похоронил своего друга. Он умер в страшных мучениях от рака желудка. Я поехал на кладбище. Там было так хорошо, тихо и уютно, что мне не хотелось оттуда уходить. Я понял, что моя депрессия достигла апогея. Позвонил ей прямо с кладбища, рассказал о своих ощущениях. Что хотел от неё услышать? Какие тайные надежды вынашивало сердце, и сам не знаю?
я припомнил размышления Кола Брюньона. Их я знал наизусть: "Первая, кого любишь, это и есть настоящая, подлинная, та, кого должен был полюбить:её сотворили светила, чтобы нас утолить. И, должно быть, потому, что я её не испил, меня мучит жажда, вечная жажда, и будет меня мучить всю жизнь."
В последний раз разговаривали 20 июля. Я уже принял решение: найду способ уйти из жизни. Кажется, об этом говорил с ней. Жестоко. Но я, думаю, жить так, как живу я, ещё более жестоко. Отключил скайп, уничтожил записи всех адресов, номеров телефонов, всю переписку, уничтожил телефон, ноутбук, положил на столе пачку денег для похорон, попрощался со своим единственным другом – домашним попугаем, мысленно попрощался с ней, у всех попросил прощения, понимания, но точно знал: поймёт меня только она, она единственная.
Теперь уже точно: ничего не будет. Никогда.