Как я встречался с Чеховым
Читаю рассказы Ивана Сергеевича Шмелева. В гимназические годы он не раз видывал Антона Чехова, популярного сотрудника «Стрекозы» и других осколочных изданий. На детских впечатлениях и основаны его «чеховские рассказы». Один из них воспроизводит картинки с берегов пруда в московском Мещанском саду: ужение рыбы. Написано ароматно, сочно, пальчики оближешь. Но какая разница в восприятии детства! Чехов признавался: в детстве у меня не было детства. У Шмелева – напротив - апология счастливых дней младенчества.
В произведениях Шмелева как бы открывается исток собственно-чеховского рассказа «Мальчики»: дети начитались романов про индейцев и собираются бежать в Америку. Собственно, можно ли это считать «истоком»? Шмелев художнически моделирует житейскую ситуацию, от которой мог отталкиваться Чехов при работе над своей вещью. Юные рыболовы ловят карасей, чтобы после сушки перемолоть их в рыбную муку - пеммикан. Подчеркиваю: все это «как бы».
«Смотрим из-за берез: сидит — покуривает, удочки на рогульках, по обе стороны. Женька шипит: «Пощупаем, не браконьер ли?» Но тут незнакомец поднимается, высокий, голенастый, и — раз! Тащит громадного карасищу, нашего, черноспинного, чешуя в гривенник, и приговаривает баском таким: «Иди, голубчик, не упирайся»,— спокойно так, мастера сразу видно. И кому-то кричит налево: «Видали, каков лапоток?» А это, сбоку, под ветлами, Кривоносый ловит, воспитатель училищный. А незнакомец на кукан карася сажает, прутик в рот карасю просунул, бечевочку под жабры, а на кукане штуки четыре, чисто подлещики <…> И Кривоносый тащит - красноперого, золотого, бочка оранжевые, чуть с чернью. А карасище идет, как доска, не трепыхнется. Голенастый, в чесучовом пиджаке, в ладоши даже захлопал: «Не ожидал, какое тут у вас рыбье эльдорадо! Буду теперь захаживать». Смотрим — и на другой удочке тюкает, повело <...> А незнакомец выволок золотого карасищу, обеими руками держит и удивляется: «Не карась, золотая медаль!» Сердце у нас упало. А Кривоносый орет: «А у меня серебряная, Антон Павлыч!..» А незнакомец опять золотого тащит...— и плюнул с досады в воду: плюхнулся карасище, как калоша. <…>
Подошли поближе, уж невтерпеж, Женька рычит: «А, плевать, рядом сейчас закину». Смотрим...— чу-уть поплавок ветерком будто повело, даже не тюкнуло. Знаем — особенное что-то. И тот сразу насторожился, удочку чуть подал,— мастера сразу видно. Чуть подсек — так там и заходило. И такая тишь стала, словно все померли. А оно — в заросли повело. Тот кричит: «Не уйдешь, голуба... знаю твои повадки, фунтика на два, линь!..» А линей отродясь тут не было. Стал выводить...— невиданный карасище, мохом совсем зарос, золотце чуть проблескивает. А тот в воду ступил, схватил под жабры и выкинул — тукнуло, как кирпич. Кинулись мы глядеть…
Голенастый <…> на нас прищурился и говорит Кривоносому, прыщавому, с усмешкой: «Мещане караси у вас, сразу вид¬но!» А Кривоносый спрашивает почтительно: «Это в каком же смысле... в Мещанском пруду-с?» А тот смеется, приятно так: «Благородный карась любит ловиться в мае, когда черемуха... а эти, видно, Аксакова не читали». При¬ятным таким баском. Совсем молодой, усики только, лицо простое, словно у нашего Макарки из Крымских бань.
<…> Размахнулся Женька — «дикобразово перо» в самом конце и зацепилось, мотается, а мотыль-наживка над са¬мой водой болтается. <...> Незнакомец <…> поглядел на нашу беду и говорит: «Не снять. У меня запасная есть, идите на ваше место,— и дает Женьке леску, с длинным пером, на желобок намотано... — Всегда у нас, рыболовов, когда случится такое...— потрепал Женьку по синей его рубахе, по «индейской».— Уж не сердитесь...» Женька сразу и отошел. «Мы,— говорит,— не из жадности, а нам для пеммикана надо». - «А-а,— говорит тот,— для пеммикана... будете сушить?» —«Сушить, а потом истолкем в муку... так всегда делают индейцы и американские эскимосы... и будет пеммикан».—«Да,—говорит,—понимаю ваше положение. Вот что. Мне в Кусково надо, карасей мне куда же <...> возьмите для пеммикана». Вынул портсигар и угощает: «Не выкурят ли мои краснокожие братья со мною трубку мира?» Мы курили только «тере-тере», похожее на березовые листья, но все-таки взяли папироску. Сели все трое и покурили молча, как всегда делают индейцы. Незнакомец ласково поглядел на нас и сказал горлом, как говорят индейцы: «Отныне мир!— и протянул нам руку. Мы пожали, в волнении. И продолжал:— Отныне моя леска — твоя леска, твоя прикормка — моя прикормка, мои караси — твои караси!»— и весело засмеялся. И мы засмеялись, и все закружилось, от куренья.
Потом мы стали ловить на «нашем» месте. <…> Наш «бледнолицый брат» < …> говорил: «Как жаль, такое чудесное «дикобразово перо» погибло!» —«Нет, оно не погибнет!» — воскликнул Женька, снял сапоги и бросился в брюках и в синей своей рубахе в воду. Он плыл с перочинным ножом в зубах, как всегда делают индейцы и эскимосы, ловко отхватил ветку и поплыл к берегу с «дикобразовым пером» в зубах. «Вот!— крикнул он приятному незнакомцу, отныне — брату,— задача решена, линия проведена, и треугольник построен!— Это была его поговорка, когда удавалось дело.— Мы будем отныне ловить вместе, заводь будет расчищена!» Брат бледнолицый вынул тут записную книжечку и записал что-то карандашиком. Потом осмотрел «дикобразово перо» и сказал, что заведет и себе такое. Женька, постукивая от холода зубами, сказал взволнованно: «Отныне «дикобразово перо» — ваше, оно принесет вам счастье!» Незнакомец взял «дикобразово перо», прижал к жилету, сказал по-индейски: «Попо-кате-петль!», что значит «Великое Сердце», и положил в боковой карман, где сердце. Потом протянул нам руку и удалился. Мы долго смотрели ему вслед.
<…> Пришел Сашка Веревкин и рассказал, что незнакомец— брат надзирателя Чехова, всю ночь играл в винт у надзирателей, а потом пошли ловить карасей... что он пишет в «Будильнике» про смешное — здорово может прохватить!— а подписывает, для смеха,— «Антоша Чехонте».
Этот замечательный текст был написан Шмелевым в июне 1934 года в Алемоне, Франция.
То же самое - модулирование собственно-чеховской житейской ситуации - видим в другом сюжете Шмелева – «Веселенькая свадьба». В 1885-86 годах семья Чеховых жила в доме И.С.Клименкова на Большой Якиманке. На дверях нижнего этажа была табличка: «Доктор А.П.Чехов». Наверху сдавали зал для массовых мероприятий, свадеб и др. «Надо мной сейчас играет свадебная музыка… какие-то ослы женятся и стучат ногами, как лошади… Не дадут мне спать» ( И.Билибину – 1886 г.).
Шмелевская вещь – вольная вариация на чеховскую тему свадьбы с намеком на то, что именно здесь, у Клименкова, где бывал на пирушках и Шмелев, чеховская муза могла напитаться впечатлениями для водевиля. Это для меня ново. Мы привыкли к документированию, то есть, отысканию фактических источников чеховских сюжетов. К этому в свое время нас сильно приучил Михаил Павлович Чехов (книга «Вокруг Чехова»). Но тут у Шмелева – задача художническая. Он делает вид, что пишет мемуар, называет подлинное имя владельца дома, указывает его московский адрес, но одновременно «сочиняет» образ самого Чехова. Образ не лишен клишированных черт. Антон Павлович у него уже в 80-х годах носит пенсне, хотя известно, что очки он начал надевать лишь ко второй половине 90-х. До того изредка пользовался очками младшего брата. Его Антоша Чехонте уже пользуется записной книжицей, хотя у Чехова она появилась только в 1891 году... Он заставляет писателя цитировать книгу С.Аксакова «Записки об ужении рыбы» - эту книгу Антон Павлович действительно любил, она до сих пор хранится в Ялтинском доме писателя. Но все рыбацкие диалоги Чехова сочинены в духе осколочных рассказов А.Чехонте: «Какое у вас тут рыбье эльдорадо!». «Не карась, золотая медаль!». «Благородный карась любит ловиться в мае, когда черемуха… а эти, видно, Аксакова не читали». Сам автор на сей счет откровенен: «Это были встречи веселые, в духе рассказов Антоши Чехонте».
Итак: это не документальная автобиографическая проза Шмелева. Это ностальгические художественные картинки, набросанные в 1930-х годах, в эмиграции. Фактические, реальные детали вошли в ткань рассказов на правах художественных деталей. Освещенные двойным светом – факт плюс образ – они приобрели уникальный статус. Сам Чехов изображен тоже в двойном освещении: и реальное лицо, и художественный образ одновременно. Грань между ними нарочито не обозначена.
Вот такая литературная хитрость…
У И.С.Шмелева в Алуште (Профессорский уголок) была скромная дачка. Она сохранилась, ее отселили для создания музея. Валерий Цыганник, директор Дома-музея С.-Ценского, и его коллеги из университета отыскали в крымской прессе времен гражданской войны неизвестный рассказ И.С.Шмелева. Личная драма Ивана Сергеевича: в Крыму расстрелян его сын, белогвардеец, участник гражданской войны. Создается творческая группа для подготовки публикации Собрания сочинений И.С.Шмелева.
В 2005 году мне довелось в Народной библиотеке Сербии (Белград) листать газету «Новое время» за 1923 год. Газеты издавали сыновья А.С.Суворина - Алексей и Борис. Тут мне попалось интервью И.С.Шмелева, сделанное после отъезда из Совдепии. Он рассказал журналистам об ужасах голода, воцарившегося в Крыму после победы красных. В Симферополе людей отлавливали арканами на улицах, резали и пускали на мясо. Пекли пирожки. В сущности, это конспект будущего романа «Солнце мертвых», написанного спустя год.