По центральной улице четверо людей дошагали до ближайшего перекрестка по пути к дому Андреева. Петров, с оглядкой, от кустов до стен домов, пробирался короткими переходами впереди группы, метрах в ста пятидесяти. Женщины шли в середине, Андреев с дробовиком наперевес замыкал маленькую колонну. На перекрестке, в круглосуточном цветочном магазине, через стеклянные витрины, увидели три трупа. Две женщины и мужчина, безглазые, бледно-бескровные. Ветерок доносил со стороны вокзала запах гари. Петров остановился и дождался всех у следующего съезда в глубину квартала.
- Смотри, Вова, - протянул Андрееву его же бинокль, который нес сам на правах разведчика. – Подумай, стоит ли туда идти. Там ведь твой дом?
Андреев кивнул, молча сглотнул подступивший комок, разглядывая в бинокль свою улицу в старом районе, где родился и вырос.
Громада автомобильного моста грузно просела посередине, рухнув на железнодорожные пути, шедшие внизу. Из железобетонного хаоса торчала печальная корма белого автобуса с жалкими лоскутами сочленения-гармошки. Сразу за упавшим мостом, начинаясь на месте старинного железнодорожного вокзала, простиралась, сколько глаз хватало, черная оплавленная воронка.
Само здание вокзала исчезло без следа вместе с почтамтом и сквером, лишь с одного края виднелись задранные к небу изогнутые полотна железнодорожных рельс с застрявшими зелеными металлическими ошметками вагонов. Направо от эпицентра смело до основания желтые хрущевские пятиэтажки вместе с деревьями и автобусными остановками. И лишь дальше, метрах в пятистах, виднелось первое уцелевшее строение – девятиэтажный дом, где и проживал Владимир Иванович в той, прошлой, жизни.
- Стоит мой-то домик, - перевел дыхание Андреев. Радоваться было совершенно нечему, но мысль об уцелевшей родной квартире его согрела.
- Стоит, да не весь, - Червонец отобрал у него бинокль, оперся на плечо вздрогнувшей Татьяны, настраивал резкость, - Один подъезд полностью обрушен, ближайший к нам. Фасад оплавился, который на железку выходит, кирпич черный, стекла вытекли. Бля, тут, похоже, рванула бомба атомная.. Мы, поди, все светимся, а счетчика Гейгера нет. Не тошнит никого?!
Лицо Татьяны сморщилось от подкативших слез, Людмила обняла ее за плечи, спокойно сказала:
- Не тошнит!! Нет тут никакой радиации, не сочиняй. И взрыва не было. Грохот слышал кто-то вчера? Я дежурила, вздремнула только полчаса. И слышала колокол, ничего больше.
- Попала, да пальцем в небо, - огрызнулся Петров. – За взрыв не знаю, спал крепко. Но тут же ухнуло едрена мама как, и выгорело от жара, вон, остановка валяется, оплавилась.. Тут вот хрущоба желтая, сколько помню, стояла – один фундамент торчит…
- Давайте на всякий случай ничего не трогать, и в сторонку, ребята, через вот этот двор, пройдем, и к дому моему двинем, - Андреев потащил их переулком в сторону от черной воронки.
- Да погоди ты, - проговорил Петров. – Как ты войдешь, целый пролет дома рухнул? Далась тебе эта квартира. Ствол у тебя есть, мне не надо. Стрелять некого, даже собак нет…
- Послушай, - Андреев, горячась, схватил его за плечо, - Не ходите, ждите тут. Я мигом вещички соберу и вернусь.
- Еще чего, - фыркнул Червонец. – Нас и так осталось полтора мужика, ты еще умотаешь. Сбежать хочешь, этих куриц на меня бросить, валяй…
- Не уходии-и-те, - затянула шепотком Татьяна, - я прошу вас..
- Владимир, мы идем с вами, - твердо объявила Шумова, - И давайте, действительно, без фокусов. Или вместе, или …
- Да погоди ты, дядя Вова, - с нажимом произнес Червонец, настойчиво глядя в глаза Андрееву, - Цыц, вы, бабы! Володенька, какого хрена ты нас в эту развалину тащищь? У тебя жена там, дети? Там же оплавилось все к чертовой матери, внутри и снаружи, нет там никого! Че ты мне про ствол свой лепишь, который там у тебя лежит?!
Андреев устало присел на бордюр. Сам едва не вспылил, успокоился с трудом.
- Да поймите же. Мой подъезд целый, стоит. У меня дома карабин с отличной оптикой, патроны, рации…
- Закуривай, - Петров миролюбиво вытряхнул из пачки сигарету.
- Друг у меня там, сосед, - спустя минуту, затянувшись, проговорил Андреев, - Суббота была, точно дома спал, с семьей. Я проверить должен. Может, живые они. Раз уж рядом…
По этой самой улице, только из другого, старого пятиэтажного, дома, тридцать с лишним лет назад, повела Вову Андреева в школу мама. Пошли вместе с бабушкой, приехал с работы и отец. На линейке Вова был самый маленький, растерянно стоял с букетом и смотрел, беспокойно искал в толпе родителей. По этой улице, мимо деревянных двухэтажек с пахнущими невкусно выгребными ямами, шагал домой из школы ранними весенними днями, когда яркое солнце плавило снег и с крыш повисали сосульки. По мостикам и овражкам у маленькой городской речушки, впадавшей в центре в большую, бегал с пацанами с деревянным автоматом, изображая по очереди немцев или наших. Сюда возвращался с учебы из института, сюда приехал работать врачом.
Хороший был городок, и люди в нем жили хорошие. Кто-то из авторитетных друзей из компетентных органов, или какой-то политик, однажды сказал ему: - А ты, Володя, замечал, что чем севернее, тем люди лучше?
Андреев был согласен. Бывал во многих городах страны, на конференциях, учебах и, правда, замечал – земляки проще, бескорыстнее, душевнее, что ли.
Замечал, однако, Андреев и другое. В разговорах с ровесниками, старшими, часто вспоминали, как раньше жили. Как просто и понятно текло время, как немного было нужно для счастья, как долго служили вещи, как люди стеснялись выпячивать себя напоказ, кичиться властью или деньгами, требовать бесцеремонно личных благ. Кто-то из друзей считал, что отравились насмерть выдуманной демократией, несовместимой с традициями национального русского сознания, кто-то винил продажную вороватую и надменную верховную власть, кто-то объяснял происками внешних врагов, стремящихся к мировой гегемонии, а друг Боря Белкин сказал однажды, вздохнув по-еврейски, особенно грустно:
- Просто люди подощли к последней черте. А там ничего уже нет, пустота. Я, когда студентом был, думал – человечество упрется в стену запрещенных знаний и тогда настанет конец. А человечество уткнулось в стену собственных пороков…
Андреева потормошил за рукав Петров.
- Корешок – дело святое. Раз так, идем. Только ты точно уверен, что хочешь рискнуть четырьмя людьми ради других, может мертвых? Эти развалины держатся на честном слове. Нас с тобой раздавит, а бабы останутся одни…
- Владимир, вы уверены? – настойчиво, глядя в глаза, спросила Шумова, - Риск - это одна сторона. Вы хотите увидеть трупы своих близких или, что-нибудь еще хуже?!
Получилось так, как она сказала. Женщин оставили у подъезда, наказав внимательно наблюдать за окрестностями. Пробираясь аккуратно по растресканным ступеням вкруговую от шахты лифта, Андреев с горечью понимал, что живых в этом доме найти не удастся. Мертвая тишина царила вокруг, только ветер завывал на лестничных площадках.
Вот и девятый этаж. Петров умело поковырял в замке квартиры и со скрипом отодвинул перекошенную металлическую дверь. Яркий дневной свет ослепил их на миг. Стена дома, выходящая на рухнувший мост, рассыпалась обугленными кирпичами вместе с окнами и балконами. Ветер свирепо бил в лицо, влетая через исчезнувшую фасадную стену. А люди остались навсегда в своих спальнях, выжженные темными очертаниями испарившихся тел на уцелевших чудом перегородках…
- Ну вот, - вздохнул Петров, легонько сжал плечо Андреева. – Отмучались, значит, быстро…
Андреев покачал головой. Руки тряслись, опустился на пол. Да, все здесь – четыре тени на стенах – двое взрослых и двое детей. Закурил, поднял взгляд на панораму апокалипсиса.
Гигантская воронка простиралась на пару километров во все стороны. В ней исчез не только вокзал, но и кафедральный собор, заправка, новостройки по ту сторону путей, старый таксопарк и молочный комбинат. Похоже было, что эпицентр пришелся на точку за мостом, примерно в полутора километрах отсюда. Пламя плеснулось в стороны, изначально белое, раскаленное, сожгло без следа церковь, потом, быстро остывая, долетело до многоэтажки и тут погасло, истратив ярость. Деревья с другой стороны дома, у подъездов, стояли зелеными.
А ведь пару недель назад на скамейках во дворе галдели маленькие пацаны и девчонки с самокатами и роликами, по тротуарам катали коляски исполненные достоинства мамаши, с работы приезжали отцы семейств с сумками купленных по дороге продуктов. Пару недель назад Андреев курил на лоджии, смотрел на этот муравейник жизни и радовался, что попались приличные соседи. Ждал с работы Ольгу, чтобы ехать на дачу.
Оля, Оленька, жена любимая, жива ли ты? Натерпелась в жизни от него, и вина выпито не мало, и баб зацеловано – не посчитать… Обижал часто, прощения никогда не просил, - жена ведь, такая ее доля. Только два дня прошло, а уже пропадает в памяти лицо, гаснет голос вдалеке, растворяется запах волос. Вытесняет из сознания все лишние чувства адреналин – он теперь перешел на новый уровень выработки, стресс стал рутиной. Так люди на войне, да и в миру, черствеют к близким быстрее, чем к чужим. Нет слез, нет боли, остается только тоска и твердеет сердце.
Воронка рокового взрыва выглядела не остывшей. Оплавленные пологие склоны помаргивали тлеющими обломками, сбегаясь к невидимому даже с высоты девятиэтажки центру провала.
- Посмотри, Вова, - потормошил оглушенно сидящего на полу Андреева Червонец. – Странная яма. Она вон там, ближе к центру, поднялась конусом, торчит, видишь? Дай посчитаю… метров десять высотой там жерло, и шириной немаленькое. Будто вулкан. Вроде как огонь вырвался из земли и сгорело все вокруг… Вот и взрыва не слыхали. Как тебе идея?!
- Никак, - Андреев закурил. – Взрыв был, наверное, ядерная бомба небольшой мощности…
- Дурачок, - миролюбиво сообщил Червонец. – Ты много обломков по дороге сюда видел? Представь, упала ракета, или бомба, ударная волна пошла и полетели куски в разные стороны, догоняешь?! По-другому не бывает. А здесь, будто бы… вулкан что ли? Как из-под земли вырвалось что-то…
Андреев отогнал печальные думы, вздохнул. Отобрал у Петрова бинокль, оглядел черное пятно ярости на обугленной земле.
- Огонь, - сказал медленно, - Пламя сожгло все вокруг. Ты прав, Саша. Этот факел вспыхнул под землей и выплеснулся наружу. Может, газовый пузырь? Типа как на газопроводе…
- Может и так, - согласился Петров, - Это случилось ночью. Люди легли спать и, амба, не проснулись. Многие, почти все. Но, едрена мать, никак в толк не возьму, почему у некоторых глаза полопались, а кто-то стал образиной? Ведь стал же, из людей превратился, так? На менте, который прокуроршу покусал, форма надета была.
- Я не понимаю,- покачал головой Андреев, - А почему мы живы? И где, в конце концов, спасатели из других городов? Вторые сутки идут. Вот она воронка, понятно, нас накрыло. Что, и везде так?! Почему река красная? Почему машины не заводятся? Нет ответов, Саня.
Петров нервно почесал затылок.
- Слушай, ты, это, крещеный? Ну, Библию, там, помнишь?
Андреев с интересом посмотрел на Червонца.
- Я-то крещеный, да все равно безбожник, - покачал головой, - ты, понимаешь, что получается – это банальность. В минуты отчаяния люди всегда обращаются к Богу. Когда происходят беды, когда страшно, когда ничего нельзя объяснить обычными вещами… Сначала грозу объясняли, потом магнетизм, потом болезни разные. Глупо, Саня. Неправильный ход мыслей, нет никакого Бога. Думай лучше в другом направлении. Ты же солдат, вспоминай, какие боеприпасы такое делают? Нейтронные там, вакуумные, термобарические…
- Да никакие так не поражают, - обозлился Петров, - на «Буратино» эта воронка тянет, если бы был батальонный залп в одно место. А с глазами у жмуров чего? А эти, уроды, как получились?!
- Уже лучше, - Андреев попил водички, снова закурил, - «Буратино», любой термобарический боеприпас, - подходит. Предположим, заряд на крылатой ракете. Предположим, глаза у людей были открыты в момент вспышки и …
- Ты что, дурак? – закипятился Петров, - в помещениях, в пяти километрах отсюда? Ты вот, доктор, скажи лучше, как это из мента получился за пару часов краснорожий урод?
- Вот это мне совсем не нравится, - согласился Андреев, - Эту задачку не могу решить. Мутация невозможна при жизни, или мутант погибнет, а уж тем более за пару часов, и чтобы живой оставался… Невозможно.
- Я тебе и говорю, - вздохнул Петров, - Попа надо искать. Не смейся, дурачок, на тебе пятачок… Я сам их не люблю, менты переодетые. Одни майоры в рясах. Но поп нам нужен, точно.
- Ну ладно, ладно, - закончил истерически хихикать Андреев, - А почему ты решил, философ, что остались живые попы?
- А потому и говорю, - облизнул потрескавшиеся губы Петров, - Что поп нужен настоящий. Не мент, не барыга, не комсомолец бывший. Чтобы баб не щупал и водку на подношения не жрал в казино. Если поп настоящий, должен быть живой, точно!
- Ах ты, ума палата, - медленно, даже с уважением, протянул Андреев, по-новому глядя на Червонца, - Вроде, был у меня один такой. Настоящий. Водку, правда, пил. И детишек у него пятеро, да попадья. Но в канонах, думаю, грехи свои по пальцам считал и отмаливал, старался. На кладбище старом, за рекой, служил. И жил там же в домишке. Да постой, ты, что же, думаешь, за грехи наши?! Это что, получается…
- Погоди, не беги бегом, - остановил, поднимаясь Петров, - Давай пока при себе это держи. Бабы и так на измене. Сперва укрытие найдем, помнишь? Ну, пошли, поищем твой карабин, раз уж мы здесь.
Младший советник юстиции Шумова была по жизни отличницей. Школа - с медалью, юридический институт - с красным дипломом, академия генпрокуратуры в Питере - с отличием. Рано поняла, что существует право писаное, а бывает еще и неписаное, как в доримскую эпоху – право сильнейшего. К счастью, в годы ее службы сильнейшим субъектом все-таки являлось государство, поэтому его права и интересы она и отстаивала… Потому, что хоть и гласит Конституция о главенстве прав и свобод граждан, государство знает о правде больше, чем каждый отдельно взятый, бредущий во тьме правовой безграмотности, гражданин…
Служила честно, занималась уголовными правоотношениями, частенько поддерживала гособвинение в суде и быстро перестала удивляться и жалеть, что вдруг из правды получается очевидная кривда.
Молоденькой девочкой мечтала встретить сильного духом порядочного человека. Любить его крепко, до самоотверженности, как пишут в хороших книгах. С парнями в институте лишнего не позволяла, думала – вот начнется служба, интересная, нужная, там и встретит своего единственного, настоящего на веки вечные, мужчину.
Встретила только первого заместителя прокурора, пятидесятипятилетнего бессменного, нужного всем, человека. Который и сделал ее женщиной после очередной служебной попойки, используя силу, принуждение и угрозы.
Кому жаловаться? С кем поплакать над смешной детской мечтой?
А сейчас и вовсе рухнул мир. Исчез привычный порядок, никому теперь не нужна прокурор Шумова, да и право никакое не нужно. Вот уж действительно парадокс – от смерти спас недодавленный следствием уголовник, который еще и вполне толковый человек. Все перевернулось с ног на голову, а на душе вроде и полегчало. Честнее, может, будет жизнь. Сколько ее ни осталось, вот такой, с оторванным пальцем, немытой головой и гудящими от ходьбы ногами, а все же жизнь под синим небом, под летним солнцем, без лишней лжи и притворства… Сигареты забыла в магазине взять, ну, да мужики угостят…
Из размышлений ее вырвала рука с твердыми пальцами, вцепившаяся в собранные на затылке волосы и запрокинувшая голову назад. Удар в живот свалил на колени, выбил воздух из легких. Мутнеющим взглядом увидела оцепеневшую Татьяну, в ужасе смотрящую прямо ей в глаза с застывшим криком на детском лице.
- Беги! – собралась, прохрипела изо всех сил, - Таня, бе-е-гии-и!!
Огромный мужик в полицейской форме с одутловатым лицом в кустиках грязной щетины и детскими синими, придурковатыми глазами, рывком развернул ее, накинул на шею веревку, закрутил за спиной руки. Когда сжали раненую кисть, завыла от боли и получила оглушительную пощечину, рассекшую губы. Евнухоидная физиономия расплылась радостной улыбкой.
– Тихо, де-е-вушка, задушу.
- Хватай вторую, слышь, чудило, - каркнул тощий маленький человек в клетчатом пиджаке. Он стоял рядом, озираясь по сторонам. В руках держал короткий «Калашников».
Мелькнула мысль – люди все-таки, но, почему-то, облегчения не принесла. Досада, боль и отчаяние залили лицо слезами. Веревка сдавила шею до синевы, но все же самоотверженно крутанула головой, крикнула первое, что пришло в голову: - Са-а-а-ша!!!
- Пасть ей заткни, сучий потрох, - прошипел клетчатый, - Порву тебя, падлу, еще раз услышу. Тащи ее отсюда, быстро.
Гигант испуганно приподнял Шумову за шиворот, с выдохом шмякнул пудовым кулаком в живот. Легко, как ребенка, перекинул через плечо и почти бегом зашагал в сторону ближайшего переулка. Угасающим взором в преддверии милосердно приходящего обморока увидела, как онемевшую от ужаса Татьяну нагнал третий, кривоногий человек в куртке с капюшоном и короткой подсечкой повалил на газон. Забилась она как пойманная маленькая птица, а человек, ухмыляясь черными зубами, методично заталкивал ей в рот грязную тряпку.
- Тронулись, живо, - скомандовал коротко человек с автоматом, - Пока фраера не очухались. Ну, сегодня попоем мы песен, точно, шкуры?