Петров третий час сидел за столом в своем кабинете, хмуря бровь и упрямо покусывая многострадальное перо. Пара-тройка уже порядком измочаленных перьев бессильно валялись на столе, тихонько охая и бросая тоскливые взгляды на пузатую, до краев полную чернильницу. Та разве что не пожимала от бессилия плечами: что, мол, могу поделать, не пишется ему – вдохновения нет. Перья лишь молча вздыхали в ответ.
Как всегда выручили напольные часы. Сухо прошуршав в очередной раз маятником, они чинно сложили стрелки строго на «полночь» и начали гулко бить. Петров отложил всхлипнувшее от счастья перо в сторону, закрыл чернильницу и потянулся. Можно бы и чайку-кофейку. С коньячком. Или, учитывая полный трагизм на писательском фронте, просто коньячка. Что кофе-то переводить? Достал из нижнего ящика стола заветную фляжку с Хенесси, один из маленьких стаканчиков. С минуту пристально рассматривал стаканчик, потом махнул рукой, сунул стаканчик обратно в ящик и глотнул прямо из фляжки.
В организм, не отягощенный в минувших заботах ужином, лихо ворвались хмельные пары. Согревая душу и тело, они мягко ударили в голову. Тут же, словно от резкого пинка, ровно с последним ударом распахнулась резная дверца часов, и прямо к столу, изрядно ругаясь, рухнуло нечто, обернутое в простыню. Петров оторопело откинулся в кресле и икнул – похоже, глоток был больше, чем следовало бы.
Нечто, путаясь в простыне и не переставая виртуозно ругаться, вцепилось в край письменного стола в поисках точки опоры. Петров икнул еще раз и поглубже втиснулся в кресло, увидев сначала девять (на имеющиеся, как и положено, десять пальцев) наманикюренных коготков. Последний, десятый, был надломан. Но владелицу длинной спутанной русой шевелюры, медленно поднимавшейся над столом, это пока, похоже, беспокоило меньше всего. В отличие от Петрова, по горькому супружескому опыту помнящему не одну красочную истерику на тему «Я сломала ноготь!». Между тем вслед за головой мелькнула среди чуть разошедшихся складок простыни девичья грудь, и пьяная полуголая особа наконец некоторым образом утвердилась на слабых ногах.
Недовольно рявкнув «Кресло!», она, не глядя, шлепнулась в возникший сзади требуемый предмет мебели и, раздвинув обеими руками закрывавшие лицо волосы, все так же недовольно проворчала:
- Музу вызывали?
- Нинуля?!
- Догадался, проклятый! Всегда был смышлен!; – Девица скорчила зверскую рожу.
Петров икнул в третий раз и отключился.
- Во мужик нервный пошел, - нетрезво раздалось из темноты, и кто-то сильно тряхнул Петрова за грудки. – А еще писатель!
- А ты в другой раз физиономию-то фосфором натри и вовсе голяком свались. Совсем без работы останешься. – Подозрительно мохнатые, отдающие мокрой псиной лапы сначала приоткрыли писателю правый глаз, потом поднесли к его губам фляжку.
- Дышит, ага, - гигантская белка протерла запотевшую флягу о свой хвост, лихо свинтила крышку и сунула посудину горлышком в рот Петрову.
- На, болезный, полечись. Сегодня можно. Зная эту, – белка кивнула в сторону девицы в простыне, - даже я бы спилась. Но имей в виду, в другой раз приду уже одна и по делу. Ребя, пошли!
Сунув два пальца в рот, она лихо свистнула. Маленький розовый слоник и зеленый чертик с вилами, мирно беседовавшие до того на столе с чернильницей, плюхнулись белке на плечо. И вся компания скрылась за скрипнувшей дверцей часов.
- Продолжаем разговор;, - своеобразно копируя Карлсона, заявила муза, заметив более-менее осмысленный взгляд Петрова. Снова путаясь в складках своей хламиды, она извлекла небольшую весьма покореженную лиру и брякнула ее на стол:
- Серенады, оды, басни? Матерные частушки?
- Нин, это правда ты?
Девица досадливо поморщилась, протянула через стол руку и отобрала у Петрова фляжку.
- На мемуары потянуло? Не рановато ли?
Сделав пару глотков, она занюхала подолом своего одеяния, икнула и неохотно продолжила:
- Мемуары так мемуары. Перед собой смотри.
Нинуля щелкнула пальцами, и над столом сгустился, наподобие проекционного экрана, воздух.
Весна. Городской парк. Двое.
- Что это?
- Где?
- Да вот, за пазухой. Как ни обниму – шуршит, - девушка забавно сморщила носик.
- А смеяться не будешь?
- Неа. Что там?
- Вот, набросал кое-что. Глупости.
- Дай! – вырвала из рук, села на скамейку. Молчание. Шорох страниц. Сияющие глаза из-под длинных ресниц. – Петров, ты гений!
Лето. Дачный поселок. Маленькая комнатка – колченогий, заваленный бумагой стол, поскрипывающий в изнеможении табурет, не первый день жалующийся подружке-софе:
- И пишет, и пишет, и пишет, и пишет… Не отрываясь.
- Ой, прям уж, не отрываясь, - усмехнулась софа. – Вон, идет!
Девушка легонько коснулась плеча любимого.
- Обед готов, пойдем в сад.
- Да-да, сейчас…
- Петров, марш обедать!
- Слушаюсь, Муза Ивановна!
- Я вот тебе!.. – шутливый взмах полотенцем и дружный хохот в саду.
Осень. Старый парк. Девушка в аллее. Недовольное шуршание листьев под ногами. Опаздывает! Топот ног в дальнем конце аллеи. Схватил в охапку, закрутил.
- Петров, ты псих! Поставь на место! Немедленно!
Поставил, не отпуская рук. Горячий шепот в самое ухо:
- Нинуля, Муза моя… А ведь напечатали.
- Ура!
- Только…
- Что такое? – озабоченная морщинка над переносицей.
- Продолжение просят написать. Материала маловато, нужно в Москву ехать, в архивы. Отпустишь?
- А….
- Как устроюсь – позвоню, вызову.
- Хорошо.
Декабрь. Дежурства у телефона. Каждый день. Тишина.
Долгожданный звонок:
- Да, все в порядке, родная. Прости, заработался. Да, скоро, позвоню. Ну, пока.
Январь. Тишина. «Абонент недоступен». - Слезы в подушку. – «Пожалуйста, перезвоните позже».
Февраль. Морозы. Тоска. Телевизор. Новости.
- … молодой, но талантливый писатель Петров сделал предложение…
Крик! Бой часов – полночь, полночь, полночь…
- Не выдержало сердце… такая молодая… Время смерти…
Вечность…
- Наш… ик!... кинотеатр… ик… благодар-р-рит вас за просмотр, - Нинуля наконец нащупала на столе жалобно застонавшую под рукой лиру и, сунув ее куда-то в складки своей хламиды, потянулась за флягой. – Следу-ву-ю-щий сеанс через один запой.
Швырнув пустую посудину в писателя, девушка рывком распахнула дверцу вздрогнувших от неожиданности часов и растворилась в темной пустоте.
Петров вытащил из кармана платок, промокнул покрывшийся испариной лоб и снова вздрогнул. В навалившейся, словно ватной, тишине стронулся с места маятник часов. Рассекая чернильную кляксу пустоты, чуть поблескивающий в свете одинокой свечи на столе металлический диск мерно и ровно отсчитывал время. Шур – шшш, шур – шшш…
- Она не всегда такая, ты не думай, - вздохнули часы, досадливо шевеля стрелками. – Только в твои дежурства. Сам понимаешь – должность не сахар, учитывая ваше прошлое знакомство.
Петров кивнул. Бледное, заострившееся лицо Нины, изломанной пустой куклой лежавшей столе морга, не отпускало, застыв стоп-кадром в сознании. Он ведь забыл, совсем забыл про нее. Медные трубы признания и славы запели-закрутили в безумном водовороте. Пробудившиеся с ними гордость и тщеславие мигом выставили за дверь совесть и тихо пели на ушко – все хорошо, все как надо. Даже когда стало хуже писаться, когда ушла к более успешному, на ее взгляд, кавалеру взбалмошная новоиспеченная супруга… Все хорошо, все как надо…
Шур – шшш, шур – шшш!
Писатель поднял глаза:
- А можно как-то назад?
Часы сердито крякнули пружиной:
- Люди… Куда назад-то, Хронос тебя задери! Кабы еще девка живая осталась, что-то да можно было сообразить. А с Танатосом Хронос ой как не дружит. Тот ему все время палки в колеса да в шестеренки вставляет.
- Но как же…
- Шур – шшш! Раньше надо было думать, голова садовая! – продребезжали часы. – Сейчас у тебя только два пути – или ждать в гости Белочку, потому как не пишется, а фляга-то вон, всегда при себе, или… туда, шур – шшш… Догонять, дурню, музу свою.
Петров снова кивнул, отбросил в сторону скомканный платок и решительно встал:
- Куда?
- Писатель, а фантазии никакой, - вздохнул механизм, и маятник за тихо распахнувшейся дверцей точно растворился. – Дуй давай.
Вечерние новости:
- Сегодня в кабинете своей квартиры был обнаружен известный писатель Петров. Причина смерти…
- Да выключи ты его, глупости одни, - сидящая на диванчике девушка забавно сморщила носик и отобрала пульт. – Вот, так-то лучше.
Она хлопнула в ладоши, и свет погас, уступая место полутьме с неясными отблесками фонарей за окном.
- Ах так! – молодой человек схватил любимую в охапку и крепко прижал к себе.
- Петров, ты псих! Пусти немедленно!
- Свою музу?! Ни за что, Нинуля!
В сонной полумгле, тихонько подсмеиваясь над влюбленными, дрогнул и двинулся в старинных напольных часах маятник. А на столе тонко вторила ему певучая лира.