История началась в прошлом году.
Они ремонт с дочерью делали в коридоре. А его ждали через неделю. Или нет, не через неделю, его ждали в четверг, и как раз в четверг и доделывали коридор. Обе в косынках как у настоящих малярш, чтобы волосы не испачкать краской или побелкой или чем там еще. Вообще все по-настоящему: стремянка, квач, ведра, тазы какие-то с жидкостями, газеты прошлогодние расстелены. Ободранные стены. Или уже оклеенные?
И вдруг звонок в дверь и они сразу понимают, что это он. То есть не «вдруг», потому что они его ждали, но все-таки «вдруг», потому что это всегда так. А она еще разволновалась дополнительно, как-никак, холостой, нестарый, интересный мужчина. И это придает пикантности всей ситуации, конечно. Может, это даже и не совсем прилично принимать его, то есть, может, неоднозначно.
Уф.
Но странно, что сразу в квартирную дверь позвонил, а не в домофон. Как вошел-то в подъезд? У них же строго все.
И она говорит дочери, открой. Почти как в том кино говорит.
И дочь открывает.
А она бежит снимать косынку с головы. В ванную бежит. Там зеркало, и вообще.
Дочка говорит, приехал, подходит и распахивает дверь.
Так-то она очень спокойный ребенок всегда была, с детства, а тут почти кричит и почти распахивает, дверь тяжелая, стальная, как сейчас принято, особо не распахнешь. Но дочь почти распахивает.
А у матери новая стрижка – короткая, и ей очень важно показать ему новую стрижку, она сама себе с ней нравится и ему должна понравиться. И она снимает в ванной косынку и прихорашивается. Проводит рукой по волосам, но волосы, так как надо не ложатся, под косынкой они взъерошились и не ложатся, а времени уже нет, он – вошел, и она не успевает. Чертыхается и повязывает косынку обратно.
Еще рубашка, конечно, рабочая, старая, в клеточку, от бывшего мужа осталась, но и с ней – черт с ней. Тоже не успевает переодеть. А казалось все по плану, в четверг приедет – в четверг закончат.
Выбегает в коридор и видит, как дочь его обнимает, и его за дочкой не заметно.
Даже странно, она же помнит, он достаточно высокий, представительный мужчина, широкоплечий. Она подходит и смотрит на него. Очень странно. Маленький какой-то, скукожившийся, что ли, первое впечатление – усох, как пчела за зиму за оконной рамой. Аж плоский. Обнимает. Еще обнимает. Он улыбается как-то слегка жалко и смущенно. И во взгляде видно, что если сейчас удивиться его худобе – обидится смертельно и надолго. Кожа прозрачная на голове, височная жилка бьется, как в заштампованном повествовании. Волосики беленькие поредели. А сам, да, взведенный, приготовившийся, в зависимости от ситуации, или огрызнуться или обрадоваться встрече.
Печальный собачий взгляд.
И одет тепло. Просто по-зимнему, а за окном, на секундочку, начало июня. Жара. Куртка толстенная, явно рассчитанная на минусовую температуру, и на голове совершенно идиотская шапка. Как бы состоящая из двух независимых друг от друга частей. Снизу – ушанка коричневого цвета из каракуля, что ли? Или не из каракуля? Что-то кучерявое. Поверх нее еще одна – тоже вроде ушанки, только заостренная, типа монгольской, но с распущенными ушами. И у нижней уши распущены, так и одеты одна на другую, завязочки висят.
Четыре завязочки. Четыре шнурка. Четыре уха. Почему-то ей это показалось очень важным. Именно, четыре.
Но она сдержалась. Ничего не сказала, ни про шапку, ни про изменения. А наоборот, прижала к себе покрепче, ощущая его надломленность, незащищенность и ледащую подростковость. Прижала одной рукой – правой, а левой потянулась закрыть дверь, которая у них наружу распахивается. Потянулась и невольно выглянула на лестничную площадку.
Его приотпуская, а дверь притягивая.
А на площадке – непорядок.
По-всему выходит, что где-то на верхних этажах трубы прорвало, и вода хлестала всю ночь минимум, потому что такого количества льда, в виде всяких сталактитов и сталагмитов, за час нарасти не может. Огромные, гигантские просто, фаллосообразные сосульки. Желтоватые. Свисают. На ступенях целая река застывшая.
А недавно в подъезде ремонт делали, может тогда и повредили трубы, а сейчас прорвало?
Но почему они замерзли?
Летом. В июне.
Соседка Ирка шебуршится выше на площадке, слышно.
Она ей кричит, Ира, что случилось?! Ира! Чего ты меня не позвала?! Ира! Ирка же! Да, чего ты там?!
И Ира ей что-то отвечает, но невозможно разобрать что именно.
А разобрать надо. Очень. Потому что от этого ответа многое зависит. Именно эти слова объясняют все. И замерзшую воду, и его метаморфозу, и почему две шапки одна на другой, и четыре уха, и бесконечный ремонт.