Раннее утро.
Немолодая женщина выводит на прогулку собаку.
Или лохматая собака с поднятой к небу метелкой хвоста выводит на прогулку хозяйку - кто их там разберет.
На улицах тихо. В потягивающихся, еще не до конца проснувшихся многоэтажках делают зарядку, варят кофе, дают поспать последние минуты ребятишкам, которых так жалко будить в садик. Автомобили, приткнувшись бамперами к бордюру, тоже видят последние сны и сладко посапывают, ожидая хозяев.
Женщина с собакой переходит дорогу, обозначенную мигающим светофором, и, дойдя до поросшего травой взгорья, отстегивает поводок. Крутой склон ведет вниз, маня кустами отцветающей сирени, белыми стволами берез, тоненькими прутиками недавно посаженных кленов и рябин. В низине солнечные лучи упираются в мелкий, болотистый водоем, за которым раскинулся заброшенный яблоневый сад. Все это чуть подрагивает в прозрачном мареве утреннего тумана, создавая иллюзию призрачно-чистого мира.
Собака неуверенно делает несколько шагов в сторону, оглядываясь на хозяйку. Она привыкла, что хозяин каждый раз на прогулке спускает ее с поводка, а хозяйка побаивается и выгуливает на поводке, словно малого ребенка, которого надо непременно держать за лапу, то бишь, за шею.
- Гуляй, Альма, - машет рукой Нина Петровна (так зовут хозяйку) и собака исчезает среди белых головок одуванчиков. Лишь черный кончик хвоста, словно перископ подводной лодки, позволяет проследить ее путь.
Солнце только начинает подниматься, веселые, нахальные в своем праве лучи, слепят глаза, заставляя жмуриться. А в голову, вызывая улыбку, вдруг забредают глупые хулиганистые строчки: «Когда едешь на Кавказ, солнце светит прямо в глаз…».
Когда-то, сто лет назад, Нина Петровна ездила в Тбилиси. Поездку организовал родной профком, за новыми впечатлениями поехали старые, заслуженные кадры, сплотившиеся в трудовых буднях. Общаться новоявленному молодому специалисту было не с кем, и Нина всю дорогу просто смотрела в окно, сама не зная, чего ждет. Потому что мама перед отъездом сказала: «Когда уезжаешь в дождь, обязательно будет удача». А она уезжала в свой день рождения и ливень поливал ее родной город изо всех своих немалых сил. Сверкали молнии, громыхание грома напоминало заоблачную стройплощадку, на которой одновременно забивали тысячи свай; все было именно так, как должно было быть, чтобы потом случилось что-то хорошее.
Утром в Тбилиси их встретили солнышко и экскурсовод Гиви. Гиви был красив, как молодой бог. Вряд ли сам Аполлон был красивее Гиви, тем более, что Аполлона живого Нина не видела, а Гиви во плоти стоял перед группой туристов. Гиви был не только красив, но еще и ленив, как… Вот тут никакого сравнения быть не может. Гиви был эталоном. Это потом, когда рассказывали о ком-то, допускалось сравнение: «Он ленив почти как Гиви». Но лишь «почти», потому, что достичь такого совершенства в своем деле как Гиви, не мог никто.
Как экскурсовод Гиви полагал, что главное его дело – загрузить туристов в автобус. Дальше все сделает водитель, а туристы, если им уж так интересно, могут смотреть в окна. Наивные туристки пытались растормошить засыпающего красавца вопросами:
- Скажите, памятник кому мы сейчас проехали?
- А… памятник…
Гиви старательно оглядывался по сторонам, пытаясь определить местонахождение, потом пожимал плечами:
- Ну, памятник и есть памятник, у нас много памятников.
Очнулся он только дважды. Один раз неопределенно повел рукой влево и сказал:
- Мы проехали семинарию, в которой учился Сталин.
Помолчал и задумчиво добавил:
- Больше он ничего не закончил, а стал великим государственным деятелем.
Второй раз Гиви оживился больше. Он даже скомандовал, чтобы водитель остановился, а туристы вышли из автобуса. Обрадованные туристы поспешили к стоящему неподалеку памятнику, но не тут-то было. Оказалось, к памятнику надо стать спиной и посмотреть на дом напротив, вникая в пламенную речь Гиви:
- Смотрите, смотрите! Вот тут, в этом доме живет лучший футболист Грузии.
Гиви сделал эффектную паузу и не произнес, а с благоговением выдохнул:
- Слава Метревели!
Земная слава быстротечна и причудлива. Нина запомнила эту фамилию не по тем чудесам, которые известный футболист творил на стадионе, а по неприкрытому восхищению в голосе юного бога.
Экскурсия закончилась у подножия горы, на которой находится Пантеон писателей и общественных деятелей Грузии.
История эта случилась в 1973 году. Быть может, за давностью лет, что-то стерлось из памяти, и Нина Петровна что-то перепутала. Но, как ей кажется, она помнит точно: чтобы попасть в Пантеон к могилам Грибоедова и Нино Чавчавадзе, надо подняться на фуникулере и выйти где-то посередине пути.
Уже другой экскурсовод очень эмоционально рассказывал туристам о любви Грибоедова и Чавчавадзе, цитировал знаменитое: «Но для чего моя любовь пережила тебя», - а Нине совсем не хотелось ехать на кладбище. Вообще-то она была правильным человеком, и почти всегда делала то, что было нужно. Но сейчас ей казалось совсем не нужным, даже неприличным рассматривать чужие могилы. Она ни в кого не влюблена, что ей за дело до чужой любви? Нина не вышла вместе со всеми и поехала на вершину горы.
На вершине стояла обыкновенная цепочная карусель. Помните, во всех городах, наверное, были такие: столб, к нему прикреплены на железных цепях стульчики. У себя дома Нина ни за что на свете не села бы в эту карусель, но неожиданно оказавшийся рядом Гиви: «Хорошо, что ты не поехала с этими стариками, пойдем», - потянул за руку, и она почему-то покорно согласилась сесть на железный стульчик.
Гиви сам привязал ее ремнями к стульчику, потом сел на стульчик за ней, и, когда карусель начала вращаться, сначала подтянул за цепь ее стульчик к себе близко-близко, а потом изо всех сил оттолкнул ногами. Она летала на этой карусели по каким-то совершенно непонятным траекториям: то закручиваясь и переплетаясь цепями со стульчиком Гиви и оказываясь совсем близко от его черных глаз, то отлетая так, что цепь оказывалась почти горизонтально земле.
Голова кружилась от счастья высоты, от смеси страха и радости, перехватывало дыхание, и она, всегда сдержанная, смеясь, кричала что-то непонятное, пролетая над огромным городом, распростертым внизу. Город она так никогда и не увидела, но полюбила за подаренное чувство полета.
Ночью в поезде коллеги шушукались о тбилисских магазинах и грузинских мужчинах, а она все вспоминала как дрожали после полета коленки и казалось уже невозможным ходить по земле: все тело стремилось опять туда, наверх, к простору и небу.
Наступившее утро подарило сюрприз. Их состав медленно-медленно тянулся вдоль морского побережья. Вагон то застывал на месте, то с дрожью продвигался на метр вперед, и опять останавливался.
Проводник, заглянувший в купе, сказал:
- На этом перегоне всегда так. Часа полтора еще ползти будем, пока встречный не пройдет. Что сидите, молодежь, сбегайте, окунитесь в море, еще успеете…
Молодежи-то кроме Нины и не было. «Окунуться» никто не рвался, а она вдруг соскочила с подножки стоящего вагона и побежала к морю.
Позже, когда Нина Петровна вспоминала об этом, она никак не могла понять: откуда в ней появилась эта бесшабашность, желание наперекор всем страхам, окунуться в морские волны… Она и плавать-то не умела. Промчалась по сухой стерне, отделявшей железнодорожное полотно от прибрежной песчаной полосы и с разбегу, не останавливаясь, не раздеваясь, кинулась в воду… Обрадованное море приняло ее как свою, набежавшая волна обдала брызгами, откатилась назад.
Женщины в поезде ахали: что же она натворила, как поедет с мокрой головой, в мокром платье…
Нине было все равно: разве две крупицы счастья не стоят промокшего платья?
Нина Петровна улыбается и не замечает, как выпрямляет спину, отводит назад плечи, втягивает живот. Кажется, она помолодела от воспоминаний и стала похожа на ту Нину, которой нечего было втягивать и утягивать, с ровной словно дощечка спиной и всегда смеющимися глазами… Куда это все делось…
Альма, вся в белых парашютиках одуванчиков, крутится у ног Нины Петровны, всячески показывая, что за хорошее поведение и за то, что вернулась, ей полагается сушка, которую хозяйка прячет в кармане. А Нина Петровна думает: быть может, когда-нибудь это утро она будет вспоминать как еще одно нежданное мгновение счастья. Которое приходит само и дарит душе человеческой радость.