ОДИН У ДВУХ МАТЕРЕЙ
Может быть, мне свести все рассказы о жизни районных газет в одну книгу? Гонимый судьбой и любопытством, я поработал в девяти редакциях. Прошел буквально все должности снизу доверху, закончил работу в газете редактором и вышел на пенсию. Может быть, получилось бы поучительное произведение, полезное журналистам регионального уровня? Вряд ли.
Дело в том, что о настоящих тружениках пера и рассказывать почти нечего. Они скромны, трудолюбивы, неконфликтны, дело свое знают и достойно ведут себя в любых ситуациях. А вот другие, кто не вписывается в эту когорту, выбивается из их рядов, так и просятся в рассказы. Они в нашем обществе люди типичные.
Вот, например, Костя Мельничук. Он молод и еще холост. В прошлом году окончил Одесский университет, стал филологом. В газете работает уже шесть лет – сразу по окончании десятилетки. Мать у него – учительница, тетя – директор школы. Обеих он называет «мама», а кто из них настоящая мама, в поселке до сих пор гадают. По более распространенной версии родила его директриса, будучи незамужней. Сестра же ее в то время была замужем за корреспондентом газеты, и мальчик жил у нее с пеленок. Мужчина вскоре испарился, и сестры воспитывают Костю вдвоем. Нет папы, зато две мамы.
Надо полагать, он рос баловнем, ни в чем не нуждался, на жизнь смотрел легко. Не жаловался на здоровье, ни в чем себе не отказывал. Жил он у директрисы школы, вместе с ней навещал другую мать. А когда повзрослел, то каждый божий день, а вернее – вечер, выпивал и даже напивался.
Молодой незакаленный организм плохо выдерживал такую нагрузку. Поэтому руки у парня уже подрагивали.
Я приехал в поселок по направлению в начале семидесятых годов, стал работать ответственным секретарем газеты. После редактора это второй человек в коллективе, не считая заместителя редактора, который получал полномочия только во время отпуска руководителя. Уже с первых недель работы я понял, какой ненадежный работник этот Костя. Материалы сдает с опозданием, часто плохо обработанные. И всегда у него какая-то на это причина.
Друг и наставник у него - бухгалтер редакции, в прошлом прапорщик Советской Армии Петр Петрович Пейчев, болгарин по национальности. Кстати сказать, большинство населения в этом южном районе Одесской области - болгары. Болгарами были редактор, машинистка, водитель, фотокорреспондент, а русская женщина-корреспондент - замужем за болгарином. Исключение составляли один еврей и одна молдаванка. Заместителем редактора недолго работал украинец.
Забот у бухгалтера в таком маленьком коллективе немного, поэтому он предавался праздной жизни. Он продолжал жить по армейскому негласному принципу: «Солдат спит, а служба идет!» К концу работы они с Костей либо в буфете, либо у кого-нибудь на дому пьют виноградное вино. У Кости всегда водились деньги. А вина в этом краю – изобилие!
На первый взгляд казалось, что в редакции - явная конфронтация между редактором и коллективом. Поэтому «народ» тут же взялся обрабатывать меня в свою пользу. А я, сибиряк, душа нараспашку, никак не реагировал на их сигналы. Знай себе, требовал материалы в срок и чтобы качественные. Графики сдачи нарисовал и расклеил по кабинетам. Работа каждого была видна, как на ладони!
Костя «вздрогнул» было, а потом снова вернулся к привычной жизни. А я, освоившись, в свободное время уже рвался сам добывать материал для газеты. И строчки мои вскоре зазвучали. А поскольку в редакционном портфеле образовался запас, то я вместе с корреспондентами стал выезжать в села. Это было очень интересно и необычно.
Стоял февраль. Почти сорок лет в это время года я жил среди сугробов снега, в морозы, в метели. А тут вижу голую землю, небольшие проплешины снега где-нибудь в лощине или лесопосадке. Воздух пахнет весной! А через две недели в поле вышла техника закрывать влагу. Потом начался сев яровых культур. Это – в феврале!
Мы побывали на фермах у доярок, у чабанов, посетили ремонтные мастерские. Работников редакции все хорошо знают, лишь я для них новичок. Шепчутся за моей спиной, что-то решают. Согласовали и объявили:
- Приглашаем в наш винпункт. Что-нибудь там перекусим!
Так мы попали на предприятие по переработке винограда и хранению виноградного вина. Спустились в помещение ниже уровня земли. Там, говорят, и летом прохладно. Я увидел огромные дубовые бочки диаметром до трех метров. На столе уже приготовлены хлеб, сало, овечья брынза, лук-репка и соленые огурцы. И обычный чайник. Мне с моим больным желудком всё это противопоказано. В чайнике - отличное виноградное вино сорта «каберне».
Стакан на всех один, его пустили по кругу. Первым на правах хозяина выпил председатель профсоюзного комитета. В этих краях такой обычай: смотрите, я пью, значит – не опасно! Это – «отрыжка» тяжелого прошлого болгарского народа. Турки всегда пили вино только после хозяина: боялись отравиться. Подошла очередь Кости. Он молча уставился на стакан и не спешил его брать. Тут все разом повернулись к нему спиной и стали о чем-то оживленно разговаривать. Я тоже сделал вид, что не интересуюсь, как Костя будет пить вино. Он, загипнотизировав стакан, двумя руками схватил его и моментально поднес ко рту. Стакан дрожал в руках и постукивал о зубы. «Э, да он – алкоголик! - понял я. – И все об этом знают!» Второй и третий стакан Костя пил уже без дрожи в руках. Щечки его порозовели. Он весело и непринужденно разговаривал.
Редактор ушел в отпуск. Костя, как всегда, работал плохо, я его отчитывал. И тут ко мне в кабинет пришли две симпатичные женщины – матери Кости. Они просили еще больше требовать от Кости и ругать его за пагубную привычку, заставить его взяться за ум.
- Будь моя воля, - ответил им, - сегодня же уволил бы его по статье. Его близко нельзя допускать к работе в газете!
- Что Вы, что Вы! – испугались они. – Он способный, умный. Отец у него был журналистом. Надо повлиять на мальчика, он исправится.
Я понял, что «матери» уже исчерпали все средства воздействия на своего чада и ищут поддержки со стороны. Но при этом не хотят, чтобы их мальчика обижали.
А «мальчик» попал под полное влияние бывшего прапорщика Петра Петровича. Последние годы тот служил в Восточной Германии, а когда Стену разобрали, попал под сокращение. У него идеалом был офицер, который воспитывал своего сына-подростка в духе дамского сердцееда. Они вместе, отец и сын, решали, какую девочку на этот раз обольстить. В гарнизоне они уже пошли по второму кругу. Оставалась одна красавица, которую не удавалось покорить. Разные подходы они испробовали – все было бесполезно.
- И все же, - рассказывал Пейчев, - однажды сын пришел, торжествуя: «Папка! Все в порядке! Крепость пала!»
Костя, стараясь выглядеть в глазах своего бывалого приятеля крутым и неотразимым, рассказывал о своих похождениях. Я слышал, как он говорил:
- Противно, когда она вся загорелая, а груди и там, где плавки, - белые!
Подслушивать было не нужно. Приятели обсуждали свои дела в полный голос, при открытых дверях, а кабинеты у нас были смежные. И только редактор, сидя в отдельном кабинете, ничего не слышал или не хотел слышать. Он молча перечитывал полосы параллельно с корректором. Изредка выбегал, что-либо уточняя у автора. Еще он подписывал ведомости на зарплату и гонорар авторам.
А Костю повесткой вызвали в суд. Девушка из Измаила подала на алименты. На другой день Петр Петрович его спрашивал:
- И ты признал ребенка?
- Нет, конечно! Еще чего не хватало!
- И не признавай! Мало ли с кем она нагуляла. Это та, что у тебя ночевала?
- Она. Мама ей отдельно постелила, в другой комнате. Она сама ко мне пришла.
- Вы вместе учились в университете?
- Да. Она на курс моложе. В поезде домой вместе ехали. Я и пригласил ее погостить. Не собирался на ней жениться.
- Вот и не признавай ребенка. Не мой, говори, вот и всё!
Недели две отбивался Костя от отцовства. О том, какие аргументы он использовал в суде, он подробно докладывал бухгалтеру. Там была беззастенчивая грязь. Девушка даже зашла к нему в редакцию. Надеялась, что в нем проснется совесть, когда он увидит прелестного малыша. Была она среднего роста, слегка полноватая, но очень симпатичная. Наконец на помощь к ней приехала мать. Она, опытный юрист, прижала парня к стенке своими доводами. В доказательство привела свидетелей, которые показали, что Костя и раньше встречался с ее дочерью. В итоге алименты присудили.
- Женился бы ты, Костя! – посоветовал я. – Уже и сын растет. Остепенился бы, успокоился. Девушка твоего круга. В город бы к ней переехал. Теща боевая, квартиру вам добудет.
- Рано ему еще жениться! – ответил за него Петр Петрович. Ему не хотелось терять Костин кошелек.
К концу рабочего дня к бухгалтеру пришли его приятели. Петр Петрович дал им расписаться в гонорарной ведомости, выдал деньги, и они вместе с Костей шумной компанией ушли в соседний бар. Я этих людей уже знал, но они никогда не написали в газету. Как же так?
С этим вопросом я пошел к редактору. Он не удивился и обещал разобраться. Но эти или другие фамилии приятелей бухгалтера продолжали появляться и через месяц, и через три. Я понял, что они нашли лазейку, как гулять за чужой счет. Редактор не реагировал. Тогда я позвонил в Управление по делам печати при Одесском облисполкоме и попросил прислать ревизора для проверки работы бухгалтера.
Ревизора прислали, Илью Петровича Ненова, тоже болгарина. Он поговорил с редактором, с бухгалтером, а потом зашел ко мне. Плотно закрыл за собою дверь.
- Подскажите, пожалуйста, где искать мне нарушения? – начал он заговорщически, вкрадчивым голосом.
- Я же сказал: в ведомостях на гонорар.
- А еще где? Может быть где-то еще?
- Вы – ревизор, Вам виднее. Я к бухгалтерии не имею отношения. В ведомости на гонорар, которые я составляю, вписываются посторонние люди, которые ничего в газете не публиковали. Об этом нарушении я и говорю.
Я сразу понял, что «ревизор» не только не будет искать нарушений, но и подскажет, как их скрыть, если обнаружит. Впервые столкнулся с круговой порукой. Редактор стал звонить в совхозы, а редакционный водитель два дня подряд самостоятельно куда-то выезжал. Наконец, «ревизора» стали провожать. Бухгалтер и редактор были сама любезность. В окно я видел, что Ненову едва хватило места в редакционном вездеходе: так автомобиль был загружен продуктами и канистрами с вином.
Работать в такой редакции было неинтересно. Вскоре уволился заместитель редактора. Я был назначен на его место. Тут уж оказался в своей стихии! Газета теперь почти целиком состояла из моих авторских и организованных материалов. И судьба Кости, как и Петра Петровича, меня совсем не интересовала.
Прапорщик, наконец, нашел себе подработку: стал вести бухгалтерию в обществе художников. Заядлый спорщик, он постоянно допекал представителей искусства. Однажды, когда доводов не хватило, он полез драться. После этого недели две документы на подпись из редакции носили к нему домой. Он просовывал руку в приоткрытую дверь, брал документ и закрывался. Лица его в эти дни никто не видел.
Прошло года три. Костя стал уходить в запой. Матери его переполошились. Он так жалобно и настойчиво упрашивал их, что они продолжали покупать ему вино. Я сам был однажды свидетелем их разговора. Костя с директрисой школы шли впереди, и я слышал, как он клянчил.
- Ну, мама! Как ты не понимаешь, что мне очень плохо! Мне кажется, что сейчас мое сердце разорвется. Купи мне стакан вина, мне станет легче. Или я сейчас умру! А потом будем думать об остальном.
- Горе ты мое! Пошли!
И они отправились в буфет. А я подумал: «Вертит он ими, как хочет!»
А недели через две Костя умер. Спасти его уже не удалось. Я провожал его в последний путь. Было много народу. Долго шли пешком до кладбища. Разбившись по группкам, люди переговаривались. Никто не сочувствовал его матерям, в основном осуждали. А я думал: «Вот, женился бы он, растил бы сына, появилась бы цель в жизни. А так: чего добился, отказавшись от собственного ребенка?» Косте не было и тридцати лет.