Приятная прохлада сразу же окутала плечи, едва я переступила порог полупустого храма. Поправив съехавший с головы легкий синий палантин, остановилась у самых дверей. Полумрак. Через небольшие полуовальные окна неясными полосами тускло пробивался солнечный свет.
Глаза с трудом отыскали священника в полумраке помещения. Высокий, синеглазый, с удивительно чутким и добрым лицом он поспешил ко мне, чувствуя потребность в участии. Седовласая бородка выдавала неюношеский возраст. Встретившись глазами, я потупилась и наклонила голову.
Уверенными шагами батюшка приблизился, взял за руку, опустил свою теплую длань на мою голову. Грешную, пустую, скорбящую.
Ничто не могло укрыться от проникновенного взгляда священника: «Исповедуйся, дочь моя – коли грех какой гнетет!» – я послушно шла за ним, скромно опустив виноватую голову. Глупую, пустую, никчемную.
Атмосфера воцарилась теплая, доверительная. Лики святых выжидательно взирали на меня со своих позолоченных икон.
Прочитав нужную молитву, батюшка пригласил меня к невысокому столику с Библией. Я подошла, склонила голову и… не смогла произнести ни слова. Все слова и мысли будто повисли в воздухе.
Набрав в легкие побольше воздуха, вжав никчемную голову в плечи, выпалила на выдохе:
-…Согрешила, Святой отче…- снова осеклась и лишь спустя мгновение вяло продолжила: - Клятвоотступничеством…
Зажженная мною свеча на старом подсвечнике ссутулилась и потемнела. Лики святых взглянули с укоризной. Я бухнулась на колени и больно ткнулась лбом в пол.
Священник не торопился меня поднимать. Наступила гнетущая тишина…
Сердце забилось раненой птицей. Но я- то знала, что я и есть та самая птица. Мы обе давно погибли. Она, как и я, свернула себе шею. Это уж потом через дымоход и прямо в печь…в самое пекло.
Черти уже заждались меня, устали сковороды разогревать. Бедолаги…
…Июньское утро… Солнце золотым маслом разливало свои щедроты на головы прохожих. Душно даже на лавочке в тени. Газета скучна и я развлекаюсь разглядыванием поверх нее проходящих мимо ног.
Ноги – точная характеристика каждого из нас. Прыгающие, скачущие ноги – торопыга, загребающие – небрежность, вальяжность, леность.
Вот мимо семенит джинсовая мини, круглые коленочки вместе – кокотка. Так сказала бы моя бабушка. «Кокетка!», – выпалит Сонька, моя подруга детства. И будет права. Кому нужны пережитки прошлого: забавный прононс, ночной чепчик, посеребренные щипчики для сахара и прочие чудачества.
Нет, джинсовая «мини» идет робко, с оглядочкой по сторонам. Производит впечатление. «Какая хорошенькая! Тюк – тюк – тюк…»,- сказал бы Жванецкий. Охотница. Жертва давно уже намечена. Счастливец.
Черная «миди» забивает сваи, широко расставляя неухоженные, мохнатые ножищи. Спешит. Стоптанные пятки сбитых каблуков. Усталая, оттого и агрессивная. Все до фени. «Мужики – уроды!» - её убеждение. В оттянутых сумками руках огромные авоськи. В правой –с кефиром, двумя килами картофеля и кетчуп. Сверху присыпано пыльными розовощекими яблоками.
Левой рукой поддерживает неопрятную потертую сумку без намеков на дамскую. Никаких тебе бантиков, брошей. Смазанная помада в перепачканном футляре, давно неточенный карандаш и баночка с блесками - вся нехитрая косметика. Лицо тоже без намека на интеллект. Интеллект, ровно, как и интеллигентность – пережиток прошлого.
Солнце в зените и печет сильнее. Тени нет нигде – солнце в зените.
Наконец –то из-за угла выплывает пестрая «макси». Тонкий стан, ровные ноги тайной за семью печатями затерялись в пестрых складках. Розовые детские пятки – продолжение босоножек, безупречно напедикюренные пальчики с алыми мазками лака.
Пышная книзу юбка колышется плавно, подчеркивает бедра. Через точеную узкую руку перекинут тонкий ремешок малюсенькой сумочки- кошелька. Внутри, помимо необходимой косметики - платочек. Может быть, тампакс. Шлейф аромата. Нежный. Маняще- зовущий. Многообещающий. Потерять голову, семью, деньги. Репутацию.
В омут с головой.
- Слышь, «макси», я - твоя пуговка на блузке… Бретелька на атласе кожи... Бантик на сумочке… Тонкий ремешок на хрупком плече... Немыслимо узкие тесемочки между ножек…
Ощущение такое, что воспаленный мозг освобождается от тела, как от старого и ненужного барахла и продолжает перемещаться за «макси». Ничего уж не поделать.
Ни – че – го… Судорожно захватываю глоток раскаленного воздуха.
Медленно качнулись деревья, поплыли блестками мухи – явный признак того, что сознание медленно возвращается в бренное тело. Сознание ли? Спорный вопрос! Оно сузилось до величины зрачков моих вожделенных глаз. И я медленно прикрываю их воспаленными веками... Прислушиваюсь к себе. Нудно сосёт под ложечкой.
Солнце продолжает нещадно жечь. Уже не маслом на головы, а где- то глубоко внутри меня, стекая вниз. Грудь тяжелая. Того и гляди выскочит из чашечек…
«Боже, Боже… Спаси и помилуй….»,- шепчу про себя, глазами падая ниц.
Еще раз лбом тычусь в каменный пол. Холодно. Бр-р. Подол черной рясы моментально отрезвляет. Озноб мурашками быстро сбегает с макушки и теряется в пятках. «Душа ускользает!» - промелькнуло в сознании…
…Макси уже нет рядом. Всего лишь на один мИг она задержалась, почувствовав мощь посылаемой мной волны импульсов и… ускорила шаг. Глупо. Лицемерно. Всего лишь на мИг…
А как же: «возлюби ближнего, как самое себя»? По глазам видно, заинтересовалась. Или себя не поняла еще? Потом расхнычется: «Глупа, молода, неопытна…». МИг. И все перевернулось с ног на голову. Всего лишь мИг.
Слезы жемчужными бисеренками украсят ресницы, скатятся к носу. Всхлипы надрывно застрянут в горле, выжимая хриплый протяжный стон. Тонкие пальцы ухватят шелк простыни, сгребут и рванутся сломанными струнами. Глаза влажной поволокой белыми омутами закатятся ко лбу. За ними вспорхнут еще мокрые ресницы.
«Йес, йес!»,- неистово захлестнет ликование, горячим маслом заливая все складки, трещинки, впадинки.
Черный шелк постели приятно освежает пылающую кожу. Приятная истома блуждает от макушки до пят, нежно щекочет плечи, ласкает опустошенную грудь...
Ты на спине. Холмик дремлет. Маленькая грудь беззащитна и целомудренна. Тянусь рукой. Розовый сосок пушисто топорщится под силой языка, податливо вбирается внутрь.
Волна стремительно захлестывает, следом еще одна. Выгибается спина дугой, заставляет задыхаться, сердце глухим стоном рвется вон из губ…Ты больно ударяешься щекой о мой открытый от немого восторга рот.
Шторы пыльные, тяжелые. Твоими бёдрами они покорно разводятся в стороны.
Был дождь. Пузыристыми лужами на мокром асфальте. Теперь солнце. Пронзительно- яркое. Оно жмурит глаза. Изумрудная зелень больно бьет по глазам. Весело.
Рядом на полу наша одежда. Наша…Переплетение бретелек, немыслимо узких разноцветных тесемочек, лоскуты топов. Забытая пестрая юбка. Босоножки кокетливо опустили вниз носки, скосили каблучки. Бирюльки…
Нежные пальчики ног с розовыми подушечками. Отточенные коготки в алых мазках лака. Рука тянется вверх. На узкой щиколотке серебряная нить браслета с малюсеньким сердечком. Оно двумя сросшимися капельками надежно посажено на тончайшую цепь. Точно так же, как мое… Нежно дотрагиваюсь кончиком языка до блестящих капелек и натыкаюсь на металлический холод и обжигаюсь...
Отрываю томные глаза от тела в надежде уловить твой взгляд. Натыкаюсь на сладострастно прикрытые прозрачные веки. Снова наклоняюсь над тобой. Рука тянется выше. Касается точеного колена. Движется выше. Настойчиво разводит в стороны. Холмик взмывает вверх. Влажная и жаркая истома глянцево прячется в складках…
Вкус жизни… Всегда терпкий. Липкий. Шершавый. Пуговка набухает, меняет цвет, размер. Внутри жар. Пальцы лениво скользят. Натыкаются на шероховатость. Холмик надо мной смешно топорщится. Круглые ягодицы отрываются от измятой простыни. Оставляют под собой мокрые круги…
Отрезвление захлестнуло ледяной волной. До судорог в икрах, до влажных ладоней, до ярких кругов перед глазами…
Пестрая юбка ушла, обиженно хлюпая носиком. Унесла с собой радость, терпкий вкус жизни. Осталась тяжелая оскомина на губах, в гортани.
Лоб онемел и заныл от холодного камня. Ноги налились свинцом, сделались неподъемными… Гулкие шаги священника давно стихли. Лики святых оскорбились. Свечи догорели и, грозно пшикнув на меня, угасли.
Я с трудом оторвалась от пола и, шатаясь, удалилась из храма
Нещадно жжет солнце. Солнце в зените. Вышла, прикрывая за собой липкой ладонью дверь церкви. Я всего лишь вышла. Не покинула.