РОМАН ШОЛОХОВА «ТИХИЙ ДОН»: ВОПРОСЫ И ОТВЕТЫ
Как Шолохов создал образы Григория и Аксиньи?
В чём Григорий Мелехов и Михаил Шолохов видят главную причину революции и гражданской войны?
Как Михаил Александрович Шолохов защищает в романе советскую власть?
Чтобы ответить на эти вопросы желательно хотя-бы два-три раза перечитать «Тихий Дон», прочитать некоторые другие книги, немного знать биографию и мировоззрение Шолохова…
Все мы разные. У каждого человека своя жизнь, свои принципы. Совсем не обязательно быть единомышленником Михаила Александровича... Можно не соглашаться с Шолоховым, но нельзя правильно понять роман, не понимая Автора. А у нас сплошь и рядом даже профессиональные литераторы «ищут смысл» чужой книги в своих политических убеждениях и сиюминутной конъюнктуре. Надеюсь, что мне удалось избежать этого греха…
*****
Как Шолохов создал образы Григория и Аксиньи?
Однозначного общепринятого ответа на этот вопрос нет и не может быть. Я предлагаю Вашему вниманию свою версию ответа, а уж Вы сами решайте, насколько она правильная…
Даниил Леонидович Андреев в трактате «Роза Мира» утверждает, что у некоторых героев мировой литературы есть «метапрообразы» в ином мире. «Наличие метапрообраза в произведении влечет за собой резкое уклонение от исторической буквальности в сторону придания персонажу особой глубины и такого масштаба, который не соответствует историческому прототипу». Если Андреев прав, то у Григория Мелехова был метапрообраз. Об исторических прототипах Григория сказано немало, есть у него и «старший брат» в литературе…
Влияние на Шолохова творчества Льва Николаевича Толстого, бес-спорно. Несомненно и то, что Шолохов, – как каждый нормальный маль-чишка, – раньше, чем прочитать романы «Война и мир» и «Анна Карени-на», прочитал повесть «Хаджи-Мурат», впервые изданную в 1912 году. И между Григорием и Хаджи-Муратом сходства больше, чем между Печори-ным и Онегиным.
Хаджи-Мурат и Григорий Мелехов – воины по призванию, но оба втянуты в войны, где для них нет достойного места. Хаджи-Мурату не нужны ни «белый царь», ни имам Шамиль. Григорию не нужны ни белые, ни красные. Но реального «третьего пути» нет. Хаджи-Мурат гибнет в бою. Григорий после гибели Аксиньи «попрощался с нею, твердо веря в то, что расстаются они ненадолго…»
В четвертой книге «Тихого Дона» есть сцена, когда в хутор Татарский приезжает английский полковник:
«С истинно британским высокомерием смотрел он на разнохарактерные смуглые лица этих воинственных сынов степей, поражаясь тому расовому смешению, которое всегда бросается в глаза при взгляде на казачью толпу; рядом с белокурым казаком-славянином стоял типичный монгол, а по соседству с ним черный, как вороново крыло, молодой казак, с рукой на грязной перевязи, вполголоса беседовал с седым библейским патриархом – и можно было биться об заклад, что в жилах этого патриарха, опирающегося на посох, одетого в старомодный казачий чекмень, течет чистейшая кровь кавказских горцев...»
Больше этот «патриарх» нигде не упоминается и можно предположить, что в этом отрывке – «литературный поклон» Шолохова Хаджи-Мурату…
Хутор Татарский – основное место действия романа «Тихий Дон» и единственный населенный пункт, выдуманный Шолоховым. (Все остальные наименования станиц и хуторов существуют в нашей действительности.) Но в вымышленном названии хутора тоже есть явная перекличка с повестью «Хаджи-Мурат». В изумительном вступлении Лев Толстой рассказывает про «репей того сорта, который у нас называется "татарином"… Куст "татарина" состоял из трех отростков. Один был оторван, и, как отрубленная рука, торчал остаток ветки. На других двух было на каждом по цветку. Цветки эти когда-то были красные, теперь же были черные. Один стебель был сломан, и половина его, с грязным цветком на конце, висела книзу; другой, хотя и вымазанный черноземной грязью, все еще торчал кверху. Видно было, что весь кустик был переехан колесом и уже после поднялся и потому стоял боком, но все-таки стоял. Точно вырвали у него кусок тела, вывернули внутренности, оторвали руку, выкололи глаз. Но он все стоит и не сдается человеку, уничтожившему всех его братии кругом его.
"Экая энергия! – подумал я. – Все победил человек, миллионы трав уничтожил, а этот все не сдается"».
И хутор Татарский не сдается, хотя умирает и погибает большинство хуторян. Остаются Мишатка Мелехов, Дуняшка, Мишка Кошевой. (Каким бы ни был Кошевой, но с ним продолжается жизнь в перееханном кровавым колесом истории хуторе Татарском…)
У Михаила Александровича Шолохова была ещё одна причина именно так назвать хутор. Предки Шолохова со стороны отца – русские купцы, дед со стороны матери – украинец из Черниговской губернии, а вот бабушка – настоящая донская казачка… с восточной кровью. Уличное прозвище казачьих предков Михаила Шолохова – Татары, Татарчуки…
В романе много ярких, живых женских образов: Наталья, Дарья, Ильинична и, конечно, Аксинья. Как же он их «придумал»?
Одним из «веских аргументов антишолоховедения» является молодость Михаила Александровича Шолохова в начале работы над романом. У него, дескать было «слишком мало жизненного опыта»… Но что дает мужчине жизненный опыт для понимания женщин?
Вот у Льва Николаевича Толстого во время работы над «Хаджи-Муратом» был богатый жизненный опыт, и заглавный герой рассказывает об аварской ханше: «Ханша была женщина слабая, глупая и дерзкая, как и все женщины, когда они живут по своей воле. …У женщины ума в голове – сколько на яйце волос». Конечно, это говорит Хаджи-Мурат, а не Лев Толстой, но, в определенной степени, тоже самое можно сказать и о Наташе Ростовой, и об Анне Карениной…
В образе Аксиньи Астаховой гениально отразился жизненный опыт не самого Шолохова, а его матери, Анастасии Даниловны Шолоховой (1871-1942), в девичестве Черниковой (Черняк), по первому мужу Кузнецовой.
В юности Анастасия Даниловна работала прислугой в помещичьей усадьбе, потом вышла замуж за казака Кузнецова, но ушла от него без формального развода к «иногороднему» Александру Михайловичу Шолохову. Сын Мишатка родился в 1905 году и до 1912 года, – когда его родители смогли обвенчаться после смерти первого мужа Анастасии Даниловны, – носил фамилию Кузнецов. Александр Михайлович Шолохов умер в 1924 году. У Анастасии Даниловны остались только сын, – единственный выживший ребенок, – и семья сына...
Среди основных составляющих гениальности Михаила Александровича Шолохова: способность внимательно выслушать человека и все хорошо запомнить. (Эти качества мало зависят от жизненного опыта, более того, с годами и внимание притупляется и память ослабевает…) Анастасия Даниловна была женщина умная. Она понимала, что ее рассказы о себе пригодятся сыну для работы, а то, что она может рассказать, он больше ни от кого на свете не узнает. Рассказов матери Михаилу Александровичу хватило и для создания образа Аксиньи, и на другие женские персонажи. Как нормальный сын, он не имел право кому-либо об этом рассказывать, поэтому он и старался как можно меньше говорить о своей работе над романом…
*****
В чём Григорий Мелехов и Михаил Шолохов видят главную причину революции и гражданской войны?
Вопрос этот довольно простой, но не все согласятся с самой формулировкой вопроса. Григорий Мелехов, как и сотни других персонажей романа, говорит то, что он сам думает, а не излагает авторские мысли. Это так, но в конкретном случае мысли Мелехова и Шолохова совпадают…
В восьмой, итоговой части «Тихого Дона», Григорий Мелехов разговаривает с неким Капариным, идеологом антисоветского мятежа:
«– …Я в прошлом офицер и член партии социалистов-революционеров, позднее я решительно пересмотрел свои политические убеждения... Только монархия может спасти Россию. Только монархия! Само провидение указывает этот путь нашей родине. Эмблема Советской власти – молот и серп, так? – Капарин палочкой начертил на песке слова «молот, серп», потом впился в лицо Григория горячечно блестящими глазами: – Читайте наоборот. Прочли? Вы поняли? Только престолом окончится революция и власть большевиков! Знаете ли, меня охватил мистический ужас, когда я узнал об этом! Я трепетал, потому что это, если хотите, – Божий перст, указывающий конец нашим метаниям...
Капарин задохнулся от волнения и умолк. Его острые, с тихой сумасшедшинкой глаза были устремлены на Григория. Но тот вовсе не трепетал и не испытывал мистического ужаса, услышав такое откровение. Он всегда трезво и буднично смотрел на вещи, потому и сказал в ответ:
– Никакой это не перст. Вы в германскую войну на фронте были?
Озадаченный вопросом, Капарин ответил не сразу:
– Собственно, почему вы об этом? Нет, непосредственно на фронте я не был.
– А где же вы проживали войну? В тылу?
– Да.
– Все время?
– Да, то есть не все время, но почти. А почему вы об этом спрашиваете?
– А я на фронте с четырнадцатого года и по нынешний день, с небольшими перерывами. Так вот насчет этого перста... Какой там может быть перст, когда и Бога-то нету? Я в эти глупости верить давно перестал. С пятнадцатого года как нагляделся на войну, так и надумал, что Бога нету. Никакого! Ежели бы был – не имел бы права допущать людей до такого беспорядка. Мы – фронтовики –отменили Бога, оставили его одним старикам да бабам. Пущай они потешаются. И перста никакого нету и монархии быть не может. Народ ее кончил раз навсегда. А это, что вы показываете, буквы разные перевертываете, это, извините меня, – детская забава, не больше…»
Бессмысленная первая мировая война научила миллионы людей убивать себе подобных, сделала убийство привычным явлением, «отменила Бога», уничтожила и российскую монархию, и Временное правительство, призывавшее к «войне до победного конца». А разве не так? И разве не говорил Шолохов о пагубности германской войны в первых двух книгах?
Вот он пишет о возвращении казаков с войны в конце 1917 года:
«Курени, куда вернулись казаки хозяевами или жданными гостями, полнились радостью. Радость-то эта резче, безжалостней подчеркивала глухую прижившуюся тоску тех, кто навсегда потерял родных и близких. Многих недосчитывались казаков – растеряли их на полях Галиции, Буковины, Восточной Пруссии, Прикарпатья, Румынии, трупами легли они и истлели под орудийную панихиду, и теперь позаросли бурьяном высокие холмы братских могил, придавило их дождями, позамело сыпучим снегом. И сколько ни будут простоволосые казачки выбегать на проулки и глядеть из-под ладоней, – не дождаться милых сердцу! Сколько ни будет из опухших и выцветших глаз ручьиться слез – не замыть тоски! Сколько ни голосить в дни годовщины и поминок – не донесет восточный ветер криков их до Галиции и Восточной Пруссии, до осевших холмиков братских могил!..»
Галиция, Буковина, Восточная Пруссия, Прикарпатье, Румыния…
Это все чужие земли, куда нас не звали, и где нас не ждали…
Ради чего воевали там казаки и другие подданные Российской империи?
Толкового ответа и тогда не было, и сейчас нет. А ведь не будь первой мировой, не было бы и гражданской войны…
*****
Как Михаил Александрович Шолохов защищает в романе советскую власть?
…Среди множества нелепых суждений о «Тихом Доне» есть и такое: «Это абсолютно антисоветская книга».
Но в чем критерии «абсолютной антисоветскости»?
Я понимаю так: в антисоветской книге о гражданской войне должно быть показано нравственное превосходство белых над красными, должна быть моральная победа белых.
Ничего подобного в романе Шолохова нет.
Возьмем для примера образы трех борцов за советскую власть – Штокмана, Бунчука и Кошевого – и сравним их поступки с тем, что делают враги советской власти. (Примеров можно привести и больше, но итог от этого не изменится.)
Осип Давыдович Штокман ведет большевистскую агитацию среди казаков еще перед войной. Последовательный консерватор и государственник Шолохов пишет об этом без оглядки на советскую цензуру:
«В завалюхе Лукешки-косой после долгого отсева и отбора образовалось ядро человек в десять казаков. Штокман был сердцевиной, упрямо двигался он к одному ему известной цели. Точил, как червь древесину, нехитрые понятия и навыки, внушал к существующему строю отвращение и ненависть. Вначале натыкался на холодную сталь недоверия, но не отходил, а прогрызал...
Положил личинку недоверия. И кто бы знал про то, что через четыре года выпростается из одряхлевших стенок личинки этот крепкий и живущий зародыш?»
Вскоре Штокмана арестовывают и отправляют в ссылку…
А неподалеку живет и «коптит небо» в своем имении генерал Листницкий, владелец четырех тысяч десятин земли. (Современному читателю это мало о чем говорит, поэтому для сравнения даю небольшую справку: после отмены крепостного права в среднем на одну крестьянскую семью выделялось менее четырех десятин, а в некоторых местах – менее одной десятины.)
С единственным сыном и наследником генерала, офицером Евгением Листницким, накануне корниловского мятежа разговаривает казак Иван Лагутин, будущий большевик:
«– Что ж, господин есаул, – видимо решившись, заговорил Лагутин, поднимая глаза, настойчиво разыскивая взгляд Листницкого: – Большевики последнюю землишку у меня не возьмут. У меня в аккурат один пай, им моя земля без надобности... А вот, к примеру, – вы не обижайтесь только! – у вашего папаши десять тыщев десятин.
– Не десять, а четыре.
– Ну все одно, хучь и четыре, – рази мал кусок? Какой же это порядок, можно сказать? А кинь по России – таких, как ваш папаша, очень даже много. И так рассудите, господин есаул, что каждый рот куска просит. И вы желаете кушать, и другие всякие люди тоже желают исть. Это ить один цыган приучал кобылу не исть – дескать, приобыкнет без корму. А она, сердешная, привыкала, привыкала, да на десятые сутки взяла да издохла... Порядки-то кривые были при царе, для бедного народа вовсе суковатые... Вашему папаше отрезали вон, как краюху пирога, четыре тыщи, а ить он не в два горла исть, а так же, как и мы, простые люди, в одно. Конешно, обидно за народ! (…)
– Ответь мне: ты вот говорил о земле моего отца, вообще о помещичьей земле, но ведь это – собственность. Если у тебя две рубахи, а у меня нет ни одной – что же, по-твоему, я должен отбирать у тебя?
Листницкий не видел, но по голосу Лагутина догадался, что тот улыбается
– Я сам отдам лишнюю рубаху. И отдавал на фронте не лишнюю, а последнюю, шинель на голом теле носил, а вот землицей что-то никто не прошибется...
– Да ты что – землей не сыт? Не хватает тебе? – повысил Листницкий голос.
В ответ, взволнованно задыхаясь, почти крикнул побелевший Лагутин:
– А ты думаешь, я об себе душою болею? В Польше были – там как люди живут? Видал аль нет? А кругом нас мужики как живут?.. Я-то видал! Сердце кровью закипает!.. Что ж, думаешь, мне их не жалко, что ль? Я, может быть, об этом, об поляке, изболелся весь, на его горькую землю интересуясь.
Листницкий хотел сказать что-то едкое, но от серых лобастых корпусов Путиловского завода – пронзительный крик "держи! ". Грохотом пробарабанил конский топот, резнул слух выстрел. Взмахнув плетью, Листницкий пустил коня наметом.
Они с Лагутиным одновременно подскакали ко взводу, сгрудившемуся возле перекрестка. Казаки, звеня шашками, спешивались, в середине бился схваченный ими человек.
– Что? Что такое? – загремел Листницкий, врезываясь конем в толпу.
– Гад какой-то камнем...
– Шибнул – и побег.
– Дай, ему, Аржанов!
– Ишь ты сволочь! В шиб-прошиб играешь?
Взводный урядник Аржанов, свесившись с седла, держал за шиворот небольшого, одетого в черную распоясанную рубаху, человека. Трое спешившихся казаков крутили ему руки.
– Ты кто такой? – не владея собой, крикнул Листницкий.
Пойманный поднял голову, на мутно-белом лице, покривясь, плотно сомкнулись безмолвные губы.
– Ты кто? – повторил Листницкий вопрос. – Камнями швыряешься, мерзавец? Ну? Молчишь? Аржанов...
Аржанов прыгнул с седла, – выпустив из рук воротник пойманного, с маху ударил того по лицу.
– Дайте ему! – круто поворачивая коня, приказал Листницкий.
Трое или четверо спешенных казаков, валяя связанного человека, замахали плетьми. Лагутин – с седла долой, к Листницкому.
– Господин есаул!.. Что ж вы это?.. Господин есаул! – Он ухватил колено есаула дрожащими цепкими пальцами, кричал: – Нельзя так!.. Человек ить! Что вы делаете?
Листницкий трогал коня поводьями, молчал. Рванувшись к казакам, Лагутин обхватил Аржанова поперек, спотыкаясь, путаясь в шашке ногами, пытался его оттащить. Тот, сопротивляясь, бормотал:
– Ты не гори дюже! Не гори! Он будет каменьями шибаться, а ему молчи?.. Пусти!.. Пусти, тебе добром говорят!..
Один из казаков, изогнувшись, смахнул с себя винтовку, бил прикладом по мягко похрустывавшему телу поваленного человека. Спустя минуту низкий, животно-дикий крик пополз над мостовой.
А потом несколько секунд молчания – и тот же голос, но уже ломкий по-молодому, захлебывающийся, исшматованный болью, между выхрипами после ударов замыкался короткими выкриками:
– Сволочи!.. Контрреволюционеры!.. Бейте! О-ох!.. А-а-а-а-а!..
Гак! гак! гак! – хряпали вперемежку удары.
Лагутин подбежал к Листницкому; плотно прижимаясь к его колену, царапая ногтями крыло седла, задохнулся:
– Смилуйся!
– Отойди!
– Есаул!.. Листницкий!.. Слышишь? Ответишь!
– Плевать я на тебя хотел! – засипел Листницкий и тронул коня на Лагутина.
– Братцы! – крикнул тот, подбежав к стоявшим в стороне казакам. – Я член полкового ревкома... Я вам приказываю: ослобоните человека от смерти!.. ответ... ответ будете держать!.. Не старое время!..
Безрассудная слепящая ненависть густо обволокла Листницкого. Плетью коня меж ушей – и на Лагутина. Тыча в лицо ему вороненый, провонявший ружейным маслом ствол нагана, прорвался на визг:
– Замолчи-и-и, предатель! Большевик! Застрелю!
Величайшим усилием воли оторвал палец от револьверного спуска, вскинув коня на дыбы, ускакал.
Несколько минут спустя тронулись следом за ним три казака. Среди лошадей Аржанова и Лапина волочился, не переставляя ног, человек в мокрой, плотно прилипшей к телу рубахе. Поддерживаемый под руки казаками, он тихо покачивался, чертил ногами булыжник. Между высоко вздернутыми острыми плечами его болталась, свешиваясь назад, белея торчмя поднятым подбородком, окровяненная, разбитая в мякоть голова. Поодаль двигался третий казак. На углу освещенного переулка он увидел извозчика; привстав на стременах, зарысил к нему. Что-то коротко сказав, выразительно пощелкал по голенищу сапога плетью, и извозчик с послушной торопливостью поехал к остановившимся среди улицы Аржанову и Лапину…»
Кто больше подготавливал почву для революции: Штокманы или Листницкие?
Я, как читатель, считаю, что Листницкие. Штокмана можно арестовать и сослать, а Листницкие сидят на «своей» земле, как чирьи на носу, и государство их защищает. Право собственности! Евгений Листницкий, конечно, в данном случае, закон уважает… Но когда речь идет о человеке, бросившем камень в казаков, здесь от «уважения к закону» ничего не остается: можно и до смерти человека забить, по «праву сильного»…
А вот как Шолохов пишет о смерти Штокмана и Листницких.
Штокмана убивают во время антисоветского восстания в полку, где тот служит рядовым солдатом:
«…В сыром воздухе, напитанном апрельской влагой молодого дождя, приглушенно треснул выстрел.
Звук винтовочного выстрела был неполон, тих, будто хлопнули нахвостником кнута, но Штокман, лапая руками грудь, упал на колени, поник обнаженной седоватой головой... И тотчас же, качнувшись, снова вскочил на ноги. (…) Со вспузырившейся на губах розовой кровицей, судорожно икая, весь мертвенно-белый, с минуту раскачивался, стоя на ломберном столе, и еще успел выкрикнуть, напрягши последние, уходящие силы, остаток воли:
– ...Вас ввели в заблуждение!.. Предатели... они зарабатывают себе прощение, новые офицерские чины... Но коммунизм будет жить!.. Товарищи!.. Опомнитесь!..
И снова стоявший рядом с Вороновским красноармеец вскинул к плечу винтовку. Второй выстрел опрокинул Штокмана навзничь, повалил со стола под ноги красноармейцев…»
Каким бы ни был Штокман, но умирает он достойно, за те идеи, которые считает истинными…
А о смерти Листницких Григорию рассказывает его друг Прохор Зыков:
«– Хозяева твои, у каких ты перед войной с Аксиньей проживал, преставились обое.
– Листницкие?
– Они самые. Кум мой Захар был в отступе при молодом Листницком за денщика, рассказывал: старый пан в Морозовской от тифу помер, а молодой до Катеринодара дотянул, там его супруга связалась с генералом Покровским, ну, он и не стерпел, застрелился от неудовольствия.
– Ну и черт с ними, – равнодушно сказал Григорий. – Жалко добрых людей, какие пропали, а об этих горевать некому…»
Кто-то из читателей может и погорюет о Листницких, а я согласен с Григорием…
Большевик Бунчук назначен приводить в исполнение смертные приговоры революционного трибунала при Донском ревкоме:
«Высокий, тусклоглазый, испитой от работы и бессонных ночей, председатель отвел его к окну своей комнаты, сказал, поглаживая ручные часы (он спешил на заседание):
– С какого года в партии? Ага, дельно. Так вот, ты будешь у нас комендантом. Прошлую ночь мы отправили в "штаб Духонина" своего коменданта... за взятку. Был форменный садист, безобразник, сволочь – таких нам не надо. Эта работа грязная, но нужно и в ней сохранить целеньким сознание своей ответственности перед партией, и ты только пойми меня, как надо... – нажал он на эту фразу, – человечность сохранить. Мы по необходимости физически уничтожаем контрреволюционеров, но делать из этого цирк нельзя. Ты понимаешь меня? Ну, и хорошо. Иди, принимай дела.
В эту же ночь Бунчук с командой красногвардейцев в шестнадцать человек расстрелял в полночь за городом, на третьей версте, пятерых, приговоренных к расстрелу. Из них было двое казаков Гниловской станицы, остальные – жители Ростова.
Почти ежедневно в полночь вывозили за город на грузовом автомобиле приговоренных, наспех рыли им ямы, причем в работе участвовали и смертники, и часть красногвардейцев. Бунчук строил красногвардейцев, ронял чугунно-глухие слова:
– По врагам революции... – и взмахивал наганом, – пли!..»
Все это, конечно, отвратительно…
А вскоре верх берут белые и полностью уничтожают отряд попавших в плен красноармейцев:
«Население [хутора] Пономарева, оповещенное о назначенной на шесть часов казни, шло охотно, как на редкое веселое зрелище. КазАчки вырядились, будто на праздник, многие вели с собой детей. Толпа окружила выгон, теснилась около виселицы и длинной – до двух аршин глубиной – ямы.
Ребятишки топтались по сырому суглинку насыпи, накиданной с одной стороны ямы; казаки, сходясь, оживленно обсуждали предстоящую казнь; бабы горестно шушукались. (…)
Десять приговоренных, подталкиваемые прикладами, подошли к яме…
После второго залпа в голос заревели бабы и побежали, выбиваясь из толпы, сшибаясь, таща за руки детишек. Начали расходиться и казаки. Отвратительнейшая картина уничтожения, крики и хрипы умирающих, рев тех, кто дожидался очереди, – все это безмерно жуткое, потрясающее зрелище разогнало людей. Остались лишь фронтовики, вдоволь видевшие смерть, да старики из наиболее остервенелых… (…)
Яму набили доверху. Присыпали землей. Притоптали ногами. Двое офицеров, в черных масках, взяли Подтелкова и Кривошлыкова, подвели к виселице».
И получается, что «хрен редьки не слаще», но большевики хоть понимают, что нельзя «делать цирк» из расстрелов, а контрреволюционеры превратили убийства в «цирковое представление без возрастных ограничений для зрителей»…
С Шолоховым можно соглашаться или не соглашаться, но в романе показано именно так и на «абсолютно антисоветскую книгу» это совсем не похоже…
А теперь о Мишке Кошевом:
«После убийства Штокмана, после того, как до Мишки дошел слух о гибели Ивана Алексеевича и еланских коммунистов, жгучей ненавистью к казакам оделось Мишкино сердце. Он уже не раздумывал, не прислушивался к невнятному голосу жалости, когда в руки ему попадался пленный казак-повстанец. Ни к одному из них с той поры он не относился со снисхождением. Голубыми и холодными, как лед, глазами смотрел на станичника, спрашивал: "Поборолся с Советской властью? " – и, не дожидаясь ответа, не глядя на мертвеющее лицо пленного, рубил. Рубил безжалостно!»
Кошевой, конечно, здесь гад, но чем он отличается от Якова Фомина, «первого атамана» по Верхне-Донскому округу в период продразверстки?
«А что крови чужой пролили – счету нету. У Якова Ефимыча жену взяли заложницей, имущество забрали, ну, он и остервенился, приказал рубить всех, кто Советской власти служит. И зачали рубить всех подряд: и учителей, и разных там фельдшеров, и агрономов... Черт те кого только не рубили!»
Так рассказывает о Фомине его ближайший помощник Чумаков, рассказывает почти теми же словами, что и Шолохов о Кошевом.
А немного раньше Чумаков спорит с Фоминым:
«Чумаков, не стесняясь, называл всех фоминцев "разбойниками" и до хрипоты спорил, убеждая Фомина в том, что и он, Фомин, – не кто иной, как разбойник с большой дороги. Между ними, когда отсутствовали посторонние, часто возникали горячие споры.
– Я идейный борец против Советской власти! – багровея от гнева, кричал Фомин. – А ты меня обзываешь черт те по-каковски! Понимаешь ты это, дурак, что я сражаюсь за идею?!
– Ты мне голову не морочь! – возражал Чумаков. – Ты мне не наводи тень на плетень. Я тебе не мальчик! Тоже, нашелся идейный! Самый натуральный разбойник ты, и больше ничего. И чего ты этого слова боишься? Никак не пойму!
– Почему ты так меня срамишь? Почему, в рот тебе погибель?! Я против власти восстал и дерусь с ней оружием. Какой же я разбойник?..
– А вот потому ты и есть разбойник, что идешь супротив власти. Разбойники – они всегда супротив власти, спокон веков так. Какая бы она, Советская власть, ни была, а она – власть, с семнадцатого года держится, и кто супротив нее выступает – это и есть разбойный человек.
– Пустая твоя голова! А генерал Краснов или Деникин – тоже разбойники были?
– А то кто же? Только при эполетах... Да ить эполеты – дело маленькое. И мы с тобой можем их навесить...»
И Кошевой и Фомин – озлобленные идейные дураки. Такие есть везде, у любой «идеи» и не важно, за какую конкретно «идею» они борятся…
*****
Ответ на последний вопрос явно затянулся, хотя это не самый важный вопрос в романе.
«Тихий Дон» – не историко-политический трактат, а книга о Жизни. Краткие цитаты, пересказы и комментарии не заменят нормального чтения шолоховского эпоса. И если Вас, уважаемые читатели, заинтересовали мои ответы – возьмите книгу и прочитайте или перечитайте её.
*****
ДОПОЛНЕНИЕ ОТ 20.07.2016
Это вопросы и ответы с другого сайта. Возможно, они будут интересны и здешним читателям…
ВОПРОСЫ: Андрей, на ваш взгляд,
1. почему все-таки Григорий...?
Почему Шолохов именно его делает главным героем романа? Сам для себя ищет ответ на вопрос, пытается разобраться кто прав? Мне понятно, на чьей он стороне, но это в итоге. А по ходу действия? Ведь не спускает ни вашим, ни нашим.
2. Аксинья и Наталья. Две женщины в жизни Григория. Прообразы чего? Аксинья, как ни крути, по натуре разрушительница, но настоящее чувство, зов сердца, а Наталья - традиции, семейственность, привычный уклад.
Намекает ли Автор,что если бы Григорий не смалодушничал, пошел бы за своей любовью, не разменял бы ее на жизнь обывателя, сбежал бы по предложению, оказался бы в шахте или на заводе, то тогда "зараз бы с красными замирился" и другая судьба бы была у него и его потомков?
3. Не совсем понятна ключевая, казалось бы, цитата, которую и вы приводите в статье про деятельность Штокмана - "точил, прогрызал...". Сильно сказано. Но в противовес многие моменты, тот же Лагутин о том, что "большевики только фитиль подожгли", а дозрели сами. Работники Мохова на господ и до этого зуб точили, Григорий в госпитале с царской особой - такие моменты же не просто так вводятся.
Фактически наемных работников, обедневших казаков из рабочих Штокман и сумел вокруг себя сгруппировать. Но чуда или как тут писали, какого-либо внушения не произошло. Разве в результате ,,сборщик податей бросил деньги на дорогу?" (С). Листницкий или Коршунов прониклись его идеями? Вроде нет.
ОТВЕТЫ: 1. Григорий Пантелеевич...
Он сильный, цельный человек, и в тоже время он весь из противоречий. По призванию, по внутреннему влечению, он труженик, созидатель. Но Жизнь сделала его воином и разрушителем. Его желания и результаты его дел прямо противоположны. Он не злой человек, у него есть нравственный закон в душе, но он несёт в мир зло, даже вне зависимости от того, на какой стороне он шашкой рубит. Он способен любить, он любим... И Наталья, и Аксинья гибнут, отчасти, и по его вине... Виноват ли он? В одной из бесед с читателями Шолохову сказали: "А я бы его оправдал". Шолохов ответил: "И я тоже..." (Добавлю от себя: "И я тоже...)
А ведь он, пожалуй, единственный в романе, кого можно назвать "символом эпохи".
А если просто брать исторические факты - его судьба вполне типична для донского казака. Для них и красные и деникинцы: хрень редьки не слаще, а реального "третьего пути" не было...
2. Наталья - мать его детей, хорошая верная жена. Аксинья с Листницким спуталась...
Если выбирать умом - Наталья, если выбирать сердцем - Аксинья. Почему так? А чёрт его знает! Но сердце сильнее, чем ум...
А в чём Вы видете малодушие Григория? Я не совсем понял. Если бы до свадьбы с Натальей? Так это не так просто... Он - казак и по закону был обязан идти служить в армию, когда срок придёт... Просто так "в шахту или на завод" не уйдешь... Догонят и подальше пошлют...
3. Я помню это место. (Кстати, этот абзац в ряде изданий исключён. Случайно узнал. У меня "на бумаге" есть.) Не думаю, что эта фраза "из ключевых". Шолохов был умным консерватором и, похоже, очень рано не одобрял деятельность революционеров. ( Потом это проявилось по отношению к диссидентам.) Но в этом ничего личного. Штокман показан порядочным и убежденным в своей правоте человеком... Но не большевики в итоге делают революцию. Штокман "точил, прогрызал, отложил личинку", а потом буря провалила дерево...
Сцена с Григорием в госпитале, возможно, взята из жизни. Подростком Михаил Шолохов сам лежал в этой глазной больнице во время войны, наверное, слышал подобную историю, а память у него была "фотографическая"...
Что касается классовой борьбы: я читал отрывки из очень интересной книги Прокофия Ковгана "Записки неуча". Автор - кубанский казак, из батраков, ярый антибольшевик... Большевиков кроет - как дореволюционных буржуев! Да что далеко ходить: у нас как к "новым русским" относятся? И к тем не лучше. Не было разве мироедов? Если бы не было, так и большевики не появились бы...
А что Листницкие и Коршуновы проникнутся идеями социальной справедливости - так ни Штокман, ни Шолохов в подобную утопию не верили...
Как то сумбурно получилось... Не знаю, ответил ли я на Ваши вопросы...