XII
Теперь, любой из рода челлеев, не имея никаких заслуг, но накопивший «эквивалента всего», то бишь денег, становился сразу на уровень моего деда, а то и выше. С виду он оставался таким же, как был – сирым и убогим, но уже дамочки водили вокруг него хоровод, рассчитывая получить в подарок кусок лиловой материи. И самые красивые всегда получали и радовались, не понимая, что по наследству передадут от него всякую дрянь.
Но не только недалёкие самочки, теперь и подающие надежды челлеи-юноши стали завидовать и заискивать перед имеющими «эквивалент». Они не хотят больше жить как предки и делать всё сами, они жаждут денег, думая, что с их помощью можно всё. Появилась целая группа денежных воротил, они именуют себя бандирами. Они собираются периодически на свой совет и определяют, кому и сколько иметь «эквивалента». И уже неважно, что ты выглядишь лучше других, почитаешь предков, танцуешь лихие пляски и умеешь дарить любовь, если у тебя нет денег, этого подлого «эквивалента», то и сам ты теперь никто.
Отныне главный бандир решает всё, но почему он главный – непонятно, его никто не выбирал на собрании равных, выглядит он как урод, с ним мой дед за один стол бы не сел, но теперь этот бандир всем распоряжается и всем навязывает свою волю. Вокруг него вьются такие же убогие, но жадные до денег. И это всех устраивает. Всех, но не меня. Слишком простое это мерило – деньги. С их помощью не добудешь: ни счастья, ни удачи, ни радости, ни печали. Они не разрешили ещё ни одного вопроса, а только сильнее всё запутали.
Новый вождь, Адум Свинт, учит, что личная корысть не является больше чем-то постыдным, наоборот, она залог благосостояния всех. Может быть, но я сомневаюсь в этой сентенции и положительно не вижу ничего хорошего в корысти, да и в благосостоянии тоже. К чему мы стремимся? К украшениям лоскутами материи, и прогулкам на самодвижущих повозках? Или к насыщению желудка? Так юливьи в своих кучах-жилищах это делают быстрее и лучше нас.
Наше природное тело и так прекрасно, его не надо ничем прикрывать. А полёты на паутине? Разве они не приятней в стократ трясучки на самодвижущей повозке…
Где наши светлые идеалы, где крепость духа, где великий смысл, который по крупицам собирали и передавали нам наши предки? Посмотрите, как живут и о чём мечтают современные челлеи. Их мозг отупел и скоро он будет один на всех, как у юливьинцев в их юливьиных кучах. Они и называть себя стали по-другому – –челлейцами. Тьфу, противно слышать. Неужели это пример для нас, неужели мы достойны такой позорной участи.
Нет, не так мы должны жить, не так. Через неделю турнир, к нему я кое-что припас. Только бы Тея пришла…
… Шумит, гудит переполненная арена. Пять тысяч челлеев пришли посмотреть на ежегодный турнир лучших. Несколько бойцов уже прохаживаются по кругу, поблёскивая секирами. Они желают привлечь к себе внимание элитных дамочек из первых рядов и заполучить от них хотя бы один букет.
Где же Тея, пришла ли она?
Я зорко всматриваюсь в ложу для избранных. На прошлых смотринах Тея была признана красивейшей женщиной. Вот она, в самой середине, что-то прячет за спиной. На ней большой красный лоскут, он ей идёт. И хотя он закрывает большую часть её тела, но всё же не может затмить её красоты.
Скоро начало.
Усилием воли с большим трудом я отвожу от неё взгляд и начинаю рассматривать своих соперников.
Кто же на моей стороне, кто справа от черты?
Никого.
Все сгрудились слева от меня. Что ж, не впервой, я один против всех. Но со мной мои идеалы, я верю в них, и меня не победить.
Правда что-то мне подсказывает, что сегодня всё будет не так, как всегда. Всё будет по-настоящему, по-боевому, как в былые века. И чувствую я, кто-то не встанет сегодня с пыльной арены.
Мы выстраиваемся у начальной черты друг против друга, десять против одного. Арена притихла в ожидании необычного боя. Бой будет красивым и скоротечным.
Рефери сделал отмашку, и я кинулся в атаку первым. Одним ударом я свалил наземь сразу двоих.
«Я выиграю, – взыграла во мне победная музыка моего деда, – Тея сегодня будет моей».
Но остальные челлейцы расступились и стали меня окружать. Один, два, и опять десять, все на месте – ни одного поверженного. Я присмотрелся, это уже не челлейцы, из какого роду-племени они? Рожки их выглядят странно, словно искусственные, и переливаются внутри чем-то красным. Все они злые, взоры их пышут ненавистью.
Это не турнир, это битва. Последняя моя битва. Но я не сдамся, пусть не надеются.
Я отбиваюсь своими секирами направо и налево. Снопы искр озаряют арену. Зря я их затупил, сейчас бы они пригодились мне в боевом варианте. Но я такой, какой есть. Всегда. Во всех обстоятельствах.
Я съездил одному по рожкам. Он взвизгнул, и ярость перекосила его лицо. Заднего я пнул прямыми ногами, а третьего схватил боковыми руками и бросил на землю. Трибуны взревели, никто ещё не понял, что здесь всё по-настоящему.
Боковым зрением я поймал взгляд Теи.
— Не бойся, – подбадривала она, – всё будет хорошо. Ты победишь. Ты –настоящий.
Я улыбнулся, я рассмеялся в лицо нападавшим на меня убогим челлеям. Как смеют они причислять себя к нашему великому племени. Я поднял левую боковую руку и почти наугад выстрелил паутиной. Я не левша и с этой руки никогда не стрелял, а потому промахнулся в набегавшего на меня здоровенного челлейца. Но фортуна была на моей стороне, паутина, вскользь, попала в самого дальнего, самого уродливого челлейца. Он опешил, замер, не смея пошевелиться, а я прямой правой рукой ухватился за вибрирующую нить и забросил её арканом сразу на пятерых. Они запутались, смешались и повалились наземь.
— У-у-р-р, – закричал я победным кличем нашего племени и трибуны вторили мне.
— У-р-ру, – засмеялся я и не заметил, как заднему подлому челлейцу кто-то вложил в руки искусственную секиру. Да, есть теперь и такие опасные штуки.
От первого удара я увернулся, подставив секиру левой боковой руки, но кто-то сбоку саданул меня рожками в подхитиновое подбрюшье, я оглянулся, чтобы определить, кто это, и тут искусственный клинок ударил меня в затылок. Раздался хруст лопнувшего хитина, и белая жидкость моего мозга закипела, запузырилась, вытекая наружу и соприкасаясь с воздухом. Перед глазами у меня поплыли круги, в ушах раздался гул разгневанных трибун. Я упал на колени и опёрся двумя правыми руками о землю. И тут увидел её, склонившуюся надо мной. У неё не было букета.
«Красивая, - подумал я, – и этот красный лоскут так идёт ей. Кто-то подарил ей его, и это был не я. Может, уже и букет получил другой, может всё идёт, как положено, и я зря сражаюсь с ветряными мельницами»?
«А как же жидкость, – вспомнил я, – ведь я так и не выполнил своего предназначения»
Тея стояла, по-прежнему склонившись, и лицо её было совсем рядом. Я слышал её дыхание и видел расширенные от ужаса глаза, но всё равно она была прекрасной. Она ждала от меня последней воли. Я напрягся и выпустил жидкость, но… не попал ей в лоно, а лишь слегка забрызгал. Всё пролилось в песок.
— Тея, – закричал я, чувствуя, что всё пропало, и меня теперь не будет в веках, – Тея, любимая…
Она что-то шептала в ответ, но слов я уже не слышал. Гул трибун стал слабеть и перешёл в слабый монотонный шум. Голова моя закружилась, как от любовной пляски, окружающие предметы слились в замкнутый продолговатый круг. Будущее моего народа перестало меня волновать.
И Тея, она вдруг начала приподниматься над юлиной и таять в воздухе. Её силуэт стал едва прочерчиваемым, через него были видны притихшие трибуны. Она повисела ещё немного над ареной, покачавшись в дуновениях ветерка, и потом улетела, превратившись в прозрачную фею. Всё было кеончено. Всё пропало.
Ужас сдавил мне грудь, и я закричал из последних сил.
— Те-я-я, не исчезай, Те-я-я-я.
Глава IV
Осколки эклектики
— Проснись Пётр… Пьер, ты кричишь… Петя, проснись, наконец.
— Те-я-я… А? Что? – я просыпаюсь со сдавленным хрипом в груди.
— Тебе нехорошо? – Элен испуганно смотрит на меня, – что с тобой? Что за Тея?
— Какая Тея, – удивляюсь я и трогаю свой затылок, потом начинаю оправдываться, – не бойся, со мной так бывает. Кошмарные сны для меня не редкость. Что-то привиделось из другой жизни, но не отпечаталось в сознании. Всё уже стёрлось, и кто такая Тея я уже не вспомню никогда.
— Мне страшно, – сказала Элен тихо, – впервые в жизни. И не за себя, мне страшно за тебя. Сергей что-то затеял, и ты в этом участвуешь. Вот и ночью кричишь…
— Не бойся, – я погладил её волосы, – спи моя хорошая, со мной ничего не случится. Ты моя поздняя радость. Так Августин Аврелий обращался к Богу, когда поверил в Него. Ты мой ангел хранитель. Спи, любовь моя, я не буду кричать. Укройся, я сейчас, я быстро, туда и обратно.
В холле было тихо и тепло. Я прошёл мимо нужного мне места и направился к входной двери.
— Надо проветриться, – решил я, – подышать свежим воздухом и успокоиться.
Снаружи было прохладно, дул порывистый ветер. Я вдохнул и резко выдохнул, как на тренировке.
— Ки-и-я, – закричал я в темноту и сделал несколько ударов по воздуху. Эхо не ответило мне, только деревья зашумели сильнее и закачали недовольно ветвями.
Голова моя закружилась от предчувствия чего-то необыкновенного.
«А слабо сейчас к океану, – дрожь пробежала по моему телу от этой мысли, но я уже знал, что исполню задуманное, – я во сне кричу? Беспокоен? Ладно, пусть так. Пусть тогда Элен поспит без меня. Это ничего, что я в одних трусах, и на дворе ночь. Когда я ещё решусь на такое».
Не раздумывая, я разбежался и прыгнул с крыльца в темноту. Порыв ветра охладил моё разгорячённое тело, и я вздрогнул, осознав на мгновение, что делаю что-то опасное. Но уже первобытная ярость проснулась во мне и понесла меня к краю обрыва. Вот и узкая тропинка, она круто уходит вниз в абсолютную черноту. Ноги разъезжаются на скользких камнях, я хватаюсь за сырые ветки, пытаясь удержать равновесие. В любой момент я могу сорваться и кубарем полететь вниз. Но я не думаю об этом.
— Вперёд, туда… туда к океану, – подгоняю я себя, – я хочу понять, что чувствовал Брандо, когда вдыхал этот влажный воздух. Надышусь им и я сегодня. Это ничего, что сейчас ночь, и я почти голый и весь измазался. Главное, что я не боюсь. Это не Кощинский двор с его ночными кошмарами и ведьмами. Приезжая на выходные из института, и будучи уже взрослым детиной, ночью я всё равно не мог набраться храбрости и выйти во двор. Ужас кощинского двора, «Страшная месть» Гоголя, «мурашки» по телу, сколько раз я переживал такое наяву и во сне…
Но здесь… здесь нет того страха, нет ведьм, здесь где-то бродит душа Брандо. Сегодня она поможет мне, и я узнаю, зачем оказался здесь и почему меня всегда так тянет к теплу и морю.
Вот я и внизу и даже не сломал себе ничего. Океан встречает меня грозным шумом, но не злится, он чувствует во мне равного. Он понимает, все мы принадлежим другому океану, более могущественному, который связывает всех нас незримыми нитями.
Вот и поляна, где мы умствовали с Сергеем. Теперь надо лечь и раскинуть руки.
Звёзды. Сегодня они так близко, такие яркие, крупные, разбросанные разноцветными охапками по бездонному небу. Хорошо лежать на песке, раскинув руки, и глядеть в небо.
Ночь, прохлада, монотонный шум прибоя, и я в одних трусах на влажном песке маленького острова, затерянного в океане… А наша Земля, не так ли и она затеряна в космических глубинах… И этот космос-океан совершенно необъятен…
Кто согреет нас? Кто даст нам надежду? Кто объяснит нам, что мы здесь не зря…
Дрожь пробегает по телу. На предплечьях и на спине выступают мурашки. Но не от холода и ни от детского страха с жуткими видениями простонародного Вия, не существовавшего на самом деле и перемешанного в моём мозгу с моими кошмарными снами, а другого – реального, земного, с привкусом отчаяния и одиночества.
Пахнет сыростью, но пахнет вкусно. Это не запах плесени кощинского подвала, в который я спускался, чтобы набрать к обеду картошки, нет. Сейчас пахнет морем. Волны разбиваются на мириады брызг, ударяясь о прибрежные камни, и превращаются в прозрачный туман. Он обволакивает меня и приятно холодит лицо. На ресницах собирается влага. И я не пойму – капли ли это океана, или это уже мои слёзы… Мне хочется думать о вечном. Я всё ещё живой.
Когда-то я мечтал пожить в барской усадьбе в России восемнадцатого века, но, наверное, это не моё. Попав впервые в Таиланд, в его влажную духоту, я понял –здесь я жил, у экватора, здесь хочу и остаться. И как на долгие десять лет оказался в Надыме, не пойму до сих пор…
Но вот Млечный Путь начал тускнеть, а туман сгущаться. Надо мной пролетела большая птица и каркнула, как ворона. Затылком я почувствовал холод. Земля остыла. И у экватора бывает не жарко. Главное тепло внутри нас, это тепло души. С ним нигде не пропадёшь и никогда.
Я приподнялся и сел. Песок подо мной стал влажным, почти мокрым. Запал моей эйфории иссяк, пора возвращаться к Элен. Хорошо, когда есть куда возвращаться, и когда тебя ждут. Счастлив тот, кто не расстаётся с этой иллюзией до конца дней.
Понял ли я Брандо? Почему он уединился здесь посреди океана? Не знаю. Сдаётся мне, он попросту стал никому не нужен. Так бывает в конце жизни, да и роли ему предлагали не по его таланту. А может ещё проще – в старости он разучился ладить с людьми.
Всё может быть. Рано или поздно все мы расстаёмся с иллюзиями. Иногда узнаём такое, что лучше бы и не знать. Любимая женщина расскажет вам при расставании, что ваш сын, это не ваш, и что в самых патетических местах, когда она содрогалась от сладострастных конвульсий в ваших объятиях, то представляла не вас…
Всё так, но пока длится процесс под названием жизнь, пока он продолжается, пока бьётся от нетерпения сердце, не надо думать о таких вещах. Пусть по-прежнему она будет для вас самой необыкновенной женщиной в мире, а вы для неё - единственным в мире мужчиной.
Вот и у меня в памяти остался молодой и красивый Брандо – Стэнли Ковальски, из «Трамвая «Желание», а не старый дон Корлеоне из «Крёстного отца».
http://www.proza.ru/2016/06/04/1293