(сатиристически-иронистическая сказка)
С каждым днем на ветвях деревьев и кустарников зелень все больше и больше вылезала - неудержимо и нагло, трава перла словно кто выпихивал ее из земли. Птицы свиристели по утрам, закликая солнце, и оно теперь, несмотря на ранний час, свербило глаза Иванькова Афанасия Петровича, вызывая слезоточение.
Весенняя картинка ли за трамвайным окном, недосып или состояние утреннего транса вдруг освободили ум Афанасия от обыденности, и мысли его странным образом сложились в удивительную формулу: "жизнь наступает так же неотвратимо как и смерть". Подумалось об этом факте так внезапно и не к месту, что он даже завертел головой по сторонам: а ну как с языка ненароком слетело. Но нет, пассажиры трамвая, стоящие вокруг, покачиваясь в такт дребезжащему транспортному средству, были столь же сонными и равнодушными, как и несколько мгновений назад.
К тому же, вскоре мимо трамвая проплыло нарядное здание очередного Шапкодома. И все, как и положено, зашевелили шапками: вперед-назад, а затем сбоку набок. Женщины, понятное дело, платочками кокетливо по голове поелозили. Зато мужики кто во что горазд: кто с размахом, не глядя, толкаясь локтями; кто интеллигентненько, двумя пальчиками; кто небрежно, абы как, без осмысленности, лишь бы как все.
Афанасий же Петрович, осиянный гениальною своею мыслию, возьми да и пропусти шапкошевеление. Совершенно еретически, аки преступник какой.
Ну сами рассудите, как не пропустить, когда такое с бухты-барахты в голову втемяшивается.
Ко всему тому Афанасий Петрович не простой ведь работяга, а младший служка в главном Шапкодоме Города. Ему по чину положено быть примером. И таки примером он стал. Потому как пассажиры, не услышав его гениальной мысли, увидели разврат. Виданное ли дело - шапкой не шевелить. Это ж и громом можно схлопотать с молнией по башке, или еще чего похуже.
Но этим дело не закончилось. Лихачество оказалось столь возбуждающим, что Афанасий Петрович не стал шевелить шапкой и далее, проезжая мимо следующих зданий, насупротив коих требовалось испонять обязательный для всех граждан ритуал. Даже сойдя на нужной остановке и приблизясь к офису ГлавШапкодома, младший служка подбоченился и с топорной миной на физиономии не стал шапкой шевелить. Что уже было не просто дерзость, а совсем ужасное и мерзкое преступление.
Некоторые несознательные граждане, разглядев в действиях Иванькова нечто совершенно новое и удивительное, особенно отсутствие грома и молний, решили последовать недоброму примеру и так же перестали шевелить шапками.
Волна преступлений против порядка прокатилась по Городу, что уже к вечеру привело к снижению обязательных благотворительных поступлений в кассы Шапкодомов. А ведь после весны наступает лето, за коим осень, вслед которой всегда случается зима. Носителям Шапок как тогда жить? А? Ни Шапки новой купить, ни Шапкодом украсить, ни, простите, сытно поесть да в импортное одеться. Про спецтранспорт с синей ведерочкой на крыше вообще промолчим.
Потому Главные Шапконосцы Города крепко задумались, как быть, как вернуть народ на путь истинный. Податель Особых Небесных Шапок не спешил являть Свой Гнев на неразумное стадо. Значит, пришло время кланяться Хранителям. Те, хоть и сами с усами, но имеют свои метОды. Шапконосцы Хранителей побаивались, поскольку у тех возможностей гораздо больше, да и добровольных благотворительных взносов с населения они собирают в разы больше. В том числе и с Шапконосцев.
Во имя всего наилучшего Хранители обещали гражданам сохранять порядок и правильное взимание благотворительных податей. Что, естественно, делало их гарантами. Ну, типа, гарантированно будет все хорошо. Правда, требовать выполнения гарантий у Хранителей дело не просто хлопотное, а очень опасное для свободного времяпровождения. Да и порядок и все наилучшее все же Хранители обеспечивали, не всем, конешное дело, а только себе, но обеспечивали же. Так что и спрос с них какой.
Но гаранты и старались. Во имя всего наилучшего они придумали раз в год спрашивать население, что ему хочется - в смысле, населению. И всех-всех, почти, выслушивали. Население, как и положено и прилично, спрашивало у Главного Гаранта-Хранителя, что он ест или где отдыхает, как зовут его собачку и все прочее, такое же важное и актуальное.
Но в этот раз, во время очередного опроса, Главный Шапконосец подбил мелкого служку Афанасия Петровича Иванькова спросить крамольное. А именно - позволительно ли гражданам не шевелить шапкой возле Шапкодома и, на коротком выдохе, - можно ли благотворительные взносы маленечко того... подуменьшить.
Гарант-Хранитель сначала бровки домиком сделал, потом гневно губами пожевал, затем тенью по его лицу какая-то важная мысль промелькнула, а после, кротко вздохнув, согласился с предложением Афанасия Петровича. "Ладно, - говорит, - будь по-вашему. Издадим указ, но прежде хочу предложить всем противящимся шапкошевелению собраться, так сказать, под одним знаменем и встать, так сказать, плечом к плечу"
"Это мы могем" - с радостью отвечал Гаранту Афанасий.
"А кроме того, способны ли вы, орлы мои, на подвиг?" - продолжал вопрошать Иванькова Гарант-Хранитель, - "Мне такие люди - смелые да решительные - во как на освоение космоса нужны" - и по горлу рукой показывает - мол, до зарезу нужны люди на подвиги.
"А что? И это могем" - с пущей радостью ответствовал Афанасий Петрович.
Сборы да подготовки к полету были недолгими. И вот вскоре сто тридцать пять, ан нет, сто тридцать четыре добровольца-героя (сто тридцать пятый, Кронштейн Димедроний Иегудович, внезапно оказался смертельно больным), загруженные в ракету-носитель как сельди в бочке, полетели осваивать просторы космоса. Как убедил их ГлавХранГарант, на Марсе сады высаживать. Там, говорит, и шапкошевеление не нужно - знай сад поливай да песни насвистывай.
Вот летели эти сто тридцать четыре героя-недошевелельника, летели, да и заснули в пути. Душно стало, томно. Ни сесть, ни лечь - космос вокруг да вакуум, неприятно. И вместо зеленой травы звезды на черном небе. Вот и задремали будущие поливальщики марсианских садов. Говорят, так до сих пор и спят.
Говорят, так и летит сквозь тернии и звезды величественная ракета-носитель, посверкивая надписью на сетебристом боку "Гражданская инициатива".