У нас в доме какие-то чернокожие африканцы помещение сняли под гадательный салон. Братский народ. Но со своими делами, то есть всякая экзотическая чертовщина, ритуалы и камлания. Весь двор страшно заинтересовался и дико перепугался. Вдруг они чего такого нагадают, что луна наскочит на земную ось и это все вместе навернется со страшной высоты.
И вот Елизавета Васильевна Гоголева, старшая наша по подъезду, пошла с ними разбираться, в том смысле, что – выселять. А дело под вечер было, идет она, можно сказать, в кромешной тьме, ищет этот самый закуток, где африканцы поселились. Двор же наш имеет конфигурацию сложную и запутанную, и даже старожилы, живущие здесь со дня закладки фундамента, не сразу могут найти все потаенные места.
Но Гоголева находит, на то она и старшая по подъезду.
Толкает дверь без вывески, та неожиданно поддается, Елизавета Васильевна протискивается в коридорчик, и видит лестницу вниз, и сразу становится понятно, что это очень длинная и неприятная лестница. И слабое мерцание, конечно. Фосфоресцирующее, это уж как полагается, еще запах духмянистых палок зажженных и чего-то пряного, русскому носу не сразу понятного.
И музыка.
Та, что называется – этническая, где и бесконечная саванна, и крик голодного попугая, и шум предполагаемого океана с бороздящими его бесконечные просторы кораблями португальских колонизаторов.
И поет кто-то, что ли, противным голоском.
А запах уже пьянить начинает. Аж подташнивает.
Но тут наверху лестницы показывается тип с длинными растафарианскими косичками, похожими на толстых откормленных сочным асфальтом червей, на фиолетовой вытянутой как баклажан (надо же, и цвет совпал) голове, и смотрит на Елизавету Васильевну. И сходу начинает на чистом русском языке, петь про трудности бизнеса и беззаветное служение людям в сфере палагиотической корреляции судьбы отдельно взятого в оборот индивидуума и человека.
Но Елизавета Васильевна прошла с нашим подъездом огонь, воду и медные трубы, и это не метафора. Ее на такой мякине не проведешь. Поэтому она оглядывается вокруг сквозь свои очки с линзами толщиной в полтора сантиметра, потихоньку впадая в боевой транс, замечает какие-то мешки с коробками по углам коридорчика, и начинает их выкидывать на улицу. Просто берет первые попавшиеся и швыряет.
Один из мешков рвется и из него на землю летят свечи. Да какие! Свечищи! Толстые и черные как те растафарианские косы. И покоцанный лошадиный череп. А вокруг вдруг образуется целая толпа этих самых чернокожих специалистов и заклинателей, они орут, скачут и вообще веселятся от всей души.
А Елизавете Васильевне тоже хорошо.
Она немножко плывет и наблюдает куст.
Что растет на газоне рядом с дверью, ведущей в означенное выше помещение. Растет и пахнет. Влагой и свежестью. То есть, жизнью.
И этот куст, почти дерево, мощный, идеально прямой, уверенный, начинает меняться прямо на глазах. То место, которым он входит в землю, быстро гниет, темнеет и как бы проседает от рыхлости, но куст не падает и даже не становится короче. Но с него начинает облетать кора, точнее тонкая кожура и обнажается деревянная плоть, луб, мясо, флоэма покрывающая заболонь. И куст скукоживается, кривится и чахнет.
И Елизавета Васильевна сразу очень отчетливо понимает, что это их Главный, тот, кто выскочил из подземелья первым, стал этим кустом.
И что сделала его таким она – Елизавета Васильевна Гоголева – наша старшая по подъезду.
Подхватила, пересилила и скукожила.
На следующий день, с чувством выполненного долга, она в магазин пошла, что от нашего дома через дорогу недавно открылся – типа сельпо – всего помаленьку. Хотела игрушку купить подруге на день рождения. Нина Павловна ее на день рождения пригласила в субботу, и вот нужен подарок. А что лучше мягкой игрушки? Только большая мягкая игрушка. У Нины Павловны их уже штук двадцать пять, будет двадцать шестая.
Пошла не одна, а с собакой – членом семьи – ретривером Рамзесом. Маленьким таким, хорошеньким, с пузиком.
И карточкой, на которой ровно восемь тысяч восемьсот восемьдесят два рубля.
В магазине покупателей нет, на кассе два человек пасутся – девочка и мальчик – продавцы. Или кассиры. Или продавец и кассир. Магазин небольшой, очень светлый, с высокими чистыми окнами от пола до потолка, приветливый какой-то, уютный. Товара на полках еще мало, люди же только въехали, не успели все разложить. Но Елизавета Васильевна находит то, что ей нужно – крупного симпатичного синего с искрой медведя. Маленький выбор, да, но медведь правильный – и неопасный и безумный одновременно.
Тебе нравится? интересуется она у Рамзеса и подносит его поближе к медведю. Рамзесу нравится.
А может и не медведь вовсе, а, например, заяц, если вот так повернуть, то больше на зайца похож. И уши же. И жопка. А вот так – медведь. Елизавета Васильевна идет к кассе и спрашивает, преимущественно у девочки, это кто?
Девочка смотрит на Елизавету Васильевну, и сама спрашивает, где?
Вот.
А… это игрушка с секретом.
С каким? удивляется Гоголева.
Девочка берет изделие в руки, дергает за потайной шнурок, и у зверушки поднимается-раздвигается шкура, типа одеяние, в общем, обнажается нижняя часть. И в этой нижней части, выполненной из прозрачного пластика, видны насыпанные туда конфеты. Круглые, шоколадные, без обертки, диаметром два с половиной сантиметра. Девочка трясет игрушку, и конфетки славно гремят погремушкой.
Видите?
О боже, отвечает Елизавета Васильевна, сколько?
Зверушка ей безумно нравится.
Мальчик проводит вдоль игрушки сканером – сканер молчит. Там штрих-код должен быть, учит его девочка. Нет штрих-кода, отвечает мальчик. Дай-ка, она подхватывает игрушку и сканер, крутит, вертит, не находит и предлагает Елизавете Васильевне – берите так, все равно еще ничего в базу не заведено.
Елизавета Васильевна ломается чуть-чуть для порядка и соглашается.
Сует игрушку под мышку, выходит из магазина, попрощавшись с милыми ребятами, проходит метров сто-сто пятьдесят, и понимает, что Рамзесика с ней нет.
Чертыхается и возвращается обратно. В стеклянный предбанник магазина, прозрачный, узкий, а из него прямо в торговый зал. Зовет, Рамзес! Рамзесик! Рамик! Рамуля! А там, у кассы, вместо мальчика с девочкой какие-то люди стоят, откуда только взялись, не было же никого три минуты назад.
А это те самые африканские колдуны из разгромленной вчера роковой банды. Побираются, значит, по микрорайону, бродят как неприкаянные или новое помещение ищут под свои скверные нужды, ну сейчас она им задаст!
А один, явно самый сильный после превращенного в гнилой куст Главаря, поворачивается к ней и показывает захваченного в заложники ретривера. Рамзесика. Пузиком к ней повернул и держит на вытянутой руке, в значении накось-выкуси. То есть, месть.
А Рамзесик в шоке, даже отсюда видно, как его колбасит бедняжку.
И Елизавета Васильевна бросается в атаку.
Она тяжелеет как пушечный чугунный снаряд – ядро, набирает скорость и, не сходя с места, впечатывает колдунов и шаманов в стены. Только силой разгневанной пульсирующей мысли. А те падают в разные стороны, расплющиваются по поверхностям, и на том месте, где только что была группа единомышленников, появляется, как становится ясно из последующих воплей, директор магазина Евсиков Ашот Ашотович.
Но Елизавета Васильевна этого Евсикова еще по овощному киоску на остановке знает, ей это Евсиков как мертвому припарки, тьфу и растереть.
Ах, ты гад, говорит она директору, спекулянтишка чертов, со мною крестная сила, и плюет этому Евсикову в харю. Но плевок не долетает до директора, а падает на пол магазина. И в том месте, где он упал, образуется огненное оранжевое полукружье – отгораживая Елизавету Васильевну и, неизвестно как оказавшегося у нее на руках Рамзесика, от разгневанной банды.
Елизавет Васильевна победно смеется.
Рамзес ехидно тявкает.
Огонь разгорается, и в нем окончательно пропадают и директор, и шаманы, и магазин, и оплавившийся вчерашний куст, и вся местная нечисть.
А Елизавета Васильевна выходит на вольную волю, держит на руках собаку, дышит полной грудью, и чувствует внутри яркую убежденность в том, что теперь все будет хорошо.
Не конкретно у нее, а вообще – все.