XXV
Но я понимал только отдельные слова:
«Любовь», «счастье», «сожаление»… да, она о чём-то сожалела, и ещё с её губ несколько раз сорвалось имя Элен. Я по-прежнему кивал головой, со всем соглашаясь, но, видать, разок кивнул невпопад, потому что Надин вдруг резко оборвала свою речь и замолчала. Она виновато улыбнулась, понимая, что не стоило мне ничего говорить, после этого сжала мою руку, и мы вышли на берег. Там уже нас ожидала Элен, через некоторое время из воды вышел и Сергей.
«Какие все красавцы и красавицы, - подумал я, глядя на них, - а я?…», - я внимательно посмотрел на себя сверху вниз, и мне вдруг показалось, что из всех четверых голый только я, и от этой мысли мне вдруг стало неловко.
Все пошли к затухающему костру, а я не двинулся с места. Давнишний детский комплекс притормозил меня. Я уж было думал, что давно с ним расстался, ан нет.
Постояв немного в раздумьях, я вдруг развернулся и побежал обратно к океану. Не останавливаясь, прыгнул и полетел вниз головой в прохладные его струи. Донырнув до дна, я уцепился за мёртвый коралл и стал ждать. Я знал, Элен обязательно вернётся ко мне. Придёт, а меня нет.
«Пусть тогда понервничает немного, - думал я, сидя на коралле, - это ей полезно».
Но уже сам начинал нервничать, чувствуя, как в лёгких кончается воздух.
Неожиданно сверху что-то бултыхнулось. Я обрадовался, это была она. Её светлый силуэт прочертил надо мной дугу, и я начал подниматься наверх. Я всё ещё её очень любил.
Элен улыбалась, подплывая ко мне. Подплыв, она обхватила меня ногами и приникла всем телом, таким податливым и желанным. Глаза её блестели, мокрые волосы прилипли к плечам.
«Моя русалка, - подумал я, - моё мокрое счастье».
«Ты научил меня плавать и нырять, - сказала она, смеясь, - а я научу тебя другому. Я хотела это сделать ещё на лесной поляне, но мне не удалось. Помешали твои стихи, ты был таким серьёзным, что я не решилась предложить тебе себя. Но я делаю это сейчас, с радостью. И вода нам не помеха, я тебя поцелую, и мы прямо отсюда улетим на небо….».
Наверное, так и случилось.
Я давно живу на свете, и мне казалось, что в вопросах любви между женщиной и мужчиной в физической её составляющей я хорошо разбираюсь. Я давно всё обо всём знаю, и для меня в этом нет никаких секретов…всё ясно и понятно, как день…
Но где-то бродит по свету мой человек, разделённый со мной когда-то. И вот, наконец, мы встретились с ним. Это моя судьба. Каждая чёрточка и морщинка на его лице, каждый волосок и родинка на его теле дороже теперь для меня всех сокровищ мира.
До этой встречи я никогда так не думал, и в вопросах физической близости всегда сам играл первую скрипку.
Но теперь инициатива была в руках Элен. Иногда это чертовски заводит, когда женщина берёт на себя ведущую роль.
Мы подплыли с ней к берегу, но выходить из воды не стали. Всё случилось прямо в воде. Я был лицом к океану, а она смотрела поверх меня на обрывистый берег, и в её глазах было что-то победное. Я оглянулся, у края обрыва стояла Надин и смотрела на нас….
Потом наверху у костра я доедал свой шашлык, а Элен, украдкой, на меня поглядывала. Мы оба чувствовали себя счастливыми. До конца вечера я больше не думал о несправедливостях мира и о том, что в нём что-то не так…
Прошла ещё неделя, и, как-то однажды мы сидели с ней в Папеэте в ресторане «У Мишеля и Элиан» и слушали музыку. Звучала песня «L’ete indien, летэ эндьян, индейское лето, или по нашему - бабье», в исполнении Джо Дассена.
Он умер здесь тридцать семь лет назад, сидя за одним из этих столов в августе восьмидесятого. Он также, как и я теперь, пытался убежать тогда от мирской суеты и хотел пожить в уединении. Но не убежал и не спасся. Роковая женщина доконала его. Его друг, Клод Лемель не сумел ничего сделать, а станция «скорой помощи» оказалась на другом конце острова. Приехавшие врачи только констатировали смерть.
«Смерть от любви», - подумал я, и теперь, может быть, сам сидел за тем же столом. Напротив меня сидела тоже роковая женщина, она что-то говорила, растягивая губы в улыбке, и я невнимательно слушал.
«Знаешь, - говорила она, - я всё время представляю, как мы будем заниматься с тобой любовью там, на песчаной поляне, где мы жгли костёр и ели шашлыки. Мы это будем делать прямо на тропинке, ведущей к океану. Кто-нибудь пойдёт по ней и на нас наткнётся. Класс. Меня это так заводит».
«А меня нет», - хотел сказать я, но промолчал. Я вспомнил наши последние встречи, Элен всегда заводилась в постели с пол оборота, и потом долго не могла успокоиться, а я уже немного остыл от плотских утех. Мне хотелось душевности. Странно, обычно этого хочется женщине.
Потом она ещё что-то долго говорила, представляла что-то из наших будущих интимных отношений, а я её уже не слушал, я слушал мёртвого Джо Дассена. Теперь он пел «Les Camps – Elysees, ле шан зэ лизэ, Елисейские Поля».
Неожиданно Элен смолкла на полуслове и уставилась в другой конец зала.
«Смотри, вон парень, который меня добивался, - сказала она, пристально посмотрев мне в лицо, - хочешь, я позову его»?
«Это тот, который фотографировал тебя топлес»? – я вдруг потерял нить мелодии и пристально посмотрел на неё, - позовёшь, когда я уеду».
«Ты что, ревнуешь? У меня с ним ничего не было».
«Знаю», - насупился я, катая хлебные шарики.
«Так чем ты тогда недоволен»?
«Всем… едой, музыкой, обстановкой», - я начал раздражаться и говорить отрывисто, громко, не замечая, что теряю над собой контроль. На это стали обращать внимание. Сидевшие за соседним столиком двое молодых людей, он и она, перестали есть мороженое и насторожились. Они внимательно следили за мной, готовясь к худшему, хотя слов, произнесённых мною, не понимали.
«Ладно, - ретировался я, - я ерунду сказал. Зови его к нам».
«Он уже ушёл, - губы Элен раздвинулись в ядовитой ухмылке, - увидел, что я не одна и ушёл. Он ведь не русский. Он скромный».
«А тебе бы хотелось, чтобы он был хам»?
«В некотором роде да… Как говорил один мой знакомый, пусть лучше утром женщина в постели обзовёт мужчину наглецом, чем дураком», – Элен рассмеялась.
«Интересные у тебя друзья, - сказал я, - продолжая катать хлебные шарики и складывать их на салфетку, - очень интересные».
«Мужчина бывает только зол, - вспомнилось мне, - а женщина к тому же ещё и дурна…».
«Я больше не буду тебе ничего говорить», - Элен поджала губы.
«Хорошо бы, а то ты уже успела наговорить такого, чего я бы рад и не слышать», – я взял салфетку и ссыпал с неё хлебные шарики в вазу с цветами. Элен с интересом за мной наблюдала.
«Вот ты сказала, что он не русский, словно это похвала, - сказал я раздражённо, - но чем плохи мы, русские, и чем провинилась Россия? Она, кстати, тоже женского рода. Наверное, тем, что у нас много женственного внутри от нашего векового рабства и приниженности».
«Я тоже русская, ты не забыл? - произнесла Элен холодно, - женственного во мне тоже хоть отбавляй, но рабского и приниженного там нет ни капли…».
«Пойдём, сказал я и поднялся из-за стола, - на сегодня я сыт по горло».
На улице Элен взяла меня под руку немножко прижалась к моему боку, и я тут же обо всём забыл…
Глава XII Сумбур вместо музыки
В вечном, невозможно чему-либо зародиться
«Сегодня нам надо расслабиться и хорошенько выпить, - сказал как-то утром Сергей, когда Надин и Элен ушли в институт, - а может даже набраться», - добавил он, глядя в моё удивлённое лицо.
«И это ты предлагаешь мне, зная о моих пристрастиях и моей наследственности»? - Поинтересовался я.
«Я знаю о тебе почти всё, иначе не пригласил бы сюда. Я знаю, что ты можешь и, чего не можешь. Выпить сегодня нужно обязательно, и мы это сделаем. Нам легче будет откровенничать друг с другом. Русский человек, когда он трезвый, частенько бывает неприятным собеседником. Его распирает гордыня, и самомнение его вырастает паче меры. Но если он нечаянно выпьет, особенно после того, когда до этого долго зарекался, у него тогда просыпается совесть, и на какое-то время, пусть на очень короткое, он становится самим собой, настоящим. И тогда он может рассказать о себе такое, в чём редко признаётся даже себе самому.
Сегодня у нас важный вопрос, - продолжил Сергей, - я бы поставил его на второе место после вопроса о смысле бытия. Мы обсудим сегодня женские дела… все без утайки. Мы вывернем их на изнанку и прополощем, как нижнее бельё», - закончил он.
«А это можно выпивши? - Засомневался я, - ведь это не очень красиво, да и непорядочно, обсуждать тайком женские дела…».
«Выпивши, все мужики так поступают, и мы с тобой не исключение. И женские дела красивыми редко бывают, - уверил он, - чаще они бывают подлыми…».
Я хотел возразить и открыл было для этого рот, но Сергей не дал мне ничего сказать.
«Пойдём к клумбе, - приказал он мне, - там будем выпивать, на лавке. Я сейчас прихвачу с собой всё необходимое».
Он пошёл на кухню, а я направился в назначенное место и присел на скамью. Было ещё раннее утро, ещё не обогретое солнцем, ещё не высохла роса на траве, и цикады только кое-где начали петь свои песни. Я давно уже не выпивал по утрам. Если точнее, я просто давно не выпивал. Когда-то, в молодости, я делал это регулярно, не обращая внимания на время суток. Прошло больше двадцати лет, как я почти совсем завязал с этим делом. Теперь я редко балуюсь спиртным, только в тех редких случаях, когда невозможно отказаться. Но я держу себя в узде, потому что помню те свои ощущения, которые охватывали меня сразу после приёма спиртного, и помню другие, приходившие ко мне на следующий день. Их я боюсь до сих пор.
«Наверное, для меня сейчас будет окончательная проверка», - подумал я, увидев возвращавшегося Сергея, который нёс что-то тяжёлое в двух полиэтиленовых мешках.
Он поставил их рядом со мной на лавку и начал извлекать содержимое. Из первого он извлёк литровую бутылку виски и два гранёных стакана.
«Значит, тогда мне не показалось, - вспомнил я совместное мытьё посуды вместе с Надин, - неужели он притащил их сюда из России»?
Сергей отвинтил пробку у красивой бутылки и стал наполнять стаканы. Желтоватая влага, приятно булькая, переливалась на солнце. Налил он по половинке, так мы всегда поступали в институтском общежитии, когда начинали очередную выпивку. Правда, тогда ни о каком виски мы понятия не имели, начинали всегда с портвейна, молдавского.
«За тебя, за твоё посвящение, - Сергей поднял стакан и посмотрел сквозь него на солнце, - сегодня оно будет утверждено окончательно».
Я поднял свой, мы чокнулись и, не спеша, выпили. В животе у меня сразу зажгло. Я поставил стакан на место и пошевелил пальцами, как бы чего-то прося.
«Виноват», - сказал Сергей и достал из другого мешка нарезанный хлеб, потом вытащил из него две столовые ложки и банку кабачковой икры.
Я уже ничему не удивлялся, взял хлеб, понюхал его, но откусывать не стал.
«После первой не откусывают», - мелькнуло в моей, уже начавшей светлеть от спиртного, голове.
Сергей продолжил орудовать дальше. Он извлёк из второго пакета консервный нож и откупорил кабачковую икру. Я схватил ложку и попытался погрузить её в банку как можно глубже, но он остановил меня.
«Сейчас выпьем по второй, потом ты скажешь слово, тогда и начнём закусывать», - он похлопал меня по плечу.
Наполнили по второй.
«За тебя и за наших женщин», - произнёс я.
«За меня ладно, а за женщин рано», - Сергей снова поднял свой стакан и чокнулся им с моим. Мы выпили по второй.
Тут уже я не стал соблюдать приличий и зачерпнул полную ложку икры. Чёрный хлеб с кабачковой икрой, что может быть слаще. Никакая осетровая, или кетовая икра не годятся в подмётки этому натурпродукту. Сколько раз она выручала нас в голодные студенческие времена и насыщала нам наши желудки.
«Наливай, почему темп замедлил»? – начал я подгонять Сергея, почувствовав прилив, когда-то родного алкогольного адреналина.
Выпили по третьей - за любовь.
«За настоящую любовь, - уточнил Сергей, - ту, которая одна может называться этим словом».
«А как её отличить от ненастоящей»? – я задержал ложку с икрой у рта.
«Легко. Это когда ты любишь другого сильнее, чем себя. И этим другим – обязательно должна быть женщина, потому что любая иная любовь: к Родине, к апельсинам, и даже к жизни, не имеет права так называться».
«Мы придумаем для этих понятий другие слова… по ходу дела, - поддержал я его мысль, - будем выпивать сегодня, а говорить: «Люблю пофилософствовать, люблю порыбачить, и даже люблю поесть…» говорить не будем. Я с тобой согласен, Любовь с большой буквы – это только то чувство, которое возникает между мужчиной и женщиной, и ничто другое. За него мы и выпьем».
Мы выпили за любовь, выпили стоя и до дна.
Дальше всё пошло быстрее, как в старом немом кино.
После четвёртого полстакана Сергей сказал:
«Пора начинать. Первым откровенничать буду я, и начну я с ревности, с этого чувства, которого редко кому удаётся избежать.
Ревность… На свете нет более разрушительного чувства, скажу больше, явления. Как жить с ним, когда постоянная тупая боль сдавливает виски, когда стучащие молоточки в мозгу отдаются в самое сердце. Когда вновь и вновь прокручиваешь в голове сцены близости её – твоей самой любимой и ненаглядной на свете, с другим: потным, грязным, неряшливым мужиком. Когда ты никак не можешь понять, как она (единственная, неповторимая и проч… на свете), которую ты водил на балет, с которой вместе слушал концерты симфонической музыки, и это было не раз и не два, а много раз, и это был стиль вашей жизни; как она, которая восхищалась тобой, и ради которой ты готов был на всё, неожиданно уступила домогательствам слесаря сантехника, пришедшего починить ваш забившийся унитаз? И как потом она в самый патетический момент, нечаянно призналась тебе в этом?
Ладно, не буду интриговать, это было не со мной, а с моим другом из моей предыдущей жизни. Про себя я расскажу другое, не менее поучительное и тоже из моей прошлой жизни. Слушай».
«Может, выпьем перед откровением», - предложил я.
«Давай», - согласился Сергей и посмотрел на меня. На секунду мне показалось, что взгляд его стал абсолютно трезвым.
http://www.proza.ru/2016/06/08/523