- Дед, ты совсем с ума рехнулся?! Ты чему ребёнка учишь?
Наташка возникла в дверях. Цветастый халат парусом надулся, очки блистали гневом, светлый хвост чуть не дыбом встопорщился, по лицу красные пятна.
Дед отложил газету на стол, обернулся и посмотрел поверх очков.
- А чему плохому-то я Алёнку научил, скажи на милость?
- Вот, с пола подобрала и в рот тянет! – Наташка достала из кармана халата обкусанную горбушку, в сердцах бросила на газету. Дед тут же накрыл её ладонью. Второй рукой снял очки, на миг прикрывая глаза.
- А ты небось её выбросить велела? Запямятовала, что хлеб всему голова.
- Дед, заканчивай про своё голодное детство. В наше время это неактуально. Хлеб есть вредно, мигом вразнос идёшь. - Наташа сердито оправила расплывающийся по фигуре трикотажный халат.
За мамин подол скользнула девочка в розовом платье с передничком, уцепилась ручками, испуганно смотрела то на деда, то на сердитую маму.
- Да, всякое бывало и голод, и холод, и дождь проливной и по восемнадцать часов за комбайном. Вот этими руками хлебушек растил, а ты… - дед положил на стол обе руки, тёмные, морщинистые, словно сделанные из грецкого ореха, повернул ладонями вверх беспомощно и безнадёжно. Горькая складка легла у губ.
- Это не повод есть грязный хлеб. Она потом в туалет быстрей своего визга бегать будет. Не сходи с ума. – Наталья сбавила тон.
- Без корней ты у меня, девка. Городская, поздняя, молодая, жизнью не битая, баловали тебя без меры, вот и уродилась, как крапива жгучая посредь житного поля. – Седая голова качнулась, дед отвёл взгляд, водянистые прозрачные глаза стали ещё прозрачнее.
- Есть у меня корни. Отец рассказывал, как они тут в детстве вар грязный жевали вместо жевательной резинки. Но и ты меня пойми, поколение другое. Это раньше у вас иммунитет железный был, а сейчас в телеке чихнули, а мы падаем, как подкошенные с температурой.
- Малахольные. Кто ж знал, что семя на доброй почве таким слабым взойдёт, - вздохнул дед.
Девочка выбралась из-за маминой юбки и забралась на колени к деду. Теперь было можно, взрослые перестали кричать друг на друга.
- Ох, деда, сама об этом думаю.
Наталья подвинула стул, села напротив.
- Ведь вот раньше слова поперёк старших сказать не смели. Супротив отца дрожали, а уж деда и отец слушал. Бывало науку через седалище вбивали, и до головы доходило. – Дед погладил по голове правнучку.
- Детей бить нельзя, - Наташка снова вскинулась. Но дед не обратил на её слова внимания. Взгляд стал задумчив, на губах легла лёгкая улыбка.
- Бывало, посадит нас дед всех семерых за стол и давай рассказывать. Не то что перебить, вертеться нельзя, дышать через раз, а слушать со всем вниманием. Вот и о хлебе он рассказал, что когда-то ему самому дед поведал, а его деду его дед, а ему тоже дед. Стало быть, из самых глубин веков сказка.
Внучка и правнучка замерли. Наташа сняла очки и лицо женщины, матери стало совсем детским.
- Когда-то люди не умели ни зерно растить, ни муку молоть, ни хлеб печь. Бог подарил им стоколосый хлеб, чтобы не было на земле голода, а каждый был сыт и доволен.
- Стоколосый? – удивлённо перебила Наташка и тут же замолчала. Дед нахмурил бровь. Подождал немного и продолжил:
- Но однажды люди позабыли, кто им подарил хлеб, его было вдосталь, легко доставался, ну тка аж сто колосьев вместо одного. Одним летним знойным днём жатвы, молодица дитя с собой взяла, и ребёнок пелёнки испачкал. Она, недолго думая, недоеденной мягкой горбушкой ребёнка и подтёрла.
Дед замолчал, наблюдая, как на лице внучки отражается ужас и отвращение. Хоть и может выбросить хлеб, но сидит где-то на корневом уровне, что молодица страшное сделала.
- В тот же миг поднялся ветер и унёс стоколосый хлеб обратно на небо. Только по одному колоску на стебле и осталось. С тех пор и добывают себе люди хлеб в поте лица своего.*
- Сказка, дед, сочинительство, - грустно сказала Наташка.
- Сказка – это то, что сказывают, не ложь.
Дед уже не грустил, видел, что достигла сказка сердца внучки.
Маленькая ручонка высунулась из-под стола и быстро стянула горбушку.
- Куда? – взвилась Наташа.
- Цыц! – прикрикнул дед и накрыл тёмной ладонью маленькую беленькую с хлебом.
Наташка так и примолкла с открытым ртом. Дед обратился к правнучке:
- Ты, детка, сама его не ешь, сходи птичек покорми. Они тоже божьи твари и есть хотят. А выбрасывать хлеб нельзя.
- Да, Алёнушка, покроши хлебушек курочкам, - кивнула Наташа и взяла деда за ореховую руку.
______
* - легенда о стоколосом хлебе - даре бога Перуна. Существует две версии этой легенды. По другой молодица обтёрла дитя хлебными колосьями. Но этот вариант любую маму ужаснёт скорее за ребёнка. По нежной детской коже колючими колосьями. Так что пришлось взять этот вариант.
Связь с родом
Последние тёплые осенние деньки позвали всех на улицу. Прогуляться по жёлто-красному ковру листьев, послушать не улетевших на зиму птиц, напитаться неожиданно щедрыми лучами солнца.
- Здравствуйте-здравствуйте, Афанасий Никифорович. Сердечно рад вас видеть. Надолго ли к нам в «каменные джунгли»? – бодрый старичок с щеголеватой тростью, в костюме-тройке и шляпе подошёл к скамейке, на которой в последних лучах солнца грелся старик с седой аккуратно подстриженной и расчёсанной бородой. Тот поправил клетчатый шерстяной шарф, обстоятельно обсмотрел нового собеседника и протянул руку:
- И вам здравствовать желаю, Василий Соломоныч. Да вот захворал маленько, внучка на зиму забрала с полей да весей. Но помниться мне, что мы в том году уж на «ты» были, беседы душевные вели, не случилось ли чего?
Подошедший энергично потряс протянутую ладонь.
- Извини великодушно, Афанасий. У тебя память покрепче оказалась, а у меня «от радости в зобу дыханье спёрло» Ты лучше расскажи, каким болезням позволил себя одолеть? Как Пётр Афанасьевич? Как Наташа? Слышал, что правнучка у тебя.
- Петька-то хорошо. И Наташа слава Богу, а вот правнучку Никой звать. – Афанасий махнул рукой, поник плечами и отвернулся.
Василий Соломонович обеспокоился:
- А что такое с Никой? – И присел рядом.
- Да взяли моду: Ники, Лики, Анджелы да Кристины. Неужто и родных имён не осталось? Тоже из-за моря везём. – Голос старика прозвучал устало и горько.
- Это ты оставь, Афанасий Никифорович. Чем Ника не угодила? Это же с греческого – Победа.
Афаначий Никифорович обиженно помолчал, собираясь с духом.
- Криком ведь кричал, чтобы хоть вторую внучку Анастасией в честь жены нарекли. Пусть земля ей будет пухом. Настенькой. Наше имя, древнее. И красивое, и с родом связь.
Василий Соломонович едва сдержал улыбку.
- Афанасий-Афанасий, тёмный ты человек. Ты правда думаешь, что твоё имя древне-русское? Тоже ведь из Греции пришло, когда Русь крестили. Означает «бессмертный» - Атанатос. Танатос у них бога смерти звали.
- Это что же я, как Кощей? – Афанасий Никифорович недоверчиво посмотрел на друга. Уж готовый обидеться.
- И жену твою по-гречески звали – Анастасия. Что значит – Воскресшая.
- Вот, значит, как: я бессмертный, она воскресшая. Уж не на смех ли ты поднять нас хочешь, Василий Соломоныч? – Афанасий Никифорович от волнения смял бороду, превращая её в воронье гнездо.
- А зачем, друг мой любезный? Я по греческой мифологии в своё время лекции вёл. Ты вот сетуешь, что Ника твоя связи с родом не имеет. А знаешь ли, что отец твой – Никифор, по-гречески Победоносный? Ника – победа, форос – нести.
- Вот как? Это значит, что мой отец несёт мою правнучку? – Афанасий Никифорович вдруг улыбнулся. – Значит, есть у неё связь родовая, защита прапрадеда.
Василий Соломонович тоже улыбнулся.
- А что твоё имя-отчество значит? – хитро прищурился Афанасий Никифорович.
- Тоже на предмет связи с родом проверить хочешь? – засмеялся Василий. – Имя у меня от греческого Басилевс, что значит царь. А Соломон – мирный. Вот такой я мирный царь и есть. Царство у меня маленькое, трёхкомнатное. А из подданных только сын-начальник, сноха-заведующий, да внук-разгильдяй. Женился вот тоже недавно прямо в институте. Девочку хорошую взял, ничего не скажу, правнук народился, Ильёй назвали. Имя теофорное, включает в себя имя бога.
- Какое-какое? Это ты, Василий, брось, это же имя пророка. Помнишь, небось поговорку - «Илья-пророк кинул ледок»?
Василий Соломонович открыл было рот, чтобы пояснить, поправить, руку откинул в красивом жесте, но Афанасий Никифорович энергично схватил эту руку и потряс.
- С правнуком поздравляю, молодец, род продолжаешь. И молчи, хватит уж заумные беседы вести. Не то поссоримся. Тефорное, надо же такое сказать! Наше у него имя, сильное.
Фотография
Афанасий Никифорович прислушался к затихающим в коридоре шагам и опустил голову. Все разошлись. Солнечный день проникал в окно лучами, сквозь покачивающуюся листву. Тени скользили по комнате, по кровати с сидящим Афанасием и по столу с фотографией в рамке.
- Вот так, Настя, - Афанасий Никифорович поднял голову и посмотрел на дорогие черты. – Остался один я.
Он с трудом придвинулся ближе к столу, положил руки, словно не решаясь коснуться изображения. С чёрно-белой фотографии на старика смотрела женщина средних лет.
- Сын наш на дачу уехал на электричке, мне-то это уж не по силам. Сноха ушла правнуков нянчить пока Наташка с мужем на работе. Только в гости набегают вечерами.
Афанасий Никифорович вздохнул.
- А старший внук носа не кажет. Максим твой любимый. Неладно у них в семье…
Деревья за окном покачнулись, тень пробежала по лицу на фото.
- Да я молчу-молчу. Они молодые, им жить.
Афанасий примолк и отвёл взгляд. Тени по фотографии скользили, высвечивая то строгие губы, то колечки волос, выбивающиеся из высокой причёски.
- Скучаю я по тебе. Вот жили с тобой жили, всякое ведь бывало. И ссорились, и мирились, и кричали друг на дружку… не думал, что тоска так за сердце прихватит…
Тени замерли, высветив светлое платье с едва заметным узором и смеющиеся глаза.
- Да знаю-знаю, ты грустить не любила и без дела не сидела, но сама знаешь, что руки уж не те, да и делать тут в городе нечего. Я уж и так то в телевизор уткнусь, то радио послушаю. Газет они не выписывают, в тырнете ихнем я ничего не разумею, да и вижу плохо. Так то…
Афанасий Никифорович взял в руки фотографию жены. Неловко обхватил узловатыми пальцами затейливую раму. Тихим голосом пожаловался:
- Болит всё, ноги не ходят, руки не держат, и слышать стал совсем плохо. Думал, что напоследок хоть правнукам нарадуюсь. Я ж Максиму полгода пенсию откладывал, думал, что вот придёт, внука нам покажет…
Руки старика разжались, и фотография упала на стол. Глаза заволокло туманом.
- Настя, ты меня там дождись, ладно? Недолго уж мне тут.
Влага в глазах или игра света, но глаза на фотографии перестали смеяться, казалось, изображение сжало губы сурово, непреклонно.
- Да нет, ты не думай, я ещё поживу. За нас двоих поживу, насколько сил хватит.
Слеза потекла по тёмной морщинистой щеке, старик вытер её и вдруг улыбнулся.
- Знаешь, мне Василий, ну сосед наш тут в городе, сказал на днях, что Анастасия, значит – воскресшая, а Афанасий – бессмертный. Так может мы и не умрём? А, Настя?..