- Да ты где ж, гадюка, валандался?! – заорал, схвативши Сашку Чубатого за стремя, синеносый мужик в добела вылинявшей гимнастерке с красно-бурым от грязи старшинским бантом на груди.
- Полегче, битюг, смотри, плеткой хлестану, - Чубатый даванул слегка его конем, но с опаской – за пыхтящим старшиной из скверика от станции Всполье, строились угрюмые рязанские морды красноармейцев. – Какого полка?
- Первого Советского… Нас тут буржуи давят почем зря, покуда, вы, суки, гарцуете, - остывая, крякнул старшина.
- Цыц, ты, пенек ярославский, - презрительно плюнул Сашка, - небось, две недели в казармах за Которослью сидели, в штаны насравши, пока полковник Перхуров через Волгу не сиганул…
- А ты замашки старые брось, - угрожающе отошел, снимая с плеча трехлинейку, старшина, - Нашелся, офицеришка, что ли, гад!...
Побелело немытое трое суток усатое лицо бывшего драгунского вахмистра Сашки Чубатого, совсем было тронул коня вперед, уже в темляк шашки кисть продевая, да выскочил из-за кустов низенький, в черной облезлой кожанке и папахе с красным бантом, еврейского вида член полкового ревкома.
- Товарищи, ну нельзя же так! – горячо похлопал по плечу пехотного старшину, приветливо сунул Сашке маленькую ладонь, - Вы, товарищ, от Первого Конного Петроградского полка прибыли?
- Точно так, - нехотя буркнул Чубатый, - Второй эскадрон Первого Петроградского. Мы на марше третьи сутки. С–под Вологды идем, не жрамши, только лошадей поили.
- Прекрасно!! – комиссар потер руки, - Майборода, карту давай.
Чубатый слез с ненавистного за последние дни седла, размял ноги. Бойцы, чувствуя упавшее напряжение, оправлялись, притащили бидон с водой, пили сами, кто-то, плесканув в цибарки, обходил коней.
- Вот, смотрите внимательно, - ревкомовец снял папаху, обнажил круглую лысину в венчике жестких черных волос, тонким пальцем чертил на карте. – Мы вчера расстреляли с высотки из-за Которосли шестидюймовыми фугасами все домишки на Торговой и даже на Богоявленской взорвали их арсенал с пулеметными гнездами. Ну а сегодня перешли в наступление с утра…
- Не торопились, значит, - хмыкнул понятливо Чубатый.
Комиссар никак не отреагировал.
- Зацепились они вот тут с нашим авангардом, похоже, строевые офицерские части… Ну, и вы подошли как раз кстати. Вам сейчас, товарищ, нужно нажать на них с тылу. Пройдете мимо кладбища, оврагом, а мы атакуем минут через сорок.
- Казаки там есть? – Чубатый обернулся к своему взводному, - Николаев, на башку мне полей.
- Конных не заметили, - покачал головой комиссар, прикрыв ладонью карту от фыркающего по-собачьи под струей холодной воды комэска. – У вас полный эскадрон?
- Четвертый взвод в Вологде оставил, - Сашка с наслаждением обтер шею и лицо куском грязной ветоши, - Там только надысь власть Советскую объявили, губком упросил, чтобы буржуи не баловали. Пик у меня нету, если казаки там, на лаву напоремся, переколют моих.
- Больше мужества, товарищ, - внимательно и проникновенно проговорил комиссар, похлопав по колену кавалериста.
- Ты меня по коленку не гладь, я не девка, - раздраженно отдернул ногу в дырявом сапоге Сашка, - Ты жид, кажись?
- Да, - помедлил ревкомовец, - И что с того?
- Ничего, - Чубатый взлетел в седло, - Начинайте через полчаса. Николаев, за мной.
Под красным, изодранным шрапнелью еще в марте под Выборгом, знаменем, эскадрон на рысях ушел узкой ярославской улочкой от Вспольинского полустанка к старому кладбищу.
Где-то в стороне Волги бухала полевая гаубица. Чубатый в седле сжевал горбушку черствого ржаного хлеба, щурился на солнце. За кустами, среди остовов сгоревших домов, метрах в трехстах посверкивала сталь. Неуверенно пару раз в сторону эскадрона стукнули винтовочные выстрелы.
- Не похоже на офицерье, - догнал, стремя в стремя встал в строю первый комвзвода, старый, худой как жердь, бывший, тоже драгунский, унтер Николаев. Носа у него почти что не было, и левого глаза тоже – еще в пятнадцатом году хлестанул концом палаша австрийский гусар. – Беспечно сидят в кустиках, пулеметов видать нету. Обойдем их и вдарим, а, Саша?
- Вдарим, точно, - Чубатый остановился на пригорочке, в бинокль осмотрел позиции противника, присвистнул, - Там гражданские, Ваня.
Мундиры гимназические синие, платья бабьи какие-то…
- Не должно, - с сомнением подивился Николаев, - Офицеры, сказал же жидяра… Поди засада, командир. Точно на казаков врюхаемся.
Прибыли, неглубокой балочкой, в тыл позиции белых быстро. Еще времени хватило дымнуть самосадом, водички хлебнуть, может, в последний разок? Выстрелы затрещали от Всполья вразнобой, послышалось, нарастающее «Рр-р-ра-ааа!!!».
Чубатый привстал в стременах, горяча шпорами, и, одновременно, держа шенкелями, своего вороного, во всю мощь груди, как в шестнадцатом году, в Галиции:
- Эскадро-о-он! Р-р-рысью, ма-а-арш!!!
Сорвались с места, растекаясь по нешироким улочкам и подворотням взводными линиями, посверкивая шашками, красные кавалеристы Первого Петроградского. Мчались, переходя с рыси на галоп, в азарте раскрытыых слюнявых ртов, кубанские и царицынские русские на русских ярославских, чтобы изрубить в кровавую кашу, истоптать конями, стереть с этого света навсегда.
- Пронеси, Господи, - шипел сам себе Чубатый, шашку опустивши в правой руке, - Только бы казаков не было.
Не хотел принимать удар кривой казацкой, без эфеса шашки. Сам такую же носил, да не научился еще при царе-батюшке, никто из русских драгун так владеть сабелькой, как кривоногие, зверолицые, на коне родившиеся, дончаки.
Казаков не было. Вылетели с тыла на синие и белые спины гимназистов, на серые платья с передниками девиц странноприимного прихода. Винтовки – только у каждого третьего. Лица детские, в волжских рыжеватых кудрях. Ни одного пулемета. Бегут, кто куда, ползут среди тополиного пуха, плачут, воем кричат.
- Сто-о-ой!!! – так начал осаживать Чубатый жеребца, что шею ему чуть не вывернул, пеной исходящего вороного бросил в бок от сидящей на земле с закрытым лицом руками девчонки толстой, простоволосой. – Николаев, шашки в ножны, нагайки в ход!
Куда там услышать… В вопле людском, пальбе дикой, в ярости беспощадной кровавой – никак. Дать волю злобе своей, раньше мира родившейся, и рубить, кромсать на части.
- Ну вот, товарищ, - измазанное гарью лицо комиссара сияло, - спасибо, подсобил. А не то много бы наших беляки положили! Доложу товарищам в ревком о вашем геройстве. Надо бы помочь еще моим с пленными управиться. По-братски, так сказать, поддержать пехоту, а то патронов – кот наплакал…Буржуям окончательно амбу навести.
- Без нас это, - Чубатый с отвращением смотрел, как китаец в фуражке с бантом, штыком ткнул в живот мальчонку лет пятнадцати, на коленях стоящего с поднятыми руками. – Что ж ты делаешь, сука ты косоглазая! – Гаркнул во всю мочь, аж обернулись многие, - В сердце коли, стерва!
- Да, цена нашей революции – окончательное уничтожение всех вредных сословий, - вздохнул ревкомовец, - И погоны офицерские, и счет в банке, и диплом институтский - все станет им приговором, как говорил товарищ Урицкий, верно?
- Ты же толковал, офицерский полк тут? - с ненавистью глядя сверху с седла на черноглазое хищное лицо, сквозь зубы процедил Чубатый, - Это же гимназические классы, сука ты жидовская некрещеная…
-Так поможешь кончить их? – пропуская выпад, посерьезнев, с напором, в глаза глядя, спросил комиссар, - Тут человек двести. Если твои в шашки возьмут – на десять минут делов. А мужики мои пока штыками переколют…
- Отойди, Христа ради, - Чубатый ткнул вороного колесиками шпор, - Отойди ты, гнида, зарублю!
Отъехал, ероша седые волосы. Выхватил у подоспевшего Николаева жестянку со спиртом и пил глотками, зубами стуча о посуду, мутными больными глазами глядя на картину кровавой казни.
Петров с трудом вынырнул из вязкой мути сна, хватая ртом душный воздух. На лбу ощутил приятно прохладную руку, совсем близко увидел озабоченное лицо Шумовой.
- Ты зубами скрипел и стонал на весь второй этаж, - прошептала тихонечко, - Кошмар увидел? Не молчи, Саша.
Петров пришел в себя. Тело затекло на тоненьком туристическом коврике. И сон дикий все еще стоял тут, рядом, не отпускал.
- Люда, можно тебя обнять? - взглянул в ее зеленые глаза, - Я так просто, жутко мне стало.
Она молча присела к нему на коврик, морщась от боли в избитом теле, сама обняла за стриженую голову, погладила бережно.
- Спасибо тебе, Саша, за мою дважды спасенную жизнь, - еле заметно коснулась холодными губами его лба, - Я знаю, ты хороший человек. Лучше меня, например.
Взяла ладонями за лицо, приблизила к своему, покачала головой, мягко, но настойчиво пододвинулась, целовала удивленного Сашу Червонца страстно и долго.