Все умрут, а маркетологи останутся.
Грета вырезает из салфетки что-то похожее на самолет-кукурузник, и думает, что все умрут, а маркетологи останутся. Нет, ну правда.
Она маркетолог, и знает: чтобы сделать из низкопробного дерьма овсяные хлопья нужен всего один человек. Начнем с того, что ни один вменяемый дееспособный гражданин не ест овсяные хлопья по доброй воле. Так думает Грета, комкает свой самолетик и швыряет его мимо урны.
Маркетолог этот тот гений, который даже вашей собаке навяжет нужный корм и поводок. А секс-маркетологи - это вообще гуру отрасли. Боги, честно. Вам поводок они тоже навяжут, будьте уверены.
Следующим, что она продвинет, будет именно поводок, точно. Грету уже бесит вся эта ерунда с самолетиками, она комкает бумагу и кричит:
- Кайлин! Ты хочешь овсяных хлопьев?
Кайлин молчит, и это нормально, потому что он всегда в наушниках, тех самых, что продает его мать. Она продает вообще все.
На двери Кайлина изнутри восемнадцать замков. Восемнадцать, правда! Зачем?
Потому что каждый год он вешает еще один. Еще один замок от мира, мама, выкуси, так-то. Внешне Кайлин очень нравится девочкам, мальчикам, учителям, но только не себе самому. У него нет ни одной татуировки, ни единой серьги, только отросшие пряди пшеничного цвета. Кайлин идеален. Он настолько идеален, что даже имя у него женское.
-Хочешь овсяных хлопьев, Кайлин?
-Что? А? Черт, да я ел. - через секунду. - Спасибо.
Он идеален. Грета подзывает собаку, набрасывает на нее поводок и выводит на прогулку.
Кайлин даже не замечает отсутствия матери в доме. Он сидит за компьютером, с голым худым торсом и сигаретой в зубах. На экране заставка. Он не смотрит порнуху, он не играет в стратегии, он смотрит заставку Windows и просто курит. У него есть девушка. По крайней мере, он так думает. У него есть будущее. По крайней мере, будущему так верится. А идеальный полуголый Кайлин просто курит, слепо глядя в заставку Windows и понимает, что все решено.
Этим утром Кайлин Морган возьмет в школу другой рюкзак. Не тот, что обычно. Гораздо больше. Он уложит все аккуратно. С винтовкой надо быть крайне аккуратным, так говорят на сайтах. Он не будет прикрывать лицо. Он просто красиво пройдет по школьным коридорам. Он красивый и винтовка его тоже, и тишина его безумно красива.
Выстрел - гильза - дзынь! Выстрел - гильза - дзынь!
Так красиво еще не стрелял никто, уж Кайлин позаботится.
Он подходит к зеркалу и давит прыщи. Вообще их мало, у него хорошая кожа, но для такого события, для массового убийства он должен быть великолепен. Потом ведь будет столько всего: камеры, снимки, статьи в интернете. А тут - прыщ. Ни к черту все.
Утром Кайлин натягивает кипельно-белую футболку, сверху черную кожаную куртку, черные джинсы и выдыхает. Все пройдет, как надо, думает он. Все будет по хардкору, все будет хорошо.
У него угольно-черные брови и бирюзовые глаза, как у отца. У него ледяное сердце, как у матери, ямочка на подбородке, как у деда, и несносный характер, как у самого дьявола. Он ненавидит всех и вся. Всегда и везде. И есть за что, конечно.
Кайлин вспоминает. Кайлин часто вспоминает.
“Маленький Кайл никак не может подтянуться на турнике, ну хоть убей. Тренер орет, тренер оскорбляет, но слабые мышцы не поддаются. Кайлин тянется, руки готовы треснуть, но никак, и тут тренер скидывает его с турника. Только что прошел дождь, под турником липкая и вязкая лужа грязи, и Кайлин падает прямо в нее. Лицом. Хрестоматийно. В ушах гул, но все смеются. Все смеются, черт бы их…”
“Кайлин, уже постарше, открывает глаза в школьном подвале, и в этот момент его бьют лицом в пол. Точно в пол - бом! Он кричит, что, мол, не надо, не надо. Он пытается сказать, что это все как-то неправильно, но опять лицо в полу - бом! И полон рот соленой крови. Кто-то говорит, лежи и молчи, сука. Кровь соленая, как томатный сок.”
Много, много чего еще вспомнит идеальный Кайлин, зажимая в зубах сигарету и застегивая наглухо свою кожаную куртку.
-Скоро у вас выпускной бал, твари, - радостно говорит Кайлин зеркалу. - Только у вас его не будет.
Ему всегда нравилась Ханни Фрей, и он ей вроде бы тоже. Красивый, тихий, начитанный. Но как-то неловко симпатичной девчонке в открытую гулять с тем, кого еженедельно бьют за гаражами или в школьных туалетах. Иногда она все же гуляла с ним, но когда никто не видел. Иногда они сидели на качелях и говорили о разном. Когда он однажды сказал, что собирается расстрелять весь класс, Ханни Фрей засмеялась, да и только. Они все смеются. Всегда смеются, думает Кайлин. Им бы только посмеяться.
Он хочет услышать их смех, когда будет отстреливать каждого по одному, медленно. Дверь в класс он заблокирует очень надежно. Он уже отыскал металлический брус в подсобке уборщика, и пока полицейские будут пытаться вынести дверь, он, Кайлин, будет стрелять. Раз. Два. Три. Их ровно двадцать два. Двадцать две жизни он решит в течении нескольких минут. Если станет совсем невыносимо, он выстрелит и себе в голову.
Он продумал несколько вариантов. Если его стошнит от вида крови, он понюхает нашатыря. Он заранее прихватил с собой флакон. Если станет невыносимо страшно, он просто будет считать до ста и продолжать стрелять. Назад пути не будет. Если его охватит паника от вида отряда быстрого реагирования, он выстрелит себе в рот. Если его все же повяжут, он будет вести себя достойно и повесится в камере. Если… На всякое “если” существует “то”. Так говорит Грета и маркетологи. Нет такого “если”, на которое не нашлось бы “тогда”.
У Греты подгорают тосты, и она матерится на весь дом, потому что безумно опаздывает на презентацию нового проекта. Кайлину уже пора выходить, и она автоматически кричит ему: “Пока, дорогой!”
Он уже сидит в своей новенькой Хонде, подаренной ему на восемнадцатый день рождения, смотрит на свой красивый дом и говорит:
- Прощай, мам.
Никогда он не называл ее мамой, этот раз - самый первый. Просто он знает, что другого шанса не будет. Это все. И дом у них красивый, она столько работала. И пес будет скучать. К черту.
Кайлин дает по газам и включает “Раммштайн”, так громко, что у самого скоро кровь из ушей пойдет. Но так надо. Хардкор. Последний раз. Быть мужиком. Быть им. А что это - быть мужиком?
Отец ушел в позапрошлом году, а до этого пил и кололся в открытую на Гретины деньги. Он средней руки рекламщик, они с Гретой где-то там в одних кулуарах трудятся. Он говорил, что быть мужиком - это трахать баб и плевать на правила. А еще иметь деньги. И еще. Чтобы большой был и стоял. Это все, что Кайлин знает от отца. Не буквы, не кубики, не карусели. А чтоб стоял. У Кайлина стоит на его новую винтовку, и сев в машину, он сладостно передергивает, глядя на себя в зеркало. Кайлин и винтовка - это сексуальнее любой бабы. Он вытирает руки салфеткой и заводит машину.
Грета сжигала в спортзалах калории, отец сжигал в клубах ноздри, Кайлин сжигал всю свою маленькую жизнь в попытках сделать так, чтобы кровь не пошла. Больше такого не будет.
Он звонит Ханни Фрей и просит не приходить на первый урок.
-Кайл, там химия. Препод нас расстреляет, если мы не явимся.
Я, думает Кайлин, вас расстреляю, если вы явитесь.
-Пожалуйста, - говорит он. - Пожалуйста, не приходи. Давай встретимся на лужайке, где выгуливают собак. Прошу тебя, Хан, пожалуйста.
Он привык просить и умолять, ему это не трудно. Он умеет.
“Пожалуйста, хватит, - ноет он в очередной раз за гаражами. Их семеро, а он один. Пожалуйста, дайте мне уйти. Я ничего, ничего не сделал, пожалуйста…”
-Пожалуйста, Ханни! Дождись меня на лужайке!
Салфетка выпадает из окна, Кайлин думает о Ханни и дрочит снова. Не может остановиться, потому что адреналина слишком много. Что если это последняя дрочка в жизни? Как лишить себя этой сладости? Да плевать, думает Кайлин, плевать. Ханни все равно ему никогда не даст. Сколько раз он представлял, как трахает ее на той лужайке, сколько раз намекал, но максимум, на что она пошла, это залезть ему в штаны и проделать там что-то невразумительное. Наверное, она тоже не умеет, но теперь уже плевать. Теперь неважно.
Кайлин едет по запруженному утреннему шоссе. На заднем сидении сумка с винтовкой, в глазах решимость и остатки оргазма. Ему надо сделать то, что задумал, иначе… Иначе - что?
Маленький Кайлин любил собирать осенние листья и качать их на качелях. Именно не с ними качаться, а качать их одни. Он толкал холодную железку и говорил: “Качайтесь, листики”. До сих пор он не знает, почему. Где-то далеко воет полицейская сирена, и Кайлину кажется, что кто-то прочитал его мысли, и это уже за ним едет наряд. Он резко сворачивает на обочину и часто дышит.
-Ты не пошла в школу?
Ханни Фрей врет, что не пошла, но Кайлин слышит фон: беготня и металлический стук ящичков. Она там. Ему придется убить и ее. Ему придется, Господи!
-Ты на площадке?
Обрыв связи. Она не умеет врать. Никогда не умела. А он никогда не умел правильно за ней ухаживать. Если бы хоть раз банально принес цветов, то… Не на всякое “если” существует “то”.
“Если вы меня отпустите, то я принесу вам денег, пожалуйста! Он кричал это не так давно, всего в пятнадцать лет, когда с ним делали что-то слишком ужасное, чтобы даже вспоминать. Что-то слишком грязное, от чего отмыться Кайлин так и не смог… Пожалуйста, хватит…”
В зеркало заднего вида он с улыбкой смотрит на винтовку в сумке. Прежде чем выстрелить, он напомнит каждому, в чем тот виноват. Виноваты все. Каждый, сука, каждый!
Небо простреливает внезапная грозовая жила. Ничто не предвещало бури. Кайлин закуривает. Его такого тоже никто не предвещал.
В классе двадцать четыре парты, и одна свободна. Двадцать три ученика, один из которых будет стрелять. Грета была права во всем. А главное в том, что все умрут, а маркетологи останутся.
Загорается красный, и Кайлин думает, что надо бы выпить. На трезвую голову вряд ли получится сделать что-то важное. Важное всегда требует особого подхода, особенно, если собираешься застрелить всех своих одноклассников.
Кайлин притормаживает и достает из кармана флягу с коньяком. Никогда не дружил с выпивкой, всегда тошнило, но сейчас надо.
Кайлин вспоминает, как однажды его насильно напоили и возили лицом в собственной блевотине. Едва сдержав рвотный порыв, он делает большой глоток и выкидывает флягу в окно.
Дождь тяжелыми вязкими каплями стучит в лобовое стекло, и ветер несет рваные синебрюхие тучи. Кайлин едет. Едет и думает о том, всегда ли он был жертвой? Всегда ли он НЕ хотел ей быть? Оправдать себя – самое простое, что может сделать человек. Посмотреть себе в лицо гораздо труднее.
На мосту большой затор, все гудят, и Кайлин, уже изрядно опьяневший, выходит из машины. Закуривает. Воет сирена, сверкают сине-красные огни то ли «скорой», то ли полиции, много машин, все шумят и кричат. Любопытство берет верх, Кайлин оставляет винтовку в машине и идет в центр столпотворения.
В кармане вибрирует мобильный. Грета.
-Сверни на Третий проезд, на мосту Бог весть что!
- А? Я не слышу…
Связь ужасная из-за грозы, дождь все сильнее, и Кайлин, мокрый до нитки, идет вперед и вперед.
На мокром асфальте, под острыми холодными каплями лежит нечто толстое, бесформенное и окровавленное.
Кайлин шепчет: Господи…
Рядом с ним женщина кутается в мокрый плащ и растирает тушь по лицу.
-Как хорошо, - говорит она. – Как хорошо.
-Чего, вашу мать хорошего? – орет пьяный Кайлин..- Кого-то сбили, а вы…
- Так она родить успела, - говорит женщина. – Девочку молоденькую сбили на мосту, беременную. Ее не спасли, бедную, а ребеночек жив, Иисус, Мария и Иосиф.
Кайлин замирает и перестает дышать. Врач «скорой» несет на руках крохотный сверток, из которого выглядывает красная, как кусок мяса, сморщенная мордашка. Кайлину мокро, холодно, пьяно, агрессивно, убийственно, но что-то случилось. Что-то щелкнуло в черном мозгу, и он медленно на негнущихся ногах возвращается к своей новой Хонде.
Когда-то ему казалось, что все в этом мире происходит случайно, беспорядочно и бессмысленно. А еще беспощадно. А вот теперь он увидел, своими глазами узрел нечто неподвластное его мелкому пониманию, закованному в образ жертвенности. Кто-то умер и кто-то родился одновременно. Это кажется Кайлину настолько непреодолимо великим, что он начинает рыдать.
Сгорбленная мокрая фигурка в черной кожаной куртке, с волосами цвета пшеницы, налипшими на лоб, он идет к машине, спотыкаясь и срываясь на всхлипы. Как он мог? Как допустил столь безумную идею в свой маленький ничтожный мозг? У него были годы, чтобы противостоять. У него был миллион шансов дать отпор, вырасти, стать, наконец, мужиком. Не ныть, не умолять, не размазывать кровь по разбитым губам. Он мог, но не сделал. Ни единого шага в сторону силы. Он выбрал виктимность, стал жалким, чтобы однажды решить все простым путем.
Кайлин вдруг понимает, что расстрелять двадцать человек куда проще, чем постоять за себя одного. И тем более, чем попытаться простить их.
Зуб на зуб не попадает, небо совсем чернильно-дымное, молнии все чаще, новорожденного везут в больницу, а девушку в морг. Кайлин жалеет, что выбросил остатки выпивки.
-Ты свернул на Третий?
Это Грета в трубке. На самом деле, ей плевать. Так он всегда думал. Но теперь думает иначе.
-Да, мам, - говорит ей Кайлин. – Я сверну. Сейчас сверну, мам.
-Мам? – удивленно пищит в трубке Грета и связь снова обрывается из-за грозы.
Кайлин берет с заднего сиденья сумку и со всей силы швыряет ее с моста в Гудзон. Винтовка стоила прорву денег, но ведь у Греты есть еще прорва, да?
Кайлин Морган опоздал на урок химии, но не он один. Половина класса торчит в пробке, и все говорят только о страшном происшествии.
Ханни уже в классе, она давно там, бросает на него короткий взгляд и снова смотрит в учебник. Кайлин, мокрый, пьяный и счастливый, плюхается на свое место.
-Морган, что с домашним заданием? – спрашивает миссис Питерсон, старая кошелка, у которой восемь кошек и ни единого внука.
-Сделал, - бубнит Кайлин.
Он ждет, что сейчас кто-нибудь скажет гадость, но все молчат. Ни единого смешка, ничего. Все ехали той дорогой. Все видели чудо.
-Тогда обсохни немного и выходи к доске.
Кайлин скидывает на спинку стула мокрую кожанку, взъерошивает длинные волосы и думает о том, что все умрут, даже маркетологи.
Но только не сегодня.