Они лежали в шкафу, на верхней полке, в самом дальнем и самом тёмном углу. Они лежали рядом, скомканные и смятые, прижатые друг к другу, сдавленные стопками задохнувшихся простыней и полотенец. Они лежали среди вечной тьмы, забыв о времени, потеряв счёт годам и десятилетиям, не понимая, для чего их бросили здесь, среди мёртвого постельного белья?
Когда-то она была шёлковой блузкой, тонкой, белой, очень красивой и нарядной. Черноглазая девушка с тёмными, кудрявыми волосами надевала её лишь по самым праздничным дням. Девушка долго прихорашивалась, вертелась у зеркала, поправляя любимую блузку, надевала на шею самые красивые бусы, вытаскивала из сумочки крошечный флакончик любимых духов и, торопливо взглянув на часы, выбегала на улицу, стуча по звонкому асфальту тонкими каблучками.
В один из таких дней она познакомилась с ним. Он был роскошным синим свитером, под ним ослепительно белела рубашка и парень, на которого он был надет, улыбался также ярко и ослепительно. Потом они часто встречались и долго ходили рядом, пока в один из весенних вечеров где-то в парке, на тёмной, безлюдной аллее он вдруг прижался к ней и она совсем потеряла голову, почувствовав прикосновение нежных и сильных шерстяных петелек, вдохнув сводящий с ума запах мужского тела и терпкий аромат его одеколона.
Потом они встречались почти каждый день, не расставаясь до самой глубокой ночи. Ей нравилось, когда парень снимал свитер и надевал его прямо на неё. Она готова была гулять так до самого утра, ощущая себя полностью растворившейся в его нежном тепле и ласке. А в одну из ночей он не ушёл домой, как уходил всегда, он так и остался до самого утра у неё в комнате брошенным в кромешной темноте на стул, забавно свесив до пола синие руки. А потом...
В шкафу появилось длинное белое платье, и про неё все, словно, забыли. Потом были сумки и чемоданы, торопливо сложенные в них вещи и недолгая поездка в пыльном багажнике автомобиля. Теперь они жили в одном доме и одном новеньком шкафу, он на полке, она - на лёгкой пластиковой вешалке-распялке. Он был почти весь день на работе и в делах, она, выбежав с работы на улицу, летела по магазинам, толкалась в очередях, тёрлась о бесконечное количество грубых и злых людей. Они встречались по вечерам, чтобы прижаться друг другу и тут же отправиться в свой шкаф. Она любила его, он с трепетом ждал каждой встречи с ней...
Она первой почувствовала, как девушка начала стремительно полнеть, и её пуговицы уже с трудом застёгивались на круглеющем животике. Новые широкие платья быстро оттеснили её к самой дальней стенке шкафа, но она не обижалась, она всё понимала и ждала. Ждала встречи с ним, хоть самой короткой и мимолётной, чтобы просто взглянуть на него, когда дверца шкафа распахивалась, и превратившийся в солидного мужчину парень чертыхался, нервно дёргая синие рукава, не обнаружив в шкафу ни одной чистой рубашки.
***
Он сам не понимал, как всё произошло. Всё пронеслось так стремительно, что он не успел ничего осознать и запомнить. Работа, работа, работа. Бесконечная, суетливая, шумная. Он был весь в работе, порой насквозь пропитанный солёным потом и облитый второпях отвратительным горьким кофе. Он снова увидел её лишь раз. Она оказалась уже так безжалостно мала той, которая ещё совсем недавно была тонкой, хрупкой девушкой, превратившись когда-то в красивую, солидную женщину. Женщина печально усмехнулась, пытаясь застегнуть пуговки, потом сняла её и, тихо вздохнув, не повесила больше на вешалку.
Он не понимал, почему вдруг в один прекрасный день тяжкая работа забылась и закончилась. Его сняли, аккуратно сложили и сунули на верхнюю полку шкафа, а вместо него появились чопорные пиджаки, идеально отглаженные рубашки и дорогие, строгих корпоративных тонов, галстуки.
Он не видел, чья рука, вытащив его однажды на свет, тут же зашвырнула куда-то, где среди жуткой, вонючей тесноты в скомканном и безжалостно смятом комке шёлка он вдруг неожиданно узнал её. Поначалу их радости не было границ. Они были рядом, они прикасались друг к другу, и им ничего больше не было нужно, чтобы вновь чувствовать себя самыми счастливыми на свете. Воспоминаниям и разговорам не было конца, как не было конца нежным и откровенно трепетным прикосновениям, которыми они могли делиться теперь всегда, в любую минуту, среди дня и ночи. Они не обращали внимания на тесноту и вечную темноту. Они были счастливы вновь обретённым счастьем. Когда распахивалась дверца шкафа, они испуганно вздрагивали. Им казалось, что кто-то опять хочет их разлучить, лишить такого сладкого и такого долгожданного счастья. Но дни сменялись ночами, месяцы перетекали в годы, года становились десятилетиями...
Они молчали, молча ненавидя друг друга. Каждая шерстяная петелька, каждая морщинистая складка шёлка за много десятков лет стали настолько ненавистными друг другу, что искали малейший повод для ссоры и скандала.
-- Подвинься, разлёгся тут, -- ворчала она, не в состоянии пошевелиться и даже на миллиметр поменять ненавистную позу.
-- Сама подвинься, -- с нескрываемой злостью отвечал он, не в силах вечно чувствовать вжатый в него шёлк.
Они ждали лишь одного, что когда-нибудь дверца распахнётся в самый последний раз, и наконец-то закончится их вечное мучение. Что придёт то, долгожданное мгновение самого истинного счастья, когда они не смогут больше видеть и чувствовать друг друга. Но дверца захлопывалась, и время вновь замирало в прежней ненавистной позе среди лишённого смысла и радости бесконечного бытия...
***
Свет ослепил их, вырвав из тяжкого сна. Они лежали рядом на кухонном столе, распятые и распластанные, с ужасом и жуткой радостью понимая, что настал их долгожданный последний час. Прямо над ними, под потолком, горела невыносимо яркая лампа. Он трогал ткань её руки, всё такую же гладкую и трепетно нежную, как много лет назад. Она ласково гладила тёплые и по-прежнему упругие петельки на его шерстяном плече...
Вот подвинулось к столу большое мусорное ведро. Над ними склонилось старое, морщинистое лицо, в котором она с трудом узнала свою хозяйку. В руках женщины зловеще блеснуло тонкое остриё ножниц.
-- Прощай, -- сказал он ей, -- Прости меня за всё...
-- Прощай, -- ответила она тихо, -- я люблю тебя...
Лёжа на столе в мучительном и смиренном ожидании своей участи, она смотрела, как из жуткого надреза на его шее вытягивается синей кровавой струйкой тонкая нить. Он исчезал быстро и неумолимо, словно весь истекал этой кровью, превращаясь в безжизненный синий шар.
Весь искорёженный и сдавленный, уже не в силах пошевелиться, ожидая, когда, наконец, закончится его последнее мучение, он смотрел, как под безжалостными ножницами от неё остаются лишь бесформенные лоскуты шёлка.
Они закрыли глаза и тихо заплакали...
***
-- Бабушка, а правда, я самая красивая?
Она не понимала, что происходит. В ней была девочка, маленькая, непоседливая, светловолосая. Девочка вертелась перед зеркалом, разглядывая со всех сторон прекрасное шёлковое платье. "Неужели это я?" -- подумала она, -- "Этого не может быть! Я живая, и никак не могу понять, почему мне так хорошо?"
К девочке подошёл мальчик в синей шерстяной жилетке и таких же штанишках. Взявшись за руки, мальчик и девочка побежали на улицу.
-- Я люблю тебя! -- снова кричала она ему, развеваясь на весеннем ветерке под ласковым тёплым солнышком.
-- И я тебя! -- отвечал он, шагая рядом с ней и поднимая руки к безоблачному, синему небу.
Они были рядом, они улыбались друг другу, небу, солнцу и всему миру, зная одну простую, как детский смех, истину - счастье и жизнь будет вечными, пока будет жить хотя бы одна любящая и любимая душа.