"Больной, которого под воздействием электростимуляции заставили переживать прошлый опыт, начал кричать, что слышит, как смеются люди, однако не чувствовал, что его сердце готово радоваться".
Эрик Берн "Трансакционный анализ и психотерапия".
Он так устал видеть все ЭТО! Угрюмые, злые - ямы, а не лица. В каждое можно провалиться, как в зловонное болото, и утонуть. А самое ужасное - это осознание того, что и у него такое же. Бес, сначала маленький и вполне терпимый и контролируемый, вдруг распухал в нем и захватывал почти целиком, и тогда, он делал то, что никогда не должен был делать "ОН". Судорожно, ускользающим усилием воли, он пытался удержать свое сознание, и заставлял себя думать, мучительно и трудно думать, как в бурю и ночь, через глухой лес, с одной, только чудом не гаснущей свечой, идти вперед: "Я же не такой! Я прочел множество умных и добрых книг. Я создавал стихи и понимал музыку. Я был способен на великодушие и бескорыстный поступок. Я был добр, в конце концов! И, что же? Где все это?" - думал он, судорожно сжимая голову руками. "В этой стране люди - это только маленькие дети. И то не все. Все остальные - испорченные заготовки человека, биороботы с порочной программой, гомункулусы, состоящие из старых носков, дохлой крысы и куриного помета, именно из таких компонентов, как и утверждали средневековые алхимики. ТЫ, Всевидящий и Всеслышащий, Самый Великий КГБист вселенной, как тебе нравится этот эксперимент в одной, отдельно взятой стране? В кайф, да? Такая большая собака Павлова, такой огромный кролик подопытный, такая-претакая жаба на препараторском столике, в одну восьмую суши Земли. Она готова, Доктор. Можете продолжать. Возьмите скальпель - он тоньше. Это продлит агонию. И на кислоту её проверьте, и электричеством в мышцу… Ага-га-га! Дергается! Великолепно! Смотрите, - она еще дергается. Дергается, и надеется выжить. Эта подопытная жаба по кличке "Россия".
Борьба с бесом утомила его. Он метался по комнате своей квартиры, с трудом подавляя желание размозжить голову о стены. Стены сжимались, и с ними вместе, сжималось пространство и вот, - уже весь мир, всей своей тяжестью нависал на его черепе и тянул, тянул в бездну. "Надо обмануть боль, направить её по ложному следу", - догадался он, и войдя на кухню, зажег газовую горелку. Затем, вынул из ножен охотничий кинжал, и, накалив лезвие над синим язычком пламени, прижал его к животу. Боль, как гончая за зайцем, метнулась к ложной приманке и ушла из головы к шкворчащей на животе ране. Запахло паленым мясом…
Стало легче. Опустив подол рубахи, чтобы не видеть раны, он сидел на кухне, и отдыхая от боли, смотрел в серое, морщинистое лицо утра. Сколько их еще, таких ночей, а то и похуже, предстояло ему победить и сколько дней прятаться от врагов, бесов, самого себя, своего прошлого - он не знал и не хотел думать об этом. Зачем искушать судьбу?
БОМБИЛА
I глава
Денег не было совсем. В бачке его старенькой "копейки" плескалось, где-то около проржавленного днища, литров двенадцать-пятнадцать бензина. Очень сильно хотелось съесть кусок мяса, или хотя-бы шаверму, и запить бутылкой холодного пива. Еще хотелось тепла и покоя, еще – спать, и как всегда, - хотелось бабу - податливую, глупую, вскрикивающую и верящую во всю ту полубредовую чушь, что шепчут мужики в разгоревшиеся ушки своим партнершам. В общем, много чего хотелось. Проклятая физиология требовала постоянной дани, а клиент все не шел и не шел. А норовил этот проклятый клиент проехать то на метро, то в автобусе, а то в юркой маршрутке, которых развелось нынче в Питере, как тараканов.
Третий час стоял Ванька на Садовой, недалеко от метро "Сенная", и ждал клиента. Невеселые мысли бродили в нехитрой его голове: про рано располневшую и уже не такую привлекательную, как раньше, жену Инку, про двух своих пацанов-погодков, Илью и Эдика - малолетних балбесов, про совсем развалившуюся правую переднюю ступицу и барахлящий бензонасос, который он собрал из двух старых, про свой тридцатник "на носу", и всю свою тяжелую и бесперспективную жизнь в вечно сыром и холодном Петербурге.
Младший, Эдик, родился слабеньким, все время болел. Сколько бессонных ночей провели у его постели они с Инкой, сколько душевной боли вынесли…А недавно, на медосмотре, обнаружили у мальчишки какую-то почти неизлечимую гадость, что-то там с кровью. Болезнь называлась так мудрено, что Ванька никак не мог вспомнить этот медицинский термин. Врач, молодой, холеный, в стильных очках, смотрел на бедновато одетых супругов Размахниных с плохо скрываемой, брезгливой жалостью. Иван с трудом подавлял желание врезать кулаком по этой роже с модными бачками и козлиной бородкой. Как он понял из пестревшей медицинскими терминами речи врача, болезнь давно и успешно лечилась на Западе, но это стоило больших денег. А где их взять? Сберкассу что-ли ограбить? Да и то не хватит! Болела у него душа за малого, а мозг лихорадочно искал выхода, но не находил.
Ванька так глубоко ушел в свои невеселые мысли, что и не слышал, как кто-то настойчиво и властно стучал в запотевшее оконце его старого "жигуленка".
- А, счас, счас…- засуетился, выдергивая блокиратор замка на двери,-садитесь, пожалуйста! Вам куда?
Клиент - среднего роста мужчина, в солидном пальто, садился не спеша, привычно сняв перед этим шляпу, и устроив её на блестевшем дорогой кожей "дипломате", на коленях, наконец, повернул волевое, чисто выбритое лицо к Ваньке, взглянул коротко и прямо в полузаспанные глаза его, и, выдохнув запах коньяка, сказал уверенным баритоном:
- В Пулково. Плачу тридцать баксов.
Тон был такой, что отказа как-бы и не предусматривалось.
- Какой базар! - с готовностью рявкнул Ванька и слегка осекся, вдруг клиенту не нравятся блатные словечки, но тот на "феню" и ухом не повел.
Молчал, уставившись в окно. Быстро выруливая на Московский проспект и подрезая нерасторопных "чайников", Иван уверенно повел машину в сторону аэропорта, стараясь не наезжать на ямки, и беспокоясь одновременно и за спокойствие клиента и за целостность правой подвески.
Мужчина помалкивал, хмурился, смотрел в окно. Потом, вынул из кармана пачку незнакомых Ваньке сигарет. Достал одну, понюхал, размял холеными, белыми пальцами, блеснув кроваво красным камнем в массивном золотом перстне. Затем, не спеша, закурил, и приоткрыв окно, выпустил в него клуб ароматного дыма. Коротко тряхнул пачкой в сторону Ваньки, из пачки высунулась пара белоснежных фильтров с золотыми ободками.
- Куришь? - спросил, по прежнему глядя в окно.
Иван взял сигарету, поблагодарил. Закурил с наслаждением, и с интересом взглянул на клиента, впрочем, стараясь делать это незаметно.
- Изучаешь? - спросил, даже не поворачиваясь тот, с заметной иронией в голосе, и сам себе ответил, - изучаешь!
- Да нет, что вы! - заупрямился было Ванька.
- Ладно Ваня, брось! Я все твои уловки наперед знаю.
Разговаривая, мужчина все также неотрывно смотрел вперед через мокрое стекло в несущуюся навстречу дорогу.
- Из глубинки ты. Здесь, скорее всего, после армии обосновался. Дети есть. Не меньше двух. Жена местная.
Ванька смутился, и открыл уже рот, но не зная, что ответить, только промычал что-то невнятное и, чтобы не смущаться больше, и злясь на самого себя, "У, деревня! Десять лет в городе, а не обтесался еще!", сосредоточился на дороге, привычно крутя баранку.
- Не бойся! Я не колдун, - мужчина коротко хохотнул, - а имя твое у тебя на руке наколото. Ну, а остальное, при определенной выучке, и вовсе нетрудно определить.
Зазевавшись, Ванька поймал правым колесом ямку на дороге, и ругнулся.
- Ну, а откуда из глубинки? - неожиданно для себя, спросил с детским задором.
Мужчина задумался на мгновение, потом бросил на Ваньку еще один цепкий, как-бы разом охвативший его взгляд, и сказал просто, как очевидное и даже скучное:
- Забайкальский ты. Скорее всего из под Читы.
"Во, дает!" - восхитился мысленно, и даже слегка испугался пассажира Иван.
- Диалект твой все еще пробивается, да скулы гуранские* тебя выдают. Видать деды-то наблудили с бурятками, в свое время, а? - снова засмеялся мужчина.
Видимо - игра начинала его забавлять. "Да, непростой мужичок попался. Очень непростой," - думал Иван со все возрастающим беспокойством и интересом, и чувствовал себя мышонком, которого сытый кот не ест, а только забавляется. То отпустит, а то придавит лапкой хвостик, и держит. И все равно, настырность, с далекого детства в забайкальском селе, воспитанная отцом и дедом, когда не утешали мало'го пришедшего с улицы с разбитым в кровь лицом, а снова гнали туда же, на улицу - отвечать ударом на удар, жестокостью на жестокость, хитростью на хитрость, - заставляла Ваньку сейчас принять, пусть и неравный, психологический бой.
- А вы видать из военных, только не армейских, и чином не ниже полковника, - ляпнул, и затаился в азарте, в ожидании ответа, крутя баранку и обходя по правому ряду длиннющую фуру дальнобойщика.
Пассажир молчал, снова хмуро пялясь в окно. Потом открыл дипломат. Достал бутылку, и набулькав в пластиковый выдвижной стаканчик, быстро выпил коньяк, болезненно сморщив при этом лицо. Потом повернулся к Ивану вполоборота, перекинув руку через спинку сиденья.
- Ну, что еще? - спросил, неожиданно агрессивно.
"Ага, попал!" - обрадовался Иван, но виду не подал. "А еще? Что же еще? - мысль металась по памяти, выхватывая знакомые образы, лица, улицы, голоса, еще что-то совсем уж непонятное и вдруг, несколько раз подряд: комната, отец у старенького черно-белого телика - ругается матом, а на экране вымуштрованные войска, марширующие по Красной площади и крупно, лица стоящих на трибуне мавзолея: каракулевые "пирожки" над одутловатыми лицами "вождей", драповые, на заказ шитые пальто, шинели, фуражки, руки вскинутые в международном "хайль"… и уже выныривая из смутных глубин своей памяти, Иван услышал голос, свой голос:
- Кремль… Вы где-то близко к Кремлю работаете!
- Стой!!! - голос пассажира прорвался так сильно и неожиданно сквозь шум мотора и дороги за окном, что Иван дал по тормозам, подставив корму своего "жигуля" под крутые дуги, налетевшего сзади, огромного, черного джипа "Шевроле Сабебан".
Взвизгнули на высоченной ноте тормоза, и что-то противное и холодное ухнуло куда-то вниз в Ванькином животе, и забегало мурашками по спине и рукам.
"Ты че, лох гребаный!!! Я тебя в твоем ведре с болтами закопаю!" - гулкий удар бейсбольной битой по заднему стеклу осыпал его мелкими стеклами на сиденье, прямо на лежащий там дорогой дипломат и шляпу пассажира. Порыв холодного ветра, ворвавшийся в салон машины, вернул Ивана к действительности. Что-то большое и орущее, покрытое черной кожей, рвануло на себя дверку, а потом и Ваньку за шиворот, и он вывалился на дорогу, уже ничего не соображая. По спине гулко и больно прошлась бита. От неожиданности всего происходящего, он растерялся, и позволил тупому животному страху овладеть собой. "Голову, голову прикрыть! Убьет, сука!» - лихорадочно соображал Иван, пряча голову под дверку и днище родного "жигуля".
И вдруг, стало тихо. То есть, по прежнему шумело в обе стороны Пулковское шоссе, надсадно гудели грузовики, и пролетали, мерно рыча моторами, легковушки, но только ужасного крика и ударов больше не было. Ванька вылез из под дверки, и лихорадочно оглядываясь по сторонам, машинально отряхивал грязные и мокрые на коленях джинсы. Огромный детина, в черной кожаной куртке, валялся у заднего колеса "жигуленка". Его круглая, стриженая голова с застывшей на лице гримасой удивления, лежала прямо в луже, и из небольшой, аккуратной дырки во лбу, стекала неестественно яркая, на фоне серого асфальта, кровь. Бита укатилась под машину. Полурастерзанная "копейка" жалась к поребрику и выглядела очень жалкой, по сравнению с нависшей сзади тушей огромного джипа.
Пассажир, не обращая внимания ни на труп, ни на Ваньку, деловито вытряхивал из полей своей шляпы круглые осколки каленого стекла. Потом, подошел к Ваньке, и сказал мягко и с неожиданной теплотой в голосе: "Ну, что стоишь, Ваня? Забирай свои вещи из машины, особенно документы не забудь, и садись в этого "бегемота" - кивнул на джип. Двигаясь, как спросонок, под гипнозом завораживающего голоса, Иван собрал немудреные свои вещички. Вынул из под стекла техталон. Подошел к джипу, и все еще не веря в происходящее, прикоснулся к его блестящей, черной поверхности. Заверещала сигналка. От неожиданности, он даже отпрыгнул в сторону, и пугливо заозирался. "Ну, что ты боишься, дурачок? Бери ключи. Садись", - голос успокаивал. Он был еще из того прошлого, привычного Ваньке мира, и он, радостно и бездумно подчинился.
Связка ключей с дорогим брелоком и сигналкой в его руке. Тугое портмоне с документами в правом кармане его видавшей виды куртки. Огромная, легко слушающаяся, мягко и мощно летящая по трассе машина и он, Ванька, за рулем. Чудно! И смутно, как дурной сон, воспоминание о тяжелом, неподатливом теле, остро пахнущем потом и мясной пищей, с таким трудом поместившееся на месте водителя в "Жигулях", обтирочная тряпка пропитанная бензином, торчащая из бензобака… И уже где-то там, далеко позади, в прошлой жизни, гулкий взрыв и столб огня. А теперь, только дорога, рвущаяся под огромные блестящие колеса, только запах дорогих сигарет и ритмичная мелодия, заполняющая салон с комфортными кожаными сиденьями и тихий голос справа: "Прямо, Ваня… прибавь… налево, до развилки… прямо… все время - прямо… останови здесь".
Иван послушно, как автомат, ехал прямо, прибавляя, поворачивая, механически нажимая на педали тормоза, переключая скорости, и сам удивлялся своей послушности этому тихому и властному голосу. Он был хорошим солдатом, во время своей службы в армии, дисциплинированным. Вот видно и включился, тот, на всю жизнь вбитый рефлекс - повиноваться тому, кто имеет власть. И в то же время, его по детски изумляла, так быстро произошедшая с ним перемена. Будто и не он, Ванька, сидел еще какие-то полчаса назад в своей старенькой "копейке" на Садовой и, караулил случайных клиентов, а кто-то другой, далекий и почти забытый им. И вот теперь, он едет в этой дорогой машине с таинственным и могучим незнакомцем, и началась, наконец-то началась другая жизнь, яркая и сильная, так не похожая на его прошлую. И Ванька принял её, эту новую для себя жизнь, с ходу, без оглядки на прошлое, со всей инфантильной и всегдашней верой русского человека в чудо.
Они остановились в темном переулке. Незнакомец внимательно посмотрел на Ивана, будто просветил рентгеном и представился:
- Знаешь что, Иван, ты действительно кое-что угадал. Зовут меня Сергей Павлович. Служу я в спецотделе, в Москве. Звание - полковник. Действительно, работаю по заданию правительства. За «быка» того, на трассе, не беспокойся. И за машину свою тоже. Пока поездишь на этом трофее, а в дальнейшем, я думаю, машины для тебя будут также доступны, как новые носки.
Мужчина хохотнул.
- Поездим маленько на этом «бегемоте», а потом бросим его к чертовой матери! Так что, не переживай. А сейчас, - Сергей Павлович посмотрел на стоптанные ванькины кроссовки, - скажи мне свой размер обуви.
- Сорок третий, - быстро ответил Иван, и только хотел спросить, зачем это Сергею Павловичу?
Но тот уже выходил из машины, на ходу бросив: "Сиди. Жди". Вернулся он минут через двадцать, и бросив на заднее сиденье два больших фирменных пакета и коробку, приказал:
- Перебирайся назад, и переоденься. Старую шкуру здесь выбрось, вон - в урну.
Озадаченный и еще ничего не понимающий Иван, перебрался назад и вытряхнул вещи из пакетов. Там оказались джинсы, водолазка, кожаная куртка и отличные туфли. Все очень дорогое, престижных фирм и все почему-то черное. Иван быстро и с удовольствием переоделся во все новое, а старую одежду, скрутив в тугой ком, вместе со стоптанными кроссовками, засунул в стоящую неподалеку урну. Проходящая мимо старуха, с замызганной болонкой, сначала боязливо покосилась на Ивана, а потом, злобно проворчала: "Совсем обнаглели буржуи проклятые! Одежду в мусор кидают!" и что-то еще бурчала она, удаляясь и все еще сверлила его взглядом из-под седых бровей, оборачиваясь.
Ивана старуха рассмешила. Какой же он буржуй? И тут, выпрямляясь от урны и мельком, будто кого другого, разглядев в темной витрине магазина, высокого мужчину во всем черном, он вдруг узнал в нем себя самого, и приятно удивился перемене в своем облике.
- Ну что, доволен? - встретил его вопросом Сергей Павлович.
- Спасибо вам! Конечно, доволен! - даже задохнулся от благодарности Иван, чувствуя себя будто после бани, обновленным и свежим, словно заново родившимся.
А так и было. Не было больше на свете забитого жизнью и считавшего копейки Ваньки, а был Иван, бывший бравый морской пехотинец, - видный мужик, на дорогом джипаке, вся жизнь которого лежала перед ним в готовности и ожидании, как интересная книга. "Возьми меня! Открой! Листай страницу за страницей, полной ярких и сильных ощущений, открытий и всевозможных чудес".
- А теперь давай, куда-нибудь в пригород, в хорошее место, где ресторан есть приличный и сауна, и народу немного. На самолет я все равно опоздал. Мы с тобой завтра, по трассе в Москву рванем. Ты как? Готов?
Сергей Павлович с хитрецой посмотрел на Ивана:
- Поди от жены-то загуливаешь? А? Бывает? Позвонишь ей, чтоб не беспокоилась. А утром заедем к тебе, перед отъездом. Лады?
- Лады, - весело согласился Иван, сворачивая снова на Пулковскую трассу.
Он решил ехать в Павловск. Было там одно хорошее и тихое местечко, где за деньги можно было получить все удовольствия жизни. Только плати. Сергей Павлович ни о чем не спрашивал, показывая, как видно, степень доверия. А Иван, уж само собой, готов был это доверие дорого оправдать. Они ни о чем не договаривались, но установившаяся между ними почти телепатическая связь, держала Ивана в твердой уверенности, что он принят не просто на работу, а в некое суровое братство. И в этом братстве будут решены все его не только материальные проблемы, но и безопасность обеспечена, и прощение перед людьми и Богом за все, что он сделал, и еще сделает. Даже проблема с болезнью сынишки уже не казалась ему такой грозной и неразрешимой.
Проехали Пушкин. Полковник снова приложился к коньяку и Ивану предложил, но тот, ни мгновенья не колеблясь, отказался. Сергей Павлович это оценил: "Молодец! Дело свое надо делать хорошо." Доехали быстро. Дотошные и ненасытные гибэдэдэшники на блок-посту даже и не пытались остановить машину, явно принадлежащую "сильным мира сего". «Что с них поимеешь, кроме проблем?» Иван даже не сбросил скорость, проезжая блок-пост, на что опять удостоился похвалы полковника: "Молодец! Быстро вникаешь".
Стильный ресторан, под средневековье, со стенами, выложенными изнутри диким камнем, был на редкость уютно спроектирован. Диваны и кресла, расположенные в неких подобиях пещерных гротов, неярко освещались настоящими восковыми свечами в старинных бронзовых канделябрах. Изысканная снедь и вина, умело и властно заказанные Сергеем Павловичем, показались Ивану, после всех приключений этой ночи, необычайно вкусными.
Сергей Павлович налил в фужеры вина и, посмотрев через свой на колеблющееся пламя свечей, произнес тост:
- За судьбу, Ваня. Так просто, ничего на Земле не происходит.
Иван поднял свой фужер. Они чокнулись, и выпили. Пить полковник умел. И все-таки, к концу позднего ужина, заметно охмелел. Движения стали не координированными, взгляд порой туманился. Иван, усердно налегший на еду, пьянел медленнее. Он наконец-то оторвался от поглощения пищи, и взглянул на Сергея Павловича. Тот, уже с минуту, сверлил его тяжелым, как у всех чрезмерно пьяных, напряженным взглядом.
- Откуда, Ваня, отгадывать умеешь? - спросил, как на допросе, и не отрывая взгляда от ивановой переносицы, ждал ответа.
- Да сам не знаю. Иногда так получается. От бабки это у меня. Она вроде
шаманки была. Ну и мне передалось, наверное, по крови'…
- По крови'! - неожиданно зло передразнил его полковник.
- Правда! - вдруг загорячился Иван, неприятно задетый этим пренебрежительным тоном. - Я по фотке могу имя угадать, и сколько лет человеку. В армии, пацаны мне фотки своих девок показывали, ну и я отгадывал. По телефону, по голосу могу внешность описать, даже если не видел человека этого. Иногда, еще угадываю про родных, ну там - есть брат или сестра? А еще… - и тут Иван запнулся.
Он сам не знал, стоит говорить об этом сейчас или нет - мог он, увидев человека впервые, определить, что тот скоро умрет, хотя бы и ничто этого не предвещало.
- Ну-ну! - жестко подгонял его Сергей Павлович. - Что еще?
- Да так, ерунда все это, - решительно отмахнулся Иван, - давайте лучше
выпьем.
- Нет! Ты скажи! - раздраженно прикрикнул на него полковник, и даже хлопнул по столу ладонью.
Пожилая пара, сидевшая в таком же гроте напротив, отвлеклась, и посмотрела на них, а официантка сделала "пиль", как охотничья собака на дичь.
- Ничего, ничего. Нормально все, - успокоил их полковник, сам неожиданно успокоившись.
- Грех на вас большой. Жрет он вас изнутри. Жить не дает, - глядя в стол, сказал Иван, сам не зная почему.
Сергей Павлович широко открытыми глазами смотрел на него, и такие в них полыхали боль и ненависть, что Иван почувствовал, что еще миг, и произойдет что-то страшное, так велико было напряжение во всем, что их разделяло и окружало: в воздухе, в неясном пламени свечей, в тонком стекле богемских бокалов. Казалось - еще чуть-чуть, и все это взорвется. Жахнет огнем и осколками во все стороны, и рухнут стены, и погребут всех под обломками. Но, звенящая в их сознаниях струна, вдруг дзинькнула тоненько, и порвалась, позволив снова дышать и жить, им обоим, и всем, кто был рядом.
Полковник сидел, сжав голову руками, разом постаревший, потерявший весь лоск и обаяние, и показался он Ивану маленьким и старым, как его отец. Неожиданно проснувшаяся в нем жалость к этому чужому и видимо много повидавшему в жизни человеку, заставила его протянуть руку, и дотронуться до плеча полковника.
- Палыч, ты чо, Палыч? Прости. Не хотел обидеть тебя. Прости, - вдруг перешел на "ты" Ванька.
Полковник поднял голову. Посмотрел на Ваньку. В глазах его стояли слезы.
- Кто послал тебя, Ваня? Бог или Он? Скажи мне, Ваня, скажи!
Слезы, как вода в песок пустыни, вдруг ушли, впитались обратно в глаза полковника, и теперь, в них была только боль и такая вселенская тоска, что Ивану захотелось помочь ему, облегчить его непомерно тяжелую ношу. Только он не знал, чем и как?
- А вы, расскажите, что вас мучает. Легче станет! Точно! А я, вот хотите,
палец себе отрежу? Ванька вспомнил сцену из когда-то увиденного им боевика про японских якудза. И зачем-то еще добавил, совершенно по детски:
- Могила!
- Да, подловил ты меня, подловил! - с тяжелым вздохом, будто весь воздух из себя выпустил, сказал полковник. - Слушай тогда, только не жалей потом об этом.
Ванька застыл в неудобной позе, боясь спугнуть эту установившуюся, трепетную, как лесная дичь, минуту откровения.
- Про взрывы в Москве и в Буйнакске слышал, конечно?
Ванька еле заметно кивнул.
- Я это сделал, Ваня, я.
Будничный тон сказанного, не сразу позволил смыслу дойти до сознания Ивана, и даже потом, эхом отдалось спасительное - «Это он шутит...» - И вдруг, его окатило холодной волной страха: «Нет, такими вещами не шутят».
- Что, испугался? - недобро, по волчьи, сверкнули глаза полковника.
Он снова собрался. Как в доспехи, оделось в военную, стальную выправку его тело. Серые, с прищуром глаза на сухощавом лице, смотрели на Ивана в упор, не мигая.
- Нет! - Иван ответил твердо, решив идти в этой страшной игре до конца.
- Не по своей воле, конечно, - продолжал полковник уставшим, чуть с хрипотцой голосом, - приказали пидоры. Знаешь, Ваня, а ведь они и не люди вовсе. Ну, они конечно, из мяса и костей, как и мы с тобой - твари двуногие. Но уже не люди! У них есть власть! А за нее, Ваня, надо платить! И не Бог им её дает, а Он… - полковник со злобой оглянулся куда-то вбок, - Он!!! Понимаешь?! У них души нет. Они куклы только, как у этого еврея Шендеровича, видел по ящику? Видел?! А за веревочки Он дергает.
Полковник опять, с видимым страхом, оглянулся.
- Он везде, и здесь сейчас, тоже. Слушает, что мы говорим, понимаешь?-
снизив голос до шепота, полковник злобно стрельнул в Ивана глазами:
- Думаешь, свихнулся я, да? Не-е-ет! Нормальный я. Нормальнее не бывает. Так оно и есть, Ваня, власть. Власть! И я ей продался. Старость хотел обеспечить, внуков своих. Счет за бугром и прочее говно. Только не стоит это все ничего, понимаешь ты, не стоит! Твоя жизнь нищая во сто крат дороже, Ваня! Ты душу свою сохранил.
И сразу, почти без перехода, голос полковника стал еще глуше:
- Думаешь, эти вурдалаки о целостности государства нашего беспокоятся? Херня! В Чечне много нефти. Не поделят ее никак. Деньги большие через войну идут. Нужна она им. А так, как её начать? Народ с хлеба на квас перебивается. Первый раз в Чечне обосрались как? Сколько людей? Сколько средств? А?! Сколько миллиардов долларов поганых после Хасавюрта сперли!* А как опять войну начать? Все же вой поднимут. Терпение, даже у таких как ты, не беспредельное. А на этот случай есть "казус Белли" – формальный повод для начала войны. Думаешь, как Гитлер в свое время войны начинал? Сели на танки и вперед? Нет. Даже фашисты с мировыми законами считались. Чтобы на Францию напасть - свои же города приграничные, на самолетах с французскими опознавательными знаками, бомбил. А чтобы Польше войну объявить - свою же немецкую погранзаставу вырезали, а потом пригнали уголовников, переодели в польскую форму и перебили всех, а фото во все европейские газеты. Понял ты, для чего и как это делается?
Полковник быстро налил в винный бокал коньяк, и резко запрокинув голову, выпил. Иван сидел, боясь пошевелиться, и слушал страшные слова полковника, которые, будто камни на степной курган, все падали и падали на дно его души, как на могилу всех людей мира, убитых безвинно.
- Ну, понял ты, для чего? Для чего это было нужно? - полковник старался поймать, уходящий в сторону Ванькин взгляд, как утопающий за соломинку, цеплялся за него.
Лицо его было жутко бледным, даже синью отливало. Глаза блестели лихорадочно.
- Если бы я отказался, тоже бы сейчас гнил, как они, как эти, - он опять
мотнул головой куда-то в сторону. Мне приказали через "черных" все это организовать. У нас ведь всякие люди есть. Сам конечно не взрывал, но все это организовал. Я сделал это! Ты понял, я! А теперь, вы все бараны в это поверили. Да еще писаки до неба вонь подняли. И все "за" теперь! И детей своих желторотых под чеченские пули готовы отдать, и голодуху, и разруху в стране стерпите. И что срут вам на голову, вами же подтираются, и над вами же смеются - всё, всё стерпите! Бараны вы, бараны…
Полковник остановился. Поднял на Ивана почти трезвые глаза. Сказал уже спокойно:
- И правда - легче мне стало. Пей, Иван, и поехали отсюда.
Ванька сидел, ссутулившись. Смотрел в стол. «Вот оно. Вот, - думал тупо и медленно, не мог оформить мысль, - вот оно. А ты губу раскатал. Знай место свое в жизни. Знай! Вот оно».
- Вставай, Иван, пошли! - голос вырвал его из плена тупых и тяжело несвязных мыслей и образов.
- Да, да, я встаю. Я готов, - еще не понимая, что делает, куда идет и зачем.
Иван тяжело поднялся и пошел на улицу, вслед за Сергеем Павловичем.
**** Последствия предательского соглашения подписанного в Хасавюрте – огромные суммы из Российского бюджета, бесследно исчезнувшие, якобы потраченные на восстановление разрушенной войной Чечни, и тысячи бессмысленных жертв.
Глава 2. Протрезвление.
Светало. По-прежнему моросил надоедливый и вечный питерский дождь. Огромная туша джипа темнела у забора. Пискнула сигналка, отключаясь и разблокируя двери. Легко и мощно взревел мотор. В салоне, Ивану стало почему-то неуютно, будто надел он чужую, долго ношенную другим человеком одежду. «С мертвеца одежда, с мертвеца», - вспомнил он вчерашнего бугая, с дырочкой во лбу, лежащего в луже своей толстой мордой. «Когда он успел его щелкнуть? А может врет он все? Обыкновенный уголовник, из паханов, нахватался всего в зоне и мне на уши присел? И уже, ухватился было за эту все объясняющую и спасительную мыслишку и снова, ледяным холодом до костей обдало подлинное понимание – «нет», все это правда». А следом за пониманием подкрался страх, холодный и липкий, протек вдоль позвоночника, отдался неприятно в руках и ногах, запульсировал где-то в мозгу: «А что дальше? Что будет со мной?»
Мотор прогрелся. Сергей Павлович, как ни в чем ни бывало, будто и не было этой ночи откровений за столом в ресторане, сказал спокойно и уверенно:
-Сейчас к тебе заедем? Оставишь дома денег. Скажешь,что работу новую нашел. Едешь в командировку, на неделю, в Москву. Понял все?
-Да, - ответил, а сам лихорадочно пытался выбраться из паутины обстоятельств, найти безопасное и простое решение.
Мелькали за окнами деревья лесополосы. Дорога блестела от влаги и была в этот ранний час еще пустынна. Недалеко от развилки на город и в Пулково, Сергей Павлович попросил остановиться: «Пойдем, отольем, а то невмоготу уже - на трассе дальше негде будет». И сам вышел первым.
Стоя у обочины, не прячась, он справлял малую нужду. Иван встал деликатно, несколько в сторонке, и почему-то прежде, чем расстегнуть ширинку джинсов, сунул руку в боковой карман куртки, нащупал там выкидной нож, зековской работы. Кто-то из знакомых оставил его в машине Ивана, при очередном распитии, да так и забыл забрать. А вот Иван, выбрасывая вчера свою одежонку, не забыл его переложить в карман новой куртки.
Выпуская на мокрую траву обочины тугую струю, Иван на мгновение отвлекся, а когда уже застегивался - услышал, ставший привычным за последние часы, тихий голос: «Ты прости меня, Ваня. К тебе лично я ничего не имею, но оставить тебя живым не могу. Устал я очень. А тут ты подвернулся, шаман чертов. Вот я и расслабился. Прости». Это прозвучало на редкость буднично, так, что не сразу дошел до измученного ванькиного сознания весь смысл тусклых, безжизненных фраз. Полковник стоял спокойно, направив на него небольшой пистолет, немного странной, плосковатой формы. Резкий звук слева, на мгновение отвлек его. По шоссе пролетела на огромной скорости темная «спортивка». Только на миг и повернул полковник голову в сторону, но этого хватило, чтобы наэлектризованный переживаниями и страхом ванькин организм, толкнул его вперед, и он, резко прыгнул на полковника, прямо под руку с пистолетом.
Пуля горячо куснула левую руку, но он уже успел ударить всем телом по ногам Сергея Павловича. И сам не заметил, как и когда, выхватил Иван «выкидуху», и уже ударял ножом, не целясь, несколько раз, в неожиданно мягкое тело, и что-то орал при этом. Серый силуэт человека, с расползающимися по одежде темными пятнами, лежал на мокрой траве. Раньше это было Сергеем Павловичем, полковником спецслужб, чьим-то мужем, отцом, дедом, а сейчас, просто отработанной мишенью для кустарно сделанного безымянным зеком ножа. Видно, что бессонная ночь или даже ночи, прожитый полтинник и выпитое накануне - ослабили профессиональную реакцию полковника, и Ивану повезло. Полковник не разглядел в этом забитом жизнью парне, бывшего бойца - морпеха, которого, в свое время, натаскивали на драку без правил, и натаскивали очень жестко. Да еще поведение Ивана во время инцидента на дороге, ввело матерого гэбэшника в столь дорого обошедшееся ему заблуждение.
Пуля, вылетевшая даже без хлопка из странного пистолета, только чиркнула по мягким тканям предплечья, да испортила новую куртку. А вот ванькин нож поразил полковника наповал.
Шок прошел быстро. Адреналин сделал свое дело. Боли Иван не замечал. Он огляделся. Пустая, в обе стороны, дорога. Негромко урчащий джип. Тело в сером пальто, скорчившееся у колеса. Иван быстро перевернул труп на спину. Обшарил карманы. Вынул портмоне. В нем было несколько визиток, золотые очки в замшевом футляре, ком смятых долларовых бумажек разного достоинства, мелочь. И еще фотография. На ней стояли в обнимку трое заросших бородами людей в камуфляже. В одном из них, в том что стоял справа, Ванька с трудом узнал своего пассажира. Затем, из судорожно сжатых белых пальцев, он высвободил необычно плоский пистолет с широкой, под патрон семь шестьдесят два, рукояткой. Золотое кольцо с рубином снялось легко, видно полковник сильно похудел в последнее время. Оттащив тело в кусты лесополосы, Иван хотел забросать его ветками, но сломав пару, плюнул на это дело - не стал терять времени.
В дипломате оказалась непочатая бутылка «Камю», блок сигарет, какие-то документы, компьютерные диски в специальном, непроницаемом для влаги и пыли футляре и небрежно завернутые в бумагу десять тысяч долларов сотенными, еще, вразброс, около пятидесяти тысяч русских рублей. По тому, как все это валялось, создавалось впечатление, что к деньгам покойный относился весьма небрежно. «А теперь, домой», - все еще лихорадочно, но уже понемногу приходя в себя, приказал себе Иван.
Инка долго не открывала, и Иван, заводясь с пол-оборота, несколько раз, зло, пнул обитую филенкой дверь. Наконец, за дверью раздалось знакомое шарканье и недовольный голос жены:
- Кто там?
- Хер в пальто! Открывай! - заругался Иван.
Открыв дверь, Инка, по девчоночьи, испуганно ойкнула и попыталась опять ее закрыть, но Иван, быстро сунул ногу в проем, и не давая ей опомниться, вошел в свою квартиру, отодвинув неловко затоптавшуюся жену.
- Я это, я, - сказал, мягчея голосом, обнимая ее теплое тело.
Она быстро отстранилась от него, упираясь в грудь руками, и вроде даже смущаясь, как чужого, пыталась разглядеть в его лице что-то такое, что даст ей ответы на все ее бабьи вопросы.
- Ну ладно, ладно, - отмахнулся от её взгляда Иван, - иди на кухню, чайник
поставь! Сейчас умоюсь и все тебе расскажу. Пацаны как? У Эдьки как?
- Да спят еще. Что им сделается? Скоро в школу поднимать.
И вдруг, заметив кровь на рукаве куртки, Инка вскрикнула, и прижала руки к лицу. Смотрела на Ивана со страхом.
- А, это? Ерунда! - сказал Иван, проходя в ванную комнату.
Скинул модную куртку. Открыл аптечку. Быстро обработал уже подсохшую рану. Сноровисто перебинтовал, и подняв глаза на жену, недовольно буркнул:
- Ну, что уставилась? Помоги бантик завязать.
Инка помогла, глядя круглыми от любопытства и страха глазами. Потом ушла на кухню. Засуетилась, успокаиваясь от привычной работы. Наскоро умывшись, Иван присел к столу, и с аппетитом уплетая разогретую кашу, стал рассказывать.
- Короче, Инка, попал я в историю. Сразу не объяснишь. Все равно не врубишься. Да и ни к чему тебе знать - все мамочке своей побежишь докладывать. Короче, - прервал он ее, уже готовые сорваться с губ возражения насчет «мамочки», - короче, мне надо уехать, месяца на два…
- Нашел, гад! Нашел себе мокрощелку молодую! - с неожиданно деревенскими, с подвывом интонациями, запричитала, прожившая всю жизнь в городе, Инка, сразу объяснив себе и его ночную работу, и новую одежду, и даже рану на руке.
- Заткнись, ты! - оборвал зло жену, и стукнул кулаком по столу так,что подпрыгнули тарелки, - нет у меня никого! Тут другое! Это очень опасно! Я уеду сегодня. Прямо сейчас. Тебе оставлю сорок тысяч деревянными и пять штук «бакинскими». Сегодня ты пацанов в школу не отправляй! Как проснутся – собирайтесь, и мотайте в Новгород, к мамаше твоей. Давно зовет. Денег возьми сколько надо. Остальные, теще отдай, на хранение. Пацанов там в школу не определяй! Все-равно пол-четверти осталось. Переведут! Эдьку можно будет на эти бабки вылечить. Никому ничего не говори, даже на работе. Черт с ней! Я тебе позвоню. Всё!
Сказал. Шумно выдохнул, и принялся доедать кашу. Инка стояла соляным столбом, с трудом вникая во все сказанное. Иван доел кашу. Запил стаканом горячего, крепкого чая. Встал из-за стола, и обняв жену, легонько повернул её в сторону коридора. В нем с силой пробудилось желание, и он вспомнил Инку лет на десять моложе, когда была она крепкой и задорной восемнадцатилетней хохотушкой. А ведь он с ума сходил тогда, от любви к ней. Да и сейчас…Просто устали они за последние годы и не могли друг в друге разглядеть себя прежних.
- Пойдем, пойдем, - торопливо повел её к спальне, и уже увлекая её в еще неостывшую постель, с удивлением слушал свои слова, - милая, родненькая, ты одна у меня, ягодка. Лучшая самая на свете!
И что-то еще, еще…
А Инка, обалдевшая от событий, от наплыва чувств, громко вскрикнула, и чуть не задушив его, притянула к себе так жадно, как будто это вообще последний в этой жизни раз.
Глава 3. На Дальний Восток.
Иван решил махнуть к Виктору Грабовскому, своему армейскому корешу, в далекий, дальневосточный Город, откуда тот был родом. Несмотря на то, что служба их давно закончилась, не забыли бывшие дембеля друг друга - сохранили возникшую в армии крепкую, мужскую дружбу. Переписывались. Слали к праздникам открытки и телеграммы. Пару раз, когда бывало Ваньке совсем уж тяжело насчёт финансов - армейский друг щедро подкидывал ему серьёзные суммы «на поддержку штанов».
Тот напрямую не хвастался, но по кое-каким деталям в письмах и по фотографиям, где Виктор представал то среди Нью-йоркских небоскребов, то на пляжах Тайланда, а то в окружении крепких ребяток на фоне новеньких джипов - Иван понял, что друг его в большом авторитете в своем Городе.
А год назад въехал Иван своей «копейкой» в бочину одному крутому на "Вольво" и был поставлен на "счетчик". Жизнь мгновенно превратилась в ад из-за постоянных «стрелок», разборок и угроз, страха потерять квартиру. Вот тогда-то, от отчаяния, позвонил другу в Город, и понял, что есть в стране еще одна сила и власть, и располагается эта власть не в чиновных кабинетах, и даже не в Кремле.
Виктор внимательно выслушал сбивчивую, эмоциональную речь Ивана, и дал номер питерского телефона. Иван позвонил по этому номеру, как велел Виктор. Через пол-часа к его дому подкатила на чёрном «Круизёре» пара очень серьёзных мужчин. С ними вместе, Иван сгонял на очередную «стрелку» с владельцем злополучного «Вольво». После трехминутного, тихого разговора с серьёзными мужчинами, тот превратился из крутого «не видящего берегов» в очень испуганного «лоха», урода, «попутавшего рамсы», «овцу», и ещё во что-то непечатное, и быстро забыл о всех своих претензиях и процентах. Более того, униженно, бегая глазками по сторонам, попросил у Ваньки прощения. А когда Иван выходил из машины у своего подъезда, и с благодарностью тряс руки «серьёзным мужчинам», - один из них спросил его с грустной и всепонимающей улыбкой:
-Грабу сам отзвонишься или как?
-Сам, конечно сам! - радостно ответил тогда Ванька, по уважению, с которым была произнесена кличка - понял, что стал Виктор Грабовский кем-то вроде масона с "очень длинными руками", которые легко достают от Дальнего Востока до Питера, и при этом не теряют своей жутковатой силы.
В Пулково Ивану сразу повезло. Во-первых, рейсы в Город были только два раза в неделю, в четверг и субботу, а суббота была, как раз сегодня, и прямо за два часа до рейса он успел перехватить только что сданный билет, передумавшим лететь пассажиром. Несмотря на дико подскочившие цены на билеты - самолеты летали битком набитые. Неотложные дела, бизнес, проблемы, требующие личного присутствия в короткие сроки, заставляли людей платить аэрофлотовским монополистам.
Быстренько пройдя регистрацию, и даже умудрившись пронести на себе бутылку «трофейного» коньяка, Иван занял своё место в салоне, и всё ещё подгоняемый остатками адреналина в крови, начал лихорадочно подчищать «черновики» своей памяти. Он наскоро раскладывал всё по полочкам, пытаясь выработать план дальнейших действий. Совершенно не к месту вспомнилось: «Мистер Фикс! У нас есть план?» Забывшись, Иван вслух хохотнул. Проходившая мимо стюардесса, приняла это на свой счет, и быстро оглядела себя, а потом бросила сердитый взгляд на Ивана. «Да, что-то нервишки расшалились, - отметил он, - надо себя контролировать». - «Итак, кто меня видел?» - начал он наводить порядок в том хаосе, что образовался в его голове за последние сутки. «Официантка - раз, та пожилая парочка за соседним столом в ресторане - два, пацаны в «спортивке», которые мимо проехали, да они вряд ли - вон как неслись. Отпечатки я стёр. Он вспомнил, как подгоняемый страхом, протирал тряпкой, всё к чему мог прикоснуться в машине. Сначала, сгоряча - хотел спалить. Но побоялся - свяжут две сгоревшие в одну ночь машины, да и жаль было такую красивую и дорогую тачку, к которой, как это ни странно - успел привыкнуть за те несколько часов, и стал считать её почти что своей.
«Палыч-то правильный был, матёрый - он сам меня нигде «не светил», знал сука, что убьет! С самого начала знал! Гэбист козлячий! Даже одежду черную, траурную мне купил. Да не выкатило ему! Не всё коту масленица!» - запоздало радовался, что жив и здоров, что хорошо одет и при «бабках», летит вот на самолёте».
Забыв о контроле, он опять разулыбался. Сосед, угрюмый мужчина лет шестидесяти, сердито покосился на него, устраиваясь в кресле: «Дескать - чего ржешь, дурак, когда плакать надо!» Иван посмотрел на пожилого холодно, как на врага, глаз в глаз и тот, испугавшись, сразу отвернулся, опять засуетился, устраиваясь поудобнее, лицом к иллюминатору.
Иван, довольный моральной победой, достал из рукава коньяк, и покосившись на соседа, который уже засыпал, или просто делал вид, что спит, приложился внаглую, прямо из горлышка. Ароматная жидкость лёгким огнём скользнула по пищеводу, и зажгла уютный, расслабляющий «костерок» в груди и в животе. Иван откинулся в кресле, и с удовольствием ощупал глазами упругую попку стюардессы, разносившей напитки по салону, и то и дело наклонявшейся к пассажирам.
Потом, решив не привлекать к себе внимания, попробовал уснуть, но мысли набегали и набегали на его сознание, как волны перед начинающимся штормом, всё быстрее и сильнее. Он снова вспоминал эпизоды прошедшей ночи, думал, просчитывал варианты, и так загонял себя за длинный восьмичасовой рейс, что на подлёте к Городу, уже с трудом сдерживался. Ему хотелось куда-то бежать, действовать. Да ещё гул самолёта всколыхнул со дна памяти воспоминания лихой, морпеховской юности. Самолёт заходил на посадку. И еще, как это ни странно, ему было жаль убитого им полковника.
* * * * * *
Город поразил Ивана необыкновенно солнечной, яркой погодой и обилием красивых девушек. Из аэропорта, по укоренившейся в нем за эти годы привычке экономить, он поехал на троллейбусе. До центра города, где жил Граб, оказалось совсем недалеко. Иван с удовольствием рассматривал новые места, вертел головой, заигрывал сразу с двумя симпатичными хохотушками лет по восемнадцати, Дарьей и Ксюхой (она так и сказала, знакомясь: «Ксюха»), что сидели напротив. Они даже успели слегка подружиться и договориться о встрече. Доверяясь ему, дали номера своих телефонов.
Он сошёл на площади Ленина. Вот ведь - почти в каждом городе осталась площадь с этим бронзовым или каменным истуканом. Несмотря на притаившегося среди елей коварного Ильича, площадь оказалась на удивление красивой и уютной, если так можно сказать про площадь, - вся уложенная брусчаткой, в цветах и фонтанах. Не пожалели отцы города денег, отвалили горожанам на радость «от щедрот своих». Засмотревшись, Иван столкнулся с пареньком на скейтборде и чуть не свалился. Паренёк вежливо извинился, чем нимало удивил Ивана, и указал ему кратчайший путь до нужного дома.
Кореш встретил бурно. Лишь несколько секунд прошло после мелодичной трели звонка, как стальная дверь распахнулась с лязгом, и на пороге возник хозяин - крепкий мужик в тренировочных трусах и мокрой от пота футболке. Широкая, выпуклая грудь его ещё бурно вздымалась. Видимо, он не успел отдышаться от нагрузки. Сдвинув к переносице кустистые, чёрные брови, мужик хмуро уставился на посетителя. Но мгновение спустя, лицо его, со сломанным носом, озарилось широкой, искрящейся улыбкой, и он заорал на всё парадное: «Ванька! Твою мать!», и так крепко прихватил своими широченными в ладонях лопатообразными ручищами, что у Ивана захрустели все косточки. Потом отпустил его, и так саданул Ивана по животу, что тот с трудом удержал удар. «Молоток!» - опять заревел Граб, таща друга в прихожую. Навстречу им выпорхнула, и грациозно застыла, вся любопытство, красивая, миниатюрная блондинка в махровом халатике.
- Ленка! - продолжал орать хозяин, - смотри, кто к нам припёрся! Ванька «питерский», собственной персоной!
- Может, ты нас наконец, познакомишь? - подала голос женщина.
- А я вас уже познакомил - это, жена моя, Ленка - жест в сторону жены, а
это…- тут Виктор отступил на шаг, будто оценивая художественное произведение, оглядел Ивана с головы до ног, - а это, мой кровный братишка Ваня, старший сержант морской пехоты, ДМБ -88!
Они прошли в зал, и уселись в огромные кресла. Лена, не ожидая просьб и приказаний, уже суетилась на кухне.
- Ты как к нам, по делу или отдохнуть? - Виктор уже успокоился, и давая Ивану время на обдумывание ответа, сделал комплимент:
- Ты - молодец. Хорошо выглядишь - рубинчик-то штук на тридцать зеленью тянет. Банк что ли откупорил? А? - хохотнул Виктор, подбадривая засмущавшегося Ивана.
На указательном пальце у того, кроваво горел на солнце перстень покойного Сергея Павловича, который он надел перед встречей, желая выглядеть покруче. Это конечно было по мальчишески глупо, ведь Виктор знал о его «достатках». И поняв это сейчас, Иван заметно смутился. Он даже не подозревал, что перстень может стоить так дорого.
Виктор позвал Лену с кухни. И она, понимая супруга по одной только интонации, вкатила в зал десертный столик с тонко нарезанными фруктами, шоколадом и коньяком. Они опрокинули по стаканчику. Смущение Ивана прошло, и они заговорили сразу и обо всём, вспоминая яркие эпизоды службы. Смеялись. Иногда, хмурились сурово. Вспоминали сослуживцев, и кто из них, где сейчас. Хлопнули ещё, под лимончик. Марочный, экспортный «Наири» ничем не уступал французским коньякам, а в чём-то и превосходил. Недаром его очень уважал известный гурман Черчиль, получая его регулярно от самого кремлевского пахана «Кобы».
Иван расслабился, задышал свободно и легко. Напряжение, державшее его в тонусе вторые сутки, понемногу отпустило, и он рассказал обо всём, что с ним произошло. Он ничего не утаивал, не приукрашивал себя, сразу доверившись бывшему сослуживцу, которого не видел почти десять лет, и который был обязан ему ни много, ни мало, а жизнью. Был такой отчаянный эпизод в их армейской молодости.
На втором году службы, они, сдуру, иначе не скажешь, пошли в «самоход» в дальнее местечко, к дояркам, и попали в крутой переплет, вынужденные драться почти с целой деревней озверелых от самогона молодых мужиков и парней. Виктору тогда досталось. Ему сломали нос штакетиной, и еще он получил страшное ножевое ранение в живот. Он вполне мог отдать Богу душу, если бы не Иван. Тот чудом отбил у впавших в неистовство крестьян истерзанного Виктора, отобранной у одного из мужиков жердиной, умудрившись уложить их около десятка. А потом, сам почти полумертвый от побоев и усталости, тащил его на себе до больницы в соседний поселок. В той деревне, где все произошло, даже медпункта не было. Иван этому эпизоду особого значения не придавал, и никогда не хвастался, а для Виктора те далекие теперь уже события, были мерилом их с Иваном отношений.
- Вот такие вот дела, - сказал Иван, подводя итог своему повествованию, и
внимательно глядя на реакцию Виктора. Тот не разочаровал:
- Да, братка, натворил ты дел! Зато теперь, «жить стало висилэе, жить стало интэрэснэе!» – спародировал Виктор Сталина. - Верно ведь? За мной тоже кой-чего водится. Расскажу потом. А сейчас, пойдём, порубаем.
Кухня поразила Ивана своими размерами и обстановкой.
- А это из двух комнат, я тут стенку снёс, не сам конечно - строителей нани-
мал, - рассказывал довольный восхищением гостя Виктор, - а остальное, вот она, - посмотрел тепло на жену, - по буржуйским каталогам обставляла, и работяг тут мордовала до посинения, похуже чем нас с тобой старшина Фи-лимонов в учебке. Ты не смотри, что она у меня такая маленькая, - балагурил Виктор, поблёскивая глазами, - она КМС по стрельбе из пистолета и первый разряд по лёгкой атлетике, на средние дистанции. Во как!
Лена притворно сердилась на мужа, шикала, но по тому, как они смотрели друг на друга, видно было, что эта пара, как нельзя лучше оправдывает пословицу «муж да жена - одна сатана». Лена ещё немного посидела с ними, и ушла в дальнюю от кухни комнату. Через некоторое время, оттуда донеслась ритмичная музыка.
- Там у нас гимнастический зал, - не всегда охота в спортзал ехать, да и безопаснее дома, - продолжал объяснять Виктор.
Они на славу угостились. Хозяин всё подкладывал и подливал. Иван не церемонился. Да и стол, ломившийся от всяких дальневосточных деликатесов и кулинарных изысков Лены, побуждал к гурманству. Виктор радовался за друга, глядя, как тот расправляется с разными блюдами. Смотрел с доброй улыбкой, как может смотреть хороший отец на своего возмужавшего сына. Хоть и были они ровесниками, но теперь смотрелись почти так - худощавый, жилистый, с заострившимися чертами монголоватого лица Иван, и заматеревший, как медведь, крепкий и широкий и в груди, и в поясе, но без капли жира, Виктор. Видно было, что он держит себя в отличной спортивной форме. Да и «цуки» - как называют каратэки ударные костяшки на кулаках, заметно выделялись, похожие на торчащие наружу голые кости. Опытному глазу это говорило о многом.
Насытившись, Иван глянул вокруг повеселевшим глазом, и тут только заметил, что за окнами уже стемнело. Так незаметно утекли эти часы, отыгранные у солнца быстрым перелётом на Восток.
-Ну, всё, братка, - давай спать, - подвёл итог застолью Виктор, - завтра я тебе устрою культурную программу, и подумаем на досуге, как с твоими запутками разобраться - есть у меня мыслишки на этот счёт.
Ваня не возражал. Разница во времени, бурные события, обилие выпитого и съеденного - навалились на него тяжёлым грузом. Приняв наскоро душ в сияющей импортной отделкой ванной, он мгновенно отключился на широченном, как танк, диване, уже давно застеленном вездесущей Леной.
Ночью ему снились фантастические сны. Неслось под колёса мокрое и блестящее от света фонарей шоссе. Потом, огромная машина легко отрывалась от дороги и уходила под крутым углом в небо, и виделись ему оттуда, с высоты, огни ночных городов, свинцово поблёскивающие в свете луны и звёзд реки, озера и даже моря. И вдруг, появлялся рядом с машиной, летящий в чёрном пространстве Сергей Павлович, и целился в него из огромного, но почему-то картонного пистолета. Иван смеялся, и высунув в окно руку, легко ломал картонный ствол, а Сергей Павлович только беззвучно разевал рот, и махал руками.
Несуразные эти сновидения, тем не менее, не помешали Ивану хорошо выспаться. Утром, как это всегда бывает в новом и незнакомом месте, Иван с удивлением оглядел обстановку, кажется совсем другую при ярком, дневном свете. Стараясь не шуметь, поднялся и прокрался в ванную. Принял контрастный душ.
Побрился, глядя на свою мускулистую фигуру в зеркальную стену. А выходя из ванной комнаты, столкнулся с Леной. Оба слегка смутились от неожиданной этой встречи. Лена отвела взгляд, и быстро ушла на кухню.
Чувствуя себя всё ещё немного скованно в чужой квартире, Иван вернулся в свою комнату, и расположившись в кресле, стал перелистывать журналы, цветным веером лежащие на журнальном столике. Голова была поразительно ясной, мысли лёгкие, обрывочные - порхали бабочками на лужайке, и ни одна не задерживалась. Стук в дверь прервал его утреннюю эйфорию.
- Войдите, - ответил машинально, и запоздало удивился, - Виктор раньше не славился особой щепетильностью, и двери открывал пинком.
- Ну что? Выспался? А теперь надевай трусы и майку, и бежим.
- Куда бежим? Зачем? - опешил от неожиданности Иван. Виктор дурашливо скорчил свирепую рожу, как у качков из рекламы «Рондо» и сказал, довольно точно имитируя рекламу по интонации:
- Наш тренер - зверь! Скажет, как отрежет! А ну, подъём! И бегом выгонять алкоголь и излишества из организма!- и видя, что Иван всё ещё не врубился, сказал уже попросту:
- У нас всё по распорядку. Надевай форму и побежали.
Иван понял, что он не отстанет, и начал переодеваться. Спускаясь по лестнице, Виктор пнул ногой по двум соседским дверям, и поймав недоумённый взгляд Ивана, объяснил:
- Тут бойцы мои живут. И мне безопаснее, и они всегда под рукой.
И не успели они ещё выйти из подъезда, как следом, по лестнице загрохотали крепкие ноги четверых парней. В ста метрах от дома был школьный стадион. Вся группа, во главе с кряжистым, но стремительным и лёгким в движениях Виктором, устремилась к беговой дорожке. Помня о вчерашней кулинарной нагрузке, «старшой» не свирепствовал, тон задал неспешный. Пробежались. Встали в круг - размялись по всем правилам.
Один из бойцов - высокий и красивый парень с редким былинным именем Добрыня, видно от избытка молодой силы и здоровья, решил выкинуть фортель. Он резко разбежался, и с гортанным криком распластавшись в воздухе, стремительно сгруппировался, сделал сальто вперёд, приземлился на руки, и кувыркнувшись через голову, снова вскочил. Нанёс, в прыжке, удар ногой вперёд. «Пижон! Девочкам понравится, а в бою, тебе ещё в воздухе башку отвернут!» - оценил его подвиги Виктор, подходя к парню, и вытирая подолом длинной футболки вспотевшее лицо. Внезапно, резко провернувшись, он всем телом, спиной упал в ноги Добрыни и когда тот, не удержав равновесия, повалился, как деревце в ураган, рядом с его головой, кажется совсем не резко, но по свинцовому тяжело, ударилась в землю рука Виктора. Затем, он быстро поднялся. Парень, не вставая, повернул голову, и расстроенный, хмуро разглядывал вмятину в твёрдой, вытоптанной земле школьного стадиона. Две, довольно глубоко вдавленные в землю пробоины виднелись очень четко. Трое других бойцов подошли к товарищу, и беззлобно над ним подтрунивали. Добрыня поднялся, и подойдя к Виктору, поклонился ему в пояс, сжав кулаки у бёдер. Пробасил:
- Научишь, сэнсей?
- Покажу, а отработаешь сам, - ответил тот.
Сделали дыхательные упражнения, опять встав в круг. И надышавшись до головокружения, потрусили к дому.
Первый удар. Глава 4
Следующие несколько дней пролетели быстро. Новый город, встречи, бани-сауны и загородные турбазы, девушки и великолепная дальневосточная природа - всё это, щедро продемонстрированное хлебосольным хозяином, необыкновенно впечатлило открытую и простую душу Ивана. Но Виктор, за развлечениями не забывал и о деле. На всякий «пожарный», Ивану сделали очень качественные документы на новое имя, даже загранпаспорт с открытой визой в Китай. Наводить справки по Сергею Павловичу не стали, «не буди лихо, пока оно тихо».
Вместе с Иваном они только ахали и матерились, разбирая наследие покойного полковника. На единственном фото, взятом из его портмоне, Сергей Павлович, больше похожий на моджахеда, оказывается стоял рядом с двумя известными чеченскими полевыми командирами, один из которых сейчас прятался где-то в Лондоне, а второй, вероятно, общался теперь с Сергеем Павловичем на том свете. Из очень многих источников шла информация о его смерти. Зачем полковник хранил этот вещдок, оставалось непонятным. Хотя, это могло быть его рекомендательным письмом к другим головорезам с Кавказа. Диски из его дипломата были крепко защищены, но над ними сейчас трудился один из доморощенных грабовских хакеров. Мальчишка, несмотря на юные года, был очень талантлив, и обещал расколупать защиту в ближайшие две недели. Из других бумаг становилось понятным, чем занимался полковник в Питере. Это были копии документов на право владения большим пакетом акций петербургского торгового порта и еще некоторые хитрые бумаженции, из которых человеку сведущему становилось ясным, как легко и просто в наше мутное время, можно завладеть огромными ценностями, раньше принадлежавшими государству и, как-бы, - его гражданам.
Но жажда деятельности не давала Грабу покоя, и он свёл Ивана со своим человеком, которому всецело доверял. Парня звали Кирилл. Был он в империи Виктора кем-то вроде тайного советника и секретного психологического оружия. Для всех непосвященных, он считался его приятелем, еще с тех легендарных времен, когда «каратэков» в СССР загнали в подполье. В те годы, Виктор и Кирилл, вместе с другами фанатами, на свой страх и риск, занимались каратэ в одном из законспирированных подвалов. Из тех легендарных ныне подвалов тянулось много связей. Бывшие подпольщики нынче были не на последнях ролях, почти во всех областях жизни.
Работал Кирилл на одном из местных коммерческих каналов, где фактически был представителем Граба. Он пользовался почти директорскими полномочиями, но в чужие дела не лез. Впрочем, его уважали не только за связи с сильными мира сего. Он, довольно профессионально, делал еженедельную спортивную программу, не брезговал и созданием рекламы. Связи его были очень разнообразны и весьма обширны. Среди его знакомых встречались разные личности: от странных, полубезумных людей искусства до руководителей больших спортивных организаций и лидеров дальневосточного бизнеса. Много добрых знакомых проживало в Москве, где он учился, были друзья-приятели и в других крупных городах. Он умел черпать информацию из самых разных источников, и сопоставляя ее, делать порой неординарные выводы. Его советы часто выручали Граба из щекотливых, а бывало, и из опасных ситуаций. Мыслил он очень оригинально, настолько, что даже весьма раскомплексованный местный бомонд, его считал чудаком, а многие откровенно побаивались. Он всегда держал нос по ветру, и не боялся в жизни крутых перемен. Даже сам искал их. Впрочем, иной раз судьба поддавала ему ощутимые пинки, и Кирилл кувыркался по жизни, выкидывая всякие немыслимые коленца и фортели по «ходу полёта». Но в общем, парень был крепкий во всех отношениях и душой, и телом, и профессионал, как ни крути.
Они сидели втроём, в кабинете директора одной из фирм принадлежащих Грабу. Предупредительная секретарша, постреляв в «новых» мужчин глазами, подала кофе и печенье, и быстренько удалилась, получив ускорение в виде доброго шлепка по попке, от которого не удержался хозяин. Иван, в общих чертах, изложил Кириллу суть проблемы и тот, сначала очень надолго замолчал, и в одну секунду став необычайно серьёзным, внимательно поглядел на Ивана, и наконец, изрёк:
- Опасное это дело. Но я за него возьмусь. Во-первых, потому что ты, Виктор, человек, которому я доверяю. Во-вторых, эта дорога ведёт либо к смерти, либо к славе. К смерти я всегда готов, а слава, это деньги и интересная жизнь. Да и потом, не нравятся мне все эти суки, которые нашу страну имеют сейчас, как хотят. Пнуть их под задницу или стравить между собой, и то приятно.
-Видал, какой гусь! - засмеялся Виктор.
Иван и Кирилл, нисколько не обидившийся на это сравнение, весело рассмеялись. Так, со смехом, и закончилась их первая встреча.
Уже неделю жил Иван у Виктора. Он отдыхал и откровенно наслаждался вкусной пищей, вниманием красивых девушек, дорогими автомобилями, которых было у Граба целых три, а ещё тем неизменным вниманием и уважением, которое проявляли к ним директора ресторанов, казино и загородных баз отдыха. Но понемногу, впечатления первых дней улеглись по своим полочкам памяти, а прошлое снова заявило о себе.
Неясная тревога, вдруг занывшее сердце - ясно сказали Ивану – «что-то произошло». Виктор советовал ему «не светится» с месяц, а потом начать выяснять обстановку. Но страх за семью всё возрастал, и Иван не выдержал. Из соображений безопасности он позвонил по сотовому, взятому у Добрыни. Позвонил не самой тёще, а её соседке, молодой, разбитной бабёнке Вале, с которой у него в один из приездов чуть не случился по пьянке грех. Трубку долго не брали, и Иван уже начал волноваться, слушая длинные гудки. Наконец, раздражённый женский голос ответил:
- Да! Слушаю! Кто это?
Иван даже растерялся от такого напора, и не сразу ответил:
- Валя! Это я, Иван, зять Ольги Петровны из пятьдесят третьей квартиры,из Питера! Что, забыла меня?
- Ты?! - удивилась Валя, - откуда?
- Это неважно. Слушай, как там мои?
- А ты что, ничего не знаешь?
Сердце опять заныло. Иван сглотнул, вдруг возникший в горле комок, и весь внутренне сжавшись, спросил:
- Что?
- Ой, Ванька! Что ты наделал, а? Жену твою и пацанов вчера похитили!Ворвались в квартиру, в масках все! Ольгу Петровну чем-то по голове ударили, а детей и Инку забрали. У нас тут, весь Новгород, только об этом и говорит. И по телику объявили…
Она говорила что-то ещё, торопясь выдать всё, что знала, а Иван стоял, тупо прижимая почти невесомую трубку сотового к уху, и слышал только невыносимо высокий звон в своей голове. Потом закрыл крышку телефона, и протянул его владельцу. Тот, с участием глядя на бледное, с остановившимся взглядом лицо Ивана, спросил:
- Что-то случилось?
- Да, случилось, - как эхо повторил последнее слово. - Семью мою украли. Вчера.
Голос Ивана звучал хрипло, почти неслышно.
Граб «въехал» в ситуацию сразу:
- Быстро они тебя вычислили! Ты Ванёк не грузись, не грузись раньше времени! Ничего они твоим не сделают. Им ты нужен, и вся эта начинка полкана твоего, «крестничка». Значит, на тех дискетах что-то очень серьезное. Какой-то важный компромат. Почему же он его с собой таскал? Или у него уже крыша ехала от всего, что он сделал? Что же там? Что?! Они уже знают наверняка, что ты здесь. Ты же на самолет регистрировался? Так! Действуем по военному. Коля! - Граб подозвал одного из своих молчаливых ребят, - подгоняй «шестьдесят шестой», едем на базу! Лена! Собирайся!
Лена, с тревогой взглянув на них обоих, ничего не сказала, и круто повернувшись, ушла собираться. Виктор распоряжался чётко, привычно. Его люди выполняли команды, не переспрашивая. Чувствовалась очень хорошо отлаженная, вымуштрованная и подготовленная к любым самым нештатным ситуациям команда.
-Что стоишь столбом? – «наехал» Виктор на Ивана, - собирай манатки,
ничего не оставляй, особенно блокноты, бумажки, мелочь всякую - по которой тебя можно опознать. Едем ко мне на базу. Там будем думать, что делать!
Иван включился в общую суету. Быстро собрал вещи, запихав их кое-как в спортивную сумку. На всякий случай, заглянул под диван - не выпало ли чего? Вышли на улицу, и зайдя за дом, прошли по тёмному переулку на темные задворки с чёрными, покосившимися сараями. Здесь уже стоял «шестьдесят шестой» - «вездеход», с крытым тентом кузовом. Забираясь в кузов, Иван с удивлением увидел пятерых крепких ребят в камуфляже и бронежилетах. Двое были ему знакомы - Добрыня и Вадик, а остальных он видел впервые. В руках у бойцов были помповые шестизарядки, но под сиденьями лежали стрелковые комплексы "Гроза", на поясах у каждого висела добрая гроздь лимонок и ножи разведчиков, а поверх небольших, компактных ранцев за спиной были приторочены титановые каски со специальными, пуленепробиваемыми забралами.
- А ты думал? - глядя на его вытянутое от удивления лицо, и довольный
произведённым эффектом, хохотнул Граб, - у нас всё высший класс! Что, нас с тобой зря что ли в армейке дрочили?
Ивану весь этот маскарад не понравился. «К чему все это?» И Лена не разделяла восторгов своего боевого муженька. Сидела притихшая, строгая. Видно было, что такие эскапады ей не внове. Но для Виктора все это было чем-то вроде наркотика. Видно не мог он жить без приключений и этих опасных игрушек. Ивану стало неловко, стыдно, что он нарушил привычный порядок жизни стольким людям, и он переводил виноватый взгляд то на Лену, то на Виктора. Друг понял его состояние, успокоил:
- Не бери на себя, Ваня. Я тебе жизнью обязан. Ты может, и забыл, по скромности, а я помню, как ты избитый до полусмерти, меня волок на себе восемнадцать километров. И как рану мою на пузе своей трикушкой дембельской перевязывал! Все помню! И не забуду. Это не просто базар, понял? – и снова переключил внимание на своих ребят, - а для нас, это даже полезно. А то зажирели в городе. Нюх потеряли. Верно, я говорю, орлы?!
Парни заулыбались, задвигались.
- Во, видал? - гордый за своих питомцев, подвёл итог Граб.
Ехали долго. Сначала по шоссе. Потом машину закидало. Мотор ревел, преодолевая крутые сопки и разбитую колею дороги. А может, даже и дороги-то уже не было. По тенту то и дело со скрежетом хлобыстали ветки деревьев. Наконец остановились. Иван выпрыгнул из кузова, и приземлился на мягко спружинивший под ногами мох. Потянулся, захрустев суставами. Вдохнул полной грудью насыщенный запахами тайги воздух, который был такой густой, что его казалось, можно было пить, как воду. Рядом разминались засидевшиеся бойцы.
- Дальше пёхом! - обращаясь больше к Ивану, объявил Виктор.
Иван отвык от таких долгих переходов. Здорово устал, но виду не подавал, и шёл наравне со всеми. К его удивлению, Лена шла бодро, не отставала, не жаловалась. Её подтянутая, спортивная фигурка нет-нет, да и притягивала хищные взгляды мужчин. Иван и себя ловил на преступных мыслях. И сразу же начинал корить себя за них. «Но ведь хороша же она! Чертовски хороша!» - думал он всё-же, и вдруг, со стыдом вспоминал, что его Инка и дети похищены, и находятся сейчас неизвестно где, и неизвестно, что с ними сейчас? И снова, высокий и острый звон наполнил болью его голову. «Как они там? Что с ними? Как с ними обращаются эти уроды?»
Он вспоминал сейчас Инку, как они встретились впервые. Вспоминал своих мальчишек, совсем маленькими. Иван так любил своих малышей, что переживал их боль также, как свою, если не сильнее. Однажды, положив с трудом убаюканного, годовалого Илюшку в кроватку, он вышел из комнаты, и тут же услышал глухой стук. Малыш проснулся и каким-то образом умудрился выпрыгнуть из кроватки. С испугу, поорав с минуту, ребенок успокоился, и вскоре заснул. У него даже шишка не вскочила на месте ушиба, а вот у Ивана тогда шишка на голове образовалась и страшно разболелась голова.
В то же время, он мог разбивать лбом кирпичи, без всяких для себя болезненных последствий. Во всем этом было что-то такое загадочное, что Иван и не брался искать этому объяснений.
Память отматывалась назад, как видеопленка, и он видел сейчас, как пятимесячный Илюшка засыпал у него на груди, и чувствовал почти наяву, как сладко пахла его головенка, покрытая нежным пушком тонких еще волос. Вспоминал, как младший, Эдька, забавно рычал, когда у него чесались прорезающиеся зубки, и он грыз подставляемый отцом кулак, как любили они барахтаться на ковре все трое, а счастливая Инка смотрела на них и хохотала, почти также весело, как в юности…
Потом, он вдруг видел людей в масках. В прорезях для глаз у них не было ничего, кроме бездонной темноты. Эти существа тащили куда-то во тьму его жену и детей, Инку перекинув через плечо, а Илюшку и Эдика, взяв себе под мышки, как свертки с чем-то неодушевленным. Воображение рисовало картинку так явственно, что он даже видел, как Эдик описился со страха, и все старался прикрыть ладошкой мокрое пятно на штанишках…
Боль в голове стала такой острой, что он зарычал, и обхватил ее обеими руками, сам не заметив, как сошел с тропы, и шатаясь, и оскальзываясь на склоне сопки, побрел куда-то, натыкаясь на ветки. Бойцы заметили неладное, и успели остановить его на самом краю глубокого оврага. Наскоро сделали в руку успокаивающий укол из аптечки. Боль понемногу отступила, сменившись отупляющим равнодушием. Ему дали отлежаться с полчаса. Поднялся он сам, стыдясь своей слабости перед бойцами и Виктором, пошел последним, стараясь ступать шаг в шаг, и не отставать. Но все равно, время от времени, ловил на себе обеспокоенные взгляды.
Шли долго, что-то около трех часов. Меняли направление движения. Пару раз, даже брели метров по триста по неглубоким, но очень бурным, каменистым ручьям. Один из бойцов, круглолицый и задорно курносый крепыш Вадик, шёл замыкающим, и периодически посыпал тропу за собой, веером разбрасывая тёмный порошок. Перехватив взгляд Ивана, охотно пояснил: «От собак. На всякий случай». - «Крепко всё у Витьки продумано», - автоматически отметил Иван, и поправив за спиной потяжелевший рюкзак, потопал дальше.
Кирилл. Глава 5
Электронный будильник верещал и верещал, не собираясь остановиться. Его противное дребезжанье доставало Кирилла из тяжёлого омута сна. «Он плыл на утлой лодчонке по огромной реке. Лодчонка, вся в щелях, медленно погружается в воду, и вот уже Кирилл вынужден плыть сам. Отяжелевшая от воды одежда, тянет ко дну. Силы оставляют его. Но почему-то он знает, что одежду и ботинки скидывать нельзя. Вдохнув побольше воздуха, Кирилл ныряет, пытаясь разглядеть дно. Но дна не видно. Только в мутной речной воде начинают мелькать змеи. Серые гадюки с квадратными головами удивительно легко скользят под водой и на поверхности, во всех направлениях. Их становится всё больше и больше. С ужасом, Кирилл задевает некоторых из них, и ожидает неминуемого укуса. Но змеи, пока, не обращают на него никакого внимания, будто ждут сигнала от какого-то своего, только им ведомого, змеиного командира. Кирилл тяжело, безумея от нехватки воздуха, вырывается на поверхность. Со свистом и хрипом хватает его ртом. До берега далеко. Двигаться опасно, из-за змей. Некоторые из них, толщиной в руку взрослого мужчины и длиной более метра, проплывая, смотрят на него, и будто говорят своими неподвижными взглядами: «Вот погоди - ещё несколько секунд и мы до тебя доберёмся…» Кирилл, в отчаяньи, бьёт кулаком одну из них, плывущую ему прямо в лицо. Это активизирует остальных тварей, и вокруг него закипает злобный, жалящий клубок сплошной, неотвратимой боли. Он беспомощно барахтается, и истошно,как резаный, кричит…»
Белый потолок. Солнечный луч на стене, покрытой цветистым ковром. Противный зуммер будильника. Семь утра. Пора вставать, глотать наскоро сваренный кофе. Потом, рыча и охая, сдерживая огромное желание заорать во всю глотку, перепугав всех соседей, обливаться холодной водой в душе. И трусцой, трусцой на стоянку, за машиной.
«Мой Боливар», - так он назвал свою «Тойоту Кроун» сразу, как только увидел в первый раз на автомобильной толкучке, в Находке. Она была у него уже второй год, и ещё ни разу не подводила. Кирилл считал машину живой, относился к ней бережно, как к любимой лошади, и даже разговаривал с нею вслух, вызывая этим понимающие улыбки других чокнутых автомобилистов.
Было ещё прохладно. Он зябко поёжился под лёгкой курткой. «Неплохо бы в твои годы уже и водилу своего иметь - спал бы ещё сейчас, и не напрягался. А теперь вот, тащись сам на стоянку, сиди в остывшем за ночь салоне, и жди, когда прогреется двигатель. А ещё говорят: «Кто рано встаёт, тому Бог подаёт!» - думал, нет, скорее ворчал мысленно, двигаясь между деревьев старого парка.
Бог подавал Кириллу, в последнее время, редко и всё как-то понемногу. И всё это тут же исчезало, как вода в песке - долги, необходимые траты, девушки. На последних, он тратил по-гусарски, особенно не экономя. И хотя мог бы пользоваться услугами профессионалок бесплатно, пользуясь своими связями с бандюками, но с проститутками не спал принципиально, считая это своего рода онанизмом, только с использованием живых женщин. Если требовало естество – снимал, где-нибудь в ресторане, скучающих дам, или наскоро очаровывал симпатичных продавщиц. Жаловали его и замужние женщины, а он особенно и не церемонился. «Если женщина просит…» - как пелось в одной из популярных в семидесятые годы песен. А вообще, несмотря на опыт и некоторый цинизм, как следствие оного, жила в нём сильная, неугасающая страсть-надежда, встретить когда-нибудь женщину из своего ребра. И он, иногда, принимал за неё кого-нибудь - вспыхивал, горел, безумствовал от любви и ревности, но не мог продержаться в этом состоянии больше года, да и женщины от него за это время успевали устать.
Вот такие непростые отношения сложились у него со второй половиной человечества. Но чем чаще он ошибался, тем сильнее жила в нём вера в эту свою «Еву», и он искал её во встречных лицах, и случалось, что по полгода ни с кем не спал, доводя себя этой вынужденной аскезой до определённого душевного накала. Сейчас, он как раз находился в такой стадии поиска.
«Здорово, Васильич!» - подобострастно приветствовал его сторож стоянки, невысокий, весь какой-то выцветший мужик, лет сорока, отдавая Кириллу ключи от машины. «Работает, как часики. Я тебе там клеммы на аккумуляторе почистил. А то окислились совсем. Ты говорил - цепляет плохо. А там клеммы просто кислые. Вот я и посмотрел ночью», - частил сторож, угодливо заглядывая в глаза. Кириллу не нравился этот вечно приниженный, видать крепко битый жизнью и людьми мужичонка. Звали его, несмотря на возраст, просто Миня или Минька. Такие до самой смерти ходят в мальчиках. Но в то же время, Кирилл испытывал к нему нечто вроде брезгливой жалости, и часто давал на водку.
За стоянку с него денег не брали. Хозяин стоянки был «под крышей» динамовской команды, и хорошо знал, что Кирилл в отличных отношениях с её лидером, фанатичным сэнсеем Вагановым, который имел четвёртый дан по каратэ и несколько тысяч бойцов по всему краю под своим началом, да ещё примыкающие к его клубу небольшие бандитские группировки, состоящие из кого угодно, от бывших спецслужбовцев до откровенных уголовников. Поэтому расчет у хозяина стоянки, магазинчика запчастей и небольшой мастерской по автосервису к тому же, был, как нельзя более верным. Кирилл из благодарности, размещал на своём телеканале рекламу его бизнеса, и денег за это тоже не брал - имел он такие возможности.
«Боливар», и вправду, завёлся мгновенно. Заблаговременно прогретый услужливым Миней двигатель, работал ровно и мощно. Кирилл вырулил на центральную улицу, нагло «подрезав» старенький москвичок и прибавил ходу. Город уже проснулся, отогрелся в солнечных лучах, и вовсю жил своей суетой людей и машин, чистых и светлых, после ночного дождя улиц, поблёскивающих на солнышке витрин магазинов, мамаш, спешащих сдать своих чад в детские сады и школы, служащих разбегающихся по конторам и «ящикам», словно тараканы на кухне, застигнутые внезапно включенным светом.
«Кроун», мягко покачиваясь адмиральским катером на мелкой волне, катился по улицам. В салоне свежо и празднично благоухало сиренью. Накануне, Кирилл установил новый освежитель воздуха. Из динамиков ритмично выпрыгивала и упруго постёгивала по перепонкам афро-американская мелодия. Он довольно улыбнулся сам себе, и взглянул на часы. До встречи с клиентом оставалось ещё добрых полчаса, а он уже подъезжал к месту. Являться раньше договоренного времени было дурным тоном, и могло быть истолковано, как его «прогиб». А «прогибаться» перед кем бы то ни было, Кирилл не собирался. Поэтому он решил просмотреть свежие газеты, и тормознул возле киоска «Роспечать». Быстро выбрав из пёстрой кипы газет и журналов то, что ему было нужно, он рассчитался с киоскёршей, и на ходу просматривая заголовки, направился к автомобилю.
- Кирилл! Доброе утро! - голос приятный, но незнакомый, машинально отметил он, быстро поворачиваясь.
- Вы меня не помните? - навстречу шла высокая девушка в светлом, длинном платье с маленькой, смешной собачкой на руках.
Тёмно-каштановые волосы с медноватым отливом рассыпаны по плечам и открытая, искрящаяся, как вода на солнце, улыбка.
- Нет, почему же… - замялся Кирилл, мучительно вспоминая, - такая девушка, как можно забыть?
- Я - Тася! - помогла она ему, - помните? Три года назад, на вечеринке в «Доме Радио». Ещё когда американец этот приезжал, Рик Хэтфилд? Вспомнили?
И тут Кирилл её сразу вспомнил. Только тогда она была угловатой, ещё не сложившейся соплюхой, непонятно каким образом попавшей на званую вечеринку по случаю приезда в Город всемирно известного исполнителя «кантри». Тогда, обалдевшего от русского гостеприимства Рика, наглые телевизионщики притащили в «Дом радио», и окупировав «Большую концертную студию», сымпровизировали там джем-сейшн местных джазменов с американцем, дикую пьянку с танцами и одновременную съёмку всего этого безобразия.
Кирилл тогда здорово «принял на грудь», - решив снять стресс. Накануне, ему пришлось побывать на похоронах. Вообще-то он не любил такие мероприятия, и при малейшей возможности их избегал. Но тут и «положение обязывало», и парень был хорошим знакомым, с которым и пота в одном спортзале было немало пролито, и водки достаточно выпито. Он работал, или вернее служил, у сэнсея Ваганова и водителем, и телохранителем, одновременно. Был Василий парнем весёлым, общительным, умел замечательно слушать. А это, талант довольно редкий по нашим суматошным временам. Но все эти достоинства теперь перечислялись с приставкой «был». Нанятая конкурентом Ваганова на спортивно-бандитском поприще парочка киллеров, устроила засаду, возле дома, где он жил, и изрешетила из автоматов «Круизёр», в котором они ехали. Первая очередь досталась Василию, но он успел, умирая, включить заднюю скорость, и вытянувшись в смертной истоме, всё ещё давить ногой на газ. Киллеры всё же успели полоснуть по уже отъезжавшему с места засады джипу сбоку, и Ваганов получил двенадцать пуль в ноги и в тазовую часть, и лежал тогда в реанимации. Похороны произвели на Кирилла тягостное впечатление, а их за последние годы этой необъявленной войны было немало.
А тут бесшабашные ребята с телевидения, суета по добыче классной выпивки и закуски. Конечно, опять «развели» на рекламу коммерческие магазины. Множество симпатичных девчонок из «Дома моделей», которые взялись помогать оформлять зал для вечеринки. Нахальные тележурналюги и длинноногие модели вообще дружили «Домами». В общем, сам того не замечая, втянулся Кирилл в подготовку мероприятия по встрече знаменитого на весь мир исполнителя кантри, и как-то отвлёкся от своих мрачных мыслей. А когда закружился весёлым огнём музыки сам джем-сейшн, и неистощимый в своих талантах Паша Полторацкий стал соревноваться со старым, но ещё очень задорным джазменом в импровизации на губных гармошках, и поползли наперегонки то в гору, то под гору "два поезда на Чаттанугу чу-чу…", Кирилл завёлся. Вспомнил свою рокерскую молодость, и схватив бесхозные бонги, залетал над ними руками, выбивая шаманские ритмы. Вечеринка в тот раз удалась на славу, и пора бы уже изрядно набравшемуся Кириллу подхватить весёлую девочку, и отправиться с ней к себе домой "попить кофе", но тут подошёл к нему "рубаха-парень" Билл из группы Хэтфилда. Впавший в эйфорию Кирилл, тут же с ним побратался, выпив виски на брудершафт, и даже подарил ему свои любимые, водолазные часы. И когда, "под занавес", "рубаха-парень" Билл попросил подвезти его и ещё трёх девчонок до гостиницы, и продолжить там вечеринку, со всеми вытекающими последствиями – он, конечно, не отказал, хотя раньше, принципиально, пьяным за руль не садился.
Было уже около трех ночи. На дорогах пусто, и до гостиницы недалеко, но по "закону подлости", когда до места осталось совсем чуть-чуть, на дорогу из гаишной «шестёрки» выскочил, как черт из табакерки, "продавец полосатых палочек", и знаками приказал остановиться.
Тут-то Кирилла и понесло. Тем более, он ещё вспомнил, что все документы оставил в куртке, переодеваясь в костюм, а под сиденьем, лежит недавно добытый им полуметровый «Кинг оф джангл» – нож для выживания, конечно же, нигде не зарегистрированный. Учтя все эти обстоятельства, он вдавил педаль газа до упора, и стал быстро набирать скорость. Стрелка на спидометре запрыгала на отметке сто пятьдесят. Девчонки вопили сзади дурными голосами, а американский кореш Били, с искажённым от ужаса лицом, лепетал: "Полиси, полиси! Стоп ит плиз! Стоп ит…", и пытался хватать Кирилла за руки. На что тот, впавший в состояние буйного веселья, радостно ему отвечал: "Не ссы в трусы, Билька! У ментов движка слабая!" и знай давил на газ. Но движка у ментов оказалась неплохая, и за рулем сидел далеко "не чайник". Менты, прицепившись на хвост дико несущемуся по ночным улицам "Боливару", орали противным мегафонным голосом, под завыванье сирены: "Водитель белой иномарки! Остановитесь!" И тут, внезапно, с ним так бывало, Кирилл просветлел умом, но еще не протрезвел. Однако, уже спокойно оценив ситуацию, сбросил скорость, и остановился. Тут же подлетела "птицей-тройкой", и встала поперёк дороги гаишная "шестёрка". Из неё, поправляя на бегу автоматы, азартно выскочило сразу трое. Изрядно струхнувший "рубаха-парень" Билли, забыв про подружек, и невнятно от страха бормоча, стал выбираться из машины, с ужасом оглядываясь на Кирилла и подбегавших гаишников. Кирилл удерживал его, пытаясь подбодрить всё тем же: "Не ссы, Билли! Это не ваши полисы, а наши менты. Ща договоримся!" Но Билли, почти невменяемый, с трясущимися губешками, прикладывал свои ручонки к груди, что-то объясняя "грозному" гаишнику, жалобно кривился лицом, и указывал в сторону Кирилла рукой. "Вот сука!" - проворчал тот, тоже выбираясь из машины. Девчонки, испуганно прижав к себе сумочки, сидели тихо, как мышки. Трое молодых ментов, возбуждённых лихой погоней и необычностью ситуации, вскинули автоматы, и не сговариваясь, хором заорали: "Стоять! Руки!" Кирилл тогда сначала опешил, а потом, представив, как все это выглядит со стороны, громко, не сдерживаясь, захохотал. И это, лучше всяких слов, объяснило всё. Держась за дверцу, чтобы не упасть от слабости, он показывал на всё ещё трясущегося американца, и от души хохотал, приговаривая сквозь душивший его смех: "Полиси, полиси…" Гаишники тоже дружно заржали. Ещё больше испугавшийся Билли, задом, задом пятился подальше от этих "рашен крэйзи" и наконец, последний раз, воровато, по заячьи, обернувшись на самозабвенно хохочущую группу, стреканул в темнеющий между домами проход.
Девчонки в машине тоже попискивали, зажимая рты ладошками, совсем по детски. Наконец, молодой лейтенант вспомнил, кто он такой и по какому поводу "все мы здесь сегодня собрались." А вспомнив, сразу посуровел лицом, привычным жестом поправив фуражку, и стараясь казаться старше и строже, спросил ломким баском:
- Ну? Куда гнали? Почему не остановились? Документики ваши?
Кирилл, тоже уже отсмеявшись, но продолжая улыбаться, рассказал всё как есть, и про вечеринку в "Доме Радио", и про Рика Хэтфилда и "великое братание" народов.
- Кстати, на его концерте не был сегодня? Классно старик лабает!
- Нет! - всё ещё стараясь казаться суровым, ответил лейтенант. - У нас служба!
- Понятно! - подхватил его тон Кирилл. - А тут, этот мудак, - он кивнул в сторону поглотившей Билли подворотни, - попросил отвезти его с подружками на хату. Ну я, по русскому закону гостеприимства и купился, дурак! - укорил сам себя, и тут же, без перехода, "врубил", - слышь, командир! Давай договоримся!
Командир не мог, так вот сразу, ничуть не наигравшись, выйти из своей роли, и состроил "прокурорскую рожу":
- Никак мы не договоримся, а поедем на арестплощадку!
- Ну ладно, командир, - продолжал довольно нагло канючить Кирилл, уже почуявший в голосе лейтенанта слабинку, - давай хоть девок по домам развезём - что их с собой таскать?
Девчонки, слушая разговор через опущенное стекло, состроили печальные рожицы, и сердце юного лейтенанта дрогнуло. Он уселся за руль "Боливара", и подрегулировал его под себя. Как заправский "ночной рысак", обернувшись к враз повеселевшим девчонкам, спросил: "Ну, куда едем, красавицы?" Те, торопясь, но соблюдая очерёдность, назвали адреса, благо всё оказалось в центре, рядом. "Гроза ночных дорог" включил скорость, и сопровождаемый синими сполохами огней от гаишной шестёрки, "Боливар" тронулся в путь.
Кирилл совсем расслабился, и всю дорогу весело балагурил. Лейтенант видел, что клиент совсем не волнуется за свою судьбу, и почувствовав его спокойную уверенность в себе, переменил свой прокурорский тон на дружеский. Они вместе заклеймили позором дешёвого штатовца, который вёл себя, как "последнее чмо", так сказал лейтенант, и всю их насквозь стукаческую и подлую нацию. За разговорами, они не заметили, как быстро развезли по домам уставших от впечатлений девушек, и когда последняя из них покинула салон машины, лейтенант нахально посмотрел на Кирилла, и сказал:
- А вот теперь, давай договоримся.
- Сколько? - без обиняков спросил тот.
- Сотка баксов, - также быстро ответил гаишник, и снова захитрил глазами на Кирилла.
Тот уже отсчитывал "русскими деревянными", по курсу.
- Где тачку ставишь? - упрятывая пачку денег во внутренний карман кителя, спросил лейтенант.
- На "Динамо", - ответил Кирилл.
- Всё ясно с тобой, - понимающе протянул лейтенант, включая передачу, и добавил ухмыльнувшись, - мафия.
Сторожа на "динамовской" стоянке подшучивали над Кириллом, радуясь нежданному развлечению среди скучного ночного дежурства, когда его "Боливар" появился на стоянке в сопровождении гаишного эскорта.
Месяц назад, после восьмичасового сеанса в бане, с обильными пивными возлияниями, знакомые "СОБРовцы", прибывшие в баню по приглашению Кирила, и не успевшие переодеться после службы, тогда доставили его на стоянку подобным же образом. Сторожа сначала испугались, увидев "УАЗ" без опознавательных знаков и бойцов в краповых беретах, обвешанных оружием. А потом, изрядно повеселились, впрочем с большой долей уважения к Кирилловым приключениям, когда его пересадили из "Боливара" в "УАЗ", и повезли домой.
Вот и сейчас, они беззлобно подшучивали, когда доблестный гаишный лейтенант, втиснув "Боливара" на свободное между машинами место, услужливо распахнул для Кирилла дверцу "шестёрки". Правда, в этот раз, доставка к подъезду родного дома обошлась ему несколько дороже.
Всё это приключение трехлетней давности мгновенно пронеслось в Кирилловой голове и он, с удовольствием оглядывая столь чудесно преобразившуюся девушку, спросил: "Тася, ты очень занята сейчас?"
- Да нет, не очень.
- Знаешь, мне сейчас надо ненадолго в одну контору заскочить, по делам, а
потом, я свободен. Поедешь со мной?
- Конечно. Я с удовольствием.
Она села с неподражаемой грацией, подобрав полы платья одной рукой, а другой, придерживая "игрушечного" пёсика, который с удивлением поблёскивал глазками-бусинками, и принюхивался к незнакомой обстановке. Усевшись, Тася смело одарила Кирилла своей чудесной улыбкой, и совершенно естественно перейдя на "ты", сказала: "Ты тогда такой смешной был! Мы с девчонками чуть не умерли, сначала от страха, а потом от смеха." Кирилл засмеялся, и тронул машину с места. День начинался просто великолепно.
***
Тася оказалась девушкой, что надо. Ещё не испорченная длительными отношениями с мужчинами, но уже искушённая в любви, и со всем пылом юной своей души отдающаяся ей, не боясь растратиться, не требуя ничего взамен. Изрядно утомившись, но всё ещё не насытившись, они валялись на ковре, среди разбросанных одеял и подушек, и продолжали гладить и ласкать друг друга с той трогательной нежностью, что просыпается в людях после бурной и удовлетворяющей обоих близости.
Вечерело. За стеной, у соседей, неожиданно громко включился телевизор. Набившая оскомину музыкальная заставка очередного "мыльного" сериала собирала к экранам свою паству - домохозяек, старух и несмышлённых детей, готовых поглощать в любых количествах дешёвые, заморские страсти. Кирилл, лёжа потянулся, потом свернулся вдвое, забросив ноги за голову, и вдруг, выкинул их вперёд и вверх, мгновенно вскочив на ноги. Юная Тася взвизгнула от восторга, и попыталась повторить гимнастический подвиг, но её неуклюжая попытка только рассмешила Кирилла, и мгновенно же возбудила. Всё ещё смеясь, он рыча от страсти, бросился на девушку, и они снова сплелись, одаривая друг друга безудержными ласками.
"Битва" в казино "Астер". Глава шестая.
Было уже довольно поздно, когда Кирилл отвёз Тасю домой. Несмотря на значительные энергетические затраты, он чувствовал себя лёгким и сильным. Всё его тело дышало и пело каждой клеткой, и он откровенно наслаждался и своей свободой, и памятью о ближайших прошедших часах, и прохладным, ночным воздухом, и чуть заметным подрагиванием от работы мотора корпуса "Боливара". Он ехал в казино "Астер", где один из его клиентов, по своей странной прихоти, назначил ему встречу. Ходили слухи, что он плотно завязан с хозяевами казино, блатными. Но не всё ли равно, кто и какими деньгами заплатит Кириллу за услуги? Он об этом особенно не задумывался. Да и деньги были, как всегда, нужны срочно. У него возникли очень интересные планы в связи с сегодняшней, счастливой встречей.
Остановившись около сине-белой будки охраны, при въезде на территорию казино, он опустил стекло, и поздоровавшись со знакомым охранником, спросил его:
- Ну и как там? Народу много? Весело?
- Хватает, - протянул охранник флегматично, поднимая полосатый шлагбаум.
Подъехав к зданию, и с трудом найдя место для стоянки среди роскошных и дорогих автомобилей, Кирилл выбрался из машины, и вошёл в ярко освещённый холл.
Двое "горилл", совершенно безуспешно пытающихся выглядеть респектабельно в строгих чёрных костюмах, приветливо оскалились, и как всегда, не взяли с него традиционной для других, «не своих», платы за вход.
Кирилл щурился, входя в кажущийся почти тёмным, после ярко освещённого холла, зал. Войдя, он ощутил на себе десятки пристальных, ощупывающих, оценивающих взглядов. В глубине зала, за столиками, скупо освещаемыми зажжёнными свечами - последний писк моды для заведений подобного толка - сидело несколько компаний: броско одетые девицы, братки из «первых номеров» и косящие под бандитов, коммерсанты. На подиуме, томно выдрючивались под музыку три полуодетые, эстрадные дивы. Справа, у барной стойки, все сиденья были заняты. Слышался громкий, подогретый алкоголем разговор.
Публика, увлечённая сама собой, жила своей обычной, ночной жизнью, мало понятной непосвящённым. Это казалось со стороны, чем-то вроде зарисовки из передачи "В мире животных", где вот эта группа ребят, в чёрных кожанах с одинаковыми, короткими стрижками играют роли волков. А эта, рыжая, с массивными золотыми серьгами в ушах, девица - скорее всего лиса. Улыбается захмелевшему мужичку в помятом костюме, вероятно приехавшему в Город по делам коммерсанту, позволяет себя лапать, а чуть позже, в гостинице, «глушанув» его для верности клофелином, обдерёт до нитки. А вот, группа шакалов и гиен, быстро шныряющих глазами по сторонам, уголовных шестёрок, пришедших сюда с каким-нибудь крутым паханом, и исполняющих при нём роль своры, всегда готовой доглодать недоеденную кость, или добить раненого и потому слабого врага. А здесь, за рулеткой, толстый крот-нувориш, натаскавший в свою нору всяких богатств и теперь, мелким риском проигрышей и выигрышей, тешит свою душонку, разгоняет кровь. Рядом, примостившись на высоком стуле, терпеливо ждёт его подруга, наверняка любовница, похожая на глупую корову, которую имеет тот, кто кормит. А потом зарежет на мясо или продаст кому-нибудь.
В игровом зале было людно. Крупье принимали ставки, крутился, поблёскивая барабан рулетки. За покерными столами сидели в непроницаемых масках игроков клиенты, а крупье фокусничали, ловко орудуя колодами только что распечатанных карт.
Кирилл окинул зал ищущим взглядом, пытаясь отыскать своего визави или хотя бы кого-то из знакомых. В какое-то мгновение вся эта пёстрая публика показалась ему неживой, неестественной. Будто двигались в зале ярко раскрашенные манекены. Он уже пожалел, что зашёл сюда, и повернулся было к выходу, но тут из ресторанного зала, ему навстречу, выплыло красномордое существо. Параметры существа были впечатляющими - метра два в высоту и чуть меньше в ширину. Затуманенные глазки существа, тем не менее, довольно устойчиво фокусировались на Кирилле - оно точно знало, кто ему нужен.
- Слышь, поговорить с тобой надо. Пойдем на улицу, покурим! - излишне
требовательно и грубо обратилось существо к Кириллу.
- Ты бы хоть назвался для начала, - предложил он красномордому, - да и не курю я.
- Боксёр, да? - гоготнул во всю пасть верзила, - Буратино - я, за дела с то-
бой надо побазарить. Понял, да?
По достоинству оценивая дикую фантазию того, кто наградил существо такой кличкой, Кирилл в то же время быстро соображал, просчитывая варианты, что же от него понадобилось этому монстру? Дел с блатными у него давно не было. А если и сталкивала жизнь с авторитетами, то это были старые друзья или случайные совпадения во времени и в пространстве, где-нибудь в бане, где Граб назначал встречу ему и им.
Кирилл, критически осмотрев эту явную неудачу неведомого "папы Карло", и согласился выйти с ним на улицу. Идя впереди Буратино, Кирилл перехватывал любопытствующие взгляды завсегдатаев, которые казалось, обещали "что-то будет". Сзади шумно сопел "деревянный" мальчик. "Может, спутали с кем-то, по пьянке?", но эта спасительная мыслишка не успокоила. «Ладно, выйдем на улицу - там видно будет». Он задавил нотку тревоги в своей душе, отнеся ее к минутной слабости. «Если что - убегу, стесняться мне здесь некого, да и глупо стесняться, если на кону будет стоять здоровье или даже жизнь", - невесело размышлял Кирилл, толкая дверь на улицу.
В этот миг, в его голове что-то взорвалось, и он полетел лицом вперёд, где его ещё ожидал хороший встречный. Вынырнув из тьмы временного забытья, сквозь шум кузнечных молотов, стучащих в ушах, он еле расслышал негромкую речь. Рядом с его головой, на асфальте, стояли чьи-то ноги в щегольских чёрных туфлях. Внезапно, он осознал всю унизительность своего положения и глухо застонал от бессильной ещё злости. По своему опыту он знал, что злость эта сейчас начнёт расти, и заполнять всё его существо, постепенно превращаясь уже в ярость, опасную и холодную, как сама смерть. И не останется здесь на асфальте ни одной клетки от вежливого и воспитанного мужчины по имени Кирилл, а будет это восьмидесятикилограммовый, хищный зверь, способный зубами рвать глотки врагов. Но сейчас, ещё чуть рано - он ещё не оценил более точно своего положения, поэтому имело смысл пока попритворяться покорённым и почти уничтоженным интеллигентом. Пусть ребята расслабятся, и не готовятся к смертельной схватке. А она будет. Обязательно!
-Ну что, сука – ожил? - голос другой, не Буратино, и острая боль от удара носком туфля под ребра.
-Поднимите его! - властно скомандовал тот же голос, и Кирилл почувствовал, как грубые руки торопливо подхватили его, и вернули окружающий мир в обычное положение.
В голове и боку ещё гудело. Он потряс головой, и выплюнул под ноги сгусток крови. Их было четверо. Буратино, ещё двое молодых, лет по двадцати, и урка постарше, на вид - около сорока пяти, одетый в чёрный, шёлковый костюм. В то, что это урка, Кирилл понял сразу по его блатной манере говорить, как-бы сцеживая слова, особому, острому взгляду и "синим" от наколок кистям рук. "Видимо он тут "правит бал" - решил Кирилл - его и валить первого. Потом Буратино, а дальше, как Бог пошлёт". Как бы ощупывая больной бок, он громко застонал, и незаметно дотронулся до кармана брюк - ключи от машины были на месте.
- Ну что, Игорёша, этот? - спросил урка одного из шестёрок, рослого,
белобрысого парня.Игорёша, угодливо засматривая в лицо урки, торопливо зашлёпал губами:
- Ага, этот. Они там вместе с Грабом были и ещё каким-то чёртом, из Питера вроде приехал. А потом девок взяли и уехали.
Кирилл вспомнил этого Игорёшу. Именно его смазливая и угодливая рожица светилась над баром на загородной турбазе, где они отдыхали несколько дней назад, вместе с Грабом и его другом. Игорёша тогда был сама любезность и предупредительность, и коктейли делал неплохие. Кто же тогда знал, что этот профессиональный халдей, в белой рубашке и чёрном галстуке-бабочке, не просто трясёт шейкером, а внимательно приглядывается, и прислушивается к клиентам, а потом "сливает" информацию блатным. А если, в этот раз, они даже "светят" своего осведомителя, заставляя выступать в роли свидетеля, то значит дело его совсем "табак", и урки его живым не выпустят.
- Где Граб и питерский? Говори быстро, пидор!
Вопрос был подкреплен болезненным пинком под ребра. Кирилл, выигрывая время, опять затряс головой. Несколько капель крови из разбитого носа попали урке на брюки.
- Ну ты, сука! - взъярился тот, - Короче так! Сейчас говоришь, где Граб со своим корешем, и свободен! Не скажешь - мы тебя отвезём к нашему Клёпе, и он своим паяльничком из тебя всё вытянет! Ты понял?!
Палец урки направился в грудь Кириллу. Вероятно двигался этот палец очень быстро, и больно бы ткнул его, если бы в этот момент в Кирилле не щёлкнул неведомый и невидимый тумблер, превращая его в зверя - серого, матёрого волчину. Именно этот образ-тотем он выбрал, когда проходил специальную подготовку у своего Мастера - бывшего инструктора-диверсанта с "Русского острова".
Боевая мантра произнесённая про себя, мгновенно включала в специально подготовленном человеке, скрытые резервные возможности, и обычный гражданин становился боевой машиной, максимально эффективной для уничтожения себе подобных, а также - мало чувствительной к боли своей и чужой. А скорость реакции увеличивалась раза в три, по сравнению с обычной.
Палец урки, с грязным, синеватым ногтем и массивным, золотым "болтом", как в замедленном кино, двигался ему в грудь, но немного не "доехал", потому что Кириллова нога сильно притоптала каблуком ботинка чуть выставленную ногу "урки", в районе подъёма стопы. Тот ещё не успел взвыть от боли, когда его переносица провалилась внутрь черепа от короткого, но страшного удара локтем. «Буратино» отвесивший челюсть от неожиданного нападения "ботаника", получил резкий удар "клювом" из сложенных вместе пальцев в правый глаз, и почти одновременный удар ногой в пах. И пока он, сгибаясь пополам, с прижатыми к лицу руками, исторгал из своей глотки обиженный рёв, Кирилл достал одного из шестерок ногой по голени, и добавил ребром жёсткой, как доска, ладони по горлу.
Один Игорёша сообразил быстрее прочих, и не ввязываясь в "битву", кинулся к дверям в казино, и почти успел бы, если б не догнал его у самых дверей мощный удар в спину, в районе лопаток, который Кирилл нанес в прыжке, обеими ногами. Голова Игорёши от удара резко дёрнулась назад, чуть не достав затылком спины, и потом также резко мотнулась вперёд, встретившись захрустевшим лицом с массивной бронзовой ручкой на двери. Заливая кровью мрамор крыльца, несчастный "халдей" сполз вниз.
«Буратино», похожий на ослеплённого хитрым Одиссеем циклопа, выставив вперёд огромные кулаки, неуверенно и как-то боком, двигался к Кириллу, угрожающе рыча, и страшно матерясь. Попасть в объятия циклопа, даже слепого, Кирилл не хотел. Он схватил стоящую у дверей небольшую, но достаточно тяжёлую урну, и с силой метнул её в голову "циклопа". Защищаясь, тот выставил вперёд свои руки, но не успел. Урна врезалась ему в голову своим острым у основания краем, и рассыпая вокруг окурки и бумажки, отлетела в сторону. Буратино хрюкнул, и мгновенно залившимися кровью остатками лица, рухнул вперёд, к самым ногам Кирилла.
На всё избиение ушло секунд пятнадцать. Кирилл пробежал по поверженному монстру, на ходу вытаскивая ключи от машины. В этот момент он ругал себя за то, что до сих пор не удосужился поставить "противоугонку" с автоматическим блокиратором дверей, и теперь нервничал - руки тряслись, ключ никак не попадал в щель замка. Уже открывая дверь, и бросаясь на сиденье, он увидел, как из казино выбежали охранники, и следом кто-то ещё и ещё. Один из охранников возбуждённо тыкал рукой в сторону стоянки. Слава Богу - "Боливар" завёлся сразу, и Кирилл тут же "дал ему шпоры". По крутой дуге выскочив из ряда, он всё же задел бампером роскошный, черный "мерс", и тот противно заверещал сигналкой. Флегматичный сторож у будки, видно слегка вздремнул, и не заметив крови на лице Кирилла и погони, уже начал поднимать шлагбаум, когда шум от казино и всеобщее возбуждение достигли его "бульдожьего" сознания. Он "замерз" с верёвкой в руке, и округлившимися глазами уставился на Кирилла. И только резкий крик, и направленная прямо в него машина - заставили его бросить верёвку, и неуклюже отпрыгнуть в сторону. Кирилл опять "дал шпоры" своему "Боливару", и чуть не отдавив лапы всё ещё ничего не понявшему "бульдогу", рванул мимо будки, в Город.
***
В Чечне вовсю полыхала война. Правда, в отличие от первой чеченской кампании, эта проводилась под лозунгом быстрой и "правильной" войны. Толстомясые генералы вовсю рапортовали по всем средствам массовой информации об очередных блистательно проведённых операциях и "зачистках". Ушедший в отпуск, в связи с нездоровьем, президент оставил трон своему ВРИО - бравому и бодрому ФСБэшнику, который не уставал грозить с экрана чеченским бандитам и позировать журналисткой своре, то в кабине реактивного истребителя, то в чреве атомной, подводной лодки. Выделены были немалые средства на "боевые" всем, кто подставлял свою голову под пули в горах Дагестана и Чечни. Оголодавшие без работы мужики, рванули служить контрактниками. И ещё радовались, глупые, своим "крутым" заработкам, за которые ни один приличный наемник не стал бы даже в войнушку играть с детьми, деревянными автоматами.
А во всех подземных переходах и в метро Москвы, Питера и других городов - стояли, сидели в креслах - каталках и даже лежали нищие, все поголовно одетые в камуфляж. Иная сердобольная старушка, насмотревшись информационной "чернухи" по ящику, подавала от своей нищей пенсии "бедному солдатику" - дауну от рождения или бичу отморозившему по пьянке конечности. О, великий в своём всепрощении и глупой доброте, русский народ! Подавали и таджикам, в своё время громившим русские посёлки в Таджикистане, насиловавшим женщин и убивавшим мужчин, ограбившим до нитки и изгнавшим русских людей, которые построили им заводы и фабрики, лечили их, учили их детей.
Подавали и подают цыганам, никогда не работавшим, многовековым жуликам и пройдохам, ныне почти в открытую торгующим самопальным, неизвестно из чего произведённым спиртным и наркотой. Отдавали раньше и отдают последнее теперь, лопающимся от жиру попам - чиновникам от сексотско-семинарских карьер, обвешанных золотыми и драгоценными украшениями, как новогодние ёлки мишурой. А вот больной старухе на костылях, выползшей из своей коммунальной норы на Невский и рыдающей в голос от стыда и боли, почему-то не подали. "Неисповедимы пути твои, Господи."
База. Глава седьмая
Таёжная база Граба произвела на Ивана почти такое же сильное впечатление, как и многое из того, что он узнал и продолжал узнавать о своём армейском друге. Можно было пройти по поляне, под которой она была замаскирована и ничего не заметить. Если бы у бендеровцев на Украине или у прибалтийских "лесных братьев" были в своё время такие "невидимые" и комфортабельные убежища - то их наверное не нашли бы до сих пор. База была спланирована по последнему слову науки и техники и величайшей предусмотрительности и хитрости Граба. Там была даже сауна.
В первый же день своих "пряток" они начали продумывать свои дальнейшие ходы. Иван горячился, спорил, всё время помня о своей семье и рисуя в своём воображении картины самые страшные, заводил себя и готов был действовать немедленно. Граб успокаивал его, приводя свои, всегда весомые аргументы. И Иван понемногу остывал, заражаясь от Виктора его спокойствием и уверенностью. Лена и здесь занималась хозяйством, умудряясь готовить на всю команду быстро и вкусно. Бойцы, по очереди, патрулировали район прилегающий к базе.
-Ты пойми, братка, ну начни ты сейчас суетиться - тебя вычислят и возьмут
в два счёта и ты просто исчезнешь.
Виктор смотрел на Ивана, как на слишком горячего и быстрого в поступках младшего брата.
- А что делать? Сидеть здесь, как кротам и думать, что всё само пройдёт,
рассосётся" что ли?
- Ну, давай, ещё раз разложим всё по полочкам. Ты опасен для них, как живой свидетель. Это раз. Второе, ты свалил с кучей документов, за которые они, особо не задумываясь привалят и сотню, таких как ты. Третье - сейчас, накануне выборов, вся политическая возня направлена на то, чтобы увеличивать свой удельный вес в любых властных структурах. Ну, кто у нас следующий пахан - ясно и так. Тем не менее, от такого кукиша в кармане, каким являешься сейчас ты, ни один из политических лидеров не откажется. Это же прекрасный способ давления на "пахана" и его команду. А можно и в качестве подарочка тебя преподнести, с петрушкой в зубах и обложенного яблочками. Чтобы потом учли, когда у " кормушки" начнут места распределять. Да еще эти бумажки про порт. Они большими бабками пахнут. А ты сам хочешь к ним в руки!
- Так ведь душа болит, Витя! Как там мои-то? Что сейчас с ними?
Иван бессильно стукнул кулаком по стене и страдальчески взглянул на Граба. Тот вскочил со стула и заходил по комнате, со стороны напоминая тигра в клетке
- В конце концов, у нас ещё есть Кирилл. У него башка не так варит, как у
нас всех. За то и ценю. Может придумает, как договориться, чтобы не трогали тебя и семью вернули, а мы взамен, отдадим им всю эту «байду». Еще можно отправить все это за бугор, а козлам этим удочку закинуть, что мы и дискеты вскрыли и можем все слить буржуйским спецслужбам или вообще отдать на общак журналюгам. Вот это была бы «бомба»! Да, у нас есть Кирилл … Произнеся последнюю фразу Граб вдруг стукнул себя ладонью по лбу.
- Чёрт! Кирилла ведь могут связать с нами, с тобой и со мной! Он весь на
виду. Возьмут его и будут душить, пока не расколется. Он, конечно, парень крепкий и видывал виды, но чёрт его знает! Вколют какие-нибудь психотропные препараты … Чёрт! Как я забыл про него! Идиот!
Граб выскочил из комнаты и через мгновение из коридора донёсся его зычный голос: "Вадик! Ко мне!" Использовать связь было опасно - могли запеленговать. "Значит, решили гонца отправить в город", - понял Иван и не в силах больше бездействовать, быстро прошёл в небольшую комнату физической разгрузки. Там, посредине стоял тренажёр для отработки ударов. Обшитый грубым брезентом манекен, набитый тяжёлым конским волосом. Всё это крепилось на крепких пружинах-растяжках от потолка до пола. Войдя и чувствуя, что переполняющая его злая сила уже начала давить на мозг, и сердце и уже не умея остановить её рост, Иван принялся яростно наносить удары по манекену и молотил его так долго, что в кровь сорвал кожу на кулаках.
Пока он "выпускал пар", Виктор отдал Вадику все необходимые распоряжения и тот, не мешкая, отправился в путь. Для таких случаев в пяти километрах от базы, в специальном "схроне" был запрятан спортивный, японский "Судзуки" - мотоцикл повышенной проходимости, на котором умелый наездник мог даже по горам ездить.
-Ну что, навоевался с "Михрюткой"? - со сдерживаемым смехом спросил Граб за обедом, глядя на ободранные костяшки пальцев Ивана, обильно политые йодом.
"Михрюткой" звали манекен. Иван посмотрел на него сердито, но потом улыбнулся, приняв дружескую подначку и поняв ,что глупо обижаться на друга, который так много для него делает и так многим рискует. Приняв шутку, подыграл - сделал испуганное лицо и сказал, как можно жалостливее:
-Вы знаете? Он у вас кусается!
При этом протянул над столом ободранныекулаки, как бы жалуясь всем присутствующим. Незатейливую шутку оценили дружным хохотом. Лена опять постаралась - "борщ по-украински" оказался ароматным и таким наваристым, что все попросили добавки. На второе была жареная горбуша с картошкой. На третье - кислое молоко. Слегка отупев от сытного обеда, мужики завалились вздремнуть, "чтоб жирок завязался" как пробасил Добрыня. Двух других бойцов отправили патрулировать. Иван надел наушники плейера и поставив свою любимую кассету "Любэ" и негромко подпевая Коле Расторгуеву "Эх, батяня, батяня комбат …" сам не заметил, как заснул.
* * * * * *
"Да, выдался вечерок" - невесело думал Кирилл, умываясь холодной водой из уличной колонки. Умывшись и кое-как приведя себя в порядок, он снова сел за руль и стараясь ехать тёмными и непопулярными у автомобилистов улочками, поехал к своему старому приятелю Семёну Паку, ныне в узких кругах известному под кличкой Вождь. Раннее он был весёлым общительным корейским парнем, страшно любившим организовывать всевозможные капустники, вечеринки, коллективные выезды за город и другие популярные у молодёжи мероприятия.
Организатором он был великолепным, а посему, его личность пользовалась большой популярностью в Городе. Девушки Семёна любили и легко ему отдавались, а парни уважали. Но однажды, какие-то пьяные дегенераты сильно избили его, и он чудом оправился от очень тяжёлой травмы черепа. После этого испытания Семён очень изменился и на долгое время исчез.
А потом, снова объявился, но уже как бандитский авторитет. Организаторские его способности не утратились, а напротив, пышно расцвели на новом поприще. Многих из его прежнего окружения это отпугнуло, но только не Кирилла. Они сохранили дружеские отношения, часто общались и помогали друг другу. Вот и сейчас он рассчитывал, что опытный в криминальных разборках «Вождь» поможет ему разобраться в этой непростой ситуации.
"Уж кто-то, а Семён в этих делах, "как рыба в воде," - успокаивал сам себя, стараясь запрятать поглубже тревожные мысли. "Итак, что мы имеем? Два трупа мы имеем - это точно. Где я живу - вычислить дело нескольких минут. В милицию они не заявят - сами будут разбираться. Хотя бес их знает - всё так смешалось, что могут и заявить. Если же меня менты возьмут, то из СИЗО живым я не выйду. Зачем же им понадобилось так жёстко на меня наезжать и зачем уголовничкам знать, где Граб и Иван? В чём их интерес в этом деле? Скорее всего "серые кардиналы" из спецслужб, чтобы самим не светится, зарядили на это дело связанных с ними "ссученых". Легче всего потом списать всё на уголовный беспредел и бандитские разборки. Так, где же сейчас Граб и его питерский друг?
Время от времени, когда в городе случалось очередное громкое убийство или ещё что-нибудь в этом роде, Граб куда-то исчезал, и тогда, найти его было невозможно. Делал он это на всякий случай - устраивая себе и наиболее близким людям что-то вроде карантина во время эпидемии. Наверное, и на этот раз, "зашифровался" в своем бункере и будет отсиживаться, пока опасность не исчезнет сама собой, либо в результате превентивных мер. Кирилл даже не знал, где находится таежное убежище Граба. Нужды прятаться у него не было, он Граба про его «партизанскую землянку» не спрашивал, а тот и сам не навязывался.
Все эти рассуждения не очень-то успокоили Кирилла. В это время он уже въезжал во двор бывшего детского сада, где теперь располагалась совместная с южными корейцами фирма, принадлежащая Семёну, хотя формально, т.е. по документам она была зарегистрирована на подставных людей стопроцентно подконтрольных ему. Входная дверь, несмотря на поздний час, была не закрыта.
Этим «Вождь» показывал, что не боится грабителей, и даже в сторожах держал не бойцов, а обыкновенных парнишек с улицы, худосочных "ботаников". Кирилл поднялся на второй этаж, где его встретил заспанный сторож, не узнавший его спросонок. "Где Вождь? Где хозяин?" - громко спросил его Кирилл. Тот сонно таращил глаза и не в силах сдержать зевоту, махнул рукой в глубину комнат и опять рухнул на узкий диванчик в приёмной.
Семён сидел за компьютером - "мочил" инопланетян. Он был заядлым игроманом. А это порой не слабее, чем наркозависимость. Но с тех пор, как он продул за двое суток больше ста тысяч долларов в недоброй памяти казино "Астер", на деньги больше не играл, а неуёмную страсть свою остужал многочасовым просиживанием за компьютерными играми.
"Здорово, Семён! Человечество спасаешь?" - стараясь казаться спокойным, приветствовал его Кирилл. Тот, не отрывая глаз от экрана, протянул для пожатия руку, сохраняя при этом невозмутимую маску игрока в покер. В серьёзных делах спешки быть не должно, да и спешить уже было некуда, и Кирилл пошёл на кухню и сварил кофе. Разлив ароматный напиток по чашкам, он подошёл с ними к Семёну и поставив одну рядом с монитором, уселся в кресло напротив стола.
Кофе сначала взбодрил и немного прояснил сознание, но потом, видимо, спровоцировал незапланированный организмом выброс адреналина. Кирилла вдруг затрясло, тело стало ледяным и странно громко в ночной тишине застучали морзянку его зубы. Вождь оторвался от экрана и внимательно посмотрел на Кирилла.
- Что натворил? Рассказывай!
- В казино подрался с блатными. И… кажется двоих завалил, насмерть.
- Ни куя себе! Из-за чего?!
Семён даже скинул на мгновенье свою маску невозмутимости. Но только на мгновенье. И Кирилл "вывалил" всю свою историю с подробностями, стараясь не опускать детали. Всё это время, Семён, по инерции "мочил монстров", но в тоже время очень внимательно слушал, иногда задавая вопросы по делу, кое-что уточняя. Потом закурил и глубоко затянувшись, быстро подошёл к открытому окну. Где-то невдалеке проехала машина. Чуть склонив набок голову, он долго прислушивался к неясным звукам, доносящимся с улицы через открытую форточку, потом подвинул кресло и сел напротив Кирилла.
- Слушай, сюда! Ты "замочил" людей Босса. Второго звали Баланда - он вор. У меня есть информация, что Босс - бывший гэбешник, хоть и "пишется" теперь уголовником. Самое лучшее тебе сейчас - сдаться ментам.Только сдаться грамотно, чтобы лишнего на себя не брать, по запарке. Я сейчас позвоню своему человеку в "шестёрке" - он тебя возьмёт. Поедете вместе. За "самооборону" тебя отпустят по подписке о невыезде - если всё срастётся - будешь около меня - пока всё не уляжется и не разрулится. Потом я тебе сделаю другие документы, и ты свалишь из Города. Всё! Теперь сиди и жди. Постарайся успокоиться.
- Понял, Семён. Спасибо тебе!
- Спасибо твоё мне на хер не нужно. Всё это бабок стоит. Потом тебе скажу сколько. Сейчас сам ещё не знаю. Отработаешь!
Сказал жёстко, всё это время цепко держа Кирилла взглядом. Потом пошёл звонить.
Кирилл сидел, чувствуя, как огромная пустота заполняет его и вот уже не он, Кирилл, сидит здесь, а чудовищный, на всё видимое пространство раздутый монстр. Но стоит ткнуть его в любом месте, даже швейной иглой, как он разорвётся на мириады кусочков и не останется от него ничего ничегошеньки. И это осознание своей уязвимости, так неприятно поразило его и родило мелкую и вертлявую, как дождевой червь мыслишку - "бежать!" Куда угодно! Бежать и бежать, пока есть силы, ни о чём не думая, забыв обо всём на свете, кроме этого желания бежать. Но, не дав этой подлой мыслишке и шанса на выживание, он резко поднялся и отойдя к окну, закрыл глаза и представил себе горы с покрытыми снегом вершинами и ещё огромный, в пол-неба красный диск солнца встающий из-за гор. Руки, сами собой, начали двигаться, помогая лёгким наполняться воздухом и затем, освобождаться от него. И с каждым вздохом и выдохом, солнце становилось ближе и больше и вот уже Кирилл вошёл в него сам, и растворившись в нём, стал сначала его частью, а потом и всем солнцем, дающим миру свою энергию света. Медитация со специальным дыханием освежила его, изгнала страх, придала сил и заставила взглянуть на ситуацию по-новому. Он отключил от этой проблемы свои эмоции, как бы перестал подпитывать её и теперь рассматривал всё произошедшее с ним, просто как негативную информацию - холодно и спокойно обдумывая пути её решения. Предложенный Семёном вариант был самым рациональным. Поэтому имело смысл спокойно дожидаться приезда человека из "шестёрки".
Вскоре он приехал. Им оказался крепкий и уверенный в себе мужик лет тридцати семи, со спокойным и чуть хитроватым выражением серых глаз. Открытое, симпатичное лицо, крепкое и сухое рукопожатие, без дурацких амбиций показа силы с раздавливанием ладони того, с кем здоровался. Он выслушал Кирилла, не перебивая - давая возможность вспомнить и рассказать всё. Также как и Семёну, Кирилл ничего не рассказал ему о причине наезда на него людей Босса, выдвинув в качестве таковой просто пьяную драку. Выслушать-то выслушал, но сразу видно, что не поверил в эту версию и с хитрецой поглядев Кириллу в глаза, он присел за телефон и принялся названивать по разным номерам, что-то уточняя и согласовывая, кому-то что-то приказывал, и даже обматерил какого-то бедолагу. Потом они ненадолго оставили Кирилла одного.
В машине - серой "Волге" последней модели, прежде чем запустить не успевший остыть двигатель, он ещё раз внимательно "просканировал" глаза Кирилла и не найдя в них признаков слабости и растерянности, коротко хохотнул и выпустив из глаз пару весёлых чертенят, сказал: "Меня Гена зовут, подполковник, если что. Те двое твоих "собеседников" в судмедэкспертизе остывают, а ещё один в реанимации, в "десятой", тоже в любой момент может "ластами щёлкнуть". Четвёртый сам уполз. Тебя где убивать учили? В армейке?" – и, не дожидаясь ответа сам уважительно подтвердил свою версию: "В армейке". Там основательно учат!"
Кирилл знай себе помалкивал, и смотрел в окно. На одном из поворотов к ним присоединился, вспыхивая синими мигалками, ментовский «УАЗик» и чуть позже ещё один, обогнав их, пошёл впереди. "Как члена правительства везут - подумал Кирилл - или опасный груз". "В Кировский РОВД тебя везём - заметив его ищущий взгляд, сказал подполковник Гена - у меня там кенты. Все свои ребята ещё со Школы милиции. Не переживай, перемелется всё! - подбодрил и снова сосредоточился на дороге, вертя баранку обтянутую красным чехлом.
Вся процедура заняла довольно много времени, но "кенты" Гены всё же постарались. Приволокли откуда-то бичеватого вида мужичонку, и не стесняясь присутствия Кирилла и более того, даже тыкая в него пальцем, указывали мужичонке, вдалбливая в его плешивую головёнку: "Запомни его! Ты был там рядом. На лужайке спал. И когда драка началась и они ножи и биты достали - ты всё видел. Как били они вот его!" Опять тычок пальцем в сторону Кирилла. "Ты всё-всё видел, но не вставал - поэтому тебя и не заметили в кустах. Понял ты или нет?!" "Бич" испуганно оборачиваясь на Кирилла, таращил глаза, тряс в согласии головой и что-то мычал. Немолодой уже капитан, с опухшим, красным лицом, снова и снова твердил мужичонке легенду, и по видимому исчерпав все известные ему приёмы педагогики, даже пару раз отвесил тому подзатыльник.
Наконец, непрестанно шмурыгающий носом и вертящий головой во все стороны "ученик", крепко усвоил нехитрый урок дачи свидетельских показаний, и не глядя поставил под протоколом свою корявую подпись. Затем, его, на всякий случай, как сказал капитан, водворили в "клетку" - узкое, с жёсткой скамейкой у стены помещение со стальными решётками, где уже томилось трое таких же "узников совести", да один пьяный, расхристанный парень лет восемнадцати.
Сложнее было со вторым свидетелем - охранником из казино "Астер". Парень явно боялся, не желая стать персонажем известной хохмы: "желая досмотреть драку до конца, он был избит обеими сторонами." Он долго мямлил, от всего отпирался , что ему предлагали и наконец решившись и глядя почему-то не на капитана, а на Кирилла, твёрдо произнёс: "Если за меня Семён подпишется" - соглашусь!" Позвонили Вождю. Тот пообщался с охранником по телефону, и видимо убедив его и дав какие-то удовлетворившие его гарантии, заставил свидетельствовать в пользу Кирилла по уже имеющейся версии.
"Сколько же я теперь Семёну буду должен?" - с тоской подумал Кирилл и тут же постарался запрятать такие мысли в самый дальний и тёмный уголок сознания. Теперь, вместе с показаниями Кирилла, его добровольной явкой и "снятыми" с него побоями, для чего привозили врача из "травмпункта", который по совету того же капитана, определил у Кирилла не только множественные ушибы, но и тяжёлое сотрясение мозга. Так что теперь со всеми формальностями было улажено.
"Где же теперь на самом деле Граб со своим другом? Почему он даже от меня «шифруется»? Мания преследования у него что ли? Как их найти? И как самому не сдохнуть раньше времени, и уйти от "серых кардиналов" из спецслужб, если они перестанут травить его уголовниками и сами возьмутся за это дело, наплевав на осторожность?" В общем, вопросов без ответов было больше, чем достаточно.
В сопровождении Гены, он вышел на улицу. Было прохладно. Светало. После казённого, затхлого воздуха отделения милиции - на улице дышалось легко и приятно. Кирилл улыбнулся поднимавшемуся над кронами деревьев солнцу, и отказавшись от предложения Гены - отвезти его, тормознул видавшую виды "Тойоту-Короллу". Он ехал к Тасе, где искать его никому не придёт в голову. Тася жила со старой бабушкой, которая все лето пропадала на даче, за городом. Продукты ей Тася отвозила сама.
Подполковник Гена долго ещё глядел вслед отъезжаюшей машине, а потом, хмыкнул и покачал белобрысой головой. Он еще не раз потом вспомнит этого молчаливого странного парня, когда будет получать очередной разнос от своего начальства.
История Добрыни. Глава восьмая.
В бункере Иван делил комнату с "белокурой бестией", с былинным, русским именем - Добрыня. Парень, в своё время, отслужил в десантном разведбате, побывал в "горячих точках". Вернулся в девяносто седьмом. И не успел, как следует погулять с друзьями, обмыть дембель, как жизнь подкинула ему жестокий урок.
Трое уродов подкараулили возвращающуюся с дополнительных занятий в школе его младшую, горячо любимую сестрёнку Олю, красивую и статную не по своим пятнадцати годам. Очевидно, следили за ней давно, так как узнали, что сокращая путь до дома, Оля часто ходит через парк. Там её и взяли. Оглушив, затащили в машину, и заехав в самый дальний уголок парка, надругались над ней. Мало того, разыгравшись, недоноски ещё и сфотографировали свои "подвиги", сами, изготовив на себя компромат.
Все трое были "плейбоями" и как это называлось в середине восьмидесятых - "мажорами", то есть избалованными детками высокопоставленных родителей. Кого у нас возносила власть - ни для кого не секрет. Поэтому и "яблоки от яблоньки" или вернее "козлята от козлищ" недалеко упали.
Всё это выяснилось позже. А в начале трагедии, менты вдоволь наиздевались над родителями Добрыни и Оли, когда принимали заявление, когда проходили они вместе с истерзанной девочкой медосвидетельствование у циничных и грубых врачей, в холодно-любопытных глазах которых ясно читалось - "сама допрыгалась", когда усиливали давление на и без того измученную душу ребёнка, возя её к месту преступления. Да что там говорить, умеют у нас сделать горе просто непереносимым. Вот и не выдержало сердце у отца,пятидесятидвухлетнего, рослого и красивого, как и его дети, Петра Евгеньевича, бывшего токаря-универсала, всю жизнь пропахавшего на Станкостроительном заводе. Сначала один инфаркт и почти сразу же второй - добили, казалось ещё мощного и моложавого главу семейства.
Когда всё произошло, бывший десантник - разведчик гулял на левом берегу Амура, на даче у своего однокашника, тоже недавно вернувшегося из армии. Были там и вино, и девочки. Купались в ещё не прогретом солнцем Амуре, загорали, занимались любовью. А когда вернулся домой и радостный и шумный ввалился вместе с товарищем в свой дом, то застал там враз поседевшую мать и жутко изменившуюся, запуганную, осунувшуюся сестрёнку, забившуюся как зверёк, в угол своей комнаты с задернутыми наглухо шторами. Отец в это время уже лежал в больнице.
Чуть не сломило Добрыню так подло ударившее горе. И если бы не товарищ, то наломал бы дров обезумевший от боли и ярости за родных людей вчерашний боец разведбата. Повис на богатыре, как неотвязная охотничья лайка на поднятом из берлоги медведе и продолжал удерживать его, даже получив пару увесистых оплеух. Стоял "насмерть" и выпустил только тогда, когда Добрыня разнёс пудовым своим кулаком крепко сколоченный стол на кухне и наорался, как идущий в атаку смертник - камикадзе. А потом привёл его к Грабу.
Товарищ пришёл со службы на месяц раньше и уже успел освоиться в Городе и узнать, кто есть кто. Просветили бывшие приятели по секции каратэ и даже свели с одним из людей Граба, выполнявшим у него функции нечто вроде начальника отдела кадров. Правда сразу же не взяли - к Грабу так вот запросто, как в другие команды - не попадали. И вот теперь, Шурик Быстров, а по уличному прозвищу Шустрик тащил всё ещё упиравшегося Добрыню к Грабу в контору.
По неписанному правилу, во всех бандитско-спортивных объединениях, называвшихся спортивными клубами с каким-нибудь грозным и звучным названием, например "Пантера" или "Ястреб", собирались по будним дням для "сверки часов", в одиннадцать утра и в семнадцать вечера. В это время раздавались задания, подводились итоги, разбирались "полёты", раздавались "слоны и пряники". Само собой - ещё проводились беседы с "терпилами" - кинутыми коммерсантами или разборки с чужими "крышами", которых, в свою очередь, кинули коммерсанты этого клуба.
Помещение клуба располагалось недалеко от дома Добрыни и дошли они быстро. Граб принял их незамедлительно. Его тронул этот здоровенный парень с синими глазами, зацепила и зажгла огонь гнева, его сбивчивая, эмоциональная речь. Граб поставил на уши весь Город и уже к вечеру, за Добрыней заехали домой, где он, как мог утешал свою мать и боялся даже подойти к комнате сестрёнки. Но ему всё же пришлось это сделать и один Бог ведает, чего ему это стоило. Он завернул дрожащую девочку в плед и взяв на руки вынес её на улицу, где их поджидал обычный автобус "пазик". Даже это учёл Граб, заранее "просчитав", что девочка просто испугается садиться в обычную автомашину, в её узкое пространство, помня о "той машине".
Они долго ехали, и Оля даже отвлеклась немного, стала поглядывать в окно на проносящиеся мимо таёжные пейзажи. В глухом лесу, недалеко от места нынешней "базы", из багажника автомобиля вынули и поставили перед Добрыней и его сестрой троих. Все трое были побиты, видно не удержались захватившие их ребята. По реакции сестрёнки Добрыня сразу понял, что это они. Оля смотрела на них - съёжившихся, трясущихся от животного, нескрываемого страха, широко открытыми глазами и силилась что-то сказать, вытолкнуть из кривящихся от боли, покусанных губ какие-то слова, звуки, но не смогла. Уткнулась брату в широкую грудь, ища защиты и поддержки. Добрыня увёл её в автобус, где её приняла жена Граба Лена, чтобы не оставлять девочку одну или с мужчинами. Автобус отъехал подальше в лес и встал там, под сенью огромных кедров.
Родители, давая сыну былинное имя, надеялись, что он будет сильным и добрым, как и тот «Добрыня». И они угадали верно. Таким он и вырос. И когда подошёл парень к тем троим, жавшимся друг к другу, на мгновенье острая, как бритва жалость полоснула его сердце и извечное русское желание "простить врага" чуть не убило его ненависть. Но вспомнил он глаза сестрёнки, из голубых лучистых глаз расцветающей красавицы превратившиеся в почти высохшие роднички, где вместо чистой воды плещутся только боль и страх, да ещё стыд. Вспомнил убитую горем мать, заметно поседевшую и сдавшую за эти дни и отца, умирающего в больнице.
Вспомнил, и, подойдя к трём силуэтам, именно так он их теперь воспринимал, не видя в них ничего человеческого, нанёс три удара, только три, но каждый из них был смертельным. Да они уже и были мёртвыми, только сохраняли видимость живых. Трупы, конечно же, бесследно исчезли.
Было много шума. Добрыня попал в подозреваемые номер один. Были и громкие угрозы со стороны всяких "крутых" людишек и следовательский произвол и многочасовые допросы и три нескончаемо длинных месяца в СИЗО с бесконечными провокациями "дубаков"-тюремных надзирателей и ссученых -продавшихся ментам, блатных. Но всё это время, Добрыня чувствовал сильную поддержку Граба и легко избегал подстав и не скисал, не подписывая составленное следователем "признание". Да и Граб нажал на кое-какие кнопочки в судебно-следственном аппарате и вышел изрядно похудевший Добрыня "на свободу с чистой совестью", ибо не чувствовал он за собой никакой вины, вышел и влился в крепкую команду Граба став одним из лучших её "бойцов".
Всю эту историю, он, как-то сразу доверившись Ивану, рассказал на четвёртую ночь их пребывания под землёй. Да ещё сказалось огромное доверие Добрыни к Виктору, так вовремя пришедшего к нему на помощь и заменившего в нашей непростой жизни и вчерашних отцов - командиров и настоящего, родного, так рано ушедшего отца. А в ответ на эту исповедь и Иван облегчил душу, рассказав, как младшему брату Добрыне всю свою историю, "как на духу", не утаив в ней ничего.
На следующий день Граб, сразу после завтрака, взяв с собой Ивана, поднялся на поверхность, и с наслаждением вдыхая после кондиционированного, подземного, чистый таежный воздух, рассказал ему о своём плане. Они уже знали, что на Кирилла жёстко наехали. Вернувшийся из разведки в город Вадик даже умудрился найти Кирилла, очень простым и действенным способом. Он заехал на коммерческий телеканал, где Кирилл работал, и, заплатив деньги, заказал текст "бегущей строкой" во время его передачи. Уж свою-то передачу тот не пропустит. А чтобы не засветить его перед чужими - текст дал такой: "Нашедшего документы на имя гражданина Китая Сам Ни Яма просят сообщить по телефону такому-то за вознаграждение". Текст, в общем-то, был стандартным для таких случаев и документы у китайских граждан в Городе крались очень часто, с целью заработка. Только вот имя мнимого китайца было на самом деле немного искажённым прозвищем Кирилла, известным только его сослуживцам, да ещё нескольким близким людям.
Это прозвище он сам себе и придумал, изображая некоторое время этакого восточного мудреца и чудика Сам Няма и даже сочинял разные байки из его жизни и рассказывал их знакомым. А телефон, указанный в объявлении, был одной из принадлежащих Грабу фирм, которой незадолго до этого Кирилл делал рекламу на своём телевидении.
Иезуитский ход придуманный Вадиком возымел своё действие и Кирилл переодевшись в "бомжа" с помощью старой, дачной "спецодежды" тасиного, покойного дедушки добрался до телефона-автомата, и дозвонившись, договорился с Вадиком о встрече. Решено было ему оставаться у Таси и ждать вестей от Граба. Время шло, но мальчонка-хакер, несмотря на щедро отпущенный ему Творцом талант, ничего не смог сделать с дисками Сергея Павловича. Граб предложил изнемогающему от бездействия Ивану план, который они придумали с Кириллом.
Они должны будут снять на видеокамеру подробный рассказ - признание Ивана, опустив только сцену убийства Сергея Павловича. Лицо Ивана должно быть закрыто, а голос искажён при помощи специального прибора, надеваемого на микрофон. Затем, эту кассету надо будет "засветить", предварительно вмонтировав в неё кусочек пластита с детонатором, взрывающимся в конце воспроизводства плёнки на видеомагнитофоне. Смонтировать такую штуку взялся один из людей Граба - бывший минер, настоящий гений во всём, что только способно взрываться. Взрыв должен быть такой силы, чтобы никого не убить, а только разнести на куски видеомагнитофон и в худшем случае, слегка поранить отсматривающих материал. А уж потом, с помощью своих источников в ФСБ и среди уголовной бригады "Босса", были у Граба и такие люди "на довольствии", его контрразведка работала на уровне, узнать, кто есть "ху"?
Самим же, не мешкая, лететь вместе с Кириллом "нах Москау" на армейском "борте", где паспорта показывать не нужно, не зря же столько водки выпито с господами генералами в охотничьих заимках и загородных банях, и столько подарков и совершенно "бескорыстных", добрых дел для них сделано, ради одной только (!) мужской дружбы.
Кроме того, контрразведчик придумал и ещё один отвлекающий маневр. Человек, похожий на Ивана, должен будет с его документами, попытаться сесть на поезд, где-нибудь на границе края, куда он доберётся на катере. И если он есть в "ориентировке", то его возьмут только за пределами края. А это даст пару дней форы. И Иван с Грабом и Кириллом уже давно будут в Москве. На том и порешили.
Для съёмок, привезли из Города "бэтакамовскую" камеру с насадкой для искажения звука. Сняли материал. В нем показали, кроме монолога Ивана еще и титульные листы документов покойного Сергея Павловича, и еще, в качестве толстого намека, диски, лежащие веером на столе. Минер "зарядил" видеокассету.
Затем её отвезли в город и в лучших традициях шпионских боевиков "оригинально" подкинули одному из молодых, да ранних тележурналистов, который прямо землю копытом рыл в поисках всяких "секретных материалов". Посему успел этот доморощенный агент Малдер создать себе славу одиозного и беспринципного телевизионщика, лезущего прямиком на телевизионный олимп, где кормились, склёвывая золотые зёрна из рук телемагната с тыквообразной головой всяческие Воренки, Глубимовы и Компотовы.
Начинающему проституту от тележурналистики позвонили в редакцию и глухим голосом умирающего от ран, нанесённых врагами отечества, рассказали о жуткой тайне, эдаком "дамокловом мече" нависшем над проходящей сейчас постпубертатный период (период образования вторичных половых признаков) молодой российской демократией. Дескать, запрятана тайна сия в виде кассеты в вокзальной камере хранения, в ящике под номером и с шифром номер такой-то.
Конечно, молодой, да ранний, помчался на вокзал. А когда, уже трясущимися от возбуждения и страха руками вынул "сокровище", и спрятав на груди, понесся, как кенгуру, большими скачками, озираясь пугливо по сторонам к своему авто - был отловлен хмурыми и грубыми ребятами из ФСБ, которым тоже позвонил какой-то "доброжелатель" и сдал "молодого, да раннего" со всеми потрохами. Учитывая провинциальную специфику и весьма неизбалованный подобными громкими делами дальневосточный менталитет, как ФСБ-шников, так и тележурналиста - задержание получилось несколько карикатурным. Несостоявшийся Воренко заверещал, как резаный: "Люди, помогите!" и попытался выбросить кассету, но также не в меру возбудившиеся бойцы невидимого фронта, больше похожие на обычных братков дали ему раза по башке и грубо затолкали в чёрный "Круизёр", предварительно отобрав кассету.
Видевшие сцену пассажиры и случайные прохожие, сочли это небольшой разборкой местных братков с поставленным на счётчик коммерсантом или другим каким "терпилой". Поэтому сильно просвещённые на этот счёт подобными же продавцами телечернухи поняли, что ничего интересного дальше не будет, мирно разошлись по своим делам.
Однако "терпила" оказался не так прост. В соответствии с законами жанра, отправляясь в этот опасный вояж, он предупредил своих коллег, что если с ним "что-то" случится -начинать искать его надо от вокзала. В общем, не дождавшись своего героя, вся телевизионная банда помчалась на вокзал, и выяснив от очевидцев истину, подняла такую информационную вонь, что тошно стало всем, кто имел к этой истории хоть какое-то отношение. А после того, как злополучная кассета бабахнула, чуть не выбив глаз краевому начальнику местных "серых кардиналов" - вонь достигла Москвы и служебным, и телевизионным путём, попав одним из сюжетов в информационный выпуск "Вестей". Кстати, где "снял с него сливки" своим хорошо приспособленным для этого, кроме других специфических функций, языком всё тот же пресловутый Воренко.
А пока закипали все эти страсти-мордасти, Граб со товарищи уже летели над необъятными просторами нашей Родины в чреве огромного транспортника, забитого под завязку морскими деликатесами, красной и чёрной икрой в специальных холодильниках-термосах, да ещё извечным дальневосточным богатством - красной рыбой во всех мыслимых и немыслимых видах.
Так уж водится на Руси, что за попытку добычи мимо носа властей, хоть крупицы тех богатств, что завсегда кормили местных людей - незамедлительно следует, в лучшем случае - штраф, в худшем - тюрьма. А то, что добывается по всей великой и неисчерпаемой в своих богатствах матушке - Сибири - утекает, как в прорву, или лучше сказать в "чёрную дыру" Москвы. И морские деликатесы, и рыба, и золото, и нефть, и газ, и лес, и якутские алмазы, и баргузинские, знаменитые на весь мир, соболя - всё это исчезает без следа и отдачи. А когда полыхала почти три года тайга на Дальнем Востоке, выгорая миллионами (!) гектаров, слизывал огонь целые посёлки, а люди в городах месяцами не видели белого света и солнца от густого дыма - посылали наши кремлёвские ребята специальные самолёты для тушения лесных пожаров - куда вы думаете? Ну конечно, в Грецию. Ведь туда они на курорты ездят, и не дай Бог там гектар - другой выгорит.
И как не заполнить бездонную во всём Россию ни добром, ни злом, ни гуманитарной, жалкой помощью, ни подачками - кредитами, ни ядерными отходами, ни сравнимыми с ними по злокачественности фальшивыми долларами и голивудскими кинофильмами двадцать восьмого сорта, так и не наполнить никогда и ничем, населённую ново-московской лимитой, чаще именующей себя звучным словом "элита", великую и проклинаемую своим народом столицу.
Смотрели в иллюминаторы мужики и думали, каждый свои думки. И не могли оставить равнодушными никакого российского человека эти бескрайние просторы, эта вольготно и мощно раскинувшаяся внизу, закрывшая своим таежным пузом пол-Азии, тигра - Сибирь. Вот ворохнётся, встанет во весь рост, поведёт сторожко чуткими ушами, соберётся в сплошной комок мускулов и шерсти лесов и прянет за Урал гигантским прыжком, прихлопнув мощным телом так досаждавших ей насекомых, сосущих ее кровь -нефть, стригущих, как лишай, её леса. А заодно, пристукнет лапой и по не в меру осмелевшей до неприкрытого хамства, Европе, подняв пыль выше металлолома Эйфелевой башни. Вот мы, русские! Не ждали сибиряков?! А ведь всего-то чуть больше пятидесяти лет прошло, как чистили вас от Гитлера полки коренастых, сибирских мужичков и имели и по доброму и без согласия и австриячек, и венгерок, и румынок, и немок. Да, коротка память у чистых и сытых европейцев. Как коротка "кольчужка" у России сейчас, позволившей бросать натовские бомбы на Югославию, на русскую кровь обильно полившую Балканы, да не один раз. Опоганились перед всем миром, не защитив братьев-славян, предав дружественных арабов, опозорив память дедов-прадедов. Верно, шумят они там и ругаются, глядя из Ноосферы Вернадского вниз, на нас, своих потомков.
Смотрели, смотрели и они, трое сильных, в самом матёром возрасте мужиков, смертельно рискующих в своей, вроде бы мирной стране, убегающих от своих же соотечественников. Трое из миллионов таких же русских мужиков, живущих, как на вулкане, теряющих своих друзей и близких во взрывающихся автомобилях, прошитых пулями из боевого оружия и зарезанных, медленно убивающих себя водкой и лавинообразной, русской тоской, часто заканчивавшейся то в психушке, а то в петле. Знали они, как терять, словно умерших, уехавших за рубежи, как предавать самоё себя в погоне за завтрашним днём, жалкими деньгами, не позволяющими жить по человечески, а только выживать. Знали, как бояться немого упрёка женских глаз, пустого холодильника, голодных и больных детей, очередного попугая из телеящика, рассказывающего об очередном повышении цен на всё-про-всё, об очередном же разбившемся самолёте, утонувшей подводной лодке, перевернувшемся корабле, о том, сколько мы все должны непонятно за что каким-то неведомым жидам-буржуям. И так, до бесконечности, до безумия, до болезни, до смерти, которая на самом деле есть обман, внесённый в мир сатаной.
И как тут не вспомнить великого бойца с ним, протопопа Авакуума, первым протоптавшим дорожку, вместе с женой и детьми своими, в этот благословенный край, сделанный почему-то каторгой и сожжённого потом в срубе заживо.Вот и вспыхивают в звёздном небе над Сибирью, яркими сполохами зарниц, его полные печали слова: "И выпросил у Бога светлую Россию Сатана…"
Мощно рвал небеса тяжёлый транспортник, перевозящий на Запад только мизерную часть уворованных или скупленных за бесценок дальневосточных богатств. Оба пилота вышли из кабины, доверив управление автопилоту. У старшего по званию, майора, в каждой руке было по литровой бутылке водки. Второй, капитан, тащил что-то вроде монтировки. Оба были невысокими, плотноватыми и крепко сбитыми мужичками. У обоих лихо топорщились в разные стороны чапаевские усы. Если бы не перебитый нос капитана - их можно было принять за братьев. Да ещё голоса очень разнились. Майор говорил весёлым и звонким тенором, а у капитана был сильный бас. Сияя улыбками на продувных рожах, они подошли к сидящим на откидных, жёстких скамейках Грабу, Ивану и Кириллу.
-Ну что, диверсанты - парашютисты? Будем прыгать или что? - начал с шутки майор.
-Будем прыгать по самолёту - подхватил шутку Граб.
При посадке их не знакомили. Сказали только, что полетят они до Москвы. Вот летуны и решили восполнить этот досадный пробел и заодно скоротать долгие часы полёта общением со свежей компанией. Нимало не смущаясь посторонних, капитан своей железкой ловко вскрыл один из ящиков и достал оттуда несколько баночек красной икры. Майор тем временем выуживал из упаковки копченых кетин.
- Да ладно вам, мужики, - пробовал их урезонить Граб, - у нас полно жратвы всякой!
- Не-е-т, тут дело принципа! - ответствовал ему бравый майор, - мы свою дань берём, - могли бы и сами барыги догадаться, а так нам самим приходится о себе заботиться.
Откинув от стены столик, летуны ловко вскрыли банки с икрой огромным, охотничьим кинжалом и порезали рыбу. Грабовская команда тоже выставила на стол свои "боеприпасы": хлеб, сыр, копчёную колбасу, холодец. Открыли, разлили по стаканчикам водку. Майор, хитро прищурившись, оглядел всю компанию и сразу признав Граба за старшего, просто сказал:
- Вижу, что ребята вы непростые. Так что можете и не называться. Наше дело маленькое, шофёрское - обосрался и стой. Меня зовут Игнат, а капитана Гоша или Жора, это кому, как больше нравится. Ну, вздрогнули!
И он, не дожидаясь, и не чокаясь, влил в себя водку. Вкусно захрумкал малосольным огурцом. Не заставили себя ждать и остальные. Потом расслабились. Майор оказался говоруном. Одну за другой выдавал всякие лётные байки. Нашлось что "потравить" и Кириллу и Грабу. Один Иван никак не мог отвлечься, всё скатывался, как в яму, в свои невесёлые думы. Майор попробовал расшевелить и его, но одёрнутый Грабом отстал и больше не лез.
Завалившись на предусмотрительно захваченные куски толстенного поролона, вся компания, включая и лётчиков, улеглась спать. Иван, выпивший меньше всех, с беспокойством смотрел на укладывающихся летунов. Поймав его встревоженный взгляд, майор громко заржал: "Там у нас барабашка рулит!" А чуть позже, вполне серьёзно и почти трезво объяснил: "Тут у нас коридор чистый до самой почти Московской области. Пойдем смело, на автопилоте. А там, встанем и переключимся на ручное. Спи давай. Авось не упадём!" И майор совершенно спокойно стал укладываться рядом с уже храпящим Жорой или Гошей.
Заряд беспокойства, заложенный Иваном в сознание, всё же рванул. Он вскочил, спросонок не понимая, где он и что с ним. Ему почудилось, что он в Армии и сейчас будет выброска. Не ощущая за спиной привычной тяжести парашюта, а на груди не менее привычной тяжести автомата он, вытаращив глаза, хлопал себя по спине и груди и вдруг увидел раскрытую болтающуюся на петлях дверь пилотской кабины. В кабине никого не было. По-прежнему ровно ревели турбины, а майор с капитаном мирно спали - один, свернувшись калачиком и вложив сложенные лодочкой ладони между ног, а второй - на спине, весь разметавшись конечностями по сторонам. Иван подскочил к ним и принялся трясти. Майор поднял голову, и осоловелым взглядом поймав Ивана в фокус, спросил, совершенно недоуменно, будто тот будил его в постели жены, дома:
- Тебе чего?
- Как чего?! - заорал, не сдерживаясь тот, - хер знает, где летим, а вы дрых-
нете оба!
Майор сел и разведя широко руки и похрустев костями скелета, вкусно зевнул.
- Ну и что? Коридор ещё не кончился… наверное…
Потом посмотрел на часы, поднёс к уху – послушал, тикают ли? Не торопясь, поднялся и вдруг, размахнувшись ногой, как будто хотел ударить по мячу, по крайней мере с середины поля, сделал вид, что пинает в бок капитана Гошу, а на самом деле - только чуть тронул того носком ботинка. Гоша, тоже не торопясь, поднялся, что-то ворча себе под нос и пошатываясь, направился в кабину. Впрочем, через минуту оттуда вышел и на неверных ногах подгрёб к столику с объедками и пустыми кружками. С тоской позаглядывал в пустые кружки и затем, с затаённой надеждой на Ивана, спросил жалобно: "У вас там ничего бухнуть нет?" Иван, пожалев мужика, плеснул ему немного спирта из их походной аптечки. Гоша разбавил его недопитой с вечера пепси-колой, и прохрипев: "Ну, будь!" хлопнул, передёрнув кадыком, как затвором.
Как это ни удивительно - сели они на военном аэродроме вполне благополучно. Верно, говорят: "Мастерство не пропьёшь!" И попрощавшись с пилотами и мысленно ещё раз чертыхнувшись: "Куда там до наших этим сраным камикадзе! Вот где истинный фатализм, вернее похренизм, по-русски!" - вышли на трассу - ловить "левую" до города.
Глава девятая
У Ольги Петровны очень сильно болела голова. После того нападения на её квартиру людей в масках, когда похитили её дочь и двоих внуков, её продержали три дня в больнице. И все три дня местные, новгородские журналисты лезли к ней в палату, совали под нос диктофоны, что-то назойливо спрашивали. А один приволокся даже из Питера из какой-то "жёлтой" газеты и был особенно настырен и нагл. Так достал и без того взвинченную и больную женщину, что Ольга Петровна запустила в него стаканом с водой, машинально схватив его с тумбочки. Больничное начальство не могло или не хотело обеспечить несчастной пенсионерке покой или даже заинтересовано было во внимании прессы к их больнице.
Милицейские сняли с неё показания в первый день, когда она ещё не оправилась от шока и обколотая разными уколами приходила в себя в больнице. Почему-то особенно интересовались её зятем, этим непутёвым Ванькой. Мужа своей дочери Ольга Петровна невзлюбила с первого дня знакомства, когда Инна предъявила ей, наконец, своего бой-френда ещё не успевшего поменять фасонисто сделанную дембельскую форму на гражданскую одежду. Мало ей было в Ленинграде, где проучилась почти три года, местных , вполне приличных и благополучных мальчиков с квартирами и с солидными родителями что-ли? Так нет, откуда-то выкопала этого солдата с полуазиатскими чертами лица, который и говорил-то как-то не по-русски. Все эти его словечки: "Чё ково, пошто, паря", - очень раздражали бывшую заслуженную учительницу, тридцать лет преподававшую русский язык и литературу в школе.
И как только не билась Ольга Петровна за счастье единственной дочери, да ещё выращенной без мужа, и добром, уговорами и скандалами с запиранием дверей на ключ, прятанием одежды и обуви - ничего не помогло. Может быть - не борись она тогда так активно, и остыла бы Инна к этому забайкальскому дикарю. Кто ж тогда-то знал? Да и потом - ни профессии серьёзной, ни образования. Десять классов с грехом пополам в своей деревне или улусе, чёрт его знает, как у них это там называется?
Даже сейчас, думая об этом, Ольга Петровна начинала злиться, и долго потом не могла успокоиться. А теперь ещё это! Ведь говорила, сколько раз говорила этой дурочке, что добром всё не кончится. Все эти его ночные разъезды! Как в воду глядела! И сам исчез, сбежал куда-то! И вот теперь и дочь с внуками какие-то головорезы украли! Да ещё деньги. Откуда у него столько? Милиции Ольга Петровна, конечно, ничего про деньги не сказала. Небось, ограбил кого-нибудь! С него станется! Бывало, так взглянет на родную тёщу своим бурятским, со вторым веком, глазом, что сердце от страха так и ёкнет.
Ольга Петровна поправила на голове мокрое, но уже нагревшееся полотенце и запила анальгин стаканом сладкого чая. Тяжело вздохнув, поднялась с жалобно скрипнувшего стула и шаркая по полу шлёпками добралась до телевизора. Может хоть это отвлечёт немного от тяжких дум и головной боли? Защёлкала переключателем каналов в поисках сериала. Остановилась на РТР - бойкий телекомментатор "выдавал на гора" криминальные новости: "в Петербурге, на Канале Грибоедова, застрелен из автомата Калашникова уже четвёртый уголовный авторитет. Местная молва переименовала Канал Грибоедова в Эшафотную улицу" - трещал комментатор, а на экране мелькали люди в милицейской форме среди хаотично стоящих машин, и кто-то лежал, свернувшись калачиком на мостовой, в луже крови. "Видно не сразу умер, и тело инстинктивно приняло самую функциональную позу "эмбриона", - подумала начитанная Ольга Петровна, пробившись сознанием сквозь головную боль к событиям на экране. "Даже дома нет от этого покоя. Всюду насилие. Всюду кровь!" Забыв, зачем включала телевизор, Ольга Петровна, раздражённо щёлкнула кнопкой выключателя. Старый, но ещё исправно служащий своей хозяйке цветной "Изумруд" щёлкнув напоследок затухающим экраном, отключился.
"Господи! Ну, где же они сейчас? Дочь, внуки? Что с ними? Живы ли? В этот момент нервно взвизгнул дверной звонок, раз, потом ещё два раза. "Так могут звонить только люди нахальные, невоспитанные" - привычно раздражаясь, Ольга Петровна поспешила в прихожую. "Так и есть, за дверью стояла Валя, соседка". Ольга Петровна не любила её за длинный, злой язык и какое-то врождённое, совершенно естественное для Вали состояние агрессивной наглости.
- Ольга Петровна! Ольга Петровна! - прямо с порога, чуть не сбив ту с ног
и округлив светло-голубые, "бл***ские" глаза - почти закричала Валя.
- Что? Что такое?! - обычно ровная в своих эмоциях, после всего случившегося, Ольга Петровна, мгновенно возбуждалась, приходя в состояние нервного ожидания ещё чего-нибудь гадкого и больного.
Уже в комнате, Валя круто развернулась, с лицом заговорщицы посмотрев по сторонам - "Нет ли здесь кого?" - ошарашила Ольгу Петровну сногсшибательной новостью:
- Звонил ваш зять Иван! Спрашивал про Инну и детей! Я всё ему рассказала и тут связь прервалась! И всё! Ни где он, ни когда приедет - ни о чём не сказал - Только - раз! и отключился!
Подтвердились самые "страшные" подозрения Ольги Петровны насчёт зятя. "Может это даже он сам и организовал это дурацкое похищение! И тёщу свою чуть на тот свет не отправил, подлец!" Ольга Петровна даже забыла на миг про свою голову. Она почти поверила в эту свою "догадку" и наконец, обратясь к здравому смыслу, поняла: "Да зачем это ему? Для чего такие сложности? Нет, это всё глупость какая-то лезет в больную голову. Да ещё эта, сорока дурная, стоит тут с раскрытым в азарте ртом и ждёт, как Ольга Петровна отреагирует на новость, чтобы понести её на своём вертлявом хвосте по всем соседям. "Ну уж нет - решила старая учительница - этого ты от меня кумушка не дождешься!" Взяв себя в руки и несколько раз глубоко вдохнув - выдохнув, Ольга Петровна сказала в своей обычной, несколько холодноватой манере:
- Спасибо тебе Валя. Только отчего он тебе позвонил, а не прямо сюда? Как ты думаешь?
Та забегала глазами, и сама того не зная, ответила правильно:
- Боится, что ваш телефон подслушивают, наверное. Вот и подстраховался.
- Да? - удивилась такой интерпретации Ольга Петровна, - может быть и так. Спасибо, что сообщила.
Холодность тона и всё выражение лица Ольги Петровны говорило Вале о том, что на этом аудиенция закончена, и она может проваливать восвояси, унося в своём сорочьем клюве лишь ту часть информации, с которой и пришла. Выпроводив соседку, Ольга Петровна закрыла дверь на все запоры и легла на диван. Сердце опять больно сдавило, и она заплакала от горя и осознания своей полной беспомощности. Да и что она, старая, слабая и больная женщина могла изменить?
В первые три дня новость о похищении не сходила в Новгороде с экранов телевизоров, а теперь, по истечении недели, как-то сама собой эта тема выхолостилась, остыла для жадных на "горяченькое" журналистов, да и органы занимались этим не так активно, как вначале, превращая это дело в одно из обычных рутинных расследований, которое идёт ни шатко, ни валко. Да и в самом деле? Не у губернатора же детей украли и даже не у депутата какого-нибудь? Чего же зря хай поднимать, и суету наводить? Как-нибудь само собой рассосётся. Вероятно, так или примерно так рассуждали и большие и малые начальники от которых это зависит.
"Ходоки" у Ленина. Глава десятая
«Во всяком государстве вне закона являются два класса -правящий и уголовный,
во время революций, они меняются местами…»
Максимилиан Волошин.
Трое здоровых мужиков на трассе, со спортивными сумками, небритые и явно с похмела, ждали частных извозчиков, а такси что-то было не видно. Граб уже начал вслух материться. Возросшая агрессивность ещё больше смущала водителей. Они только прибавляли газу, проезжая мимо. Наконец им удалось тормознуть видавший виды "Опель Кадет".
Водитель, глуповатый и как-то по детски восторженный мужик, лет сорока, в толстых, роговых очках, и несмотря на жаркую погоду, в пёстрой вязаной кацавейке, видно по всему - начинающий автолюбитель, ещё не хлебнувший горя на наших дорогах, всё время болтал, поминутно отвлекался. Ехал-то неуверенно медленно, то неоправданно рвал вперёд, создавая на дороге опасные ситуации. Иван молча слушал его трёп, и по водительской привычке не ощущая себя пассажиром, переживая на уровне рефлексов все перипетии пути, уже с трудом подавлял желание - выбросить этого горе-шофёра из машины на обочину и самому сесть за руль.
Очкарик, наконец, почувствовал исходящую от пассажира угрозу и заткнулся - сосредоточился на дороге, изредка встревожено поглядывая на Ивана, который сидел с ним рядом. Граб и Кирилл, отключившись от происходящего, мирно подрёмывали на заднем сиденье, привалившись на сложенные между ними сумки. Ехать было далеко. По соображениям конспирации, Граб не предупредил своих партнёров в Москве о своём приезде, иначе бы их встретили прямо у трапа. Партнёров было двое.
Один - бывший уголовник, по кличке Ленин, теперь был политическим деятелем, оправдывая свою "погремуху" и числился помощником известного депутата Госдумы, хотя занимался по-прежнему и тёмными делами, принадлежа одной из самых могущественных в стране группировок - Монцевской. Кличку свою он получил ещё в детстве за свою картавость и неуёмную страсть к организации всяких тайных штабов, шифрованных записок и довольно изощрённых интриг.
С годами, имея за плечами уже несколько ходок и в общей сложности пятнадцать лет тюрем, пересылок и зон, он полысел, погрузнел несколько фигурой, но при этом не утратил своей неугомонности и ртутной подвижности в движениях и словах. От этого его сходство с "вождём мирового пролетариата" только усилилось. В своё время, он развернул в Городе бурную деятельность, создав общественно-политическую организацию с недвусмысленным названием "Воля", которая собрала под свои знамёна и так сказать возглавила большинство полулегальных или даже попросту бандитских объединений. Будучи при этом ещё и держателем "общака" Ленин скоро навлёк на себя гнев не только властей, но и уголовного дальневосточного генералитета.
Ведя себя очень активно, учреждая и подбирая под себя различные коммерческие структуры Города и края, затевая множество общественно значимых проектов, Ленин поднял такую мощную волну, что даже удостоился внимания такого информационного монстра, как "Би Би Си", которая прислала к нему свою киногруппу для съёмок документального фильма. Жаловали Ленина и различные, причём очень известные в стране деятели искусства и культуры, приезжали, давали интервью местным СМИ и концерты в пользу больных и бедных. Надо полагать и Ленин не обижал заезжих знаменитостей, устраивая в их честь крутые банкеты, и видимо, ещё заботясь о наполненности их кошельков.
В общем, для власти, быстро обрастающая местными мифами и ярыми сторонниками организация представляла собой очень ржавый, а посему весьма опасный гвоздь в заднице. А для стоящих на вершине дальневосточного уголовного айсберга, он был ещё и костью в горле, так как становясь организацией политической имел при этом мощную силовую структуру в виде охранно-сыскного агентства зарегистрированного Грабом и спортивного клуба "Амба", что в переводе с языка одного из местных народов означает - тигр, а только клуб со своими отделениями по краю мог выставить несколько сотен бойцов. Запятнав себя общественной деятельностью и "сотрудничеством" с властями, Ленин был лишен всех своих привилегий "порядочного" человека и объявлен "негодяем", что равнозначно на языке уголовного мира подписанию смертного приговора, не подлежащего обжалованию.
Из уголовной столицы Дальнего Востока Комсомольска-на-Амуре прибыла "зондер-команда" человек в пятьдесят, вооружённая огнестрельным оружием и чрезвычайными полномочиями по уничтожению отступника. Попав меж двух огней, хитрый как лис Ленин оправдал своё прозвище. И кто знает, окажись он на месте своего прототипа, в те далёкие двадцатые годы, кто умер бы холодной зимой в Горках, он или грузинский пахан Коба?
Ленин ловко зашифровался, никуда не уезжал из города, а грамотно проведённая пропагандистская работа сплотила все группировки, кроме явно уголовных, не смевших встать против своего дальневосточного "дона Корлеоне", на его защиту. Сотни бойцов, порой из враждующих группировок, сплотились перед лицом общей опасности, и чтобы не отдать город уголовникам "залегли на матрасы" с оружием и провиантом в нескольких местах. Двое суток продолжалось противостояние и долгие и нудные "тёрки" на уровне главарей приехавших и местных, и закончились бескровной победой Ленина.
"Зондер-команда" убралась восвояси, без его скальпа. Но и оставаться здесь ему больше было нельзя. Ленин уехал в столицу, ждать своего кореша Монгольчика из американского подлого плена, но тихо и спокойно ждать он естественно не мог. Поэтому и окунулся со всей своей энергией в столичные, политические и бандитские интриги. Но вот что интересно, в течение пяти лет, умерли насильственной или при очень странных обстоятельствах скоропостижной смертью все, кто урвал себе от его "бывшего пирога" или каким-то иным способом перешедшие его узкую дорожку.
Вот к нему-то и намеревался поехать Граб со товарищи. Если по какой-то неведомой причине такая встреча была бы невозможной - у Виктора существовал запасной вариант. Веня Елец, его можно сказать, коллега по охранно-сыскному бизнесу, также открывший в Городе, в самом начале пресловутой "перестройки" отделение московского сыскного агенства "Цезарь". Надо полагать, Веня открыл свой бизнес не без участия очень "мохнатой" лапы в Кремле. Ну, это и вовсе было ежу понятно, так как занималось оно вполне легально, с прикрытием со стороны государства, но тем же самым, чем занимались на свой страх и риск бандюки и блатные. Агентство «Цезарь» давало "крышу" нарождающемуся классу мелкого и среднего бизнеса, вышибая, иногда вместе со здоровьем и жизнью долги, выступая силовым гарантом всяческих сомнительных сделок и прочее, и прочее, и прочее.
В последние годы Веня сновал между Москвой и Городом, имея и там и сям, пролез в депутаты краевой думы и вполне реально метил в губернаторское кресло при следующих выборах. С явным криминалом он по этой причине в последние годы не связывался. Сомнительные виды бизнеса: проституток и обналичку денег продал уголовникам и вложив грязные капиталы в легальные виды деятельности усиленно отмывался от прошлой грязи и крови, доводя до стерильной незапятнанности своё "паблисити" будущего хозяина края. Но, конечно, помочь "коллеге" он не откажется, если не раскрывать ему подлинной сути поездки Граба в Москву и если он сам, что-нибудь не пронюхал. Контрразведка у Ельца работала превосходно, тем более трудились в ней профессионалы, матерые кгбэшники, ушедшие вовремя на пенсию и купленные Веней Ельцом за неслабые бабки.
Однако сейчас они ехали к Ленину. Тот по своей, укоренившейся в нем за многие годы привычке, как всегда "шифровался". Поэтому выйти на него можно было только через посредника, которому, информация сбрасывалась на пейджер. Ему Граб позвонил ещё с военного аэродрома и дождавшись ответного звонка на мобильник, получил указание ехать на "Чистые Пруды" и ждать у памятника "Грибоедову" у метро, который местные остряки, за взбитую коком причёску назвали памятником Элвису Пресли. Посмеявшись над многоходовым вариантом встречи, Граб всё же был вынужден подчиниться обстоятельствам и ехать к "Элвису", хотя Ленин будет ждать совсем в другом месте. Но что сделаешь, если у человека "бзик" такой – он, наверное, даже перед тем как идти в туалет, как-нибудь "обставляется", чтобы никто не догадался.
Когда они, кряхтя от долгого и неудобного положения в мелкой машине, выбрались из "Опель Кадета" и "Очкарик" ещё раз опасливо покосившись на мрачного, как лермонтовский демон, Ивана, дал по газам, чуть не врезавшись в трамвай на повороте - посредник - "шустрый малый" лет восемнадцати, уже нетерпеливо поджидал их у памятника. Всё оказалось почти так, как и предполагал Граб - ехать на встречу пришлось в "Крылатское". Хорошо хоть посредник был на своём авто - крепенькой неприметной "восьмёрке", однако с форсированным двигателем, что можно было определить по более мощному рычанью мотора. Доехали быстро. Парень знал Москву, как свою подружку. "Срезал углы", быстро перестраивался. С момента встречи не сказал больше пяти слов. Видно, что к подбору кадров Ленин и здесь подходил очень серьёзно. Как тут не вспомнить пахана "Кобу": "Кадры решают всё".
Встретил Ленин не очень радушно. Поздоровался с Виктором и цепко оглядев, стоявших за его спиной Кирилла и Ивана, полуспросил, полуприказал: «Это кто с тобой? Представь!» Этим он показал своё недовольство тем, что Граб прибыл на встречу не один. Они вошли в просторную, с высокими лепными потолками в стиле ампир, трёхкомнатную квартиру. Раньше она принадлежала художнику, который использовал её как мастерскую. Купив её почти за бесценок с помощью весьма убедительных "помощников" у начавшего спиваться соцреалиста, Ленин не стал в ней ничего менять. Только выбросил сопутствующий всякому художественному промыслу хлам и завёз мебель. Здесь у него было что-то вроде места для встреч или гостиницы для нужных людей, приезжавших к нему, в столицу. Граб сразу же уединился с Лениным в отдельном кабинете "перетереть" некоторые вопросы, а уставшие донельзя Кирилл и Иван, побросав свои сумки в отведенной им комнате, стали приводить себя в порядок. "Стритса, бритса, умыватса", как любил говаривать бывший командир Ивана, майор Коняхин по прозвищу Конь.
"Знаешь что, Витя, мне ведь здесь поначалу не очень сладко пришлось", - говорил Ленин Грабу, сидя в удобном, глубоком кресле за массивным кабинетным столом. "Тут ведь народишко-то - чуть отвернись, сожрут с потрохами! Москва-то, как я считаю, вообще - город-людоед. Ну, а теперь, полегче стало. Ребяток себе выращиваю. Серьёзные люди помогают." Ленин не пил и курить в последнее время бросил. Заменял табак леденцами. И теперь, посасывая леденец, ещё и слегка пришепётывал.
Кроме того, он в последнее время стал очень набожен. Поминутно поминал Бога и часто крестился. Россия переживала очередной ренессанс веры. Вчерашние коммунисты-атеисты, торгаши и жулики, грабители и убийцы - надели на себя дорогие кресты на массивных, золотых цепях. Толком не зная ни основ веры, ни одной молитвы, а зачастую не знавшие даже, как крестятся православные, справа налево или слева направо - начали устраивать религиозные спектакли: венчались, крестились сами и крестили детей, приезжали, как на "сходняк" в храмы во время престольных праздников и стояли с надутыми рожами, изображая истинно верующих. Всё это не мешало им по-прежнему воровать и обманывать, предавать и убивать, не говоря уже о других тяжких грехах.
"Знаешь, я как в Бога поверил - он меня защищать стал", - проникновенно заглядывая Грабу в глаза, (верит или нет?) говорил Ленин. Вероятно исходя из своего семилетнего образования, в пятнадцать он пошёл за кражу со взломом "по малолетке" и богатого опыта тюремных университетов, Ленин представлял себе Бога чем-то вроде этакого могучего пахана, "держащего крышу" над всей вселенной и сурово карающего всех, кто не платит молитвами и обрядами в небесный общак.
"Помнишь Гогу - грузина, он что-то потянул на меня, сам не знаю за что. Убить хотел. Так вот - шёл по улице, поскользнулся, и башкой об бордюру! И насмерть! А я здесь ни при чём." Ленин засунул в рот ещё один леденец и предложил Виктору из своей жестяной коробочки. Тот отказался. "Или вот этот ещё случай, - азартно продолжал Ленин - Фима Удод меня хотел кинуть, а после спрятаться в зоне. Сидел в "крытке", подшивался и уколол палец иголкой. Сутки - сепсис и готов! Ленин опять выжидательно взглянул на Граба. Тот, хохоча в душе, над этими чудачествами Ленина, сохранял при этом самую серьёзную мину на лице и заинтересованно кивал головой. А сам думал в это время: "Как же ты ни при чём? Скорее всего, очень даже при чём, старый лис". Но относясь с иронией к этой новой игре Ленина, Граб насчет него не обманывался и не хотел бы оказаться его врагом - Ленин был зверь матёрый, и несмотря на внешнюю чудаковатую безобидность - очень опасный.
- Ты-то здесь чего ищешь? - перешёл к делу Ленин, - стволы зачем приволок?
Граб удивился этой осведомлённости. Быстро же мальчишка Костя их "сфотографировал". В сумке у Виктора лежали два " Стечкина" с несколькими запасными обоймами, пистолет -пулемёт "Кедр" и три ножа с полыми рукоятками, в которые вставляли стволы для стрельбы специальными, бесшумными патронами калибра семь шестьдесят два.
- Да это на всякий случай. Надо спросить с одних ребят, да не здесь, а в Питере, - ответил Граб, но это прозвучало не очень убедительно.
- Чего ты мне горбатого лепишь? Не хочешь говорить - не говори! Только я тебя тут принимаю. С меня спросят, если что. Понимаешь?
Граб сгоряча хотел напомнить Ленину о том, как он его прикрыл, когда с него спрашивали, но не стал обострять разговор. Всё-таки хозяином положения здесь был Ленин.
- Всё будет нормально, Степаныч. Мы тебя не подставим. И здесь светиться особо не будем. Помоги нам с машиной только. И на обратном пути мы у тебя здесь упадём на день- другой, если с "бортом" задержка выйдет. Лады?" - Граб посмотрел Ленину в глаза.
Тот принял вызов, и взгляда не отвёл. С минуту, они, как опытные фехтовальщики плели невидимое кружево острых, быстрых посылов глазами, и оставшись равными по их силе, наконец, отвели друг от друга глаза.
- Ладно, - согласился Ленин, - пацана с машиной возьмёте, который вас встретил. Пацан правильный. Живите здесь сколько надо. Возьмёте ключи - на обратном пути - сразу сюда. Если что-то надо ещё, девочек, информацию - он всё сделает. Только смотри, не накосячь, Витя. Ты меня знаешь.Это была почти неприкрытая угроза, и Граб знал, что она означает.
Приняв душ, они плотно пообедали своими припасами. Пару часов повалялись, набираясь сил. И после этого сели за стол, чтобы обсудить свои дальнейшие действия. Решили, что Кирилл останется в Москве и попробует пристроить видеоматериал - копию с отснятой в "бункере" кассеты на один из оппозиционных телеканалов. Всё равно от Ивана эти крысы не отстанут, даже если он даст все мыслимые и немыслимые клятвы и подписки о неразглашении. Поэтому, раз уж стали ворошить это крысиное гнездо, то останавливаться нельзя. Тут вступает в силу одно из основных правил борьбы за жизнь. Начал бить - бей до тех пор, пока противник подаёт признаки жизни. Тем более, что для них не писаны никакие законы и беспредел с похищением близких, не самая страшная подлость, на какую они легко шли и пойдут ещё.
Девиз иезуитов придуманный ещё Игнатием Лойолой "Todo modo" (любым способом) был взят на вооружение чекистами, которые "мочили" всех подозрительных без разбора, и с большим успехом и техническими ухищрениями современной научной мысли применяется в России до сих пор. Наряду с традиционными способами "убирания" людей, широко применялись и применяются боевые яды. Некоторые из них имеют такие свойства, что попав в организм человека через пищу, через кожу или воздушным путем через дыхательные пути иммитируют в организме какую-нибудь форму тяжёлого заболевания. Наши медики, с успехом изучавшие в институтах научный коммунизм и универсальную болезнь для бюллетеней - ОРЗ, пытаются лечить этот фантом и совершенно естественно доводят отравленного до могилы с диагнозом, например: плеврит лёгких, цирроз печени или прободная язва, совершенно не подозревая при этом, что человек просто отравлен. А уж после захоронения или тем паче кремирования, и вовсе не доказать, что человека убили. Алиби - тысяча процентов!
Попробуй, проследи, где человек был в течение многих дней, с кем общался, где и что пил и ел, даже с кем здоровался. Грабу рассказывал бывший ГРУшник об оригинальном способе убийства, когда убийца наносит на внутреннюю часть ладони такой супер-яд, что при рукопожатии он проникает в кожу и кровь жертвы за тридцать минут и убивает её в течение следующих суток. А убийца должен просто помыть руки с тёплой водой и мылом не позднее получаса после нанесения яда на свою руку. Так, что неизвестно сколько тысяч людей было убито, а не умерло от болезней. Причём убито совершенно безнаказанно.
И вот этим существам нужен был сейчас Иван в виде холодного трупа или ещё лучше, в виде "овоща" с разрушенной психикой и уничтоженным мозгом. А уж раз они решили ловить его на "живца" - его жену и детей, то можно в ответ на это использовать своего "живца" - самого Ивана и поймать на него одну или даже парочку этих двуногих крыс и допросив их с пристрастием, выбить из них хоть какую-то информацию - зацепку, где искать его семью. Кирилл созвонился со своим знакомым, который имел определённый вес в журналистике Москвы, был вхож во многие СМИ и активно сотрудничал с двумя телекомпаниями, одна из которых как раз принадлежала к так называемой оппозиции. Договорившись о встрече и заинтриговав москвича донельзя, Кирилл попрощался с Виктором и Иваном, которые уже собирались в путь, пожелал им удачи и уехал.
"Потертый" зубр от журналистики. Глава одиннадцатая
Вадик Резниковский очень любил свою работу, свой образ жизни и деньги. И при этом, жутко не любил рыбу вообще, а фаршированную щуку просто ненавидел. Женился на украинке. В общем, он был совершенно неправильным евреем. Наверное, поэтому и не прижился в Израиле, прожив там всего пару лет - вернулся в Москву. А жене – украинке на «земле обетованной», напротив, очень поправилось, и она осталась, вместе с дочкой. Вадик был настолько циничен, что не только не стал делать из этого трагедию, но и устроил своей бывшей выгодную партию, чуть ли не своими руками уложив красавицу-украинку в постель богатого, но одинокого капиталиста-израильтянина. Мотивы его поступков, в большинстве своём, были непонятны окружающим. Однако, каждый раз, экстравагантные выходки приводили его к неизменной удаче - либо к крупным гонорарам, либо в постель очередной красотки.
Когда Кирилл, так неожиданно объявившись в Москве, позвонил ему и своими туманными намёками на некий сенсационный материал разжёг его азартное сердце - Вадик как раз переживал профессиональный кризис, был на безтемье. В последний год его здорово потеснили на информационной "полянке", где он столько лет весьма успешно "рубил свою капусту". Новое поколение "яйцеголовых", компьютерные мальчики и девочки, готовые в любую клоаку влезть без противогаза в поисках жареного материала, самым наглым образом вырывали кусок хлеба у старого, матерого волка газетных полос и крутых телерепортажей.
Кризис жанра развивался у Вадика по классической схеме: больше конкурентов - меньше работы, меньше принятых материалов - меньше денег, меньше денег - реже и хуже девочки, больше тоски, больше спиртного. В конце этого ряда маячили и вовсе уж жуткие призраки профнепригодности, нищеты и жалкого существования бывшего крутого журналиста, бывшего желанного гостя презентаций и тусовок столичного бомонда, бывшего любимца длинноногих манекенщиц и жеманных актрис. Об этом Вадик боялся даже думать.
И тут Его Величество Случай в лице приятеля по универу протянул ему свою руку помощи. А в руке этой была зажата видеокассета с такой информационной бомбой, размахивая которой он, Вадик Резниковский снова прорвётся к вершинам, разогнав от своей кормушки всю эту свору нахальных "яппи".
Сидя в кафе на Арбате, они общались уже с час. Кирилла потянуло на воспоминания, а Вадик уже с огромным трудом сохранял приличия. Ему хотелось бежать скорее домой и отсмотреть видеоматериал, а потом прикинуть, кому из телебоссов его загнать и сколько это будет стоить. Кирилл же, судя по всему, набивался в соавторы-партнёры. Видно надоел ему чёрствый хлеб провинциального журналюги. Вадик, не задумываясь, мог бы "кинуть" бывшего однокашника, забрать кассету и потеряться в огромной Москве с его-то связями и тот бы увидел свой материал только на экране, оформленный и поданый эффектно, как поросёнок в яблоках в самый разгар пира, но только без своей фамилии.
Но все козыри были на руках Кирилла и таинственный исповедник убийцы - полковника из спецслужб и документы, подтверждающие подлинность самого покойного Сергея Павловича. Всё это в целом представляло собой довольно толстую ниточку, почти верёвку, потянув за которую можно было размотать такой клубочище, что вся страна вздрогнет. Организовать депутатский запрос по этому делу, светануть плёнку хоть у того же Боровика в "Совершенно секретно" и пошло-поехало. Только успевай со всего этого дела пенки снимать.
И.О. президента уже успел нажить себе много врагов. И в случае скандала, даже можно сказать скандалища, можно было влёт выбить у него трёх зайцев, которых он почти держал в руках в результате терактов в Москве и Буйнакске. Первый заяц - народ "выпустил пар", второй заяц - большинство одобрило, а меньшинство промолчало, когда снова начали войну в Чечне, попытавшись исполнить в этот раз нечто вроде "Блицкрига", выплачивая немалые по российским меркам деньги всем участникам этой президентской охоты, и третий заяц - это эффективнейшая рекламная, предвыборная компания будущего президента Всея Руси, в этом уже никто не сомневался, видя того на экране, бодрого и подтянутого по сравнению с прошлым президентом - одутловатым алкоголиком Борисом. А почти-президент из команды "серых кардиналов" никому дотоле на политическом поприще неизвестный, даже браткам умудрился потрафить, использовав блатной базар в своём обещании "мочить в сортире" всех, кто покусится… Грамотные имиджмейкеры всё учли, в том числе и глухую тоску отравленного многовековым рабством и холуйством русского народа по сильной руке, каковую И.О. всячески старательно изображал, привыкнув с раннего детства радовать своих учителей, тренеров и наставников прилежностью и послушанием.
Глядя на Кирилла спокойно сидящего на шатком, дешёвом стульчике и предающегося студенческим воспоминаниям, Вадик лихорадочно прикидывал, как ему побыстрее и побольше вытянуть материалов у Кирилла, хотя бы документы в дополнение к видеокассете. Он заметно торопился и слишком быстро наполнял бокал Кирилла виски "Глен Ливетт", которое тот любил. Добив на двоих бутылку, они рассчитались с официантом, и вышли на улицу.
Рядом с кафе кувыркались на кусках картона брейкеры. Чуть дальше, перебивая своими аккордами ритмический рисунок Майкла Джексона, под которого ломались брейкеры, орали дурными голосами два барда. И вокруг тех, и вокруг этих толпились праздные зеваки. Солнце вовсю разлилось над Москвой. Лёгкий ветерок приятно освежал разгоряченные от виски лица приятелей. Граб щедро снабдил Кирилла "командировочными" и сейчас, ощупывая в кармане тугую пачку "деревянных" соток, он позволил себе слегка расслабиться, забыть о тяжёлых событиях последних дней, хоть на пару часов. Вадик заметно нервничал и торопил Кирилла. Они поймали такси и отправились к Резниковскому домой.
Он жил недалеко от центра, на Сретенке, в однокомнатной, но очень комфортабельной и уютной квартире. Несмотря на последний неудачный год, он не опускался и поддерживал в своей берлоге идеальный порядок. Скинув туфли и не дожидаясь Кирилла, Вадик помчался к аппаратуре, и вонзив в видеомагнитофон кассету, плюхнулся во вращающееся кресло. Быстро и нервно закурил, и прилип к экрану. Не отрывая глаз от экрана, заворчал почти злобно на Кирилла:
- На хера вы ему голову закрыли?! К чему эти дешёвые примочки? Его все равно вычислили давно!
- Ты давай не гунди! - тоже заводясь, оборвал его Кирилл. - Примочки эти для того, что он классный мужик и влез во всё это политическое дерьмо не по своей воле, а случайно. И ещё потому, что у него семью украли, и сам он ещё жив! Понял?
- Ладно, ладно! Не жужжи, - сбавив тон, но всё равно хамовато ответил Вадик, останавливая просмотр и отматывая немного назад, чтобы прослушать это место ещё раз.
- А вот то, что документы крупно и чисто сняли - это хорошо! Кстати, ты мне их покажешь?
- А почему ты решил, что они у меня с собой?
- Ну, как же, как же, Кирюша, я твои привычки помню.
- У меня их с собой нет! - твёрдо ответил Кирилл. - Но они здесь, в Москве, и я готов их представить в нужный момент.
- Смотри сам. Хозяин-барин, - как-то уж очень легко сдался Резниковский, ещё раз отматывая материал на начало.
В Питере. Глава двенадцатая
До Питера доехали без приключений. Мальчонка "Ленина", звали его Костя, вёл свою "восьмёрку" как заправский автогонщик. Трасса Е-95, воспетая другим Костей из группы "Алиса", была ему хорошо знакома. Когда проезжали Новгород, Иван задёргался, заныли обострённые до предела нервы. Но останавливаться здесь, и что-либо затевать без подготовки было смертельным риском. В таких делах импровизации проходят удачно только у киношных супер-героев. Поэтому промчались без остановки. Даже на блок-постах на выезде и въезде из города их не останавливали. Хоть и не к чему было прицепиться, оружие было запрятано так ловко, что для того, чтобы его отыскать и извлечь не прятавшему его человеку, пришлось бы, по крайней мере, разобрать пол-машины. Всё равно, трое мужчин в автомобиле с форсированным движком и тонированными окнами могли вызвать подозрение. Поэтому можно сказать, что им здорово везло.
Когда до Питера оставалось уже рукой подать - остановились "отлить". Дальше, по Московскому шоссе был блок-пост, на котором проверяли очень строго, не тормозя только рейсовые автобусы, да маршрутки из Колпино. Как-то Ивана здесь здорово прихватили, когда он возвращался из Стрельны под утро, отвезя туда загулявших в Питере братков. Гаишники тогда всю душу ему вымотали, придираясь чуть ли не к тому, что на его "копейке" колеса круглые. Пришлось поделиться щедрым "гонораром", полученным от не жадных братков.
Поэтому решили зря не рисковать, а махнуть через Колпино и дальше, через Рыбацкое и Обухово. К тому же, Ивана могли разыскивать, дав на него ориентировку. В Питере решили никому не объявляться до времени, а для начала просто снять квартиру, заплатив вперёд.
Заехали на Московский вокзал. Костя договорился с одной из постоянно толкавшихся там квартиросдатчиц, выдав себя за мелкого барыгу из Москвы, который приехал в Питер, по делам. Его приблатнённые внешность и манеры тётку не смутили. Так себя вели и так выглядели процентов девяносто новоявленных коммерсантов. Пока Костя договаривался, и ездил с тёткой смотреть квартиру на Васильевский, Иван с Виктором посидели в кафе на Невском. Плотно там позавтракали и взбодрились, выпив по три чашки чёрного кофе. Костя не заставил себя долго ждать. Питер он знал не хуже Москвы. Завтракать он отказался и они, не мешкая, отправились в двухкомнатную квартиру на 9-й линии, прямо около метро "Василеостровская". Это было удобно во всех отношениях.
Для пеших передвижений по городу Грабу ещё в Москве изготовили бумажку временного разрешения на жительство в столице. Вполне возможно, что могли прицепиться менты в метро или на улице, и несмотря на российское гражданство и прописку в российском городе, задержать до выяснения личности или вымогать на этом основании взятку, как не имеющего питерской или московской прописки и обязанного зарегистрироваться в трёхдневный срок или предъявлять билеты. Эта угнетающая иногородних мера предполагалась для борьбы с террористами, чтобы сразу отличать от законопослушных граждан коварных, горских боевиков, отягчённых злобными намерениями и рюкзаками со взрывчаткой. Таким образом, прописка грознинская или хасавьюртовская ничем не отличалась от тамбовской или, к примеру, от владивостокской, по своей легитимности.
Квартирка, прямо сказать, была слегка запущенной. В ней витал дух временного жилья - пристанища нагруженных товарами торговцев, быстро импровизируемых пьянок и таких же суетливых перепихиваний с дешёвыми подружками на одну ночь. Вполне возможно, что видывала эта изрядно потёртая и запылённая мебель и кое-что покруче или может быть поопасней. Зато никто не спрашивал у постояльцев документов и не докучал контролем и моралью. Хозяйка обязалась за дополнительную плату приходить раз в три дня, предварительно позвонив по телефону и наводить чистоту. Набивалась она также готовить пищу для господ постояльцев и намекала на возможность оказать им всякие иные услуги, но Костя, на глаз оценив их предположительный уровень, вежливо отказался. Купил продуктов в ближайшем гастрономе. Готовить договорились по очереди. Костю положили спать, покормив предварительно завтраком. После нескольких совместных часов дороги, оба испытывали к немногословному, уверенному в себе парню чувство симпатии, как к младшему братишке.
После обеда предполагалась поездка на авторынок с целью покупки ещё одной машины. Как пошутил Граб: "Хорошая хозяйка никогда не хранит все яйца в одной корзине, а в данном случае в одной машине". А пока, тоже легли отдохнуть. Ивану не спалось. Он как-то отупел он переживаний, перестал мыслить самостоятельно, во всём полагаясь на Граба, с его рациональностью, уверенностью в своих силах и жизнерадостным оптимизмом. Чувства же наоборот пришли в очень мобильное состояние, и Иван прощупывал ими, как сверхчуткими приборами, сканировал всё пространство вокруг себя. Он был почти уверен, что Инка и пацаны живы. Он и раньше всегда чувствовал близких людей даже на больших расстояниях. У него как-бы существовала параллельная, общая с ними нервная система, совершенно свободно и без порывов растягиваемая на тысячи километров. Когда у него умерла от рака печени мама, несколько лет назад - он проснулся ночью от кошмарного сна и заплакал, как в раннем детстве от горькой обиды на весь мир. Молча, повернулся вниз лицом, а слёзы текли и текли, впитываясь в уже совершенно мокрую подушку. Потом встал и начал собирать сумку. Было пять утра. Встревоженная Инка со страхом смотрела на него и ничего, не понимая со сна спросила:
- Вань, ты куда?
Уже одетый и строгий Иван сел напротив на стул, и глядя ей в глаза, спокойно ответил:
- Мама умерла. Надо лететь на похороны.
- Откуда ты знаешь? Что, телеграмму принесли? Я бы услышала звонок, - смущенно смотрела на него, явно сомневаясь в его нормальности.
Про болезнь матери им никто не сообщал. А когда Иван уже укатил в аэропорт - принесли телеграмму с печальной вестью. Это шестое чувство не раз выручало его, и он даже не пытался что-то выяснять и проверять в таких случаях - просто полагался на него и делал то, что чувствовал или наоборот бездействовал, когда по всем законам логики должен был вести себя активно.
Через два года после службы, когда Инка уже носила в себе второго мальчика, Иван через знакомого устроился работать телохранителем к одному крутому узбеку. Тот «внезапно», после распада Союза разбогател. "Луковый король", как он сам себя любил именовать, имел в Узбекистане несколько бывших совхозов по выращиванию лука и зарабатывал на этом продукте огромные деньги, поставляя лук в Москву и Питер.
Телохранителей было у него трое, и дежурили они сутки через двое, охраняя мелкого и пухлого узбека от посягательств предполагаемых недоброжелателей и просто хулиганов. Платил "король луковый" щедро и регулярно, но, несмотря на это, уважением своих "тушкохранителей", так они себя называли в шутку, общаясь между собой, не пользовался. И вот однажды, прекрасно себя чувствовавший накануне Иван, к утру, перед своей сменой, оказался в состоянии такой слабости, что не мог самостоятельно встать с постели. А когда всё же поднялся, с помощью Инки, то не удержался на подогнувшихся от слабости ногах и рухнул прямо на пол. При этом у него ничего не болело, а только звенело в голове и температура упала до 35. Пришлось вызывать "скорую" и звонить партнёру с просьбой его подменить на сегодня. И в ту же ночь подменивший его "тушкохранитель" вместе с охраняемой им тушкой был расстрелян в упор на квартире хозяина, в два этажа, в новом, жилом доме, на Петроградской стороне. Ивана потом долго таскали на допросы в громадное здание УВД на Литейном. Там ему чуть не отбили почки, домогаясь признания в соучастии в убийстве. Слава Богу - всё обошлось. Но с карьерой телохранителя, после этого естественно пришлось расстаться.
Так и провалялся до двух часов дня, не сомкнув глаз. Потом поднялся и разбудил Виктора и Костю. Наскоро умылись, освежившись после дневного сна. Выпили по чашке кофе и двинули на авторынок, в Купчино. Быстро пробежавшись среди рядов выставленных на продажу машин, выбрали экспортную "девятку", вернувшуюся на родину из Финляндии. Костя осмотрел и чуть ли не обнюхал двигатель. Сел в машину и дав пару кругов по окрестностям, одобрил выбор. Потом ещё немного поторговались с хозяином, весёлым белорусом, лет тридцати, и срубив сверху двести баксов, быстро оформили, тут же на рынке, "доверку" на Граба.
Вернувшись на Васильевский остров, загнали машины на стоянку и оставив Костю готовить их на выезд, чтобы в комплекте была любая мелочь, сами отправились в город, взяв с собой запасные ключи от квартиры. Виктор хотел прикупить в охотничьем магазине ещё кое-что из экипировки и могущих понадобиться всяких мелочей, начиная от крепкой верёвки и заканчивая металлическими термосами для кофе или чая.
Вышли из метро на "Гостином Дворе". По Невскому бродили туда-сюда толпы праздного люда. Сбивались в шумные стайки оживлённые тинейджеры. Спешили по домам отработавшие служащие из многочисленных на Невском фирм. Выходили как на подиум разнообразнейшие девицы, кто в вечных девичьих поисках прекрасного принца, а кто попроще и пореальнее - просто не жадного дружка на вечер или на ночь, как повезёт. Надменные бизнес-леди шлялись по дорогим магазинам или престижным ночным клубам и ресторанам. В общем, весь питерский, яркий и шумный в своих разнообразных проявлениях, с широким диапазоном от покупки бриллиантов от ювелира Ананова до поиска пустых бутылок из под пива, человеческий театр представал перед друзьями во всей красе. В одном месте они наткнулись на украшенного цветным чепраком и плюмажем коня, которого водила по Невскому бойкая, неопрятного вида девица с табличкой: "Подайте коню на пропитание". Ивану всё это было не в диковину, хотя он и успел соскучиться по Питеру. А Виктор, не так уж часто выбиравшийся в столицы, а в Питере не бывавший вообще лет пятнадцать, с удовольствием глазел по сторонам, иногда громко комментируя тот или иной эпизод задевший его воображение.
Охотничий магазин был совсем рядом от "Гостинки" и работал до двадцати ноль ноль. Они успели выбрать и купить всё, что хотели. Продавец, усатый мужчина лет сорока, так впечатлился разнообразию их покупок, что даже вышел из-за прилавка и почтительно проводил их до дверей, пригласив заходить почаще. Ещё бы, среди многочисленных посетителей, чаще всего заходивших просто поглазеть на ножи и ружья, они конечно выгодно для магазина отличались.
Сложив покупки в большую и крепкую, тут же купленную сумку, они пошли побродить по центру. Иван, на правах аборигена, решил сводить Виктора в один интересный и не так давно открытый ресторан. Видимо посещение охотничьего магазина с его камуфляжами, амуницией, кинжалами и другим оружием ассоциативно воскресили в его памяти это заведение, с характерным названием "Солдат удачи".
Открыл его по слухам действительно бывший наёмник, служивший во французском иностранном легионе, а потом изрядно повоевавший во многих местах планеты, где пахнет жареным и платят хорошие деньги за верный глаз, крепкую руку и отсутствие щепетильности в вопросах лишения жизни себе подобных. Уйдя от дел, поднакопивший деньжат, бывший наёмник, вернулся на свою Родину, которую он покинул ещё в бытность её Советским Союзом, обосновался в Питере и больше для души, чем для заработка, открыл недалеко от Невского своё экзотическое заведение.
В просторном подвале, где оно располагалось, всё было сделано подчёркнуто грубо и сурово. Тяжёлые, чуть ли не топором отёсанные столы и стулья, головы, рога и даже целые чучела экзотических животных и птиц, то торчащие из стен, то висящие над головами посетителей. Традиционные кабаньи и оленьи головы соседствовали здесь с головами львов и гиен из Африки, уссурийский тигр, кровожадно обнажив огромные жёлтые клыки, попирал чучело зебры с натурально разорванным горлом. А в одном из углов, чудовищная горилла отрывала голову обнажённому негру, вонзившему огромное копьё в её туго вздутое пузо. Пылал огонь в двух больших, украшенных витыми медными решётками каминах. Его отблески кроваво плясали на многочисленных боевых клинках и щитах висящих по стенам. На столах, дань памяти последней мировой войны - стояли снарядные гильзы с фитилями, которые зажигали по желанию посетителей. А бармен, бородатый, здоровенный мужик с перевязанным чёрной лентой глазом напоминал персонаж из фильма про пиратов.
Работу официанток исполняли аппетитные и яркие девушки с пышными формами полуодетые в какое-то эротическое подобие сестёр милосердия времён первой мировой. Посетителям не возбранялось хлопать официанток по задницам, соблюдая впрочем некоторые правила - частоту этих хлопаний и соизмеряя силу удара. Иначе бедные красотки просто не дожили бы до конца рабочего дня, вернее глубокой ночи, а чаще всего утра. Все эти штучки заносились в условия контракта и хорошо оплачивались хозяином, а некоторым красоткам даже нравились. Готовили здесь хорошо. В изобилии подавалось мясо. Причём, среди блюд в меню, можно было найти даже "Тхэ" из собаки по-корейски или гуляш из игуаны по рецепту индейцев Перу. Также разнообразен был выбор напитков - от старинного, русского медовомятного сбитня до ямайского рома и китайского ханьшина.
Привлечённые экзотикой, вначале сюда полезли всякие слюнявые юнцы с прыщавыми от бродивших гормонов бледнолицыми питерскими девицами, но после парочки проломленных черепов и свёрнутых носов это заведение утратило свою привлекательность среди подобной публики и стало считаться опасным. Завсегдатаями здесь стали те, для кого это заведение и предназначалось. Ветераны - афганцы, чокнутые контрактники один раз "отведавшие крови" и теперь не умеющие успокоиться и остановиться в своих поисках опасности, то в Приднестровье, то в горах Таджикистана. В последнее время, зачастили ребята после Чечни.
Как-то забрёл худой, очень бедно одетый старик и хлопнув два полстакана водки и дико оглянувшись по сторонам, видно почувствовал себя среди своих - рванул на худой груди застиранную рубаху и заорал хриплым голосом на весь подвал: "Я из банды Рокоссовского!!!" На его груди виднелись шрамы - три входных отверстия от пуль, а на тощей спине три глубоких воронкообразных шрама-ямки, в тех местах, где они с кусками плоти из тела вылетели. Дед и вправду оказался крутым воякой, сумевшим выжить во время второй мировой, два раза попадая в штрафбат и потом ещё надрав задницу японцам в Манчжурии. Когда все эти факты подтвердились, хозяин положил героическому деду достойную пенсию, которая выплачивалась ему с завидной постоянностью.
Полюбили "крутой подвал" и братки, как видно считавшие себя "солдатами удачи" на вовсю идущей, но никем не объявленной третьей мировой войне. Вот сюда и притащил Иван Граба. Того заведение просто поразило, и не столько необычностью обстановки и в то же время радости жизни в таких простых её проявлениях, как горячий, живой огонь, вкусная пища, добрая выпивка и красивые и простые девахи, разносящие эту самую пищу и выпивку. Да ещё эти, впервые увиденные, но такие знакомые и родные рожи. Некоторые рожи были со шрамами. Попадались со сломанными носами боксёров и драчунов, и внешне не искалеченные. Объединяло их одно - отблеск огня в глазах, видевших и кровь, и смерть, и грязь, и не потухших, не превратившихся в бегающие глазки трусов и тупые, с животной покорностью глаза чмырей и рабов. Здесь было самое то! Место для нормальных мужиков, а не для «утончённых» пэдэ, заполнивших в последние годы не только улицы городов, экраны телевизоров, эстрадные и театральные сцены, страницы цветных журналов, но и зал заседаний Государственной Думы…
Они захватили стол у камина и заказали "знай сибиряков!" собаку по-корейски и ханьчжин - китайский самогон, а ещё испанское блюдо приготовленное из пениса и яиц быка, о чём им поведала задорная девица в форме сестры милосердия, только одетая в платье с подолом намного выше колен и глубоким вырезом спереди, открывавшим для всеобщего обозрения всё несметное богатство её грудей. Иван отвлёкся от своих мрачных мыслей, тоже поддавшись очарованию момента. Дело в том, что он только слышал про это заведение, но сам попал в него впервые. Им принесли заказ. Они налили ханьшин в алюминиевые кружки, которые вместе с "цивильной" посудой стояли на столе и чокнувшись "за удачу", выпили. "Тхэ" оказался отменно приготовленным, по всем правилам, как сказал Виктор, знающий толк в настоящей, корейской кухне. Толк в ханьшине знали оба, и Иван, выросший недалеко от китайской границы, и Виктор, мотавшийся в Китай, как в соседнюю деревню, по нескольку раз в год. Обоим захорошело. Здесь не было надоедливой и нудной музыки. Люди общались и слушали друг друга, а не вопли очередной звезды эстрады.
Но музыка здесь была. Двое парней внесли третьего, без ног. Следом втащили кресло-каталку и усадили его в него. Парень был весь седой, лет двадцати восьми, в защитного цвета футболке и завёрнутых на обрубках ног солдатских штанах. Ему подали гусли. Здесь это не воспринималось как нечто странное. Посетители перестали горланить. Стало слышно, как потрескивают в каминах дрова. Видно его здесь знали. Стали придвигаться поближе, переставляя стулья. Парень тронул струны, как кот когтем, мягким, вкрадчивым движением. Руки у него были сильные, мускулистые. Под футболкой рельефно обозначились хорошо развитые группы мышц. Наклонив голову набок, парень слушал, как улетел одинокий звук. И вдруг ударил сильно по струнам, и вскинув, как воющий волк, свою седую голову с закрытыми глазами, запел - завыл, да так, что у присутствующих побежали мурашки по коже, столько скрытой силы и боли было в этих звуках. Наверное, так держали за душу своих слушателей древние певцы - сказители на Руси. Парень пел:
«Тишина звенит, тишина!
Отмороженная страна
Нынче празднует Рождество.
Где-то молятся и кресты кладут,
Где-то любятся или водку пьют,
Нынче празднует естество
Отмороженная страна!
Тишина звенит, тишина!
В тишине той шипит война,
Как гадюка у ног неслышна,
И отсюда совсем не видна.
Ну, а тот, кто о ней не врёт,
Знает, как она там орёт,
Там где…
Убивает своих детей
Отмороженная страна!
Не рождённых ещё малышей
На больничных, белых столах,
Не поживших ещё пацанов
Во чеченских, острых горах!
И за всех, за них, люди добрые!
Если есть вы ещё, если верите -
- помолитеся, полюбитеся,
водки выпейте!
Нынче празднует свой позор
Отмороженная страна!
Моя бывшая
мама!!!
Парень бил по струнам, как по нервам. Его голос забирался в невообразимую высоту и непонятно было как ему хватает воздуха там, наверху, и забравшись уже до рвущего душу пронзительного воя, голос вдруг срывался и падал в бездну, но не разбивался вдребезги на тысячи осколков, а поднимался оттуда, из глубины, такой же глубокий и такой же хриплый, как был вначале. Отзвучал и растаял в воздухе последний аккорд и последнее, больно рвущее слово "мама", пропетое так, как прокричал бы его человек умирая, самым последним и самым дорогим на земле словом.
Всё это было, как массовый гипноз. Румяная и пышная официантка, только незадолго до появления певца поминутно смеявшаяся и азартно заигрывая с посетителями "летавшая" по залу, сейчас, не стесняясь, плакала, вытирая мокрое лицо передником. У мужчин были растерянные, а у некоторых злые лица. Постепенно, вакуум заполнялся звуками, скрипом мебели, треском горящих поленьев, звяканьем посуды, тихим, но начинающими увеличиваться, будто кто-то невидимый прибавлял громкость, голосами.
Все понемногу оттаивали - продолжали жить. Одна из официанток обошла зал с подносом. На него летели со всех сторон деньги, для кого-то возможно последние. Братки за соседним столом щедро сыпанули "зелеными". Кирилл с Иваном, не сговариваясь, полезли в карманы и даже слегка затмили братков своим подношением. Те покосились, но соревноваться "кто больше" не стали. Девушка аккуратно ссыпала деньги в холщовую сумку, куда певец убрал и гусли. Потом он с достоинством, редким для калеки, обвёл зал печальными глазами и наклонил голову в поклоне. На мгновенье даже показалось, что он стоит на ногах в центре зала, так были исполнены благородством его движения.
"Где они его такого выкопали?" - подумал Иван, и будто услышав его вопрос, заплаканная официантка ему ответила:
- Это Сергуня наш. Капитаном в Чечне воевал. Ещё в ту, первую войну.Ноги ему миной оторвало. А здесь жена с****овалась и квартиру продала. А он молодец, не сломался. Запел вот от горя такого. А я его спокойно слушать не могу. Душа плачет. Ему "Буба" здесь петь разрешает, и подкармливаем мы его. Он тут рядом, на Владимирском, комнату в коммуналке снимает. Ему многие помогают, а он не наглеет. И не часто здесь бывает. Говорят, что ещё матери помогает - деньги шлёт.
- А кто этот Буба?- спросил Виктор заинтересованно.
- Как кто? - удивилась девушка - хозяин заведения!
Уловив в голосе девушки гордость и даже лёгкую обиду за хозяина, Виктор подумал, что этот Буба тот ещё хват, и небось, отпробовал от каждой здесь работающей красотки.
- А вот он сам, - кивнула официантка на вошедшего высокого мужчину в дорогом, чёрном костюме и ослепительно белой рубашке.
Хозяин, казалось, был полной противоположностью своему заведению. Элегантно и дорого одетый, с золотым "Роллексом" на запястье. И если бы не хищная повадка в его движениях, не эта опасная пластика матёрого хищника, с холодным огнём в узковатых, серых глазах - то его можно было принять за совершенно случайно оказавшегося здесь человека.
Быстро оглядев зал и кивнув завсегдатаям, а с некоторыми крепко поздоровавшись, он пошёл ко входу в служебные помещения. Один из братков, несмотря на тёплую погоду в чёрном кожане и с неизменной "площадкой" на голове, развязно задрав в приветствии руку, громко вякнул на весь зал: "Здорово, Буба!"
Проходящий мимо, хозяин остановился и так посмотрел на братка, что тот смешался, и не выдержав молчаливой дуэли глаз, опустил голову к столу. Удовлетворённый своей победой, Буба пошёл было дальше и вдруг остановился. Холодное презрение ещё секунду назад бывшее на его смуглом, скуластом лице и так смутившее зарвавшегося братка, мгновенно сменилось выражением удивления и нескрываемой радости. "Ванька! Етит твою мать!" - почти также, как Граб в Городе, при встрече, заорал он, никого в своём заведении не стесняясь. "Ты откуда здесь, чёрт забайкальский?" Иван таращил глаза и не мог понять, почему этот импозантный и много повидавший на своём веку человек знает его? А тот наслаждаясь его непонятливостью стоял и весело сверкая глазами ждал, когда наконец его узнают.
И тут Ивана будто током пробило – это же Ромка Бурдинский, соседский мальчишка, на пяток лет его постарше, друг его старшего брата Сергея и почти родной человек, практически выросший у них в доме. Отец его чабанил на дальней отаре, а мать с раннего утра, ещё до свету уходила на ферму - работала дояркой в колхозе. Многочисленные дети Бурдинских были предоставлены сами себе. Даже в те редкие дни, когда отец не бывал дома - то пил горькую не просыхая, да и мать не отставала от него.
А в доме Размахниных, где детей было всего двое, а мать работала заведующей поселковым детским садом - было всегда уютно и тепло, да ещё сытно. Отец работал агрономом и домашнее хозяйство вёл по науке. Был у них и большой огород, и редкий для забайкальских сёл плодовый сад, и полный скотный двор. Вот и тянулся соседский Ромка к ним в семью, где принимали его почти как родного, а он старался оправдать доверие и ласку, помогал, чем только мог, вступался за младшего Ваньку, а за старшего Сергея однажды чуть не убил одного из чужих, заезжих ребят, избивших Сергея около клуба, после танцев.
А потом случилась большая беда, - пьяные до беспамятства родители подрались, и отец зарезал мать. Отца посадили. Детей отдали в детдом. А Ромка из детдома сбежал, пришел к Размахниным глубокой ночью, грязный, худющий и обозленный на весь мир. Приняли его, как родного и ни взглядом, ни словом, ни разу не дали понять, что он неродной сын. Так и помогли парнишке остаться человеком, закончить школу. А потом, ушёл в Армию и пропал. С тех пор и не знал о нём никто и ничего. А он! - вот он, оказывается где!
Они крепко обнялись и ещё долго поглядывали друг на друга, хлопали по спинам и несли восторженную и как всегда в таких случаях невнятную для окружающих чушь. Потом присели за стол. Иван познакомил Романа с Грабом.
- Что это мы тут сидим - пошли ко мне в кабинет! - сказал Буба, решительно вставая. - Любаша, зайди!- бросил на ходу.
Они прошли в кабинет. Любаша - высокая, синеглазая девушка зашла следом, встала выжидая у входа, скромно сложив на животе руки.
- Послушай, Виктор, тебе, наверное, не очень интересны наши детские слюни? Если хочешь - Любаша покажет тебе остальные служебные помещения. Ты как? - Буба был сама любезность.
Виктор помедлил секунд двадцать, для приличия, и согласился. Экскурсия оказалась просто восхитительной, а Любаша - бесподобной. Вернувшись, он застал Ивана и Романа, всё ещё увлечённо беседующими. Граб прикинул, что такой боевой и проверенный товарищ им не помешает в их нелёгком деле. Они коротко посовещались с Иваном и решили посвятить Романа во все подробности.
Посвящая Романа во все эти обстоятельства, они справедливо рассчитывали обрести в его лице не только хорошего друга, но и высокопрофессионального партнёра, на которого, в случае чего можно было всерьёз рассчитывать. И Буба не подкачал, не заставил их сомневаться в его верности и готовности помочь. Не забыл за эти долгие и полные событий, часто не способствующие сентиментальности, годы своего детства и своих корней.
Молча и сосредоточенно выслушал сначала Ивана, а потом Граба с его дополнениями и комментариями узкоспециального характера. Очень его заинтересовали документы по питерскому торговому порту. Все-таки, бизнес есть бизнес. Задал несколько уточняющих вопросов. Не стал ни ахать, ни охать, ни шумно заверять в своей преданности и готовности действовать, а просто выдал каждому по визитке с единственным номером сотового и очень серьёзно сказал: "В любое время суток, в любой день." Приобретя, таким образом, нежданно-негаданно сильного друга и союзника, Граб с Иваном вернулись на квартиру. Нужно было хорошо отдохнуть. Завтра они стартуют в Новгород.
Медитация. Глава тринадцатая
Закрывшись в комнате, несмотря на то, что квартира была пуста, Кирилл воткнул в звуковой центр кассету с необычной, странной музыкой. Синтезированная из самых разных звуков, она была связана рваным ритмом больших, гулких барабанов иногда прорывалась леденящими душу, резкими и гортанными криками, которые нарушали даже этот звуковой хаос, внося в него почти физически ощущаемое безумие. Таких кассет у Кирилла было несколько. Он использовал их для самонастройки.
Его научил этому его Мастер, а потом уж он сам, поняв основы, стал развивать свои навыки и умения, подбирая звук по своему внутреннему, одному ему ведомому ритму. Выведя звук на достаточную мощность, но не доводя его до критической отметки, Кирилл лёг на ковёр и расслабил поочередно все мышцы тела, начав с кончиков пальцев ног и закончив полной релаксацией лица. Дыхание его замедлялось. Остывали кожные покровы. Руки и ноги стали ледяными.
"Я спокоен сейчас, как озеро, целиком состоящее из серной кислоты. Ничто не может нарушить мой покой. Глупая утка решившая отдохнуть на моей зеркальной глади и слетевшая в меня с неба, мгновенно, с шипением, сгорает во мне. Палка, брошенная любопытным туристом, исчезает, не дав кругов. Я спокоен. Я рана Земли. Обжигающе острое, растворяющее и органику, и не органику Нечто, гладкое и бликующее мягким и обманчивым, ртутным светом. Во мне столько смерти, что это превращается в жизнь. Не нарушайте мой покой. Хочу огромным камнем лежать у дороги, греясь под солнцем летом и накаляясь от холода зимой. Созерцать, ничего не меняя и не меняясь сам. Не рваться душой вперёд тела от несовершенств, болей и безумств этого мира, а принимать всё, как есть, как должное, как естество. Самая смерть природы - естественна, ибо всё Природа и если что-то в ней пожирает её - значит так должно быть и она желает этого сама".
После этого, образы исчезли. Потерялся смысл слов. И он растворился во Вселенной, став просто одушевленной материей, без имени, без лица, без сознания.
* * * * * *
Вадик Резниковский суетился. Он уже созванивался с Боровиком. Тот проявил интерес. Заодно он застолбил место на первой полосе одной из известнейших в стране столичных газет, где не брезговали никакой информацией, лишь бы она была достаточно хорошо "прожарена". Вадик предвкушал хорошие деньги и пусть недолгую, но всё же славу. Самое трудное во второй древнейшей, после проституции, профессии это быть стабильным. А выдавать сенсации стабильно это титанический труд, огромный объём предварительной информации стекающейся отовсюду, это анализ, интуиция, а иногда ещё и просто везение.
Сейчас Вадик испытывал ни с чем не сравнимый азарт охотника, уже загнавшего дичь в ловушку, но ещё не сделавшего свой роковой выстрел. Однако, на этот раз, в роли дичи оказался он сам. С нетерпением ожидая Кирилла с документами, он бегал по квартире, хватался за телефон, то прыгал к компьютеру и начинал набивать сумбурный ещё текст будущей статьи и комментарии к видеоматериалу. Потом всё бросал на середине и шёл на кухню. Там наливал себе виски и понемногу отпивая, пытался успокоиться и сосредоточиться на чём-то одном. Но ничего не получалось. И тут прозвенел звонок в прихожей.
"Ну, наконец-то" - пробормотал Вадик и забыв поставить на стол бокал с недопитым виски, так с бокалом в руке и устремился в прихожую. Не спрашивая, повернул барашек замка и тут же был крепко схвачен чьей-то железной рукой за глотку. В распахнутую дверь быстро и почти бесшумно вошли двое. Первый, так и продолжая удерживать Вадика за глотку, протолкнул его через прихожую в зал и швырнул на диван. Схватившись руками за едва не раздавленное горло и хватая воздух с громким болезненным звуком, Вадик скорчился на диване. Он ни о чём не думал. Всё произошло так быстро. Тупой, животный страх, мгновенно порожденный быстрым, неожиданным насилием и болью почти парализовал его сознание. И сейчас все его чувства бились мощными токами крови и выражались только одним: "Жить, жить, жить, во что бы то ни стало, любой ценой - жить!"
- Ну что, отдышался, жидяра? Говорить будем? - спросил второй, подойдя к Вадику, и вздёрнул его за ворот рубашки в сидячее положение.
Тот беспомощно закрыл лицо руками, опасаясь удара, и видимо этим только спровоцировал громилу. Второй врезал ему по уху ребром ладони, сломав хрящ. Ухо мгновенно распухло. Вадик замычал от нестерпимой боли, и с трудом шевеля заплетающимся от страха языком, почти вскрикнул:
- Всё, всё скажу! Только не бейте больше! Я вас умоляю! - он панически боялся боли.
Выращенный мамой и бабушкой и тщательно ими опекаемый до самого окончания университета, он даже ни разу не дрался, ни в детстве, ни в юности.
- Вот и говори всё! - вступил в диалог первый, если это только можно назвать диалогом, - где кассета, где другие материалы? Кто принёс. Когда? Где этот человек?
- Принес мой бывший однокурсник Кирилл Забродин. Он только вчера приехал в Москву. Позвонил - предложил. Мы встретились. Но он принёс только видеокассету. Она вон там, в магнитофоне. И ещё он должен вот-вот принести документы того человека, полковника. Где он остановился, я не знаю. Он не сказал.
- Кто ещё знает про это?
- Я точно не знаю. Но мне кажется, что Кирилл приехал не один. Возможно с тем человеком, который первым вышел на полковника. Где он, я не знаю. Кирилл мне ничего больше не говорил. Он вообще очень осторожный и многое не договаривает". Вадик торопился выдать всё, что знал.
- Кто ещё?
- Больше никто, наверное. Я звонил Боровику и в "НК", но ничего конкретно не говорил, а только договаривался о встрече.
- А ты не врёшь?! Ещё один удар по и так разрывающемуся от боли уху. Кожа на нём лопнула и обильно полилась кровь, пачкая рубашку Вадика и диван. Он повалился на пол и завыл от боли и ужаса. Начал хватать бьющего его человека за ноги и старался прижаться к ним всем телом.
- Пшёл! Пшёл! - злобно отпихивался тот - Все брюки мне тварь запачкал! Отпусти, сука!
Второй, насторожившись, прошёл в прихожую. Приложился к двери ухом. Около минуты напряжённо прислушивался. В подъезде гудел лифт, поднимаясь наверх. Лифт остановился этажом выше. Успокоившись, второй вернулся. Приказал первому:
- Подними его на диван.
Первый схватил Вадика за волосы, потянул наверх. Несчастный журналист, торопливо и неловко хватаясь руками за диван, поднялся сам и отпущенный из болезненного и унижающего захвата рухнул на диван.
- Опиши Кирилла!
- Он высокий, где-то сто восемьдесят или чуть выше. Худощавый, но мускулистый. Лицо тоже худое, но очень правильное. Прямой нос. Серые глаза. Тёмные брови. Над правой бровью родинка. Ещё у него на левой руке с внутренней стороны шрам. Это он нож неудачно выхватил у хулигана, в драке на улице.
- Всё, хватит! раскудахтался, чмо! – и, обращаясь ко второму, подтвердил,-
это он, точно. Тот самый "Ниндзя". Передай ему, чтобы проводил его.
Второй достал из кармана "Уоки-токи", и нажав переговорную тангенту, коротко передал: "Подойдёт "Ниндзя" Проводите". Снизу, видимо из машины, подтвердили коротким: "Есть!" Первый тем временем проматывал плёнку на видеомагнитофоне. Убедившись, что материал тот самый, подошёл к растерзанному журналисту. Вадик, мыча от боли, качался маятником на диване, как китайский болванчик, спросил:
-Копии делал?
-Нет! - простонал тот.
Первый, быстрым движением выхватил из наплечной кобуры пистолет с привёрнутым глушителем, и почти приставив его к ничего не видящему от заливавшей глаза крови Резниковскому, выстрелил. "Пом!" - металлически лязгнул пистолет, ударив своей полутонной пулей в голову человека. Светлый ворс дивана стремительно напитывался кровью из развороченного затылка, в том месте, где вышла пуля.
Кирилл в это время был ещё в квартире. Когда он вышел из своего состояния, закончив медитацию - на часах было уже семь двадцать пять вечера. Он "летал" около трёх часов. "Вадька на дерьмо извёлся уже», - запоздало кольнула совесть. И тут же он успокоил себя: "Значит, так было надо».
Может быть, с точки зрения человеческой морали такое поведение и свинство. Но, если медитация продолжалась дольше, чем всегда, обычно он укладывался в час с небольшим, значит в этом что-то есть. И это следовало принимать без лишних эмоций, как должное. Это "что-то" Кирилл считал "звоночками" от "бухгалтера" или своего "куратора", так он называл Бога и своего ангела-хранителя. Если это "что-то" нарушало стереотипы, устоявшийся порядок вещей – значит, его просто предупреждали об опасности, следовало быть втройне осторожным в своих поступках и перемещениях в пространстве.
В этом Кирилл убедился на своей шкуре, когда, не вняв "звоночкам", отправился на турбазу с подругой, и возвращаясь, попал в аварию, только чудом или опять же усилиями своего "куратора", оставшись жив и не покалечив и не убив подружку. Он разминулся с тремя встречными, летя по гололёду с горы, буквально в нескольких сантиметрах и врезался в железный столб, полностью уничтожив автомобиль, свежий "Тойоту Чейзер", на котором не погонял и двух месяцев. А последний случай, пренебрежения "звоночками" обошёлся ему в кровавый эпизод у казино "Астер", благодаря чему, он теперь находится в бегах, свалив из Города, наплевав на подписку о не выезде имея за спиной двух убитых и одного покалеченного.
Одевшись, он вышел на улицу и пройдя пару кварталов пешком, позвонил Вадику из автомата. Трубку долго не брали. Потом кто-то поднял её и снова положил. Вот и ещё один "звонок". За кассету Кирилл не боялся. Была ещё одна копия. Всего их он сделал три. Первая взорвалась при просмотре в ФСБ, вторая у Вадика. Самих документов у него не было, только ксерокопии, а оригиналы вместе с дискетами остались у Граба. Может, Резниковский кому-то проболтался, не дожидаясь его? И этот кто-то передал информацию "куда положено"? Кирилл всё же решил проверить, чтобы не мучиться догадками. Вадик мог запросто сейчас заниматься любовью с очередной своей пассией, а то и с двумя сразу. Поэтому и отключил телефон.
Он поймал "частника", и доехав на нём до "Сретенки" вышел, немного не доехав до дома, где жил Резниковский. Зайдя в соседний двор, он подозвал к себе хулиганистого вида паренька, лет четырнадцати. Тот, сидя на спинке лавочки, а ноги поставив на сидение мрачно дымил дешёвой сигаретой и периодически смачно плевал во все стороны. Мальчишка подошёл, настороженно поглядывая на Кирилла из-под выцветших на солнце бровей и засунув руки в карманы замызганных джинсов. "Чо?" - спросил, остановившись на безопасном расстоянии. Кирилл достал из кармана три помятых десятки и держа их двумя пальцами, как дохлого котёнка, спросил:
- Выручишь?
- Чо, за водкой штоль сходить? Или чо? А то вон киоск рядом, - начал зондировать почву подросток.
- Да нет, брат! Тёлка у меня в соседнем дворе живёт. А у неё муж дома. Сходи, вызови, а? Если там всё путём и она одна - придёшь, мне скажешь. Ладушки? - Кирилл изобразил это так простецки, что паренёк поверил.
- Только ещё два чирика добавь! А то не пойду! Я тут пацанов своих жду. Обидятся - уйдут! - набил себе цену.
- Без базара! - продолжая играть приблатненного, ответил Кирилл, прибавляя к трём десяткам ещё две.
Он прошёл за посланцем через двор и перейдя на противоположную сторону улицы, купил у бабки, торгующей газетами "Спид-Инфо" и сел на лавочку, поглядывая на интересующие его окна и вход в парадное. Недалеко от входа, стоял не новый уже "Москвич", в котором сидело двое мужчин. По двору носились дети, шумели они как целое племя индейцев сиу штурмующих форт "бледнолицых собак". Кирилл, поглядывая через газету, вспомнил себя таким же смешным пацанёнком, и улыбнулся.
Его посыльный вошёл в парадное уже две минуты назад и всё ещё не вышел. Вадик жил на четвёртом этаже. Даже если он пошёл пешком, то уже должен вот-вот выйти. Однако паренёк не появлялся ещё пару минут. Выйдя, он заозирался по сторонам, ища Кирилла и вдруг сорвавшись с места, как заяц, кинулся бежать, поминутно оглядываясь. Следом выскочили двое. Один метнулся за пацаном. Второй к "Москвичу", где сидели двое. Кириллу показалось, что его заметили, но он, подавив в себе желание - вскочить и бежать, спокойно перевернул следующий лист газеты. Потом, не торопясь, свернул её в трубочку и подошёл к бабке, у которой её купил. Бабка, сидя на ящике, насторожилась и инстинктивно прижала рукой коробочку из под масла, в которой лежала мелочь и мелкие купюры. Подойдя, Кирилл заговорил с ней, стал выбирать ещё газеты. Бабка успокоилась, видя, что он не собирается её грабить или требовать обратно деньги за прочитанную газету. Трое в "Москвиче" медленно выехали со двора, всё ещё вертя головами во все стороны. На улице тормознули. Из соседнего подъезда вышел четвёртый и тоже сел в "Москвич", который резко стартанул, и, вписавшись в поток машин на улице, уехал.
Сбросив напряжение, Кирилл прислушивался к своим ощущениям, не обращая внимания на что-то говорившую ему старуху. «Всё. Здец Вадику. Можно не смотреть». Он почти явственно, физически ощутил исходящий от окон квартиры Резниковского дух смерти. Почему-то ничего не взяв, положил в коробку из под масла, пятидесятку и не оглядываясь пошёл прочь.
Глава четырнадцатая. Ловля на живца.
«Политика, есть дело грязное,
Ей надо людей практических,
Не брезгающих кровью,
Торговлей трупами и скупкой нечистот».
М.Волошин «Левиафан».
В Новгород ехали тем же путём. Миновав Рыбацкое, проскочили Колпино. А там опять - трасса Е-95. Обе машины работали превосходно. Костик своё дело знал хорошо. Он один шёл впереди, за ним, в "девятке" - Граб и Иван. Перед выездом, Граб попросил Костю ехать в своей обычной манере и форы ему не давать, и теперь он старался держать его в жёсткой связке, не отпуская дальше пятидесяти метров и не приближаясь. Это потребовало активизировать всё его водительское умение. Слава Богу - дорога была хорошей. Быстро прошли Сестрорецк. Обе машины были заправлены под завязку, и ещё в багажниках лежало по двадцатилитровой канистре, так, на всякий пожарный. Запаски было по две, в каждой машине. И не обычных в городских машинах "бананов", а полноценных, новых колёс. Предусмотрительный Костя даже заряженный аккумулятор с собой прихватил. Мало ли что может случиться в дороге?
На въезде в Новгород их тормознули у блок-поста и очень долго и нудно проверяли документы. Нервный и подозрительный омоновец облазил обе машины, вёл себя при этом довольно бесцеремонно, привыкнув к своей безнаказанности и в другое время и при других обстоятельствах спровоцировал бы их на ссору. В этот же раз пришлось всем троим помалкивать, и терпеть. Отстали от них только после того, как Граб зашёл в помещение блок-поста и бесцеремонно поднявшись на второй этаж, в дежурку, широко улыбнулся уже разевающему рот старшине, который там сидел, и изобразив этакого рубаху-парня с Дальнего Востока, который впервые вырвался в европейскую часть России и от этого находится в состоянии постоянной лёгкой эйфории ещё и от того, что прикупил классную тачку. "Держи на пиво, старшина, от бывшего старшины морской пехоты!" и положив на стол триста рублей, Граб завершил свой маленький спектакль. Вбежавший за ним следом встревоженный омоновец застал уже двух понимающих друг друга старшин, одного настоящего ментовского, а второго - бывшего армейского. С тем и расстались.
В городе, Костя снял на двухместный люкс в неприметной пятиэтажной гостинице, заплатив на неделю вперёд. Администраторша, сорокалетняя, сильно потасканная, толстая бабища, с полным ртом золотых зубов, с похожей на высохшие белые водоросли причёске смотрела на Костю подозрительно. Тогда он намекнул ей, что жить собирается на широкую ногу, с девочками, выпивкой и другими возможностями заработка для неё, кроме уже полученных "на чай" тридцати баксов. Так что, когда в его помещении появились ещё двое мужчин - этого никто как-бы и не заметил. Но всё равно это убежище было ненадёжным и решено было искать квартиру в городе, чем пришлось заниматься опять же неутомимому Костику.
А пока он мотался по городу, подыскивая подходящий вариант, Граб с Иваном разрабатывали тактику и стратегию будущей операции. Иван должен был позвонить тёще, Ольге Петровне с уличного автомата и сообщить о своём приезде и желании встретиться. Будто бы он уже едет к ней домой. Сам же должен был быстро уйти с этого места и уехать с Грабом в "девятке" к зданию ФСБ, чтобы проследить оттуда выезд дежурной группы, если телефон тёщи прослушивается. Параллельно, Костя уже должен находиться у дома Ольги Петровны и наблюдать за её подъездом. В случае приезда каких-либо людей, проследить за ними от этого места, запомнив всё, что только возможно: номера машин, количество приезжавших, внешний вид и куда они потом будут возвращаться.
Если же этот вариант не сработает, то Костя должен будет прийти к Вале - соседке Ольги Петровны и постараться завербовать её, сделать своей союзницей, передав ей записку от Ивана. Затем, в случае её согласия, а она должна согласиться непременно, Иван заберётся к ней в квартиру, пройдёт через чердак из соседнего подъезда. Далее, в её квартире будет ждать Ольгу Петровну, которую запиской вызовет Валя, зайдя к ней, якобы за солью. У Ольги Петровны следовало выведать всё, что ей было известно. Как выглядели напавшие на её квартиру? Что необычного предшествовало нападению? И так далее и тому подобное. Потом Ольга Петровна должна позвонить в УВД и сообщить, что неожиданно появившийся в городе её зять угрожает ей по телефону и требует какие-то деньги, которые она должна принести ему в определённое место. Если из УВД информация уйдёт к тем, кто похитил семью Ивана, то они постараются появиться в этом месте и захватить его. Иван же с Грабом и Костей будут отслеживать это место со стороны и постараются захватить кого-то из этой группы, либо на месте, либо отследив их дальнейшие передвижения. Утвердив план, они стали разрабатывать отдельные его части, продумывая до мелочей все возможные варианты.
Увлёкшись, громко заспорили и опомнились только, когда к ним в номер заглянула администраторша. Увидев двух мужчин, она, явно кокетничая, картинно оперлась о притолоку двери и спросила ощупывая обоих похотливым взглядом. "А где Костик?" Оба, от неожиданности опешили, однако первым нашёлся Иван. Изобразив ответный интерес, он быстро поднялся и подойдя к администраторше на дистанцию "ближнего боя" и понизив голос, таинственно прогудел: "Он очень вас ждал. Но ненадолго отъехал. Будет с минуты на минуту и обязательно зайдёт." Администраторша плотоядно хмыкнула и одарив обоих златозубой улыбкой, удалилась со словами: "Мальчики, если что будет нужно - я в кабинете. Угу?" Они выждали минуту, пока её шаги не стихли в глубине коридора и оба, не выдержав, засмеялись.
- Какова мегера, а? Ты видал, а? Нашла мальчиков, нимфоманка старая!
Здорово ей Костя мозги задурил! - всё ещё смеясь, говорил Иван.
- Даже слишком! - сразу посерьёзнев, ответил Граб, - что-то мы тут не в
меру засветились. Надо сказать Косте, чтоб не очень активничал. Хотя … Может и стоит легенду отработать дальше. Вино, девочки. Обычные ребята - коммерсы. В голове калькулятор, в штанах дракон…"
Вернулся Костя. Он нашёл удачную квартиру, недалеко и от здания ФСБ и от тёщи Ивана Ольги Петровны. Костю посвятили в детали плана, касающиеся его задачи. Решили начать сегодня вечером. Граб и Иван переехали на квартиру. Костя остался в гостинице, отрабатывать легенду. С этой целью он пошатался по вещевому рынку. Потом купил несколько дешёвых одеял на ватине и набив ими две пёстрые "китайские" сумки из стекловолокна, привёз их в гостиницу, затащил в свой номер. Администраторша отловила его, когда он пошёл к машине, чтоб подогнать её под окна своего номера, поближе. Пришлось наврать ей, что сегодня у него деловая встреча с партнёрами по бизнесу. Смотрела хмуро, верила - не верила, пятьдесят на пятьдесят, но не обиделась. У неё целая неделя впереди. Так она считала.
В восемь вечера Костя выехал от гостиницы в сторону дома Ольги Петровны и включив сотовый, занял свою позицию у обочины, напротив, чтобы чётко видеть вход в подъезд и окна её квартиры. Иван в это время позвонил с телефона-автомата Вале и предупредил её о визите Константина. Костя, получив "добро" по сотовому, вышел из машины, и поднялся на второй этаж. На его условный стук Валя сразу открыла, видно ждала за дверью, волновалась. Посыпались, как из "рога изобилия" вопросы. Костя мягко улыбнулся ей и приложив палец к губам, тихо сказал: "Всё потом. Сейчас надо помочь Ивану, хорошо?" И успокоенная его тихими словами и улыбкой, Валя тоже как-то успокоилась и пошла с запиской написанной Иваном заранее, к Ольге Петровне, на третий этаж.
Та была дома. Готовила ужин на кухне. Открыв после звонка дверь, хмуро, не скрывая своего недовольства визитом соседки, смотрела на неё ожидая, что та как-нибудь объяснит свой приход. Валя вошла в прихожую, и повторив жест Кости и попытавшись также мягко улыбнуться как этот сделал он, передала записку. Ольга Петровна, донельзя заинтригованная, молча развернула её и прочла. "Ольга Петровна, здравствуйте. Я, Иван здесь, рядом. Ничего не говорите вслух - возможно ваша квартира и телефон тоже прослушивается. Спуститесь к Валентине в квартиру. Я буду там. Всё объясню." Валентина в это время несла какую-то ахинею про соль. Ольга Петровна молча кивнула ей, и вслух сказав: "Сейчас, я тебе отсыплю в баночку. Что же ты с собой ничего не принесла?" Погремела посудой на кухне и молча вышла вслед за соседкой, закрыв ключом свою квартиру.
Пробравшись через соседний подъезд и чердак, Иван уже был в валиной квартире, где год назад у него чуть не состоялся адюльтер. Сейчас ему было не до этого. И даже воспоминания об этом приобрели какой-то раздражающий его, пошловатый оттенок. Тёща вошла, вся подобравшись, поджав губы и глядя на него, как прокурор на рецидивиста или как хозяйка на таракана, спросила строгим учительским тоном: "Ну что, допрыгался? Что происходит? Ты можешь мне объяснить?" Объяснять пришлось долго. Ольга Петровна не верила, качала головой. Больше всего недоверия вызвало его предположение о том, что Инну с детьми похитили спецслужбы. Ольга Петровна принялась горячо защищать "родных" чекистов и милицию. Ивану сейчас было не до идеологических дискуссий поэтому он, собрав всю свою волю, сел напротив тёщи, перестал сновать взад-вперёд по тесно заставленной громоздкой мебелью комнате и глядя в глаза Ольги Петровны, твёрдо и со всей силой убеждения на которую был способен, произнёс: «Ольга Петровна! Вы можете меня не любить, даже ненавидеть. Но я люблю свою жену, вашу дочь. И люблю своих детей - ваших внуков. Поэтому я прошу вас помочь мне сейчас их найти и вернуть. А я клянусь вам всем, что у меня есть святого, во что я верю, что я сделаю всё возможное и невозможное, чтобы это сделать».
Похоже, что его речь достигла цели, и ему удалось пробить глухую оборону тёщи с её неверием ему, враждебностью и лояльностью к власти, какой бы чудовищной она не была. Она заметно растерялась, сникла на стуле и даже попросила стакан воды у Вали. Та живо его принесла и с жалостью смотрела, как на глазах постаревшая, вся поблёкшая соседка пьёт воду, постукивая зубами о край стакана и держась рукой за сердце "Может валидол?" - засуетилась Валя. "Нет, нет, не надо Валечка!" - неожиданно ласково назвав её, отмахнулась Ольга Петровна. Посидев ещё немного и придя в себя, да ещё запомнив хорошенько, что надо говорить по телефону, она тяжело поднялась и придерживаясь за стены медленно поплелась на третий этаж, к себе в квартиру. Дома выпила сердечные капли и собравшись с силами, подняла трубку телефона и стала набирать номер.
Иван уже сидел в "девятке" с тонированными окнами, и нервно поглаживал ствол "Стечкина", уже загнав от волнения патрон в ствол и поставив пистолет на предохранитель. Граб неодобрительно покосился на него, но ничего не сказал. Да и зачем говорить под руку? Федералы должны были появиться по их предположению с минуты на минуту. Причём основная группа, скорее всего, ломанётся на условленное место встречи, а парочка сюда - проведать Ольгу Петровну и понюхать тут всё на месте.
Всё вышло почти так, как они предполагали. Дежуривший у ФСБ Костя сообщил, что вышли три машины. Одна - милицейский "уазик", вторая и третья "Скорая помощь". Проехав некоторое время за ними, он сообщил, что "крысы" разделились. "Уазик" с тремя якобы "ментами" пошёл на всей скорости к дому Ольги Петровны, а обе "скорые" ломанулись к месту встречи, вернее предполагаемой встречи Ивана с тёщей. К сожалению, это место было выбрано с целью достоверности версии недалеко от её дома. Поэтому времени у Граба с Иваном было в обрез. И когда "уазик" круто затормозил у подъезда Иван выскочил почти одновременно с "мнимыми" ментами, и открыв огонь на поражение сразу положил двоих. Третий успел упасть и откатиться за колесо. Думать уже было некогда, поэтому Граб долбанул УАЗ своей девяткой. Уже выхватившего пистолет и приготовившегося к стрельбе агента ударило по голове и отшвырнуло в сторону колесом, за которым он прятался. К счастью, этот удар его не убил, а только вверг в состояние "грогги". Иван подхватил его под руку, и закинув, как убитую косулю на спину подбежал к "девятке" с разбитым напрочь передком. Но им продолжало везти. Девятка, могла ещё ездить. Закинув "языка" на заднее сиденье, Иван сам воткнулся рядом, торопливо утрамбовывая того в тесном салоне, а Граб уже гнал по улице.
"Звони, звони Косте! Пусть подхватит нас у "Универмага!" Это был запасной, но тоже продуманный вариант. Иван лихорадочно тыкал в слишком мелкие кнопочки мобильника. "Вариант три", - сказал он в отозвавшуюся трубку, - понял?" - "Понял - выхожу на место!" - ответил Костя. Притёршись к "восьмёрке" почти вплотную, они быстро перекинули бесчувственного, как куль муки, агента с разбитой в кровь мордой и запрыгнув сами, понеслись в сторону гостиницы.
Быстро прокружив по нескольким кварталам и запутав, как матёрые лисы, свои следы, они уже не спеша подъехали к гостинице, и запаковав завёрнутого в одеяла агента в огромную и очень прочную сумку, вытащил его из машины. Иван, как более сильный, взвалил сумку на плечо и делая вид, что она не так уж тяжела, пошёл вслед за Костей, который уже топал в свой номер. Следом, таща в одной руке пакет с продуктами, а в другой руке пакет со спиртным шёл Граб, изображая лицом предвкушение пьянки, ужина и других более чувственных удовольствий. Все мыслимые и немыслимые пороки прямо таки были написаны на его лице.
Дежурная по этажу, уже особо предупреждённая администраторшей насчёт мальчиков из двадцать восьмого, препятствий им не чинила. Всё это было ей до отвращения знакомо. Она привыкла видеть такие лица и уже представляла себе, как эти лица, только уже в виде рож, будут выползать завтра из своего номера. И ещё прикидывала, каких девочек возьмут к себе в номер, тех, что работают при гостинице или вызовут со стороны, что совершенно нежелательно, так как в этом случае, она своих процентов не получит. "Оказалось всё ещё хуже. Эти засранцы решили нажраться в одиночку. "Ну, тогда жди скандала с криками и дракой, а то и поножовщиной. На этаже две комнаты занимали люди с Кавказа и если эти две взрывоопасные команды пересекутся сегодня - то жди беды. Судя по их виду, эти ребята - не подарки".
А в комнате тем временем происходило следующее. Расставив на столе бутылки и грубо накидав снедь, Граб с Иваном затащили агента в ванну, и открыв для шума душ и ещё в комнате включив телевизор, стали приводить того в чувство. Нюхнув ватку, крепко смоченную нашатырём, тот шумно задышал. А когда Иван растёр ему уши и надавил на специальную точку на голове - открыл глаза, и вполне осмысленно уставился на Граба и Ивана. "Вы попали, мудаки!" - были его первые слова. Иван, не сдержавшись, врезал ему пощёчину. Голова агента дернулась, и щека его мгновенно посинела, налившись венозной кровью. Он с ненавистью посмотрел на Ивана и хотел закричать, но вовремя засунутая в его пасть скомканная газета превратила его крик в нечленораздельное мычание. Не вынимая у него изо рта кляпа, Граб почти ласково его спросил:
- Кто ты? Звание, подразделение? Что знаешь о его семье? Где они?
Агент сделал презрительную маску на своём лице и хмыкнул через нос.
- Хорошо, - также ласково пропел Граб, доставая небольшой шприц из пластмассовой коробочки и снимая с него колпачок, - тогда поставим тебе "озверинчик". Ты на всякий случай вопросики - то запомни. Вдруг захочешь ответить, а?
С последней фразой он грубо повернул агента к себе и вонзив иглу шприца тому в шею с правой стороны ввёл ему какое-то вещество.
- Эта штучка хуже, чем раскалённый паяльник в очке. Японское изобретение. Мне её один знакомый подарил, кстати, главный якудза в Ниигате, хороший пацан. Наш.
В это время глаза агента начали заметно увеличиваться в размерах и почти вылазили из орбит, грозя вот-вот лопнуть. Лицо его посерело, и на нём выступили крупные, как роса, капли пота. Голова крупно тряслась, а всё тело выгибалось, будто его уже жарили в аду черти. Зрелище было ужасным. Иван отвернулся. А Граб спокойно, только слегка побледнев, как врач за пациентом, наблюдал реакцию на инъекцию препарата от якудза. Этим он и отличался от Ивана, который мог быть страшен в гневе, но быстро отходил и жалел своих врагов. Граб врагов после себя не оставлял. Даже трупы их никто не находил. Поэтому и не сидел ни разу. "Нету трупа - нету дела".
- Агент "колбасился" уже пару минут, и его жуткие страдания вызывали же
лудочный спазм у Ивана. Он боялся, что его вырвет. Но уходить из ванны было нельзя. Граб делал это ради него, ради его Инки и детей. Друг брал на себя тяжёлый грех и готов был за него заплатить полной мерой и делал это по своей воле, чтобы помочь Ивану.
- Ну, ты готов? Хочешь что-нибудь сказать нам? - спрашивал Виктор почти мёртвого от боли агента.
Тот быстро закивал головой, всё ещё борясь против цунами боли, в которой он беспомощно барахтался.
- Ну вот, другое дело, - опять притворно ласково запел Граб, доставая из коробки другой шприц. - Это твоё спасение, - пояснил он несчастному.
Тот потянулся к шприцу всем телом, неловко заёрзав на полу ванной.
- Нет, дружок! Сначала говори! - Граб вынул из его рта обслюнявленный
ком бумаги и брезгливо отбросил его в сторону.
- Я, капитан… Рискиев из службы внешней разведки ФСБ. Его семья в безопасности. Их никто не трогал! – агент тяжело, с хрипом дышал, -они в Питере, у человека по кличке "Босс". Где… я не знаю.
Граб внимательно посмотрел на Рискиева и начал упаковывать шприц обратно. Рискиев задёргал шеей, застонал.
- Я не люблю слова "не знаю", - холодно произнёс Граб.
- Они у Босса, больше не знаю! - захрипел Рискиев, вместе со словами
выталкивая обильную розоватую пену.
От него распространялся нестерильно гадкий запах.
- Кто твой начальник? Он знает? Или кто знает? - продолжал допрос Граб.
- Подполковник Медведев. Его домашний адрес: Канонерская, 11, квартира 25. В Питере. Всё… Всё!!! Он может знать! Давай! Давай это быстрей! - он уже не говорил, он выскуливал, вывывал эти подобия слов из своего вспененного, вонючего отверстия рта.
- Начал соображать. Хорошо, - сказал Граб, опять вонзая иглу в шею несчастного.
По мере опустошения шприца у того на лице распускались тугие узлы напряженных лицевых мышц. Отвисла безвольно челюсть и блаженная улыбка идиота заполнила весь его облик. Он шумно, вместе с пеной и соплями из носа выдохнул, выпустил ещё литра три вонючего воздуха, и еле заметно вздрогнув, блаженно вытянулся на кафельном полу. Это было едва ли не отвратительнее, чем его предыдущие муки. Ивана всё же вытошнило. Он едва успел наклониться над унитазом.
Граб приоткрыл дверь и негромко позвал: "Костя, тащи бутыль". Тот через минуту появился с огромной бутылью, которую очень осторожно внёс в ванную и поставил на пол. В таких бутылях, в той деревне, где Иван родился и рос, ставили брагу. "Кислота", - догадался он, - значит, Граб заранее знал, что будет делать".
Выйдя из ванной комнаты, он настежь распахнул все окна в комнате. Орал телевизор. На столе пестрел нетронутый аляповатый натюрморт. Жутко воняло. Однако свежий приток уже замещал изнасилованный физиологическим страданием и смертью воздух в комнатах. В ванной по-прежнему лилась вода, только глуше, разбиваясь струёй о мёртвое тело. "Всё, харе, Костик, - раздался голос Виктора, - теперь потихоньку лей". Забулькала кислота, наливаемая в воду с трупом. Мышцы трупа активно сокращались возбуждаемые кислотой, но Граб и Костя придерживали тело уже пустой бутылью, придавливая его ко дну ванны. Движения становились всё реже, и наконец подёргивания прекратились. Кислота почти сожрала тело, и сейчас растворялся уже скелет. Воняло.
В это время в дверь комнаты властно постучали. Вздрогнули все. Иван взвёл курок пистолета, и подойдя к двери прислушался. Подошёл он почти неслышно. Несколько мгновений стояла тишина, если только можно назвать тишиной шумы улицы через раскрытые настежь окна и вопли певицы в телевизоре. Иван уже прицелился в дверь на уровне груди и готов был открыть огонь, поставив "Стечкин" на стрельбу очередями. И в этот миг раздался хрипловатый голос уже основательно подвыпившей администраторши - нимфоманки: "Мальчики! Открывайте! Кто там у вас, а? Я сейчас вам устрою секс! Ну-ка, откройте!"
Она начала ковыряться ключом в замке, пытаясь вытолкнуть ключ, торчащий изнутри и предусмотрительно повёрнутый на пол-оборота. Мальчики сделали глубокий выдох. В это время, то, что было несчастным капитаном Рискиевым, уже отправилось путешествовать по городской канализации в виде определенных биохимических соединений. Граб остался в ванной комнате, а Костя пошёл открывать. Спрятав пистолет, Иван расставлял вокруг стола стулья.
- Чем это у вас так воняет? - подозрительно повела носом гостиничная
бандерша уже направляясь к ванной.
- Это у нас товарища прорвало, - сдерживая смешок, ответил ей Костя, вставая у неё на пути и доверительно приблизив своё лицо к её уху, очень громко зашептал, - он посетил один ваш местный ресторан и чего-то там такого наелся, что целый час не может с горшка слезть. Да мы сейчас проветрим всё! Не волнуйся Нинель!
Нинель милостиво согласилась не беспокоить больного животом и дала увести себя во вторую комнату, где был накрыт стол. Вид его, уставленный разнообразной закуской и выпивкой так её взбодрил, что она забыла на какое-то время даже о предмете своих вожделений, юном красавчике из Москвы Костике, который, кстати сказать, зарегистрировался в гостинице по фальшивому паспорту, где подлинным было только его имя.
Пришлось доигрывать комедию. Нинель вызвала ещё двоих девочек, которые не замедлили явиться. Из ванной, изображая "болящего", выполз Граб, под всеобщие шутки уже захмелевшей компании и всё завертелось в типичном для российских провинциальных гостиниц пьяном гульбище, с шумом, неудержимым куражом и совершенно грубом разврате. Все актёры были на высоте и утром, обе комнаты представляли собой что-то вроде Хиросимы после ядерной бомбардировки. Как ни странно, ночная пьянка и половые подвиги с Нинель и её девочками, даже взбодрили Ивана, закрыв частично тот жуткий кусок памяти, носить который в себе ему теперь предстояло всю оставшуюся часть жизни. Зато теперь у них была нить и цель на конце этой нити.
Девушка из его ребра. Глава пятнадцатая
"Хочешь, я убью соседей, что мешают спать?…" - пела эксцентричная певичка из Уфы, новая, восходящая звезда российской эстрады. Кирилл с трудом разлепил всё ещё тяжёлые веки. С раздражением, как надоедливую муху, прихлопнул выключатель радио.
"Чёрт знает что такое! С утра такие агрессивные песни, а потом удивляются криминальным сводкам!" - почти по стариковски "ворча себе под нос и вспоминая вчерашние, "мёртвые" окна квартиры однокурсника на Сретенке, Кирилл поплёлся в ванную, взбодрить себя контрастным душем - испытанным средством во всех случаях, когда "садятся батарейки". Мастер объяснял Кириллу, что человек это единая биоэнергетическая система, способная заряжаться жизненной энергией везде, где она есть. А она повсюду: в воде, в воздухе, в растениях, в земле, в огне, в животных, в других людях, а самый верный и прямой источник это солнце. Надо только различать чистые и грязные источники. Стараться «пить», по возможности, только чистую энергию "ци", чтобы потом не тратиться на переработку грязной энергии.
Это примерно, как если бы классный автомобиль, технологически рассчитанный на высокооктановый бензин, взять и залить тривиальным семьдесят шестым. Может вообще не поехать, а если всё же поедет, то скоро сломается и потребует чистки всего двигателя и замены некоторых частей. Главное условие - отсутствие страха и способность открываться для приёма этой энергии. Сейчас Кирилл забрался в ванную, чтобы подпитаться от водопроводной воды. Хотя прекрасно знал, что сначала неплохо бы взять чуточку солнца, для разогрева. "А всё лень-матушка", - нехотя совестил он сам себя, стоя под упругими струями воды.
"Вадика убили - это ясно. Но вот вопрос - кто? Если бы это были профи, то непременно дождались бы его, заставив Вадика ответить ему на телефонный звонок. Значит, это были туповатые быки с мизером интеллекта, способные только к физическим акциям и самому примитивному сбору и передаче информации в очень ограниченном количестве. Большие объёмы их ограниченные умишки попросту не вмещали, да и хранили неважно. А если уголовные быки владеют такой информацией и получают её довольно оперативно – значит, кому-то выгодно использовать их почти втёмную, а самому покуда оставаться в тени.
Может просто отправить кассету, документы и сопроводительную записку на один из оппонирующих новому президенту телеканалов? Хотя, какая это к черту оппозиция? Так, одна из ролей в политическом спектакле, разыгрываемом для легковерных обывателей. И где гарантия, что её не выбросят после просмотра, сочтя чьей-то глупой шуткой, или всё это не потеряется по дороге? Не выходить же на Красную площадь, размахивая компроматом и призывая сограждан на всенародное вече? Через полчаса будешь пускать слюни в психушке, обколотый под самую завязку какими-нибудь препаратами, дающими необратимый эффект и запрещёнными во всех странах, кроме России. "Н-да, диллема, господа хорошие." В общем, и так и эдак выходило плохо.
Кирилл вышел из ванной комнаты и вздрогнул, машинально прикрыв свои причиндалы. В комнате сидела, уютно расположившись в кресле, красивая девушка с распущенными по плечам каштановыми волосами. Карие глаза её пускали в сторону абсолютно голого и мокрого Кирилла насмешливых зайчиков. Или чёртиков? С этим предстояло ещё разобраться. А пока, Кирилл стоял, как призывник на медкомиссии, прикрыв срам обеими руками. Вообще-то он был практически без комплексов - просто рефлекс сработал. Озорная мысль пришла ему в голову и он, поняв, что эта таинственная незнакомка в квартире одна, ещё один чужой запах он сразу бы учуял своим волчьим обонянием, сказал ей дурачась: "Этого не может быть. Это просто мираж. Сейчас я закрою глаза и всё исчезнет." С этими словами сожаления, он поднял руки и закрыл ими глаза. Раздался смешок и скрип кресла. Когда Кирилл открыл их - девушки уже не было в комнате. Она звонко хохотала на кухне, по достоинству оценив его уровень юмора и размеры половых признаков мужчины.
"Приятный, однако сюрприз! Кто же его мне приготовил?" - думал Кирилл одеваясь. Девушка на кухне даром времени не теряла. На плите шкворчал омлет на сковороде и вкусно пахло свежезаваренным кофе. "Судя по тому, как вы здесь появились - вы знаете кто я и как меня зовут", - первое, что произнёс Кирилл входя на кухню. Девушка, готовясь снять с плиты турку с закипающим кофе, полуобернулась в его сторону и озарив улыбкой с рекламы зубной пасты, поставила турку на стол, рядом с омлетом, уже разложенным по тарелкам. Грациозно присела за стол.
-Ну что же вы, Кирилл? Садитесь завтракать. Всё уже на столе, -сказала так, будто они живут вместе и не один год.
Кирилл сел за стол и только сейчас почувствовал, как он проголодался. Последний раз он ел вчера утром с ещё живым Резниковским, в кафе на Арбате. Поглощая пищу, он с интересом рассматривал так и не назвавшуюся девушку. Довольно высокая, спортивного вида, судя по пластике вероятно танцовщица. Длинные каштановые волосы, хорошо ухожены, схвачены сзади заколкой Глаза карие, с поволокой. Очень чистое и правильное лицо. Нос с лёгкой, ничуть её не портящей горбинкой. Ела она очень правильно, как-то даже аристократично. Утолив первый приступ голода. Кирилл слегка устыдился темпов в поглощении пищи и тоже продемонстрировал кое-какие манеры. Доев омлет и прихлёбывая ароматный кофе, он снова задал вопрос:
-Ну, а теперь серьёзно. Кто ты?
Девушка почувствовала строгость в его изменившемся тоне и прилежно, как ученица отвечающая урок строгому учителю, ответила прямо глядя ему в глаза:
-Меня зовут Оксана. Сюда прислал Владимир Степанович, в ваше полное распоряжение.
-Какой ещё к чёрту Владимир Степанович? - не сдержал он своего раздражения.
-Ещё его называют Ленин, - терпеливо, как тупому, пояснила Оксана.
-А, вот оно что! - облегчённо хмыкнул Кирилл.
А мысль в это время заметалась в поисках других ответов: "Зачем "Ленин" это сделал? Ведь его никто об этом не просил? Что он вынюхал об их деле? Как отреагирует? Не его ли люди проследили меня от этой хаты до берлоги Резниковского и потом разделались с бедным Вадиком?"
Ещё в Городе до него доходила кое-какая интересная информация про Ленина. Пристроившись в бывшей вотчине Монгольчика - монцевской группировке и видимо не на последние роли, Ленин был приставлен в качестве помощника к одному из их "карманных" депутатов Государственной Думы, подлинная роль которого сводилась к выполнению того, что ему прикажут монцевские ребята. А Ленин в этом типичном для постперестроечной России союзе – «уголовник – политик», представлял собой скорее ведущего, чем ведомого. То есть, он возил своего депутата в Думу и обратно, как собачку на верёвке, не позволяя тому не то, что сбросить, но даже ослабить поводок.
Таким образом та информация, что была на кассете и в документах покойного Сергея Павловича представляла для Ленина очень и очень лакомый кусок, на котором можно заработать, играя в большую политику, огромные дивиденды. А если это так, то подсовывая ему сейчас эту вкусную и вроде бы простую девочку, они рассчитывают выудить у него документы и ту дополнительную информацию, которой не владел Резниковский. А в том случае, если он покажет, что понял их игру - его просто - напросто возьмут и будут пытать до тех пор пока он не выложит им всё.
Но есть ещё один вариант и вот в него-то Кириллу бы очень сейчас хотелось верить. Приход Оксаны всего лишь любезность хозяина по отношению к гостю, хотя не в тех они отношениях с Лениным, чтобы тот делал ему такие подарки. Будь на его месте Граб, бывший его соратник и защитник в тяжёлые для Ленина времена, это было бы ещё объяснимо. Прокрутив в голове все эти варианты, Кирилл решил принять предлагаемую ему игру и попытаться усыпить бдительность своих новых врагов, сделав вид, что поверил в их приманку. А там будет видно, что делать дальше. Да и "приманка" была весьма неплоха, на сто процентов в его вкусе. Тоже вопрос кстати: "Простое совпадение или хорошо продуманный ход на основе точного знания о его вкусах и пристрастиях?" Решив для себя, что принимает игру, Кирилл нагло положил руку под столом на тёплое колено девушки и уточнил вопрос: "Что означает в "полное распоряжение?" Вместо ответа Оксана поставила чашку с недопитым кофе на стол и взяв его ладонь лежащую на её колене, продвинула её значительно глубже. Пальцы Кирилла коснулись тонкой ткани трусиков. Девушка мгновенно возбудилась или очень тонко сыграла возбуждение. Грудь её начала бурно вздыматься от учащённого дыхания, лицо заметно порозовело. Она, не отрывая глаз от лица Кирилла, не ожидавшего такой быстрой атаки на свой вопрос, несколько раз облизнула розовым язычком пересохшие губы и задвигала тазом, побуждая его к более активным действиям. Он не заставил себя упрашивать особенно долго. Продолжая глядеть ей в глаза он добрался до самого сокровенного и умело ласкал уже взмокший и набухший горячей кровью клитор девушки, а другой, освободив её упругие груди от лифчика, нежно теребил затвердевшие соски. Оксана дышала уже с хрипом и вдруг резко откинув и перевернув столик, вместе со всем, что на нём стояло, она рванула на себе ворот платьица так, что горохом посыпались на пол пуговицы, резко стянула трусики и торопливо скинув их с ноги, опустилась перед ним на колени и быстро расстегнув ширинку на брюках высвободила его подрагивающий от напряжения член, она набросилась на него бешено работающим языком и губами, как будто была смертельно голодна, а это был сочный и дающий жизнь тропический плод. Кирилл, уже не в силах сдерживаться, испустил протяжный вопль и охватив её за голову и ощутив под ладонями мягкие, аккуратные ушки, задвигался ей навстречу, чувствуя как член доходит до горла девушки. Набежавшая горячая волна накрыла их обоих, как купальщиков на берегу штормящего океана и Кирилл даже не почувствовал боли от острых ногтей Оксаны глубоко вонзившихся в его ягодицы. Не успев остыть от первой схватки, он схватил её в охапку и подняв к лицу стал жадно, как зверь, целовать её нежную шею. Потом поставил её на пол и опустившись пониже стал раздражать языком и лёгкими покусываниями её почти каменные соски. Девушка застонала. Кирилл резко повернул её и она мгновенно поняв, что от неё хотят, покорно наклонилась и оперлась руками на подоконник, а он быстро вошёл в её горячее лоно истекающее любовным соком и почти сходя с ума от того, что она начала плотно сжимать его член, сокращая матку, он зарычал от возбуждения и обхватив её за выступающие тазовые косточки, стал всё увеличивая темп, бешено работать нижней частью туловища.
И не было в этот момент в этой разгромленной кухне ни девушки Оксаны, посланной ублажать гостя и разведывать его секреты, ни "стреляного воробья", а вернее матёрого волка Кирилла, человека стоящего на самом краю своей непростой судьбы, между жизнью и смертью. А были здесь только он и она. Мужчина и женщина, а между ними то, ради чего одни сходят с ума, а другие зажигают костры аутодафе и печи крематориев, ради чего одни взлетают в небо и создают вещи нетленные тысячелетиями, а другие совершают такие деяния, от которых способны поседеть и лишиться рассудка профессиональные палачи. И пусть вращается наша безумная планета, пока эти двое сливаются в одно существо состоящее из двух тел, но имеющего в эти мгновения одну общую нервную систему и душу.
В госпитале. Глава шестнадцатая
В связи с проводимой в Новгороде операцией "Паутина" и усилением всех служб имеющихся в системе МВД, спровоцированных последними бурными событиями в городе, участниками, которых являлись Граб, Иван и Костя - выбираться из города сейчас было также опасно, как и находиться в городе, тем более в гостиннице. Приведя себя в порядок и выпроводив из номера своих случайных подружек, Нинель убралась сама ещё раньше, они сели держать совет.
- Обложат нас здесь, как волков! - мрачно говорил Иван, нервно подрагивая крыльями носа и всё ещё осязая тот жуткий запах "растворённого" человека, который не перебивали даже сильные "ароматы" ночной пьянки и оргии.
- Не каркай, Ваня, выкрутимся как-нибудь! - подбадривал его Граб, - не
может быть, чтоб не было выхода!
Костя пока своего мнения не высказывал, а только пил холодный сок из холодильника, стакан за стаканом.
Переместиться в снятую вчера Костей квартиру тоже было небезопасно. Новые люди всегда привлекают внимание и интерес "аборигенов", а в условиях "тотального" стукачества процветающего в России ещё с советских времён - "спалиться" было проще простого. Старушки на лавочках "ушки на макушке", заслуженные доносчики на пенсии, в сталинские годы не одного соседа или сослуживца спровадившие в лагеря, а то и на тот свет, ссученые бывшие зека, а ныне штатные информаторы у оперов или спецслужбовцев, в общем за каждой дверью, за каждой занавеской на окне, за каждым углом и стеной могли быть любопытные ушки и глаза, а также пальцы быстро набирающие "заветный" телефонный номер и торопливо говорящие рты. Всё это дерьмо водилось и водится в больших количествах и в столицах, и во всяческих захолустных Мухосрансках и Кислодрищенсках и никуда от этого не денешься. Во все века у многих двуногих были в большой чести иудины серебрянички, и иной - просто подлый, стукаческий интерес. Поэтому версию с переселением пришлось сразу оставить.
И как всегда мудрое решение лежало почти на поверхности. Перебирая различные варианты и почти все находя опасными, решили поискать методом от противного. Где их искать не будут? Получалось, что практически везде. Но всё-таки оставалась одна лазейка. На неё натолкнулся Иван, когда Граб, нервно хохотнув предложил:
- Не в "мусарне" же нам прятаться?
- Почему бы и нет? - подхватил Иван - Только ведь кроме гражданских объектов и объектов УВД есть ещё и военные! А там ведь никогда не ищут гражданских лиц, потому что считается, что их там нет.
- А мы там можем быть? - спросил Граб, глядя на Ивана и справедливо полагая, что у него есть на уме какой-то план.
- Сто пудов гарантии я конечно не дам, но вот есть тут у меня в городе один знакомый. Мы же тут с Инкой у тёщи часто бывали поначалу. Вот и скорешился я тогда с её соседом по даче. Он тогда майором был медицинской службы. У меня даже его телефон и адрес домашний есть в записной книжке. Мировой мужик!
- Давай, давай, говори дальше! Уже интересно! - подхватил Граб его мысль с большим энтузиазмом.
Да и Костя "разморозился". Заулыбался. Заходил по комнате.
- Так вот - продолжил ободрённый всеобщим интересом Иван - Он тогда в госпитале служил, заместителем начальника. Госпиталь в городе, недалеко отсюда, кстати.
- Сейчас он не ниже полковника должен быть! Сколько лет - то прошло с тех пор? - спросил Граб.
- Четыре года.
- Ну тогда, если за пьянку не уволили, точно полкан!
- Давай звони ему. Мужик-то надежный? Не брехло?
- Нет, мужик - молоток!
- Тогда звони и договаривайся о встрече. Финансовую сторону вопроса - беру на себя.
Иван уже набирал номер телефона. Ответили не сразу. И когда Иван, уже изрядно заведённый, названивал с пол-часа и периодически, после каждого неудачного звонка, бегал по комнате и матерился, фортуна наконец им улыбнулась. Трубку поднял сам Анатолий Федотович. Сначала он не узнал Ивана, а когда понял кто ему названивает субботним утром, искренне обрадовался и сообщил, что живёт теперь один - жена два года назад взбрыкнула и ушла к одному альфонсу, лет на пять моложе её и теперь пытается отсудить у него квартиру. Дочь учится в Москве, в медицинском. По его стопам пошла. А он уже действительно полковник и начальник того самого госпиталя, спирт из которого они так лихо глушили лет пять назад, на даче под Новгородом.
Выслушав его грустную повесть и поддакивая и сочувствуя, Иван договорился на встречу. Потом, поджидая, пока Костя подгонит машину со стоянки, где они её ставили на ночь, подумал вместе с Грабом, как вести беседу и лучше добиться того результата, который был им сейчас так нужен.
Предполагалось укрыться у военврача в госпитале до тех пор пока не завершится весь этот шухер в городе, а потом, незаметно просочиться обратно в Питер и там уже заняться охотой на Босса и его людей. Подъехал Костя. Иван быстро прошёл к машине и сел на заднее сиденье. Доехали без приключений, благо было совсем недалеко. Жил полковник Борт, предки его были из поволжских немцев, в центре, в добротном "сталинском" доме, на втором этаже. Встретил Ивана с объятиями.
- Проходи, проходи, дорогой, - басил он приглашая в свою изрядно опустевшую квартиру. Увидев оценивающий пустые стены взгляд, поспешил объяснить:
- Всё забрала почти, всё вывезла сука, пока я на работе был! Прихожу, а тут пусто. Да и хер с ним! Мне ничего не надо. Доча в Москве. Даст Бог там и замуж выскочит. А мне что? Мне ничего и не надо. Я считай в госпитале и живу на всём готовом. А это кто с тобой? - только сейчас заметив Костю, спросил Анатолий Федотович.
- Это мой товарищ, можно сказать, по несчастью, - начал отрабатывать
"домашнюю заготовку" своей версии Иван.
- Ну-ну-ну, что такое? Давай рассказывай! - немного посторонился хозяин,
усаживая гостей на два расшатанных стула, а сам приютившись на подоконник.
Иван рассказал ему о похищении своей семьи, сказав, что Инна с детьми приехала к матери погостить, пока у мальчиков были каникулы. Оказалось, что полковник даже не слышал об этой взбудоражившей весь Новгород истории, целиком уйдя в свои дела и переживания. А телевизор он после ухода жены так и не удосужился за два года купить. Газет же отродясь не читал, искренне презирал этих "дешёвых писак", как он называл газетную братию. Поэтому узнав об этом сейчас, отреагировал очень бурно. Вскочил, и бегая туда-сюда по комнате, материл и новые времена, и правительство, и всё на чём свет стоит.
Потом, убежал на кухню и из одиноко стоящего практически в пустой кухне холодильника вытащил початую литровую бутылку "Столичной", торопливо разлил по стаканам и в качестве закуски предложив тарелку кислой капусты и хлеб, сказал: "Чтобы семья твоя нашлась и всё было хорошо." Выпили. Костя подняв стакан только пригубил из приличия и не выпив ни капли поставил на пол. Стола в этой комнате не было.
Полковнику рассказали, что "менты тупые" вместо того, чтобы искать преступников и похищенную жену Ивана и детей, решили всё повесить на него самого и объявили его вместе с помогающими ему в поисках друзьями, в розыск. Поэтому и надо ему спрятаться, пока идёт эта дурацкая, ментовская "паутина".
Потерявший в сталинских лагерях деда и отца, да и сам немало натерпевшийся от властей, этнический немец Борт, чиновников и ментов не любил, во всех видах и во всех обличиях. Выпитая водка развеяла остатки его сомнений и он значительно подобрев, согласился спрятать друзей на территории госпиталя. Тем более, что у него там свободный флигелёк, где он сам практически живёт, если только не заночует у себя в кабинете, в главном корпусе госпиталя. Флигелёк в стороне стоит, в парке. Кругом деревья и сарайка есть, куда машину можно спрятать. Так, что всё складывается как нельзя лучше. Переезжать решили днём, на санитарной машине. А "восьмёрку" взялся перегнать сам Анатолий Федотыч и Ивану с Костей стоило больших трудов отговорить его от этой затеи. "Да меня здесь каждая собака знает! Я тут в любом виде могу ездить, ходить и даже ползать!" - горячился захмелевший военврач. В конце-концов пришлось пойти на компромисс удовлетворивший его разыгравшиеся амбиции. За рулём будет Костя, а ему придётся выполнять роль штурмана. Это предложение полковника развеселило и он хлопая Костю по спине своей лапищей, был Федотыч росту под два метра и имел косую сажень в плечах, весело басил: "Штурманом! Это здорово! Мы с тобой, сынок, там проедем, где никто не проедет! Штурманом! Эх-ма!" Иван глядя на них, только посмеивался, довольный результатами встречи.
Позвонили Грабу на сотовый, чтобы зря не шататься по городу и он собрав вещи всех троих, доехал на частнике до квартиры военврача. Они дождались приехавшую за ними санитарную машину и все вместе отправились к новому убежищу. По дороге весело балагурили, на всякий случай изображая гостей Борта, которых тот никак не ждал и решил поселить в своём флигельке, чтобы не тратились на гостиницу и не мучались без мебели в его пустой квартире. Похоже, что версия эта солдата-водителя вполне устроила и не вызвала особых сомнений. Хотя, на всякий случай, завтра Иван решил попросить Борта отправить этого солдатика в отпуск домой или в командировку, если будут проблемы с оформлением документов, имеющейся у него, как у начальника госпиталя властью. "Береженого Бог бережёт", мало ли - сболтнёт своим друзьям-товарищам, а там дальше пойдёт. У информации бывают самые причудливые пути распространения. Поэтому сразу по прибытии во флигель, солдатика напоили до полного бесчувствия и уложили спать там же во флигеле. А с утра, предполагалось его по быстрому оформить в командировку за запчастями, причем в его родной Саратов, и не отпуская в помещение для госпитальной обслуги, где он жил, всё принести во флигель и форму и чемодан. Решили снарядить счастливца по полной программе и дав на дорогу денег, отправить домой, на десять дней, не считая дороги.
Продумав все эти детали, они ещё немного посидели с неутомимым военврачом, но вторая бессонная ночь начала сказываться и на их железных организмах - взмолились у него о пощаде и были милостиво отпущены спать. Все трое, поставив будильник на восемь утра, завалились спать, предварительно убедившись, что полковник тоже ложится здесь, а солдатик надежно заперт в небольшой кладовке, заботливо уложенный на матрас прямо в одежде и укрытый парой солдатских одеял. Ночи были ещё прохладные, а печи во флигеле уже давно не топили. Управившись таким образом со всеми делами, намаявшиеся мужики мгновенно уснули и скоро весь флигель содрогался от их мощного храпа.
Холодный душ во время любви. Глава семнадцатая
Любовные занятия с неутомимой и очень искусной в этом Оксаной так увлекли Кирилла, что он даже не заметил, что прошли уже сутки. Чередуя любовные схватки с короткими передышками на еду и очень непродолжительный, не сон даже, а забытьё минут по десять - пятнадцать, они любили друг друга снова и снова. И когда Кирилл очнулся, то с удивлением заметил, что почти забыл, где он находится и зачем он здесь. Такого с ним ещё не бывало. Это было похоже на короткое и очень бурное сумасшествие, провал во времени. И это же было таким манящим, что не хотелось думать реально до сих пор. Видно было, что и для Оксаны это оказалось непростым испытанием, и она вовсе не рассчитывала вместо очередного унижающего её задания своего душе и телоприказчика по кличке Ленин, попасть в такой удивительный, расставленный самой природой и кем-то ещё - капкан любви, настоящей, не ведающей запретов страха и холодного здравого смысла, лишённой какой-бы то ни было логики, такой, какой и должна быть настоящая любовь, слаще всего на свете и опасной, как смертельный яд для вкусивших её.
За всё это время они почти не разговаривали, понимая друг друга глазами, слухом, руками и всей кожей. Да и зачем им было разговаривать на этом убогом языке людей, когда они были одним целым, счастливым и не ведающим стыда, какими были люди в раю. Кирилл знал о ней только, что она женщина, по имени Оксана, которую даровал ему Его Величество Случай и надо быть благодарным за это, не загадывая на будущее. Да и какое может быть будущее с проституткой, даже очень красивой и дорогой, если она, надо это трезво признать, всего лишь собственность, раба пожилого человека со светлыми глазами и странными замашками, по кличке Ленин. Об этом ему не хотелось и думать, а если он и думал, то это было очень больно. Умом он понимал, что это всё физиология, биохимические процессы проходящие в организме под влиянием определённым образом настроенной психики. Американские учёные, посягнувшие даже на Божественное Провидение вывели формулу любви – определили состав и вид веществ вырабатывающихся у человека в период безумной страсти и порождающих эту страшную и сладкую зависимость одного человека от другого.
А Оксана вообще ни о чем не думала. Она просто вся растворилась в нём, найдя в эти мгновениями пролетевшие часы и свой женский смысл, и защиту, и неземную радость. Что будет потом, её сейчас не интересовало, потому что этого самого "потом" просто не было, а было сегодня, сейчас и всё. Но время неумолимо просыпалось песком из одного сообщающегося сосуда в другой, а состоял этот песок из праха живших, надеявшихся, веривших, слабых и сильных, посредственных и гениальных, святых и грешников - и не разбирало время, кто есть кто и кто был кем.
Наступило завтра. Тот кто "нажимал на кнопочки" команды Ленина и на нём самом, как видно заторопился, потому что тоже не мог быть вне времени и в свою очередь кто-то "нажимал на кнопочки" на нём самом и часто эти кнопочки были очень болезненными и побуждали действовать, и действовать немедленно. Демоны большие и малые, владевшие душами и телами больших и малых политиков, желали крови и страданий человеческих и их послушные орудия в костюмах от Кардена, а иной раз от фабрики "Большевичка", разъезжающие то в роскошных лимузинах с личным шофёром и телохранителями, а то и в простеньких "Жигулях", спешили в офисы и кабинеты, куда-то звонили, подписывали бумаги, ругались, интриговали, воровали из казны и из карманов граждан, трахали своих секретарш и отсиживали в Думе положенные часы и многие из них в это время вполне искренне заблуждались, думая, что они вершат свою волю, управляют государством, приводят в движение массы денежные и массы человеческие, ломая судьбы, отнимая жизни, загаживая и уничтожая прекрасные уголки природы России, а взамен порождая тоску и злобу, цинизм и неверие, отчаяние и подлость, а часто - безумие и смерть.
Вот и сейчас, ведомый своим мелким бесом, потому что большого демона для него было слишком много, простой "бык" по кличке Рваный, один из последних в своей иерархии, подъезжал к дому, в котором сейчас находились Кирилл и Оксана, с простым и ясным заданием, "забрать девку и напрячь мужика под любым предлогом, а то и вовсе без предлога". Рваный приехал в Москву за счастьем два года назад, из Ростова. Ему здесь нравилось и хотя он до сих пор даже не имел прописки, жалел пятьсот баксов для этого дела, он считал себя уже коренным москвичом и при случае презрительно отзывался о вновь прибывших: "Понаедут тут всякие, лимита позорная." Припарковав старенькую "Тойоту Марк II" прямо на газоне, Рваный, разминая суставы и потихоньку заводя сам себя, направился к подъезду. Кирилл с Оксаной в это время сидели на кухне и говорили. Они словно спешили рассказать друг другу всё-всё о себе, боясь забыть сказать что-то очень важное. Беседа их была сумбурной. Они перескакивали с темы на тему, с воспоминаний детства на недавние события, с трагичного на смешное, то грустили, то смеялись. Иногда, принимались целоваться и ласкать друг друга. В общем, вели себя, как безумные или как влюблённые, что впрочем почти одно и тоже. Им обоим казалось, что они всегда знали друг друга, только по иронии судьбы находились в разных географических точках и немного смещались во времени. Оксане было восемнадцать, Кириллу тридцать пять. Но всё это сейчас не имело ровно никакого значения. Они были вместе и они были счастливы сейчас.
Несколько раз настойчиво прозвенел звонок. И тут же, не дожидаясь, когда на него отреагируют, нежданный посетитель несколько раз грубо и сильно пнул по двери ногой. Всё ещё улыбаясь рассказу Оксаны о том, как она в три года слепила себе гребень из пластилина и им "расчёсывала" волосы, Кирилл подошёл к входной двери и распахнул её. На пороге стоял крепкий, высокий парень, лет двадцати пяти, по всему горлу у него шёл огромный рваный шрам с кривыми, уродливо сросшимися краями. Было удивительно, как он вообще выжил с такой раной. Кирилл не успел даже спросить, что ему надо, как тот грубо отпихнув его плечом, по хозяйски прошёл в квартиру, и мгновенно сориентировавшись, видно был здесь не в первый раз, прошёл на кухню. "Ну ты, мышь, собирайся давай! Хватит тут чалиться!" - грубо сказал он Оксане, которая вся сжалась при его появлении, как-то поблёкла, будто выключила в ней чья-то грубая рука тот свет, что ещё мгновенье назад так ярко сиял во всём её облике, прорываясь особенно тепло и солнечно через её большие, карие глаза, похожие на две огромные виноградины.
На взгляд Рваного эта тёлка не была даже красивой, так выдерга какая-то. Он, в своих пристрастиях, тяготел к рубенсовским или скорее к кустодиевским, пышным формам. Желая усилить эффект от своих слов, он подошёл к Оксане всё ещё цепеневшей на стуле и протянул к ней лапу с огромным, но всё равно дешёвым и безвкусным перстнем - "болтом" на указательном пальце. В этот момент, уже очнувшийся от своиз грез Кирилл вошёл на кухню и сильным посылом правой ноги дал Рваному под зад самого оскорбительного "пенделя". Тот с рычанием повернулся и ринулся на Кирилла всей своей стокилограммовой тушей с надутыми в "качалке" комками мускулов. Кирилл, заманивая его, отступил в зал, где было больше места для маневра. «Бычок», со страшно искажённым от гнева лицом, вернее сказать рожей, до лица ему было ещё очень далеко, шёл на Кирилла, поигрывая мускулами и предвкушая, как сейчас "порвёт" этого "ботаника". "Ботаник", однако, оказался не так прост, как он рассчитывал. Видно промашка вышла при передаче информации Ленину и про способности Кирилла его не предупредили. Соответственно и Рваный находился в полном неведении, опасном для него неведении.
Отступая в зал, Кирилл сделал вид, что страшно испугался грозного противника. Он весь сжался, нелепо поднял, якобы защищаясь от будущих ещё ударов, руки к лицу. Рваный расслабился и пёр нагло, как танк, совсем не думая о своей безопасности и защите. Этого Кирилл как раз и ожидал. Пятясь по толстому ковру, он "нечаянно" зацепился пяткой и нелепо взмахнув руками, упал на спину, посреди комнаты. Мягкий и толстый ковёр смягчил его падение. Рваный кинулся к нему, намереваясь затоптать беззащитную жертву, и попался. Откинутая при падении в сторону, левая нога Кирилла, вдруг превратилась в крепкий крюк, который резко скользнул по ковру и зацепил правую ногу Рваного в районе стопы, а правая нога Кирилла вдруг стала отбойным молотком, и молнией выстрелив вперёд, ударила уже пойманную в капкан ногу врага в коленную чашечку. Классика "Жиу-Житсу" и на этот раз не подвела и отброшенный мощным рычагом назад и почти теряющий от боли в поврежденном колене сознание, браток всей тушей опрокинулся назад спиной. Падая, он ударился головой о шкаф и не успев ещё понять, что с ним произошло, отключился.
Кирилл быстро поднялся и увидел Оксану, которая стояла на входе в комнату с горящими, как у бешенной кошки глазами с нелепо воздетой к потолку тяжёлой, чугунной сковородой, которую она держала за ручку обеими руками и была похожа в этот момент на теннисистку перед решающим ударом. Оксана ещё не поняла, что произошло и "держала состояние", сохраняя при этом свою смешную "боевую стойку", тоже кстати из классики, только женской. Мгновение Кирилл смотрел на неё и вдруг расхохотался. Оксана опустила своё, страшное в женских руках оружие, и тоже засмеялась, освобождённая этим мгновением от страха. По её щекам текли слёзы. Кирилл, не обращая внимания на поверженного врага, шагнул к ней и крепко обняв, прижал к себе эту дрожащую, смеющуюся и плачущую одновременно фигурку, которая стала ему за истекшие сутки такой дорогой.
Оставаться здесь было опасно. Они быстро собрались и выскочили на улицу, ещё не имея никакого плана. Прошли по улице пару кварталов и тормознули машину. "А знаешь что?" - спросил Кирилл уже в машине. - А поехали в кино?" Оксана немного опешила от такого неуместного в данных обстоятельствах предложения, но согласилась. В кино она не была уже тысячу лет. В их кругу это как-то было не принято, что-ли? Рестораны, дискотеки, ночные клубы, турбазы, даже театры иногда, но вот, чтобы ходить просто в кино? Это - нет. А Кирилл очень часто совершал непредсказуемые поступки и иногда это его выручало из сложных обстоятельств или даже спасало.
Так было, когда он охваченный внезапной ленью в одной из гостиниц Новосибирска, просто, что называется "затупил" и вместо того, чтобы лихорадочно собираться и гнать на такси в аэропорт - очень долго пил чай, потом умывался и брился, не обращая внимания на подпрыгивающего от предулётного мандража и нетерпения товарища, вместе с которым они были в командировке. В общем, когда они с большим трудом поймали такси и прикатили в аэропорт - их самолёт уже выруливал на взлётную полосу.
Товарищ злился на Кирилла и всё время брюзжал, пока они, с изрядной потерей денег, сдавали старые и покупали новые билеты на следующий рейс. А Кирилл оставался совершенно спокойным, и всё время зевал. Когда же прилетели в Город, то узнали случайно от знакомого лётчика, что рейс, на который они опоздали, так и не прибыл. У самолёта отказали двигатели и он упал где-то в районе Читы. Товарищ его по этой командировке почему-то стал избегать Кирилла, вместо того, чтобы поставить коньяк за своё спасение.
В кинотеатре народу было мало. Они немного посидели в фойе, выпили по чашечке кофе и стакану сока. В зале было прохладно, и Кирилл достал из сумки летнюю курточку и укрыл ею плечи Оксаны. Она доверчиво прижалась к нему, и поцеловала в шею. Весь фильм они, как школьники, сбежавшие с уроков, процеловались на заднем ряду, на "местах для поцелуев". А когда вышли на улицу, в яркий, солнечный день и ультрамарин омыл их глаза, отвыкшие от света, к Кириллу вернулось чувство реальности.Это было как ведро холодной воды на голову.
Бежавший из-под подписки о невыезде, теперь уже бывший автор популярной в крае спортивной передачи и также сбежавшая от хозяина проститутка, обязанная к тому же следить за ним и выведывать его секреты, смертельно опасные материалы в сумке, отсутствие надёжных знакомых в Москве и куча хорошо организованных и вездесущих, безжалостных врагов. Хорошенькая перспектива! Но были ещё Граб с Иваном где-то в Новгороде или Питере, были ещё три толстых пачки сторублёвок, и ещё, вера в свою судьбу и свои силы.
Кирилл решительно увлёк Оксану в ближайший к кинотеатру скверик. Они сели на лавочку и он достал из сумки сотовый и записную книжку, где был записан новый, присвоенный в Питере, номер сотового Граба, который тот сообщил ему уже из Питера.
Кирилл решительно увлёк Оксану в ближайший к кинотеатру скверик. Они сели на лавочку и он достал из сумки сотовый и записную книжку, где был записан новый, присвоенный в Питере, номер сотового Граба, который тот сообщил ему уже из Питера. Номер не отвечал.
- Ну что? Что там? - спросила его Оксана, видя его расстроенное лицо.
- А ничего. Тишина. - ответил он. И вдруг, по наитию, спросил её:
- А у тебя случайно нет тут крутых, я имею в виду известных, журналюг
знакомых?
Оксана задумалась на мгновение, наморщила лобик и через мгновенье, вся просияв, что смогла помочь, воскликнула:
- Есть! Есть один парень. Он на КТВ работает,
- Ты знаешь, как его найти?
- Конечно! Он же постоянный клиент… - и сказав это слово "клиент", Оксана метнула на Кирилла тревожный взгляд, и осеклась.
Прошлое, как бумеранг, ударило и его. И как у всякого мужчины, обладающего любимой женщиной, сдавило грудь от ревности. Подавив в себе это чувство, он спокойно протянул ей телефон:
- Звони.
Оксана порылась в сумочке и извлекла записную книжку. Парень, его звали Олегом, отозвался мгновенно, будто ждал этого звонка. Поздоровавшись, Оксана сразу пресекла его словоизлияния, обычный в таких случаях трёп и, объяснив, что звонит по важному делу, попросила о встрече. Договорились встретиться через час у него в редакции. "Чёрт возьми, что делается с моей башкой?!" - Кирилл стукнул себя кулаком по лбу и принялся лихорадочно нажимать на кнопки сотового, снова и снова набирая питерский номер Граба. И снова, и снова номер не отвечал.
Он завёлся от мгновенно вскипевшей в нём злобы и готов уже был хлестнуть телефон об асфальт. «Черт бы побрал эту связь! Ведь если Ленин предал их, то Граб с Иваном сейчас в гораздо большей опасности, чем они. С ними же Костя, его выкормыш. Игра с ним, Кириллом, уже закончена. Их уход уже наверняка обнаружен и Костя либо уже сдал ребят, либо сдаст с минуты на минуту. Весь вопрос в том, как он осуществляет свою связь с Лениным. Если питерский номер не отвечает, то это означает, скорее всего, что они сейчас действуют в Новгороде и связаться с ними нет никакой возможности. А посему, надо положиться на себя самого и Бога молить о том, чтобы мужики "не попали" там, в Новгороде, в переплёт.
Оксана всё это время, пока он "насиловал" сотовую связь, стояла недалеко от него, опершись на чугунный заборчик сквера и, с тревогой смотрела на его метания. Ведь в нём сейчас было и её спасение, и её будущее, в которое она поверила всей силой своей души, безоглядно.
Кирилл "очнулся". Подошёл к ней. Он ещё сам не знал, что надо делать. До встречи с журналюгой с "КТВ" Олегом оставалось сорок минут. Они не стали спускаться в метро - в сумке у Кирилла, кроме видеокассеты и документов полковника, лежал ещё "Стечкин" с запасной обоймой и нож разведчика с комплектом бесшумных патронов, поэтому зря рисковать, не стоило. Они опять поймали тачку и поехали на студию.
Полет на "Кондоре" над "паутиной". Глава восемнадцатая
Утром во флигеле, стоял крепко настоянный за ночь запах перегара. Начальник госпиталя, как это ни странно, проснулся первым. Скорее всего, в нём сыграло побудку чувство ответственности. Его зычный бас сотряс весь флигелёк: "Подъём, доходяги!". "Доходяги" поднимались тяжело - сказывалась нагрузка прошедших суток и алкогольных возлияний. Дольше всех будили водилу-солдатика. Он долго тряс тяжёлой с похмелья головой и хлопал глазами с белёсыми, как у поросёнка ресницами и ничего не понимал. А когда ему выдали документы, деньги и с вечера приготовленную сослуживцами парадную форму, он вообще обалдел от нежданно привалившего счастья и только тупо повторял, глядя вокруг блестящими от радости глазами: "Ну мужики! Ну ништяк! Во ништяк, а?!"
Полковник Борт лично проводил его до ворот и строго сказал напоследок: "Если сегодня не уедешь, и я увижу тебя на территории госпиталя, то вместо отпуска поедешь на десять суток на гарнизонную гауптвахту. Понял меня? Ну, иди, сынок!" И сопроводил свои слова отеческим увесистым шлепком своей тяжёлой лапой по тощей солдатской заднице. Внушения было более чем достаточно. И «сынок», ещё не веривший в происходящее, затрусил к автобусной остановке, пока начальство не передумало.
Граб, Иван и Костя в это время обливались холодной водой из под колонки, что была рядом с флигелем. Вода снимала усталость, вливала новые силы. Они дурачились, перекрывая кран ладошкой и, обливая друг друга, совсем как разыгравшиеся пацаны. Вернулся полковник и, они все вместе позавтракали тем, что осталось от закуски с вечера.
Позавтракав, занялись своими делами. Полковник ушёл в главный корпус, проводить планёрку. Костя ушёл в сарай, чтобы покопаться в двигателе итак безупречно работающей "восьмёрки". А Граб с Иваном зайдя в глубину парка, решили вспомнить свои боевые навыки. Утреннее умывание так простимулировало их, что они отрабатывали приёмы без устали целый час. Удачно проведя связку ударов руками и ногами, Иван поверг своего противника на землю и тот, упав на бок, зацепился рукой за торчащий из земли острый сучок, довольно сильно раскровив предплечье.
Граб вспомнил про аптечку в машине и пошёл в сарай. Ступая по выработанной привычке почти неслышно, он подходил к сараю, и вдруг услышал, как Костя торопливо говорил по своему сотовому: "Да, да, они знают, где Босс, и что заложники в Питере, тоже знают. ФСБшник "раскололся", которого в Новгороде взяли. Мы сейчас во флигеле, на территории военного госпиталя. Будем здесь ещё пару дней, не меньше. Хорошо. Буду ждать. Пусть "маякнут" мне, как прибудут. Хорошо. Понял. Всё. Отбой". Было слышно, как он захлопнул крышку сотового и принялся, как ни в чём не бывало копаться в двигателе, позвякивая ключами и что-то мурлыча себе под нос.
Граб "переварил" информацию. Значит, Ленин работает на Босса или вместе с ним. Теперь ему стало ясно, кто помогал Ленину убирать его врагов, когда он уже был в Москве. Времени на раздумье почти не оставалось, может быть через пару часов здесь будут люди Босса. Это в том случае, если Ленин не сдаст их местным ментам или спецслужбам, чтобы потом вытащить из них всю информацию, или вообще забрать их отсюда, воспользовавшись своими связями. В этом случае - счёт вообще идёт на минуты.
Забыв о своей пораненной руке, Граб также неслышно ступая, подошёл к увлёкшемуся работой Косте, и несколько мгновений с сожалением смотрел на его коротко стриженный, мальчишеский ещё затылок. Неплохой в общем-то пацан, но теперь он смертельно опасный враг и у него, Граба, нет права на сантименты. Ни секунды больше не раздумывая, он мягко и в то же время крепко, схватил парня за голову, левой рукой плотно обхватив затылок, а правой за челюсти и сделав усилие левой вперёд, а правой назад, почувствовал, как тот инстинктивно сопротивляясь давлению, напряг шейные мышцы. В это мгновение он резко дернул руками в обратном направлении, услышав как громко в тишине хрустнули сломанные шейные позвонки. Костя умер мгновенно.
Бережно положив его на землю рядом с машиной, которую он так любил, Граб побежал к Ивану. Тот и сам уже шёл навстречу и увидев лежащего Костю, изменился в лице и сжал кулаки. Предвосхищая его вопрос, Граб ответил сам, не дожидаясь: "С Лениным по сотику базарил. "Сливали" нас суки! Надо валить отсюда по быстрому. Предупреди полкана. И пусть этого уничтожит. Наверное знает как, врач всё-таки. На восьмёрке ехать нельзя. Она теперь палёная. Возьмём "рафик" госпитальный, а Борту денег дадим. Всё, Ваня! Время! Время! Давай быстро собирайся! Похватав вещи, они побросали их в машину "Скорой помощи", с вечера поставленную рядом с флигелем. К счастью её бензобак был почти полон.
Иван сбегал в главный корпус и предупредил полковника. Тот не привык к таким быстрым и опасным переменам в своей размеренной жизни и слегка запаниковал, но мешать и противодействовать не стал. "А тачку, тачку вашу куда деть?" - спросил у выбегающего из кабинета Ивана. "А куда хочешь! Лучше спрячь её где-нибудь. А главное - тело уничтожь! Спасибо тебе, Федотыч! Не обижайся, что проблемы тебе создали. Сам знаешь, не мы такие - жизнь такая! Ну всё. Прощевай! "С этими словами Иван побежал по длинному госпитальному коридору, распугивая слоняющихся там больных солдат. Граб уже сидел за рулём, нетерпеливо подгазовывая, заорал на него: "Где ты шлялся? Прыгай!" И не успел Иван приземлиться рядом с ним на сиденье, рванул к воротам.
- Ты здесь бывал. Есть безопасный выход из города? Можно мимо блок-поста сквозануть? Иван ответил честно:
- Не знаю, Виктор! Всегда той дорогой ездил или на поезде.
- Ну и хер с ним! Прорвёмся, братка! - заорал, заводя сам себя Граб, пере-
ключаясь на четвёртую скорость.
Они шли на выезд из города, в сторону Питера. Не зная других выездов из города и не зная, сколько времени у них в запасе - решили прорываться по основной трассе. Перед блок-постом, на выезде стояло у обочины несколько фур дальнобойщиков, водители стояли у кабин, курили, терпеливо ожидая, когда их пропустят.
У здания, перекрыв дорогу наполовину барьером с красно-белыми косыми полосами, суетились трое омоновцев по полной форме - в касках и бронежилетах поверх камуфляжей, и пара гаишников с автоматами. К открытому пространству проезда, с обеих сторон выстроилась длинная очередь автомашин. Задние напирали на передних. "Крутые" на дорогих иномарках норовили "подрезать" и пролезть без очереди. Слышался возбуждённый гомон людей, кто-то нетерпеливый непрерывно сигналил, давая выход накопившемуся раздражению. В таких ситуациях надо действовать напористо: "Пан или пропал" и Граб, чуть сбавив скорость, объехал всю очередь и ткнулся следом за "вольвой" уже пропускаемой через проезд. Замотанные всей этой суетой омоновцы, вяло отреагировали на обнаглевшую армейскую "Скорую помощь" за рулем которой сидел небритый и злой мужик. Открыв окно, он гаркнул на опешившего омоновца, который был к нему ближе всех: "Пропускай, брат! В части номер пятьдесят два четырнадцать солдатика плитой придавило. Бригада реанимации! Срочно!» Онемевший от такого напора, омоновец раскрыл было рот, но так ничего и не сказал, а только махнул рукой: "Дескать - вали, пока я добрый!" Граб не заставил себя ждать - резко газанул и набирая скорость, помчал рафик по шоссе. Два других омоновца, однако, среагировали по другому. В них, как в охотничьих собаках, сработал инстинкт. - "убегают - догоняй!" Поняв, что "рафик" проскочил внаглую, без просмотра документов, один из них полоснул вдогонку длинной очередью из своего АКМа. Граб, услышав обострённым до предела слухом знакомые до боли трели "Калашникова" и удары трех или четырех пуль в заднюю стенку "Скорой помощи", только прибавил скорость, придавив педаль газа до самого пола.
От блок-поста, завывая сиреной, уже неслась им вслед гаишная "девятка" с гаишником за рулём и парой азартных омоновцев. Один из них, высунувшись чуть ли не по пояс из окна с переднего сиденья, увлечённо палил из автомата вслед "Скорой", а второй, нетерпеливо подпрыгивал на заднем, ожидая своей очереди пострелять. Стрелка спидометра болталась на ста двадцати, но Граб знал, что это предел для старой армейской колымаги, сменившей уже не меньше десятка водителей. Уйти от "девятки" было делом почти безнадёжным. Заметив впереди отворот с трассы и начинающийся чуть дальше довольно густой лес, Граб резко сбросил скорость, и свернул с трассы на просёлочную дорогу, устремляясь по ней к недалёкому уже лесу. Иван вопросительно глянул на товарища и, достав "Стечкин" стал прилаживать к нему пластиковую кобуру, превращая его в удобное оружие для стрельбы очередями. Если в ствол загнать патрон, а потом воткнуть полную уложенную патронами в "ёлочку" обойму - "Стечкин" вмещает двадцать один патрон, превращаясь в довольно грозное оружие. Граб молча и сосредоточенно вертел баранку. Машина подпрыгивала на неровностях дороги иногда так сильно, что мужики стукались головами о потолок. "Витя, я их ссажу!" - Иван начал опускать стекло. В этот момент ещё раз хлёстко простучала по задней стенке, выбив стекло, ещё одна попавшая в их машину очередь. Дело принимало дурной и опасный для них оборот. "Давай!" - согласился Виктор - Только постарайся тачку гробануть! А не людей! Попробуй, Ванька!" Тот уже привязался ремнём к ручке двери и высовывался из открытого окна, прилаживая "Стечкин" кобурой-прикладом к плечу . Машину всё время трясло на ухабах и прицелиться было очень трудно. Это только в кино, герой может из какого-нибудь дерьмового нагана ссаживать врагов на полном скаку. В реальной жизни всё это гораздо сложнее. Иван решил подпустить преследователей поближе, рискуя сам получить пулю. Судя по активности стрельбы, патронов у омоновцев было "как у дурака махорки", только вот насчёт точности они явно подкачали. Хотя одно дело, спокойно стрелять по мишеням в тире, и совсем другое, вытарчивая из окна бешено скачущей по российскому бездорожью машины недокаканной какашкой, пулять в такую же галопирующую цель.
До леса было уже рукой подать, но дистанция между убегающими и догоняющими неумолимо сокращалась. Иван, прижимая приклад к плечу, пытался попасть в один алгоритм с догоняющей их машиной и не стрелял, сберегая патроны. До "девятки" оставалось метров тридцать и в очередной раз перезарядивший автомат омоновец, высовывался из окна, когда Иван почувствовал этот чёткий внутренний импульс и, вся разрозненная картина погони как-бы запечатлелась в его сознании. Он совместил себя самого в пространстве с обеими машинами и плавно выбрав свободный ход курка, дожал его,сшивая, как иглой, пространство между ними. Длинная очередь девятимиллиметровых пуль вылетела из ствола его пистолета и достигла капота "девятки", пронизав его насквозь и, видимо попав в жизненно важные детали движка, заглушила его. "Девятка" потеряла ход и, испугавшийся гаишник по инерции съехал с дороги, ткнувшись в неглубокий кювет у обочины.
Изготовившийся к стрельбе омоновец, от удара, вылетел наружу, зацепившись носками тяжёлых ботинок за дверцу и проволочился в таком положении за машиной несколько метров, пока наконец не вывалился из неё полностью. Второй, перелетел с заднего сиденья на переднее, а сидевший за рулём ощутимо долбанулся лбом в лобовое стекло, выдавив в триплексе выпуклость в виде шапочки из трещинок, окрашенных кровью из порезов головы. В одной из трещин трогательно торчало несколько срезанных и сорванных с головы горе-водителя волосинок.
Иван влез в кабину и очень удовлетворенный проделанной работой, вынул почти пустую обойму и заменил её полной. Граб ещё не углядевший результата его стрельбы, продолжал гнать, следя только за дорогой впереди, а когда, наконец, взглянул на спокойного Ивана, сразу всё понял и восторженно заорал: "Молодец Ванёк! Могёшь ещё! Могёшь, сучий сын!" На что тот только улыбался, донельзя довольный собой. Но положение ещё было очень опасным.
Они бросили изрешёченный "рафик" около леса и, быстро углубились в него, стараясь уйти от этого места, как можно дальше. Пройдя скорым шагом километров пять, они вышли к небольшой, дворов в пятьдесят деревушке. Не заходя в деревню, они стали держать "военный" совет. Идти лесами до Питера? Глупо и смешно. Выходить на трассу и голосовать - опасно. Ситуация довольно "патовая". Добираться до ближайшей железнодорожной станции и сесть там на поезд? А где гарантия, что их уже не ищут, раздав ориентировку и портреты, как опасных преступников? Ну не прятаться же в конце концов в этой крохотной деревушке?
"Стоп! - остановил разгорячённый поток сознания Граб. У нас есть твой Буба. Прикинув, что от города они удалились не очень далеко, Граб решил обнаружить в этой деревеньке телефон и созвонившись с Новгородским отделением "Билайн" на свой страх и риск быть обнаруженным через это, подключить свой сотовый. Потом позвонить Бубе и попросить обещанную им помощь, которую и дожидаться в каком-нибудь укромном месте, а хоть бы и сидя по уши в болоте! Иван согласился, что это возможный выход из создавшегося положения. Крадучись, как партизаны во время отечественной войны, они вошли в деревню. "Надо идти в сельсовет. Он скорее всего в центре". - сообразил Иван, выросший в деревне.
Скоро они вышли на небольшой пустырь с краю которого стоял довольно приличный дом из белого кирпича, над которым болтался почти выцветший "триколор". Вероятно это была здесь центральная площадь и местный "Белый дом". На счастье дверь оказалась открытой. Оглядевшись и не заметив вокруг ничего подозрительного кроме пасшейся у забора коровы, они вошли в дом. Пройдя коридор, они вошли в большую, светлую комнату, посреди которой стоял полированный стол. В углу громоздился несгораемый шкаф, крашенный светло-голубой краской, и на нём гипсовый бюст Ленина, не того, что сейчас на них охотился, а того, который догнивал в своём Мавзолее, наказанный за свои злодеяния тем, что не был похоронен по христианскому обычаю.
В комнате никого не было. Вдруг открылась ведущая в коридор дверь и оттуда вышла женщина лет сорока, невысокая, приземистая с грубыми от сельскохозяйственной работы руками и загорелым лицом. Она несколько оторопела, увидев здесь двух здоровых мужиков, один из которых к тому же был пару дней не брит. И прикрывая свой страх грубостью по извечной привычке недалёких людей, она громко "пролаяла":
- Вы кто такие? Почему без спросу сюда вошли?
Стараясь не раздражать будущую возможную союзницу, Иван вежливо ответил:
- Вы нас пожалуйста не ругайте. У нас машина сломалась на дороге и нужно срочно позвонить в Новгород. А здесь было открыто - мы постучали и вошли.
- А что же я не слыхала, как вы стучали? - продолжая буравить их подозрительным взглядом, но уже на пол-тона ниже спросила их крестьянка.
- Я не знаю почему, - изобразив полного лоха, развёл руками Иван.
- Ну, проходите тогда, в кабинет, - с плохо скрываемой гордыней, произнесла тётка и сама прошла первой, уселась во главе стола.
Видимо она не так давно приняла эту должность и чувствуя себя теперь "шишкой на ровном месте" в своей деревне, проявляла гонор. Виктор и Иван присели за стол. Иван, подавив в себе раздражение, преданно, по собачьи, смотрел на местную власть, всем своим видом показывая, что готов ответить на все её вопросы. Граб же, судя по мускульным движениям на его лице обдумывал, как ему вырубить эту идиотку, и куда её потом засунуть, чтобы спокойно позвонить в город. Тётка продолжала кайфовать от своей власти, пусть призрачной и краткой над этими здоровыми, сильными, и судя по всему, непростыми мужиками.
-Так что вы хотите? - задала она свой вопрос по второму разу, но уже сидя за
столом и во вполне, по её понятиям, официальной обстановке.
-У нас машина сломалась, тут недалеко, и нам нужно позвонить в Новгород - вызвать помощь. Вы разрешите это сделать от вас?" - терпеливо повторил свой ответ Иван.
Граб смотрел на него с удивлением, он явно не ожидал от него таких способностей к лицедейству. Тётка нахмурила свои густые брови, сведя их к переносице и, задумалась, постукивая карандашом по столу, изображая тяжкие, государственные думы. Предвосхищая её вопрос, Иван заторопился:
-Мы вам заплатим за переговоры, - и положил на стол пятисотенную купюру.
Это намного превосходило стоимость даже часового разговора с Новгородом из этой деревни.
Глаза у тётки загорелись алчным огнём. Она с большим трудом подавила желание схватить деньги сразу. Продолжала держать марку.
- Ну что ж - звоните. Только недолго. Этот телефон служебный. Мне могут в любой момент позвонить, - набила себе мимоходом цену.
Увидев немой вопрос в глазах Граба, уже торопясь, добавила:
- Отсюда через девятку и восемь надо. А потом код города и номер.
Быстро слизнула купюру со стола почти неуловимым движением руки и удалилась в соседнюю комнату, ещё раз напоследок, уже от двери, окинув их подозрительным взглядом: "Дескать, знаем мы вас, ещё сопрёте что-нибудь!" Граб уже быстро набирал на диске цифры кодов и номер. Соединили на удивление быстро и через пять минут после того, как диспетчер на станции "Билайн" приняла заявку, сотовый подключили, присвоив ему местный новгородский номер. Им сегодня везло - Буба тоже будто ждал их звонка. Иван объяснил ему ситуацию и очень удивился, услышав в ответ:
-Буду у вас через два часа. Найдите мне полянку или поле не меньше трёхсот метров в длину и обозначьте парой костров. Да, ещё… как деревня то называется?
Иван уточнил у суровой тётки. Деревня называлась "Малые Хохлуши". Буба услышав название, коротко хохотнул и сказав:
-Через два часа. Триста метров. Костры. Ждите. - отключился.
Граб слышавший разговор, покрутил у виска пальцем и спросил:
-Твой зёма в детстве с печки не падал? Вниз головой? Сюда от Питера добрых четыреста километров. Зачем ему костры?
И уже сам догадываясь, весь просиял:
-У него самолёт! Скорее всего, спортивный «Як-18»! Ему для посадки не больше надо. Да, крут твой Буба, а я думал он "Ку-ку"! Вот чёрт!
Сотовый сразу же отключили. Поблагодарив тётку, вышли из управы на улицу. Полянку, похоже футбольное поле, но без ворот, нашли быстро, прямо за деревней. И уже не обращая внимания на местных, которые сбежались посмотреть на странных чужаков, принялись таскать из ближнего лесочка хворост и ветки. Сложив их в две кучи по краям поля, подсунули под каждую побольше сухой бересты и травы, сели отдохнуть. Потом пошли прогуляться по деревне, благо время ещё позволяло. Зашли в магазинчик, где на Ивана пахнуло таким знакомым с детства запахом сельской лавки, где продают всё, от керосина и мыла до продуктов, что его захлестнула ностальгия по родным местам. "Выберемся живыми из этой передряги - махнём всей семьёй, да и Граба с Ленкой приглашу, ко мне в деревню" - задумал он про себя. На родившегося и выросшего в городе Граба, эта сельская лавочка никакого впечатления не произвела.
Они купили пряников и по бутылке лимонада, тоже будто из детства, и с аппетитом всё съели и выпили. Пора было зажигать сигнальные огни. Буба прибыл даже чуть раньше. Его ярко раскрашенная китайскими драконами американская "Сесна" поразила аборигенов покруче, чем если бы у них в деревне села летающая тарелка. Лихо подпрыгнув пару раз на кочках, самолёт остановился как раз у второго костра. Развернув самолёт, летчик не стал выключать двигатель и сильный ветер затушил костры, разметав по полю золу и недогоревший мусор. Пластиковая кабина откинулась и, по выброшенной дюралевой лесенке к ним спустился сам Буба. Они обнялись, будто сто лет не виделись. Забравшись в кабину, которая напоминала салон небольшого автомобиля, они опустили крышку и "Сесна", сразу набрав скорость, пробежала по полянке, и с первого подпрыга, будто огромная и яркая птица, взмыла в небо.
Местные стояли, как заворожённые, задрав лица в небо. Воплощённое видение другой, яркой и недоступной им жизни, видимой только по телевизору, так поразило их воображение, что они ещё долго не расходились, обсуждая это грандиозное событие. А продавщица магазинчика продала в этот день рекордное количество водки и мутного портвейна, уже не меньше года пылящегося на полке. Наверное, вот так, и рождаются легенды.
Глава девятнадцатая
Олег оказался типичным московским мажором - сынком крупного чиновника из Министерства и мамы - актрисы Большого театра. А на поверку, ещё большим занудой и трусом. Он сразу подверг сомнению подлинность принесённых Кириллом материалов, вызвав у того очень сильное желание врезать ему по пухлой и холёной роже. Потом он долго и нудно начал излагать концепцию вещания своей студии в частности и "КТВ" в целом, менторским тоном выдавая Кириллу и Оксане прописные истины. Оценив взглядом профессионала оформление кабинетов и студий, уровень техники и комплектность московского канала, Кирилл с удивлением убедился, что их канал по своему техническому оснащению, видимо сказывалась близость Японии с её техникой уже двадцать первого века, нисколько не уступает, а кое в чём и превосходит москвичей. Он уже сам решил не отдавать материалы в такие ненадёжные и слабые руки, и грубо оборвал разглагольствования Олега вопросом: "Ты-то здесь кто? Можешь с хозяином меня свести?" Олег покраснел от возмущения наглостью этого провинциала и начал захлёбываться гневными и язвительными, как ему самому казалось словами, когда у него перед носом хлопнула закрывшаяся за Кириллом и Оксаной дверь.
******
В квартиру на «Васильевском острове» решили не возвращаться, из соображений безопасности. Да и Буба об этом слышать не хотел. За разговором, они даже не заметили, как быстро они долетели. Граб нахваливал самолёт, а хозяин, польщённый вниманием, подробно рассказывал о его свойствах.
Когда ему пришла идея завести свой "самолётик", то самое сложное оказалось пробить такое множество чиновничьих запретов и околозапретных положений, что у отвыкшего за долгие годы своих зарубежных скитаний бывшего наёмника не раз чесались руки, разнести из гранатомета очередное препятствие в виде кабинета с сидящим в нём чиновным упырём с оловянными глазами, цепкими ручонками и бездонным карманом. Особенно трудно оказалось получить разрешение на эксплуатацию в российских небесах именно надёжнейшего, зарекомендовавшего себя во всём мире и почти пол-века не снимаемого с производства самолёта модели "Сесна".
Он мог менять шасси, используя в зависимости от условий, то колёса, то лыжи, то специальные понтоны для взлёта и посадки с воды и на воду. Крейсерская скорость триста километров в час, а дальность полёта с одной заправки две тысячи километров, позволяли эксплуатировать его с большой экономической выгодой, особенно, если учесть постоянно растущие цены на бензин. Диспетчерское сопровождение в полёте стоило копейки. А безработных лётчиков было вообще, "как собак нерезаных" по выражению Бубы. Опять же - не надо проходить унизительные и раздражающие свободного человека проверки на дорогах, которые чаще всего сводились к наглому вымогательству денег. Немаловажным было и то обстоятельство, что с собой в салон можно было прихватить, что угодно, без боязни получить за это срок - от наркотиков до оружия. Кроме пяти, включая лётчика пассажиров, самолёт мог нести ещё триста килограммов груза.
В общем, учитывая все эти обстоятельства, Буба уже не мог отказаться от раз пришедшей ему в голову идеи, и по своей привычке доводить начатое до конца, прошёл все круги "чиновничьего ада", загубившего не одну тысячу хороших дел и начинаний и умудрился таки зарегистрировать "Сесну", как "Як-18" имеющий все ГОСТы и разрешения на эксплуатацию в России. Потом, нанял бывшего майора истребительной авиации, который чуть с ума не сошёл и не спился, торгуя китайским, дерьмовым тряпьём на "Апражском рынке". Немногословный и лихой, "бывший ас", прошедший огни и воды Афганистана, приграничных районов Таджикистана и под конец службы - нескончаемые зимы и полуголодное существование русского офицера - лётчика в одном из авиаполков в Забайкальском военном округе, Ефим Степанов чуть ли не Богу молился за своего благодетеля Бубу, давшего ему вторую жизнь в небесах, однокомнатную, но очень хорошую и удобную квартирку на Петроградской стороне и просто огромный, по сравнению с жалкими крошками со стола московских генералов, что он получал раньше, оклад в две тысячи долларов. Но и отрабатывал он эти деньги на все сто, а то и двести процентов - Буба не давал ему засиживаться на земле. Как-то у них был даже боевой вылет на ночные бомбометания.
Один из бандитствующих питерских нуворишей посягнул на его любимое детище – ресторан "Солдаты удачи" и путём подкупа чиновников, а потом и вовсе наглых наездов, хотел забрать помещение под магазин. Исчерпав все мирные аргументы и честно сказать - уже просто потеряв терпение, бывший ветеран множества африканских, южно-американских и юго-восточных, азиатских войн и локальных конфликтов, просто нанёс по загородному дому нувориша превентивный, бомбовый удар, предварительно убедившись, что в доме в ту ночь никого не было. Правда, слегка пострадали охранники, находившиеся во флигеле, у ворот усадьбы. Одна из бомб упала под окна флигеля и вынесла к чёртовой матери дорогие стеклопакеты вместе с рамами, а заодно снесла и крышу. Охранники отделались мелкими ранениями и контузиями. Только один из них пострадал сильнее двух других, так как в этот трагический момент "делал любовь" со своей подружкой. И когда грозная и неведомая сила, с чудовищным грохотом, сорвала его с голой, орущей подружки - они уже подбирались к обоюдному оргазму - и швырнула, как щепку, об стенку, он потерял, вместе с сознанием, свои жеребячьи способности. И по слухам, до сих пор тратил деньги в престижных и дорогих клиниках, рекламирующих свои чудесные способы исцеления импотенции, впрочем, без всякого толка.
Слушая рассказ Бубы, хохотали все трое, в том числе и участник бомбёжки - ас Степанов. Буба, в память о своих заокеанских странствиях, дал ему прозвище "Кондор", коим тот очень гордился.
Нуворишу этого предупреждения хватило вполне, и он больше не возникал на горизонте Бубы, а если выразиться про него вернее - "на линии огня". Отчаянный и в то же время очень профессиональный, к тому же окутанный романтическим ореолом наёмника, Буба быстро занял своё, особое место в бандитском Петербурге. Куда не надо - не лез, а за своё - готов был перегрызть глотку любому и пойти до самого конца, не боясь ни чужой смерти, ни своей. Это чувствовали другие двуногие хищники в кожанах и дорогих костюмах, разъезжающие на "джипах" и "мерсах" и живущие по законам джунглей, а в поступках руководимые скорее спинным, чем головным мозгом.
У Бубы, почти также, как и у Граба в дальневосточной тайге, была своя тайная база в сосновом бору, на берегу Финского залива, с подземными помещениями и тоннелем выходящим под воду, где в специально оборудованном гроте стояла небольшая субмарина, на которой, в случае чего, можно было добраться до побережья Финляндии или даже Швеции, а также отличные гидрокостюмы и акваланги, полностью экипированные для ведения подводной войны боевыми пловцами. Они вообще были очень похожи - Буба и Граб, эти современные атаманы и воины, живущие по своим, суровым, мужским законам. Они всё время приглядывались друг к другу, подмечая почти незаметные другим детали и Иван видел, что этих двоих судьба свела не просто так.
Сверху, база представляла собой некое подобие чухонского хуторка с небольшим деревянным домом и многочисленными хозяйственными постройками во дворе: большим, на несколько животных, коровником, таким же объёмистым и добротным свинарником, мастерской, гаражом, баней и ещё смешным, сделанным под избушку бабы-Яги, на курьих ножках, курятником. Всё это вместе представляло собой не просто наружнюю маскировку подземной базы, но и проявившейся материально ностальгией Бубы по деревне, где он вырос и генетически переданном ему от предков, страстным желанием иметь крепкое крестьянское хозяйство.
Ферма не только снабжала высококачественной и свежей продукцией его кафе и кухню его квартиры, но ещё кормила семью бывших питерских бомжей, не старых ещё мужа и жену, потерявших по своей глупой доверчивости квартиру на Гороховой, фактически подаривших её шустрым ребятам из конторы по торговле недвижимостью. Когда его охрана поймала их на попытке стащить баранью тушу из разгружаемой у его кафе машины с мясом, он не стал их наказывать, а сначала накормил до отвала в кухне, а потом расслабил бутылкой вина в своём кабинете, выслушал их незатейливую, грустную историю и предложил работать у него фермерами. Базы тогда ещё не было и в помине. Поручив им строительство фермы вместе с бригадой строителей, нанятых для этой цели, Буба параллельно продумал создание подземного убежища, на случай всяких непредвиденных ситуаций.
Когда наружные постройки уже были готовы, он отправил бывших бомжей, а ныне фермеров -подлечиться и отдохнуть на один из курортов под Питером, а сам завёз сюда другую бригаду, целиком состоящую из боливийских индейцев и присланную ему бывшим товарищем по оружию, который капитально обосновался в Боливии. Завезли их по гостевой визе, через небольшое турагенство в Мурманске, которое ему и принадлежало, только нелегально, зарегистрированное на одного из его людей в этом северном городе. И обошлись ему боливийские рабы на год, в очень небольшие деньги, гораздо дешевле турок-месхетинцев или китайцев. А если учесть очень маленькую вероятность утечки информации через индейцев, абсолютно не знающих ни одного языка, кроме своего и впервые оказавшихся в этой стране, о существовании которой они даже не подозревали и их полную изолированность во время строительства подземного дома от каких-бы то ни было контактов, то можно сказать, что всё создание базы встало хитрому Бубе просто в смешную цену. Он потом даже подумывал о возможности большого бизнеса на дешёвой рабочей силе, но подумав, отказался. Слишком много могло возникнуть при этом проблем.
Строительство завершилось в рекордные сроки. Снабжённые всей необходимой техникой, инструментами, стройматериалами, спецодеждой, а также отличными условиями для отдыха после пятнадцатичасового рабочего дня и полноценным питанием, в основном состоящим из мяса, овощей и фруктов- индейцы из кожи вон лезли, чтобы угодить своему нанимателю. По завершении строительства, Буба, по широте своей русской души и от удовлетворения быстрой и качественной работой, выдал работягам незапланированные контрактом суммы денег, весьма немалые для их бедной родины и устроил крутую пирушку.
Вместе с двумя охранниками, прожившими на стройке все семь месяцев для отпугивания любопытствующих и охраны самих работяг, они неслабо выпили и сидя за большим столом, в окружении донельзя довольных и огненно весёлых индейцев, барабанящих в сымпровизированные из кастрюль и вёдер там-тамы и насвистывающих в самодельные дудки и свистульки, Буба окунулся памятью в те дни, когда он воевал в их стране против мафии одного из наркобаронов, нанятый другим наркобароном.
Когда на ферму были возвращены супруги-фермеры, поздоровевшие и счастливые, то они даже не подозревали, работая на скотном дворе или копошась на грядках в огороде, что под всем этим немалым и отлично организованным хозяйством уже располагается целый бункер с независимой системой жизнеобеспечения и замаскированными входами.
Поселившись на базе, Иван и Граб, попросили Бубу связаться с Кириллом по сотовой связи и уточнить, как у него там дела. Пока они находятся на базе и думают, "как дальше жить", Буба собирался активизировать своих агентов и осведомителей, сеть которых он создал за несколько лет жизни в Питере и выйти на след Босса и его людей, а если повезёт, то и на то место, где содержатся, если они ещё живы, жена и мальчики Ивана. Связь договорились держать по рации, в особых случаях, используя одного из людей Бубы в качестве связного. Учитывая повальное увлечение всех подряд средствами связи и средствами перехвата информации, Буба предусмотрел ещё такой простой и надёжный способ, как почтовые голуби. По два десятка отборных "турманов" содержалось на базе, в ресторане и в мансарде квартиры Бубы, на Невском.
В гостях .Новое пристанище. Глава двадцатая
Звонок Бубы из Петербурга застал Кирилла в Медведково, где у Оксаны жила подруга Света, с которой они полтора года назад приехали покорять Москву из Астрахани. Две красивые девчонки с небольшим количеством денег на первое время и полной кашей в глупых, юных головах, состоящей из рассказов бывалых, более старших подруг, передач центрального телевидения и идиотских статеек из журналов "Космополитен" и "Вог". Вот с этим "суповым набором" они и вышли из вагона поезда на Ярославском вокзале.
И вот, через полтора года одна стала проституткой, а вторая нашла себе "спонсора" - мелкого коммерсанта сорока двух лет, дважды разведённого и трижды "кинутого" более крутыми товарищами. Тем не менее коммерсант не унывал и вот даже молодую и красивую подругу себе завёл, сумев привлечь её своим весёлым характером, щедростью, насколько позволяли его небольшие средства - пара продуктовых киосков, да мелкооптовая торговля подсолнечным маслом, да ещё трёхкомнатной квартирой в Медведково, недалеко от станции метро.
Коммерсанта звали Серёга и как раз сейчас он умотал на три дня за товаром, в Вологду, где брал своё подсолнечное масло прямо с завода-изготовителя. Юная и очень красивая Света вертела им, как хотела и судя по всему, не собиралась останавливаться на достигнутом и задерживаться у доброго, но бедного торговца. Когда Оксана позвонила ей и попросила ненадолго убежища вместе со своим другом - Светка даже обрадовалась, в последнее время прежде закадычные подружки встречались не часто.
По дороге, Кирилл с Оксаной придумали легенду, которую они расскажут Свете. По ней выходило, что Кирилл выкрал её у сутенёра, что в общем-то было недалеко от истины и проломил ему череп, но не убил, а только ранил и теперь им надо пересидеть где-нибудь несколько дней, а потом приедут его друзья - "очень серьёзные люди" и заберут их с собой в Тюмень, откуда сам Кирилл родом.
Света "легенду" проглотила, особенно не задумываясь. Такие, а то и покруче истории были для неё и для той среды, в которой она жила - не в диковинку. Бурная эпоха накопления первоначального капитала порождала сильные эмоции, резкие поступки и необычные судьбы, которыезаканчивались иной раз в судебно-медицинском морге, а иной раз - круто продолжались, где-нибудь в Стокгольме или Сан-Франциско.
Оксана сказала, что Света любит "Мартини Бьянко" и апельсины. Они зашли по дороге от метро в магазин и купили литровую бутылку "Мартини", пять килограммов огромных и очень сладких, греческих апельсинов и ещё бутылку коньяка "Александер". Уже выходя из магазина, Кирилл посмотрел на что-то загрустившую Оксану и вернувшись в магазин купил в цветочном отделе огромный букет роз и маленького, смешного, плюшевого медвежонка с розовой ленточкой на шее. Медвежонок ещё выдавал что-то похожее на рычанье. Когда он вышел на крыльцо магазина, глаза Оксаны ожили и в них, как при их первой встрече запрыгали чёртики. То что это были именно чёртики, а не зайчики, Кирилл теперь знал совершенно точно. Она уткнулась лицом в цветы и засмеялась, не сдержав своих чувств. Медвежонок ей тоже понравился, и она расцеловала Кирилла на глазах у прохожих. Многие, глядя на них, улыбались.
Светка, открыв дверь, взвизгнула и бросилась обнимать подругу, чуть не сломав цветы в букете. У женщин, особенно молодых, всегда так - не видятся неделю, а при встрече ведут себя так, будто встретились через несколько лет. Когда эмоции чуть-чуть схлынули, Света отстранилась от подруги и внимательно "просветила" своим женским "рентгеном" Кирилла. Судя по её понимающей улыбке, которой она одарила их обоих, правильно оценив похудевшие, осунувшиеся лица с тёмными кругами под глазами, Кирилл "аттестацию" прошёл успешно.
Быстро накрыли на стол. Светка, конечно, же сразу набросилась на апельсины. Девчонки говорили о чём-то своём, предавались воспоминаниям. То и дело слышалось: "А помнишь?.." Перемывали кости общим знакомым. Делились новостями. Кирилл помалкивал, не мешая подружкам, пытался структурировать своё ближайшее будущее уже с поправкой на существование в своей жизни нового человека, юной и красивой, но сильно запутавшейся в своей жизни девушки из Астрахани, по имени Оксана. Это с одной стороны здорово всё усложняло, а с другой - добавляло в его жизнь так недостающий ей в последние годы смысл. В этот момент затилинькал его сотовый в кармане пиджака, повешенного на спинку стула.
Звонок поначалу его насторожил. Звонил из Питера некто "Буба", сказавший, что делает это по поручению Граба и Ивана. Кирилл замешкался с ответом, быстро перебирая в уме возможные варианты. Неприятно, как всплывающий со дна реки труп, поднялось слово "провал". Но "звоночков" тревоги не было. А когда Буба назвал несколько таких деталей, знать которые посторонний просто не мог - у Кирилла отлегло от сердца и он подробно рассказал незнакомцу всё, что с ним произошло в Москве, первым делом раскрыв предательство Ленина. Конечно он опустил лирические подробности встречи с Оксаной, но похоже Буба сам догадался о недосказанном. Он успокоил Кирилла насчёт Ленина и передал приказ Граба ничего не предпринимать пока, "зашхериться" и ждать дальнейших указаний. В конце разговора Буба дал ему номер для связи и ещё один номер, только уже пейджинговый в Москве, как он сказал "одного верного человечка, но это на крайний случай!" А ещё коротко хохотнув, порекомендовал чудное средство, которое можно купить в Москве в любой приличной аптеке, намекнув на те обстоятельства, о которых Кирилл упомянул только вскользь. Как ни странно, этот хамский выпад незнакомца нисколько не задел его и он в ответ только отшутился, что у него, в отличие от некоторых джентльменов, и так всё в порядке. На этом сеанс связи с Питером закончился и Кирилл, сразу повеселев, вернулся к столу и стал смешить девчонок, рассказывая им всякие байки из своей жизни или сочиняя что-нибудь на ходу.
Вечер удался. Девушки смеялись, пили "Мартини", а Света даже стала бросать на него заинтересованные взгляды и если бы Оксана слегка его не приревновала к подруге, то вполне возможно, что Кирилла ждало бы неслабое испытание его потенции в виде бурной, шведской ночи. Но Оксана ни с кем делить его не собиралась, даже с лучшей подругой, и это его даже слегка растрогало. Так что "молочным братом" коммерсанту Серёге он в этот раз не стал, поэтому мог встретить его через три дня с чистой совестью и открытым взглядом.
Светка постелила им в спальне свежие простыни на огромной, в пол-комнаты, кровати, а сама тактично, а может быть и предохраняя своё воображение от возможных звуковых соблазнов, постелила себе на узком, но уютном диванчике на кухне. А они и сами не стали мучить её провокационными шумами, тихо и нежно поприставали друг к другу и утомлённые событиями прошедших суток, уснули, крепко прижавшись тёплыми телами.
С утра, Светка помчалась на работу. Она работала продавщицей в ювелирном отделе, в торговом центре на Пушкинской, куда её устроил всё тот же добрейший Серёга. Едва услышав щелчок закрывающегося за ней замка на входной двери, они мгновенно проснулись, будто ждали этого сигнала всю ночь напролёт, и набросились друг на друга с той ненасытностью, что обычно испытывают люди в самом начале обоюдной, всепоглощающей страсти.
Как становятся шпиками или взятый след. Глава двадцать первая
Буба встречался со своим агентом, широко известным в очень узких кругах под кличкой Хлюст, на набережной Невы, по неизвестной прихоти Хлюста рядом со странным сфинксом, изготовленным скульптором Шемякиным. Установлен он был прямо напротив знаменитой, питерской тюрьмы "Кресты". Неизвестно что руководило великим художником, когда он создавал это творение в виде женского сфинкса, одна половина лица которого представляла античный образец классической красоты, а другая, как раз обращенная к "Крестам" - ужасную маску черепа, со всеми анатомическими подробностями. Неискушённый зритель, заметив на набережной новый, непонятно откуда здесь взявшийся сфинкс, спешил подробнее рассмотреть его и подойдя ближе и узрев вторую половину лица сфинкса, обычно приходил в состояние смятения, плохо подавляемого страха и тоски и спешил поскорее прочь. Видавший всякое на своём недолгом ещё, но бурно прожитом веку, Буба тоже испытал неприятные ощущения и слегка наехал на Хлюста:
- Какого хера ты меня сюда притащил? Другого места не нашёл?
- А-а-а, - радостно осклабился тот - и тебя проняло? Да?!
- Пошёл ты! - в сердцах сплюнул Буба.
Хлюст довольно хихикал. Раньше он не был Хлюстом и естественно осведомителем Бубы он тоже не был, а был подающим большие надежды студентом "Мухинки" - знаменитой на весь бывший Союз и даже можно сказать - известной всему художественному миру "кузницей"творческих кадров: художников, скульпторов, резчиков по камню и кости, ювелиров и другой братии, имеющей дар превращать обыденные материалы в нетленные творения или хотя бы в утончённые и высокоэстетичные предметы быта.
Звали Хлюста в те "золотые" для него годы Павел Иванович Свинторжицкий, и учился он уже на пятом курсе "Мухинки" или попросту "Мухи", как называли свою "альма матер" студиозусы, готовясь покорить весь мир живописными полотнами. Но судьбе было угодно, чтобы всё было иначе. Связался Пашка, на свою беду, с прекрасной натурщицей Наташей или Натали, как она себя называла. И силясь достичь вдохновения, доселе небывалого, стал он, с её лёгкой руки, заводить себя "коксом", а попросту говоря кокаином, и очень быстро перешёл с него на героин. Вдохновение, сначала действительно было "обалденным", как любила говорить, уже задвинув себе шприц в вену, сумасшедшая Натали, и Павел создавал сильные картины, всегда собирающие массу отзывов и хорошую критику в прессе. У него даже появились постоянные клиенты, покупающие его вещи за большие, по тем временам, деньги. Но их всё равно трагически не хватало, ведь как джентльмен, он был вынужден обеспечивать дорогущей отравой ещё и свою стремительно деградирующую музу - Натали.
Потом пропало и вдохновение, и вместо полётов во сне и наяву, отражаемых потом в живописных полотнах, пришла жуткая "ломка", когда нечем было ширнуться, безжалостные демоны боли, безысходности и безумия, перешедшие все мыслимые и немыслимые границы "сюрреалистические" выходки Натали, закончившиеся в конце концов ее прыжком из окна их комнатёнки в дрянной и грязной коммуналке на Ржевке.
Потом, были ещё многочисленные приводы в участок, издевательство ментов, безумные шараханья по мрачным колодцам питерских дворов и клоакам переходов, сутками напролёт, в поисках денег на до зарезу необходимую дозу. Иногда, подавали доброхоты-приятели, ещё видевшие в нём талантливого художника, а иногда спасала, что уж греха таить - вырванная у зазевавшейся дамочки сумочка или вырубленный куском кирпича подгулявший мужик, забредший на свою беду в тёмную подворотню с ярко освещённого Невского, чтобы отлить. А очухивался несчастный уже с вывернутыми карманами и разбитой головой.
И как уж это водится в Петербурге, заканчивался или почти заканчивался этот тернистый путь художника вниз, в печально знаменитой "Пряжке", где маялись палимые адским огнём и абстинирующие в страшных муках после неудавшихся попыток суицида, конченные наркоты, среди Наполеонов, Львов Толстых и пришельцев. Вот оттуда-то и забрал его, почти умирающего от физического и нервного истощения и сухой ломки, не чуждый прекрасного Роман Бурдинский, он же Буба - один из бывших покупателей - клиентов, приобретший у него две очень сильные работы, созданные Свинторжицким в годы наибольшего, творческого подъёма. Совершенно случайно, узнав о постигших художника невзгодах, он нашёл его в "Пряжке" и дав взятку его лечащему врачу, выкупил падшего из медицинского ада.
Врач этот был широко известен среди питерских наркоманов. Он их за людей не считал и прописывал всем своим пациентам, без исключения, ежедневные лошадиные дозы уже давным-давно запрещённого всеми международными конвенциями, аминазина или его более сильных аналогов. От этого «чудодейственного снадобья» те, кто выживал в этом "богоугодном" заведении, становились чем-то вроде овощей, навсегда утративших все человеческие и даже животные чувства. Свинторжицкому повезло. Видно его ангел-хранитель здорово потрудился, отыскивая Бубу в лабиринтах города-монстра среди всяческой суеты и неотложных дел, и сумел таки заронить в его голову мысль - купить у художника ещё пару полотен, пока он не вышел на "Сотби" и не стал стоить в тысячи раз дороже.
Найдённый почти уже трупом, весь художник целиком, вместе с возможно оставшимся в нём "Божьим даром" - останавливать прекрасные мгновения своей кистью, как мы уже говорили выше, обошёлся Бубе недёшево, но он знал за что платил.
Буба отвёз его в одну очень дорогую и малоизвестную, частную клинику, где господину Свинторжицкому полностью заменили кровь, усилили регенерацию внутренних органов, подпитали витаминами, проведя перед этим ещё интоксикацию организма. В общем, из клиники, Буба его забрал почти живым. Потом он отвёз его на свой "чухонский хутор" и приковал на очень длинный поводок из цинковой проволоки, который доставал до конца огородных грядок и до крепкого сарая, куда его запирали на ночь. Усиленная трудотерапия под руководством бывших бомжей, а ныне доблестных фермеров, экологически чистое питание, близость моря и леса, абсолютно пустой сарай с огромной кучей душистого сена и брошенным на неё матрасом и полное отсутствие любых одуряющих веществ, включая даже безобидный кофе - сотворили чудо. Свинторжицкий не только полностью избавился от наркотической зависимости, но и заметно физически окреп, пересмотрел свои взгляды на жизнь и стал верой и правдой служить Бубе. Только вот к творчеству больше не обращался, как его не упрашивали всяческие, богемные доброхоты.
С помощью Бубы, он сколотил бригаду из безработных мастеров-отделочников и стал заколачивать деньгу, приводя в божеский, а иной раз просто в совершенно неузнаваемый вид, целиком выкупаемые нуворишами коммуналки, полуразрушенные особняки и даже загородные неопомещичьи усадьбы. А заодно и собирать информацию, общаясь по старой памяти с богемной братией и с разными заказчиками, среди которых мог быть кто угодно, от бывшего спекулянта, а ныне преуспевающего коммерсанта до банкира - бывшего кгбэшника.
Сейчас Хлюст приволок в своём "золочённом" клювике, украшенном очками от "Тифани", очень ценную информацию. Один из его клиентов, Юра Джокер - "смотрящий" за Купчино, попросил его спешно прекратить доделку практически готовой шестикомнатной квартиры и убрать оттуда бригаду, недельки на две, на три. Хлюст бригаду убрал, а на следующий день заехал, чтобы забрать забытый там накануне план реконструкции совсем другого объекта. Он открыл дверь запасными ключами, которые обычно хранились у него до самой сдачи объекта клиенту.
В роскошно отделанной квартире никого не было, но в прихожей, на вешалке, висело два лёгких чёрных плаща и три кожаных, дорогих куртки. А в раздвижном шкафу стояло два объёмистых баула. Полюбопытствовав, Хлюст обнаружил в них три немецких помповухи и два пистолета «Гюрза», набор радиостанций для локальной радиосвязи и различную одежду, причём совершенно не сочетавшуюся - от добротных, дорогих комплектов "Рибок" до бичёвского рванья и стоптанных до неприличного состояния кроссовок. Это наводило на определённые мысли. По наитию, прощупав одежду, он обнаружил в кармане одной из курток пять авиабилетов Город - Пулково и права на имя Рудольфа Хвана, выданные там же, в Городе. С фотографии на правах на него смотрел, с надменным прищуром и без того узких глаз, огромномордый и толстощекий кореец, похожий на борца Сумо. План реконструкции лежащий на подоконнике в кухне, он брать не стал и вообще постарался не оставить никаких следов своего пребывания в квартире. Конечно, он рисковал быть застуканным, но вторая, тайная сторона его жизни, была наполнена для него необъяснимой прелестью и как видно заменяла ему прежние, нешуточные творческие страсти.
Как бы то ни было, а это была большая удача. Буба, получив эту информацию, рванул на базу. Граб сразу разобрался в том, кто прибыл в Питер из Города и остановился на квартире Джокера. Кореец Хван был правой рукой Босса и уж если его местонахождение теперь было известно, то от него или от его людей к семье Ивана вела уже не тонкая ниточка, а целый канат. Квартиру в Купчино взяли под наблюдение люди Бубы и теперь будут отслеживать и фотографировать всех входящих и выходящих и цепляя к ним хвоста, засекать все посещаемые ими объекты. Служба внешней разведки хоть и стоила Бубе немалых финансовых и энергетических затрат, но при нужде организовывалась им очень быстро и максимально эффективно.
Бригада Хвана, который почему-то не имел никакого "погоняла", очень активно перемещалась по городу, видимо наводимая на след фсбэшниками или другой подобной конторой. Его люди, разбившись по парам, прочёсывали Питер, заезжая во все публичные места, а иногда забирались в такие дыры, например где-нибудь в Весёлом посёлке или в Шувалово, что Буба, отлично знающий этот город, только смеялся, читая отчёты филёров.
Через несколько дней "дальневосточные гастролёры" собрались все вместе на квартире Джокера, в Купчино, и стали держать совет. Сидя в бункере, под образцовым фермерским хозяйством на берегу Финского залива, Иван и Граб, слышали каждое слово произносимое в квартире так отчётливо, словно сидели рядом и участвовали в обсуждении. Бойцы нервничали, они устали и не высыпались, к тому же привыкли регулярно и качественно питаться и быстрорастворимый бульон в пластиковых стаканчиках и шаверма или гамбургеры, наскоро проглатываемые в забегаловках, их уже порядком достали. К тому же они не понимали системы, по которой ведётся поиск и перемещаясь из конца в конец огромного мегаполиса, очень выматывались. Поэтому сейчас, они дружно высказывали свои претензии Хвану, который молча их слушал и ничего не говорил сам, видимо давая браткам "выпустить пар", и готовясь, в конце "базара", поставить жёсткую и абсолютно не оспариваемую точку.
- Рудольф, ну чё, в натуре, мы тут прыгаем, как блохи по этому Питеру, а? Пусть они нам чёткий план дадут! А то - сходи туда не знаю куда…
- А может их нет здесь ни фуя? И они уже давно свалили куда-нибудь?
- Давай бабе его титьки покрутим - пусть скажет, где он обычно бывал! Может, друганы у него здесь какие есть? Мы у него на хате альбом смотрели - там он со многими снят. То на рыбалке, то в городе где-то. С каким-то чуркой крутым, в Москве явно! А Граб - хитрый до жопы, он как всегда шифруется где-нибудь! Его и у нас никто не знает никогда, где искать! Чуть что - фьють и исчез! Потом, когда шухер пройдёт - объявляется.
- Да, Граб - человек серьёзный. Помните, как он с Лимоном разобрался и с
пацанами его? До сох пор никто их найти не может!
- Тёлка у него классная! Я её в спортзале видел. Вот бы кому вдуть! Ха-ха-ха!
- Смотри, как бы он тебе не вдул, Упырь!
Братки скакали с темы на тему. Граб при упоминании своего имени, улыбнулся. А когда Упырь помянул про Лену - заиграл желвакам и состроил такую злобную рожу, что Иван сразу представил этого невидимого сейчас Упыря в виде растерзанного трупа. Судя по их разговору - они знали, что жена Ивана где-то рядом. А вот знают ли они наверняка - это был вопрос.
Бойцы ещё долго "бакланили" о том, о сём. Наконец Хван решил подвести итог затянувшемуся собранию. Низким, с хрипотцой голосом, он заставил с первых же своих слов, всех почтительно умолкнуть и слушать его не перебивая. Чувствовался опытный и сильный вожак с непререкаемым авторитетом в своей стае. "Короче так, братва! Сегодня отдыхаем. Сейчас привезут девок. Много не пить! Завтра будет трудный день. Если они здесь, то они сами к нам придут. Утром я вам расскажу план. А сейчас всё!" Хван был немногословен. Бойцы загалдели в предвкушении ужина, выпивки и женщин. Дальнейшее слушать было уже неинтересно. Поставили магнитофон на запись, а сами пошли поплавать в аквалангах.
Чтобы зря не терять времени, Граб и Иван осваивали, под руководством инструктора, мастерство боевых пловцов. Да и надоедало сидеть в замкнутом пространстве. Пару раз выходили даже на малютке-субмарине. Впечатлений было под завязку. Всё это хоть ненадолго отвлекало Ивана от мрачных мыслей и ставшей уже постоянной тревоги за семью. Последние слова Хвана всё ещё звучали у него в памяти: "Они сами к нам придут". Видно враги задумали какую-то гадость, почти точно зная, что Иван и Граб не просто прячутся в Питере, а ходят, как волки рядом со скотным двором, готовые в любой момент напасть. Все эти мысли метеорами проносились в его сознании, пока они облачались в чёрные гидрокостюмы и навьючивали на себя акваланги, ножи и подводные пистолеты. Сегодня они хотели отработать нападение на чужых боевых пловцов под водой и пострелять из специальных, усиленных пистолетов, что стреляли удлинёнными пиками - пулями, по закреплённым под водой чучелам в старых гидрокостюмах.
Искушение Хвана. Глава двадцать вторая
Рудик Хван вырос в очень приличной семье. Отец его был главным инженером на большом нефтеперерабатывающем заводе, а мама преподавала литературу в "Училище искусств". Дом у них был, что называется "полная чаша". Сестрёнку или братишку родители ему не подарили и маленький Рудик, с самого раннего детства привык к тому, что он самый главный, настоящий центр маленькой семейной вселенной, где всё только для того и существует, чтобы удовлетворять его маленькие и большие желания и прихоти.
Бабушка с дедушкой, обычные для корейцев, живущих в России, трудяги - огородники, тоже души во внуке не чаяли и не знали куда усадить и чем угостить любимое чадо, которое благосклонно и исполненное при этом высочайшего достоинства, позволяло себя всячески баловать и ублажать. Когда он немного подрос - его записали в престижную школу с английским и китайским языками, и устроили, тогда ещё по большому блату, в модную секцию новой и экзотической для начала восьмидесятых борьбы с динамичным и грозным названием "Каратэ" .
Тут уже отец пошёл на принцип и не внимая никаким жалобам и отговоркам сына, который с первых тренировок понял, что здесь он не получит, как по волшебству, сказочного умения прыгать выше головы, разбивать руками кирпичи, а ногами головы своих соперников, а прольёт немало пота и даже крови, пока доберётся хотя бы до зелёного пояса. Но отец, перешагивая жалость к сыну, и стоически выдерживая нападки и скандалы жены и даже коллективные "наезды" многочисленных, корейских родственников, всё равно заставил его ходить на тренировки. И добился таки, что произошёл перелом в сознании избалованного увальня, похожего на толстого буддистского божка - он втянулся в увлекательный процесс становления самого себя, строительство гибкого, послушного воле, крепкого тела, а также - твёрдого характера, способного побеждать усталость и боль, природную лень и сомнения в собственной силе.
В школе, Рудольф учился - лишь бы не выгнали, а всё свободное время отдавал самосовершенствованию на выскобленных добела полах спортзала. В шестнадцать лет, рослый и развитый не по годам, он получил чёрный пояс из рук самого Накамуры, ближайшего соратника легендарного Роямы - создателя агрессивного, наступательного и очень атлетичного стиля каратэ. А когда заканчивал школу - уже был близок к тому, чтобы получить второй дан. Руководство федерации давно уже выделяло Хвана из среды других бойцов, именно так называли себя все занимающиеся и постепенно приближало к себе, сажая рядом на "сайонарах" - праздниках после завершения соревнований, давая серьёзные поручения и постепенно втягивая в тот мир, где сильный кулак и тяжёлый удар решали вопрос, кому владеть властью над людьми и деньгами, ездить на появляющихся в Новой России престижных иномарках, кушать и выпивать в самых дорогих ресторанах и спать с самыми красивыми и недоступными для других женщинами. Новая область приложения своих сил и способностей увлекла молодого и перспективного Хвана, тем более и призы в ней были покруче, чем жестяные кубки, получаемые на соревнованиях.
Но за всё надо платить. Были в этой области жизни и другие хищники, с не менее крепкими кулаками и острыми зубками, и с не меньшими, а то и большими, чем у него амбициями - иметь всё и самое лучшее. Забили бейсбольными битами насмерть одного его товарища. Получил заряд картечи в живот другой, на разборке в одной из коммерческих фирм. Судьба обошлась с Рудольфом не так необратимо жестоко, как с ними, но всё-таки жёстко. Он сел.
Хоть и круты бандиты - спортсмены на воле и "всё у них схвачено и за всё уплачено", а в зоне свои законы и лагерное начальство, даже принимая от друзей и высоких покровителей бывшего "хозяина жизни" немалую мзду, не сможет круглые сутки охранять его от хитрых и жестоких урок, которые не мытьём так катаньем, либо заставят бывшего крутого работать, как мужика, либо сделают инвалидом на всю жизнь, шваркнув за руки, за ноги об бетонный пол. Либо ещё чего похлеще удумают, переведя "грозу женщин и секс-территорста" в разряд "петухов" или в разряд трупов, в крайнем случае. А ещё не сделавший "поправки на ветер" и по прежней привычке держащий "пальцы веером, а сопли пускающий пузырями" Хван работать категорически не желал. Вот и подошёл к опасной черте, за которой его ждали все вышеперечисленные - ужасно неприятные и даже смертельные вещи. В первый раз ему удалось отбиться и даже покалечить нескольких, особо рьяных урок, применив свои боевые навыки, но в условиях тотальной драки, где нет никаких правил, а в ход идут вырабатываемые тысячелетиями самой жизни приёмы, когда могут плюнуть в глаз лезвием для безопасной бритвы, откусить ухо или нос, запустить табуретом с дальней дистанции или накинуть спящему удавку на шею - у него не было никаких шансов. И когда его, избитого до полусмерти, уже хотели "опустить", переведя в петушинный разряд, вошли вертухаи и отогнав дубинками уже распалившихся в своей неестественной страсти зеков, сволокли потерявшего сознание Хвана в лазарет, где начался новый этап его жизни.
Им оказывается очень заинтересовались сразу два интересных ведомства, две чудовищные глыбы отколовшиеся от прежде пугавшего весь мир КГБ, даже аббревиатуру эту люди произносили с опаской или с кривыми усмешками. Он запонадобился ФСБ и ФСК. Службе безопасности он был нужен для сбора информации внутри руководства Федерации Каратэ - организации становившейся круче день ото дня. Ее лидеры почти в открытую заявляли о том, что они сами и все, кто входит в их организацию, не являются гражданами России и даже спортсменами и что они - воины со своим особым Путём и их руководство находится на вершине иерархии империи "Каратэ" в Токио. Семидесятилетний Рояма к тому времени умер, оставив после себя преемника - волевого и сильного лидера Мисиму и почти раздираемую политическими и финансовыми противоречиями Каратэ - империю. В этой мутной, японской водичке решили половить своих жирных рыбок и контрразведчики, внедрив своих агентов в Дальневосточную Федерацию, а через них - возможность заполучить агентов уже с японскими паспортами.
Хвана подлечили в лагерной санчасти и его молодой и сильный организм взял верх над травмами, кстати не без помощи дорогих и очень эффективных японских лекарств и препаратов, переданных ему с воли. Прямо в лазарете ему устроили встречу сразу с двумя покупателями его души или что там от неё остаётся, когда человек подписывает бумагу переводящую его в разряд особей, именуемых стыдным словом «сексот». Физически и морально подготовленный к этой встрече, Рудольф особо не раздумывая, подписался, разделив остатки своей души между сразу двумя могущественными и опасными ведомствами и стал, таким образом, современным Фигаро, который успевает и здесь и там.
Выйдя на волю и получив не без труда, второй дан - отсидка хоть и небольшая, тяжело сказалась на нём, он завязал с соревнованиями и стал одним из так называемых бригадиров. Команда бойцов, формально подчинялась ему, но на самом деле входила в теневую структуру по производству и продаже страха, созданную и руководимую сэнсеями Федерации Каратэ.
Изначально, не имея ничего, кроме набитых кулаков и растянутых ног, да ещё крутых, уходящих своими проекциями в звёздное небо, амбициями, создатели организации начали параллельно с организацией тренировок и соревнований, заниматься рэкетом, организацией различных мошеннических сделок и других способов накопления первоначального капитала. Они, посчитали себя вправе иметь больше и есть слаще, чем все остальные граждане нашей многострадальной Родины, называемые на новом слэнге «лохи» и «овцы». Если же этой несчастной категории граждан приходилось вступать в контакт с новыми сильными мира сего, то они становились потом "терпилами", "кинутыми", "обиженными" или "разведёнными", а в более жестких случаях - неопознанными трупами или без вести пропавшими.
А народ тем временем придумывал свои новые "народные мудрости", например, "Нету трупа - нету дела", или "Я тебя за язык не тянул, а за базар ответь!" и так далее и тому подобное. Поэтому сам Бог велел, а вернее его вечный оппонент, фактически первый преступник вселенной - Сатана велел таким как Рудик Хван производить в больших количествах тот страх, за который люди платят, отдавая деньги, имущество, ценности, иногда - честь, бывает - совесть. "Лишь бы не убили, позволили жить дальше, пусть со страхом, но жить!"
Он стал стремительно подниматься в своей иерархии, иногда удивляя своих подчинённых тем, что ему так легко сходит с рук такое, за что других давно бы подвели под расстрельную статью. Хван и на некоторых своих, важных и нужных ему бойцов распространял, в случае чего, действие своей индульгенции и им прощали тяжёлые, даже с точки зрения юриспруденции, грехи и неизменно выпускали из под стражи за отсутствием улик, свидетелей или состава преступления. А ту грязь и кровь, что они неаккуратно оставили за собой, подвешивали на какого-нибудь подвернувшегося пролетария уголовного труда, для которого тюрьма - дом родной и пара лишних статей взятых на себя за кое-какие послабления режима - всего лишь обыденные детали повседневного бытия. А чтобы не очень удивлялись неожиданным подаркам судьбы вытаскиваемые из СИЗО бойцы, он озвучивал им потом серьёзные цифры, которые он за их освобождение якобы заплатил "кому надо" по своим, очень серьёзным каналам. Бойцы верили и старались потом отработать затраченные на них деньги, давая Хвану ещё больше власти над собой.
Спустя несколько лет, он приобрёл в городе очень крутой авторитет и умело, с помощью своих "новых друзей" из секретных ведомств - больших специалистов по пропаганде и слухам, распространял про себя мифы и легенды, создающие вокруг него туманный ореол одного из отцов мафии. По прежнему состоя в директорате Федерации, активно спонсируя через своих подкрышевых коммерсантов все проводимые мероприятия и соревнования, он часто посещал Страну Восходящего Солнца и завёл там прочные связи с якудза, многие из которых имели корейские корни и испытывали родственные симпатии к крутому и щедрому "россиянину".
Единая до этого организация, созданная трудолюбивым, легендарным Роямой распалась в Японии уже на два враждующих между собой клана, а в России раскололась от Москвы до самых до окраин, аж на три антагонистских системы. И если японцы судились, да рядились меж собой в основном парламентскими методами, то в нашей матушке России самыми вескими аргументами стали куски тротила, автоматы Калашникова и пистолеты Макарова, а в низовом варианте - бейсбольные биты, кастеты и ножи. Полилась рекой кровь, полетели взорванные автомобили, заработала щедро стимулируемая со всех сторон судебно-правовая машина.
Всё это создавало для Хвана очень благоприятную среду, в которой можно было выхватывать у дерущихся между собой целые куски, а то и всё, что они уже добыли - целиком. Сам же он продолжал подкармливать информацией, часто очень важной, обе конторы, стараясь поддерживать с курирующими его людьми отношения корректные, даже дружеские.
Очень далеко отошедшие от своего прародителя - "железного дровосека Феликса", которому кроме наркотика его безмерной власти над жизнью и смертью миллионов людей, было в бытовом отношении нужно совсем немного, "новые чекисты" были людьми светскими, много видели и хотели жить не хуже, чем те люди, которых они по долгу службы опекают. Поэтому, в отличие от аскетичного ксёндза, памятник которому уставший без государственного страха народ, собирался вновь установить на Лубянке, они активно пользовались своим служебным положением, не только выполняя роль "крыши" над коммерческими структурами, но и помогали связями и информацией, а иной раз и прямым участием в крупных финансовых афёрах, в торговле наркотой, вес которой измерялся центнерами, а стоимость миллионами «зелёных рублей» и протчая, и протчая, и протчая. В общем, их «ослиные уши» торчали из многих нераскрытых уголовных дел, связанных с большой властью и крупными ценностями.
Со временем, они свели Хвана с ещё одним своим питомцем по кличке Босс, который стал работать с ним вместе, дав "новым чекистам" большее количество вариантов скорейшего обогащения. Эта «сладкая парочка» обеспечивала федералов и неплохой отчетностью о славной работе по обеспечению внешней и внутренней безопасности нашей демократичной, до полного безобразия, России – матушки.
* * * * * *
С раннего утра, заняв места в комнате с записывающей и подслушивающей аппаратурой, Иван и Граб, чутко слушали эфир, с нетерпением ожидая время подъёма Хвановской команды и утренней "планёрки", надеясь разведать их планы. В это время, Кирилл пытался в Москве скомпрометировать ни много ни мало - Кремль, а Буба гонял по всему Питеру своих информаторов, отыскивая зёрнышко по зёрнышку информацию и собирал под боевые знамёна свою команду. У него на короткой связи, было небольшое, но очень боеспособное и проверенное в деле воинское соединение, прошедшее огонь, воду и медные трубы, знающее вкус крови на своих крепких и острых зубах, и оснащенных и экипированных по последнему слову техники и «науки убивать». Свое войско Буба собирал в самых экстренных случаях и платил наемникам за специфические услуги по тарифу принятому в капстранах.
Пока чуткие микрофоны доносили до насторожённых ушей Граба и Ивана лишь мощный храп и сонное бормотание шестерых мужиков. С вечера, к ним прибыл из Москвы, на усиление, проштрафившийся там Рваный, еще сильно хромаюший от растяжения. Его коленная чашечка оказалась невероятно крепкой и как это ни странно, подвела своего хозяина. Вероятно, его прислали "искупать свой прокол кровью", как в штрафбат. Судя по этому факту, события ожидались серьёзные, возможно кровавые. И ещё из этого следовало, что Ленин и Босс не просто сотрудничают, а действуют отныне, как одна команда. Большой прокол Босса и Хвана состоял в том, что они не предполагали, как быстро Граб, Иван и Кирилл доберутся до Москвы и не успели предупредить Ленина. Иначе расклад был бы совсем иной и их взяли бы на квартире в Москве, что называется тепленькими. Вот как дорого обошлось отсутствие информации одним и могло обой -
тись отсутствие должной осторожности другим.
Наконец, раздался зуммер будильника на ручных часах, скорее всего это были часы Хвана, и его тут же сменили звуки сопровождавшие подъём всей команды: похрустывание костей, протяжные вздохи, шуршание спальных мешков, попёрдыванья, матерщина, громкое топание по всем комнатам и шум льющейся воды в душевой, куда успел забраться самый хитрый. Потом, эти голоса живой природы сменились бульканьем электрочайника, звуками наполняемых кружек, дребежаньем ложечек, мешающих чай и кофе, скрежет наскоро открываемых ножами банок консервов и затем, дружное швырканье, чавканье и хрюканье шести питающихся особей. Иван пытался представить себе этих людей, а Грабу и представлять их было не надо - он всех их знал, кроме Рваного. Занятые жратвой и ещё толком не проснувшиеся бойцы, говорили мало, в основном по делу: "Дай нож!" или "Налей ещё!", "Куда хлеб дели? Сожрали уже весь что-ли?" и так далее. Управились быстро. Потом Хван дал пятнадцать минут на туалет, на что один из бойцов позволил себе пошутить: "Мы чё, впятером на один унитаз сядем?" В ответ, он надо полагать, получил такой заряд злобы от взгляда Хвана, что мгновенно посерьёзнев, ответил: "Всё! Молчу! Уже заткнулся!"
Через пятнадцать минут все собрались в одной комнате и затихли, ожидая речи вожака. Он не замедлил начать: "Короче так! Сегодня проводим операцию. Я её назвал "Солонцы". В чём она заключается. Нам нужно взять Граба с его корешем, живыми или мёртвыми. Лучше живыми. С ними хотят поговорить. Можете ранить, но не убивайте. Встречать гостей будем на "Солонцах". Сейчас нас туда отвезут. Оружие возьмите сразу. Всё проверить! Если кто обосрётся и испортит нам охоту - замочу лично! Всё! Есть вопросы?" Вопросов не было. Бойцы встали. Некоторое время было слышно, как они готовятся, собирают вещи, одеваются. Потом тилинькнул входной звонок. Послышалась толкотня входящих и мягкий лязг закрытого замка на захлопнувшейся двери. Всё стихло.
Граб и Иван переглянулись. Где их собираются ловить они так и не узнали. Название "Солонцы" - скорее всего условное. Так в Сибири охотники называют созданные искусственно россыпи соли, куда приходят полакомиться олени и косули, где их и убивают. И почему Хван так уверен. что они прибудут именно туда, где их будут ждать? Всё это было совершенно непонятно. Если они собираются их информировать, где семья Ивана, то значит - они знают, где Граб и Иван находятся. А если знают - почему не берут их здесь? Пока они ломали головы, теряясь в догадках, Буба прислал голубя со специальным контейнером на лапке. Учитывая скорость его полёта и расстояние до места, откуда он был послан - отправили его час назад. Письмо из этого контейнера всё расставило на свои места.
Отвратительное свидание. Глава двадцать третья
Бубе позвонили утром на домашний телефон. Недовольно ворча, он снял со своей груди голую руку обвившейся вокруг него любовницы и дотянулся до трубки. "Ну! Говорите!" В трубке молчали и когда он уже хотел в сердцах швырнуть её на подставку, в ней прорезался голос, негромкий баритон произнёс: "Пятьсот тринадцатый". Причём произнес это по английски: "Файф хандред сётин". Буба слегка обалдел. Это был его код наёмника, который знало очень ограниченное число лиц и в ограничении этого числа лиц каждый наёмник был очень заинтересован. В идеале, таких лиц должно быть не более одного. Поэтому знание этого кода налагало на знающего большую ответственность, если не сказать прямо - большую опасность.
И вот сейчас, кто-то звонил ему домой, здесь в России и так вот запросто произносил цифры, которые могут стоить ему жизни? Об этом стоило подумать. "Хау а ю? - спросил Буба тоже по английски. "Ай вери вонт ту си ю, эт зе тен о' клок, ин зе ё ресторан "Солджер оф форчун", - ответил не назвавшись, таинственный кандидат в покойники на другом конце провода и отключился.
Слушая короткие гудки в трубке, Буба быстро пролистывал файлы своей памяти, пытаясь отыскать в них хотя бы зацепку к этому неожиданному звонку. Но ничего не нашёл и стал торопливо одеваться.
"Котик, ну куда ты собрался в такую рань?" - капризно протянула женщина - крупная, роскошно сложенная, настоящая блондинка, что подтверждал нежный, светлый треугольник волос на её лобке, так маняще выставленный сейчас под лучами утреннего солнца на фоне шёлковой чёрной простыни. "Прости, душенька, дела. Я очень спешу. Скоро увидимся", - ответил ей полностью одетый Буба и поцеловав её в нежную шею и не удержавшись, мягко прихватил губами за коричневый, мгновенно затвердевший сосок и почти страдая от вынужденного расставания, быстро вышел.
До его ресторана, где незнакомец назначил ему встречу, было недалеко, с таким расчётом и покупалась квартира на Невском. Он перешёл через Фонтанку по Аничкову мосту. Скульптурные группы с одной стороны моста увезли на реставрацию. Местные пошляки назвали мост со знаменитыми скульптурами Клодта "шестнадцатияйцевым", посчитав количество их у коней и у людей. Теперь мост был всего восьмияйцевым. И Буба подумал о том, что с огромным удовольствием добавил бы к ним гениталии своего будущего, утреннего визави.
Он позволил себе слегка опоздать. Нельзя было показать свою слабость врагу, а то что это был именно враг, он и не сомневался и вбежать в собственное заведение, высунув язык, от страха опоздать. Поэтому он опоздал ровно на десять минут, хотя для этого ему пришлось зайти в неуютную, грязную булочную и выпить в её кафетерии чашку дрянного кофе с пирожными. Не торчать же без дела на улице? Заодно проверился насчёт хвоста. Хвоста не было.
Войдя в ресторан, он сразу увидел его. Заведение открывалось в десять и посетителей в это время обычно было немного. Мужчина среднего роста, в вельветовых джинсах и замшевой курточке, всё было тёмно-кофейного цвета, сидел в конце первого зала, под мордой огромного вепря на стене и поблёскивая дорогими и очень сильными очками, смотрел на вошедшего Бубу. Смотрел как-то педарастически ласково и доброжелательно, словно видеть здесь Бубу в этот утренний час, было для него величайшей радостью. По всем повадкам, он походил на человека из "конторы", так бывалые люди раньше называли КГБ, а теперь то, во что оно превратилось.
Буба в ответ тоже напялил на лицо издевательски слащавую улыбку и решительно подойдя к столику, сел напротив господина - иезуита. Тон его голоса и смысл вопроса были прямо противоположны улыбке:
- Чего тебе надо?
- Ну зачем так грубо? - всё ещё продолжал улыбаться и видимо пытаясь сбить его этой приклеенной улыбкой, заставить выйти из себя и раскрыться.
- Ты звал. Я пришёл. Говори, - продолжал Буба, в том же тоне.
- Мы много знаем о вас, господин… э … Рэдфорд, если я не ошибаюсь? Ведь именно под этим именем вы жили все эти годы?
-"Многая знания - многая печали."
- У меня несколько иное мнение об информации.
- Я сказал: "знания" - а это несколько иное, чем информация. Потому что за знания надо платить. А это бывает очень неприятно. И больно.
- Вы меня пугаете?
- Ещё и не пытался. Если бы я тебя пугал - у тебя бы уже памперсы переполнились. Буба намеренно говорил на «ты», и говорил грубо. Он тоже умел оказывать давление на собеседника. С этой целью он даже уселся прямо на стол и теперь глядел на "ласкового очкарика" сверху, как коршун на зайца. Тот поёжился. То что он знал о Бубе не способствовало его покою.
- Мы вас не трогаем, даже владея очень опасной для вас информацией. Мы позволяем вам жить в России и даже закрываем глаза на некоторые ваши делишки. Но в последнее время…
Буба снова перебил очкарика:
- Слушай ты, дерьмо гэбэшное! Когда ты только начинал стучать на своих
однокурсников и был начинающей сукой - я уже пролил столько крови, что тебе и не снилось. Если вы только попробуете перейти мне дорогу, я столько говна на вас вывалю, что был вынужден собирать здесь и там все эти годы, что вся ваша контора не отмоется. И хранится всё это, как ты сам понимаешь, не здесь. И если со мной что-то случится, мои люди там и мои люди здесь, с большой радостью поднимут всю эту вонь и полетят тогда от тебя клочки по закоулочкам, и начальникам твоим тоже обломится! А то, что я живу здесь, это моё святое право. Я русский. Я здесь родился. И мои предки за эту землю кровь проливали и легли в неё. А то, что вы, твари, себя хозяевами России возомнили, так это, я думаю, - проблема временная! Ты понял, чмо? А теперь выкладывай, зачем вам Буба понадобился?
Тот заговорил быстро, торопясь побыстрее выполнить свою миссию и покинуть это место. Он явно боялся этого бешенного наёмника.
- Мы пересеклись на одной теме. Вы взялись помогать опасным преступникам. Эти люди нужны нам живыми или мёртвыми. Вы можете отдать их нам, в любом виде. Иначе у вас будут неприятности.
- Они уже начались. Большей неприятности, чем видеть с утра твою гнусную рожу, мне трудно себе представить.
- Вы можете оскорблять меня сколько угодно. Но должны дать ответ прямо сейчас.
- Угу. Погоди минутку.
Буба подозвал официантку. Та подлетела мгновенно. Встала рядом, глядя на хозяина преданными глазами - вся внимание. Буба с удовольствием оглядел её ладную фигуру и приказал: "Тарелку борща! Только не очень горячего." Когда официантка, виляя крепкими ягодицами, скрылась в подсобном помещении, парламентарий от спецслужб с удивлением посмотрел на Бубу - уж не съехала ли у него крыша? Получив тарелку, Буба с очень довольным лицом, вылил борщ на голову своего собеседника. И когда тот, стряхивая с себя капусту и картофель, что-то вопя от возмущения, удалился, Буба закинув голову, долго и смачно хохотал, сидя на столе. Рядом заливалась официантка. Да и другие люди находящиеся в зале заразились его весельем и стали смеяться. Утирая выступившие от смеха слезы, Буба подумал: "Вот и слёзы. Как бы нам всерьёз не заплакать, после смеха. Слёзы и смех всегда рядом. Также, как горе и радость. Жизнь и смерть."
Затем он встал со стола и прошёл к себе в кабинет. "Кто-то из моих неаккуратно сработал или кого-то взяли и раскололи до самой задницы. Кто? Это я узнаю. А что дальше делать? Надо крепко башку поломать." Сдавать друзей он не собирался. Ему даже в голову это не приходило.
Кроме, тех чувств, что он испытывал по отношению к семье Ивана, которая так много для него сделала, а он даже не сообщал им о себе все эти годы, он имел огромный интерес к документам покойного Сергея Павловича. Отлично владея информацией о всяких тайных коммерческих махинациях, уж он то мог извлечь из них огромную выгоду. Что же касается так и не вскрытых дискет, то это могло бы стать для него еще одним, причем серьезнейшим гарантом его безбедной жизни в Росии. Серые кардиналы не дали бы ни одному волосу упасть с его головы, зная какой «бомбой» он против них владеет.
Думая обо всех этих вещах, он нацарапал на тонкой, папиросной бумаге письмо и положив его в специальный контейнер, прицепил к лапке "турмана" и открыв форточку, выпустил голубя. Пусть медленнее, чем все эти телефоны, рации и интернеты, зато надёжнее во сто крат.
* * * * * *
Теперь ему предстояла задача - вычислить через кого из его людей произошла утечка информации. А найдя "прогнившего" агента, либо выключить его из игры, либо использовать для тонко организованной и поданной "дезы". В любом случае, следовало это сделать как можно быстрее. Буба засел в своём кабинете и стал перебирать донесения своих людей за последние дни, пытаясь найти ниточку к тому из них, кто покажется ему подозрительным. Он внимательно вчитывался в слова отчётов. Иногда они были написаны на грязных обрывках бумаги, а иной раз, на отличной, мелованной и были отпечатаны на лазерном принтере. Но это ничего не значило. Несколько коряво нацарапанных слов на пустой пачке "Беломора" могли стоить в несколько раз дороже, чем самый "навороченный" компьютер. Он перечитал последнее сообщение и аккуратно уложил в коробку. А саму коробку убрал в специальный сейф под полом.
Оставался ещё один вариант. Если "крысы" будут ловить, как на живца, на семью Ивана или на источник информации о ней, то это значит, что в самое ближайшее время они свою удочку с наживкой подсунут им под нос. Надо всего лишь подождать.
И Буба, набулькав себе немного "Хенесси" в бокал, поудобнее расположился в кресле и приготовился ждать. И не ошибся. Через час с небольшим ему позвонил один из его людей. Он был в банде Хасана. Рецидивист Хасан держал лодочную станцию на Канонерском острове, рядом с судоремонтным заводом. Обычно, люди из его банды собирались в одном небольшом кафе, в районе "Сенного рынка". Если им надо было "перетереть" свои важные вопросы, которые не предназначались для чужих ушей, то они попросту выпроваживали всех посетителей и полностью оккупировали всё помещение, хозяин которого платил им дань.
В эту ночь, около двенадцати, к Хасану приезжал Юра Джокер, известный в Питере авторитет. Сам он был родом с Дальнего Востока и имел постоянные дела с крутыми ребятами из Владика и Находки. Они имели долгий разговор. Джокер попросил Хасана об услуге. Ему срочно понадобилось три быстроходных катера и в придачу к ним, ещё три спортивных глиссера. Хитрый татарин Хасан набивал себе цену, торговался, и в конце беседы таки выторговал у необычно сговорчивого сегодня Джокера право установить новый торговый павильон на "Купчинском рынке". Всегда очень прижимистый, о его жадности ходили легенды, в этот раз Джокер - неформальный хозяин Купчино, легко согласился на вопиюще неравные условия сделки. Так как катера и глиссеры нужны были ему всего лишь на несколько дней, а прибыль с торгового павильона будет капать годы. Хотя в бандитской судьбе загадывать на годы вперёд по меньшей мере самонадеянно. Видно это обстоятельство Джокер тоже учитывал.
Ещё в разговоре промелькнуло название "Кривая Дамба". Был такой островок в "Лесной Гавани" Финского залива. В связи с чем помянули островок, осведомитель Бубы не расслышал. Он и так рисковал, слишком близко поднеся свои уши к разговаривающим главарям. Они сидели отдельно от всех, в самом углу. А он, в это время изображал перебравшего с горя, по поводу потери классной подруги и пил с двумя членами банды. Подружка действительно его покинула, а кореша по настоящему надрались с ним вместе. Но то, что говорилось за столиком в углу, он, несмотря на опьянение, запомнил крепко и сразу с утра, едва продрав глаза после пьяного недосыпу - доложился.
Если это был случайный прокол Джокера, приютившего в своей квартире команду Хвана, то это намного увеличивало шансы Ивана вернуть своих. Буба никогда не видевший ни жену Ивана, ни его детей, переживал за них, считая их своими родственниками. Так сильна была его благодарность и чувства, которые он питал к родителям Ивана, его старшему брату и к самому Ваньке, которого считал своим младшим братишкой.
Ну, а если информация была специально предназначена для ушей его информатора, которого каким-то образом вычислили и вот теперь использовали, чтобы подкинуть свой крючок с наживкой Грабу и Ивану, да и ему Бубе, то всё равно, следовало проверить этот вариант, постаравшись не попасться. Обдумав всё это, Буба вышел в зал и сев за стол, подозвал одну из официанток, сделал солидный заказ на несколько блюд, стараясь говорить несколько громче обычного. И когда его стол был уставлен различными закусками, он начал с салатов. Съев пару, он будто что-то вспомнив, встал из-за ломившегося от еды стола и ушёл в свой кабинет. Естественно, как могло показаться со стороны, всего лишь на несколько минут, чтобы затем вернуться и насладиться вкусными и экзотическими блюдами. На самом деле, Буба быстро зашёл в свой кабинет и легко отодвинув массивный шкаф, который стоял на специальных роликах, хотя на любой взгляд казалось, что шкаф очень плотно стоит на полу на обыкновенных ножках. За шкафом был потайной ход, который выводил в соседний дом, вернее в подвал соседнего дома. И уже из него, можно было никем не замеченным выйти в парадное, которое было проходным и выходило сразу и во двор и на улицу. Всё это позволяло идеально легко ускользнуть от любого хвоста, на тот случай, если он всё-таки был. В общем, у филёров в этот раз практически не было никаких шансов.
Быстро выйдя во двор, Буба прошёл через длинный и сумрачный переход, воняющий мочой, в другой двор и уже из него, выйдя на улицу, поймал машину. Сделав на всякий случай пересадку, он добрался до своего "чухонского хутора", сойдя за километр от него, и пройдя последнюю часть пути пешком.
В это время, Граб с Иваном уже подпрыгивали от нетерпения, заведенные утренним подслушанным разговором Хвана со своей командой. Приказ Бубы был ими воспринят примерно так, как восприняли бы отлично выдрессированные охотничьи собаки, которым сказали, что они идут на охоту, но не сказали когда, приход своего хозяина с ружьём и обвешанного ягдташами и патронташами. Сопоставив всю полученную к этому времени информацию, они пришли к одним и тем же выводам. Надо сделать вид, что заглотили приманку и пойти на этот островок "Кривая Дамба", но пойти двумя разными командами. Пусть ребята "Босса" и Хвана их ждут на воде. Они придут из под воды. И куда этим засранцам, которые хороши лишь при наезде на слабых, запуганных коммерсантов, против профессионалов, да ещё профессионалов армейских. Как бы их там ни учили в спортзалах, да зонах, как бы много патронов они не расстреляли по пустым бутылкам в лесу, всё это ничто по сравнению с жёсткой школой выживания в боевых условиях, где иногда часы равняются по силе жизненного опыта годам.
Колдуя над планом той части города, где находился остров "Кривая Дамба", Граб, Буба, Иван и ещё один человек - командир того "летучего эскадрона смерти", который Буба собирал в особо экстренных случаях. Звали его Пётр. Так его представил Буба и больше Пётр о себе ничего не рассказывал. Но глядя на его поседевшие виски и поблёскивающие стальным блеском глаза на волевом, грубо вылепленном лице с безобразным шрамом, пересекавшим правую его половину,многое становилось понятным и без дополнительных характеристик.
На острове, который соседствовал с юго-запада с Морским портом, с юга с"Северной верфью", с запада с Кировским заводом, а с севера имел в соседях прямоугольный, длинный выступ острова Гутуевский, правильный четырёхугольник острова Дамба Гребёнка и остров Гладкий, с давних пор, ещё с последней войны располагался склад ГСМ и небольшой док для поверхностного ремонта катеров. В основном ремонт сводился к тому, что с днищ обдирали слизь и ракушник и заново красили. Подобраться к острову Кривая Дамба можно было только тремя путями, учитывая, что на машине на него не проедешь. Первое - это из Финского залива через Морской канал, второе - тоже через Морской канал, но со стороны города между Канонерским и Гутуевским островами и через Екатерингофку. Судя по тому, что "Джокер" выпросил у Хасана три катера и три глиссера - они решили перекрыть все три возможных пути проникновения на остров. А на острове оставили ещё людей по всему периметру, в засаде. Скорее всего, одна группа спрячется на выходе из Угольной гавани, при входе в Морской канал из Финского залива, и сразу перекроет пути назад,в то время как другая перекроет Морской канал со стороны города, спрятавшись в Барочном бассейне, а третья, за островом Гладкий, заблокирует выход в Екатерингофку. Именно так действовали бы и они сами, если б не знали, что у противника есть ещё один козырь в рукаве, а именно, небольшая и очень юркая субмарина, окрашенная по прихоти Бубы, любящего всякие аллегории с чем-то всемирно известным, в ярко жёлтый цвет. Страстный поклонник группы своей юности "Битлз" - этим он выразил свою неизменную признательность и уважение четверым ливерпульским парням. В сочетании с окрашенным красно-чёрно-золотыми драконами самолётом, это могло дать определённую пищу для размышлений его психоаналитику, если б таковой у него имелся, а пока лишь подтверждало одну житейскую истину: "Мужчина от мальчишки отличается лишь стоимостью игрушек."
Пока они разрабатывали свой контрплан, люди Бубы отследили какие именно катера и глиссера для своей операции позаимствуют у Хасана люди Юры "Джокера". Они даже сфотографировали их. Когда одна группа людей - это быллюди Хвана, была перевезена на остров, другие заняли свои места в катерах и глиссерах и разошлись почти в точно той диспозиции, которую намечали им Граб со товарищи. Днём, Буба с тремя боевыми пловцами вышел со своего чухонского хутора на своей "Елоу сабмарин" в направлении острова Канонерский и скрытно подойдя к каждой группе ожидающих в засаде, заминировал их, прилепив каждому судну по небольшой магнитной мине, поближе к винтам. Мины были специально изготовлены в облегченном варианте и должны были только потопить лёгкие судёнышки, по возможности оставив живыми тех, кто на них находится. Но это только в том случае, что все они умеют плавать. Мины были радиоуправляемыми и приводились в действие с пульта на расстоянии до пяти километров. Подготовив таким образом начало контроперации, Буба повернул свою "рыбку" к базе. Вторая фаза должна была начаться после трех часов ночи, когда не спавшие с утра люди Джокера и Хвана будут уже никакие. Всем своим, участвующим в деле было приказано спать, чтобы к началу активных действий они были бодры и полны сил.
Жестокие случайности. Глава двадцать четвертая
Все три дня, до приезда непотопляемого коммерсанта Серёги, которые судьба так щедро подарила им, они провели в бесконечных любовных играх. Они потеряли счёт времени и очухивались лишь, когда Светка приходила домой с работы. Та, с нескрываемой завистью смотрела на подругу, на её синие круги под глазами на очень похудевшем лице и только качала головой, а они даже немного смущались, словно молодожёны в самом начале медового месяца.
После прихода Светки - ужинали все втроем, немного выпивали, разговаривали. Кирилл старался развеселить подруг - рассказывал им разные смешные истории из своей телевизионной жизни или просто анекдоты, коих он знал огромное количество и мог выдавать часами. Девчонки слушали его, смеялись. Иногда сами что-то рассказывали. В основном это были воспоминания детства, не забытой ещё школы. Эти их школьные воспоминания, ещё не погребённые под тяжёлым слоем житейского опыта, похорон ровесников, ежедневной бытовой войны за каждый завтрашний день, - так согревали Кирилла, что он невольно забывал обо всём, что привело его в Москву. Будто так было очень давно и так будет нескончаемо долго. Любовь, покой, спокойные и тихие вечера и крепкий, здоровый сон, в обнимку с любимой.
Серёга прискакал на четвёртый день, с утра. Сначала чуть не разъярился, когда увидел в коридоре на вешалке Кириллову куртку и внизу его кроссовки сорок третьего размера. Но выскочившая из кухни Светка, с криками радости повисла у него на шее. Видно, что простимулированная постоянными флюидами любовной страсти, что исходила от Кирилла и Оксаны, она так разогрела своё воображение за эти три дня, что готова была сама изнасиловать любого мало-мальски приличного мужика и уже с трудом сдерживалась. А тут приехал, можно сказать - родной. Серёга опешил от таких бурных проявлений её чувств и стоял совершенно счастливый, крепко прижимая к себе, осыпающую его поцелуями, растрёпанную и тёплую со сна Светку, совершенно забыв о том, что привело его в ярость минуту назад. Проснувшиеся от Светкиных криков Кирилл и Оксана стояли на входе в зал, и глядя на воссоединившихся Серёгу и Светлану, улыбались, радуясь за них обоих.
Когда легенда была рассказана Серёге, он также, как Светка, принял её, не подвергая сомнениям, тем более, что Оксану он знал - Светка их знакомила и много рассказывала о своей подруге. Он крепко пожал Кириллу руку, и оценив его ответное сухое и сильное рукопожатие, начал доставать из своей огромной, спортивной сумки всякие вкусные вещи: свиной окорок, осетровый, янтарный балык, огромные, астраханские помидоры, чудесные, русские яблоки, душистые и сладкие и ещё много такого, отчего потекут слюнки даже у сытого человека. Под конец, была извлечена оплетённая, трёхлитровая бутыль. "Чача, господа! - громко как конферансье, провозгласил улыбающийся Серёга, - друг Мамука подогрел!" Светка, рискуя потерять работу, позвонила в свой магазин и голосом умирающей отпросилась на сегодня, ввиду невозможных болей "Ну вы сами знаете каких" - засмущала мужчину директора, поставив себя перед необходимостью теперь добывать справку от гинеколога. У неё на работе с прогулами было очень строго. Красивых девчонок готовых за триста баксов в месяц плюс проценты с продаж, заговаривать зубы покупателям, в Москве "пруд-пруди". После телефонного разговора с директором, Светка, страдальчески сморщившись, посмотрела на Сергея и проныла притворным голосом избалованной, маленькой девочки: "Ну Сережа!" На что тот сразу поняв, что от него требуется, успокоил девушку: "Ну ладно, ладно Светик, есть у меня знакомый гинеколог!" - У проныры Серёжи похоже были знакомые на все случаи жизни. "Этим обстоятельством следует воспользоваться", - пришла чуть позже, когда уже сидели за роскошным столом, умная мысль Кириллу в уже чуть пьяную голову.
Они от души угощались, пили огненную чачу. И даже, отдавая дань уважения грузинскому напитку и неведомому приятелю Серёги Мамуке, спели один куплет "Сулико", а разгорячившийся Кирилл повторил его на бис, переведя на английский и когда они, все вчетвером затянули, подпевая: "Увеа риз ю май, Сулико?". Веселье достигло своего апогея. Серёга, забратавшись с Кириллом, предложил ему жить всем вместе, единой "шведской семьёй". А Светка, похоже только и ждала такого предложения - устроила стриптиз, прыгая на диване. Даже пьяная, Оксана была во всеоружии, на страже своих интересов и утащила Кирилла сначала в ванную, где они сначала умывались холодной водой, а потом занялись любовью и чуть не убились, поскользнувшись на залитом водой полу.
Потом, продолжая спасать его от секс-террористки Светки, она потащила его на улицу. Они побродили около дома. А потом пошли по дороге, ни о чем не думая, взявшись за руки и время от времени останавливаясь, чтобы умилённо смотреть друг на друга и целоваться. Вот в таком, лунатически - счастливом состоянии, они и прошествовали мимо чёрного "Опеля Омега" с тонированными окнами, из-за которых, обалдев, смотрел на них Вася "Гоблин" - мелкий бандит из своры "Ленина", которому только позавчера, перед своим отъездом в питерскую ссылку, рассказывал сидя на полке в сауне, свою грустную историю его дружок "Рваный". А эта сучка, из-за которой может быть сейчас его кореша мочат в Питере в опасной командировке, иначе бы не послал его туда "Ленин" в наказание, спокойно шляется тут с этим фикусом, да ещё сосётся прямо среди белого дня, не боясь ни простых людей, ни их, "людей порядочных".
Сначала он дёрнулся, намереваясь прямо тут вырубить этого приезжего "ботаника" бейсбольной битой, что у каждого нормального пацана всегда под рукой, и затащить вместе со шлюхой Оксаной в машину, чтобы отвезти к "Ленину" и заслужить свой "бонус", но внезапно вспомнил, что этот "ботаник" чуть не сломал Рваному ногу, когда подсёк каким-то хитрым приёмом. Да и "мусора" могут помешать. Они после тех взрывов, прямо озверели все. Чуть что- сразу дубинкой по чайнику, мордой в асфальт и ствол к затылку, а на руку браслеты. Так что лучше не рисковать.
Гоблин подождал, пока Оксана с тем фикусом отойдут подальше по дороге и не упуская их из виду, пошёл, не спеша, сзади. Так он проследил их до летнего кафе, где они пили сок и кофе. И потом, до безликой пятнадцатиэтажки. Войдя за ними в подъезд, который по счастью оказался без кодового замка, он крался за ними, труся параллельно лифту по лестнице и успев в последний момент выглянуть на площадку, заметил квартиру, в которой они скрылись. Запомнив адрес, Гоблин помчался в контору, зарабатывать свой приз. В конторе, как раз заканчивалась утренняя разводка, которая как обычно, начиналась в одиннадцать. "Ленин" вопреки ожиданиям, наорал на Гоблина, что тот не позвонил сразу от места, где заметил Оксану с тем фраером и даже обещал отправить вслед за "Рваным", таким же идиотом, в Питер. Похоже, что у Ленина теперь появилась пугалка - средство давления на своих людей. Помчались на адрес сразу двумя машинами. В одну из них, вместе с бойцами, влез и сам "Ленин". По дороге он уточнял у Гоблина ситуацию.
- Ну что, они сами ту хату открыли или стучали - звонили и их туда кто-то
впустил?
- Я не помню. Помню только, что они туда входили, - испуганно отвечал Гоблин.
- Тут помню, тут не помню! - в возбуждении Ленин постучал его по крепкой, коротко стриженной голове, предположительно в тех местах, где он помнит и где не помнит.
- Боксёры, вашу мать! Все мозги себе в спортзалах поотшибали или у вас они уже мускулами заросли! - неодобрительный взгляд в сторону двух качков, килограмм по сто двадцать каждый.
- Лучше бы вы, мудаки, в шахматы играли! - не унимался Ленин, решив по дороге промыть мозги своим бойцам. Те угрюмо молчали и только поеживались, стараясь отвернуться от его острого, буравящего взгляда.
- Короче, сделаем так. Подъедем - двое останутся на улице, на шухере.
Сначала блокируем дверь в квартиру. А вы двое - он обратился к двум наиболее приличного вида ребятам - пробежитесь по соседям и разведаете всё про тех, кто там живёт. Представитесь ментами из розыска. Чаплин, у тебя же ксива есть?
Тот согласно кивнул головой и вытащил, проверяя, красные корочки из кармана.
- При сопротивлении с оружием - никого не мочить! Ранить, только ранить в ноги, в руки! Поняли?! Только ранить! Потом разберёмся, кто нам нужен - тех возьмём. А остальных там оставим. Тоже ясно? Да?
Бойцы согласно закивали. Ничего не подозревающим Серёге и Светке грозили огромные неприятности. И эти их неприятности, на двух машинах, гоблиновской чёрной "Омеге" и тоже чёрной "девятке", быстро приближалась к их дому.
Когда Кирилл и Оксана вернулись, Серёга со Светкой только что оторвались друг от друга, но ещё не утолили своей накопившейся страсти. Может быть, люди, неосознанно чувствуют беду, которая внезапно может прервать их счастье, превратить в холодную и вечную кладбищенскую ночь солнечный, радостный день и спешат взять от этой радости, от этого солнца, от счастливой возможности обладания друг другом всё, что только ещё возможно. И это неумолимое и грозное мгновение, готовое, как топором, отрубить день от ночи и оставить только горе, подстёгивало их шестое чувство, заставляя вновь и вновь хотеть друг друга. Едва войдя и Кирилл, и Оксана, почувствовали это и тоже, не желая мешать своим друзьям, тактично вышли из квартиры, решив побродить где-нибудь до вечера, может быть сходить в кино или просто посидеть где-нибудь на лавочке в скверике, наблюдая за вознёй малышей на лужайке. Когда они входили в лифт, у Кирилла вдруг болезненно сжалось сердце. Он смотрел на Оксану и ему было больно. В душе, как длинная, нескончаемо длинная нота контрабаса, гудела нарастая тревога. Это был "звонок". Но сколько осталось до опасности, Кирилл не знал. Возможно у него было ещё время. Лифт опускался вниз, пролетая этаж за этажом, а Кирилл словно парализованный, стоял и не мог пошевелиться и всё смотрел на Оксану изломанными болью глазами и она, почувствовав что-то, стояла очень тихая, опустив руки и тоже смотрела на Кирилла, печально, будто прощаясь.
Лифт остановился. Они вышли. Казалось - всё было спокойно и тихо. Но эта тишина была обманчивой. За спиной Кирилла раздался шорох. Он стал поворачиваться и в этот момент пронзительно, до самого верхнего этажа штопором ввинтился крик Оксаны. Это было последнее, что он услышал, кулем сваливаясь на под подъезда, после удара по голове кастетом.
В этот вечер, уже поостыв после любовных схваток, Серёга и Света, так и не дождались своих друзей.
Ночной штурм. Глава двадцать пятая
Граб и Иван рвались в бой, естественно, в первых рядах, и Бубе стоило больших трудов, всё-таки доказать им, что лучше высадку на остров в аквалангах доверить его профессионалам, из команды Петра. "А то ещё уплывёте куда-нибудь к финнам, лови вас потом по всей Балтике!" - смеялся Буба, глядя на две грозные физиономии с горящими глазами. Граб остыл первым, а за ним и Иван вынужден был признать, что для пользы дела лучше им в этот раз не изображать "морских котиков", не освоив, как следует акваланг, передвижение под водой в темноте, специальное оборудование и оружие боевых пловцов.
Действовать договорились следующим образом. Буба с аквалангистами, на своей жёлтой малютке, подойдёт к острову и высадит десант в тот момент, когда основные силы находящихся на острове отвлекутся на катер, подходящий через Морской канал из Финского залива, на котором будут Граб, Иван и ещё один боец. Катер на полной скорости войдёт в Лесную гавань, продвигаясь к острову Кривая дамба. То есть, всё пройдёт по замыслу врагов и они тут же блокируют выходы и движимые азартом и легкодоступностью "жертвы", должны будут атаковать катер с трёх сторон. Дождавшись, когда вся вражеская флотилия раскроется и выйдет на видимую дистанцию, Граб и Иван приведут в действие взрывные устройства, закреплённые ещё днём под каждым судном врага. Таким образом, они выведут из строя людей Джокера, и создадут шум, чтобы отвлечь на себя бандюков на острове. Боевые пловцы, в это время, незамеченными, во главе со старым пиратом Бубой "окажутся на бреге, чешуёй, как жар горя…" Конечно их будет всего пятеро, а не тридцать три, как в сказке, но каждый из них стоит ещё пяти, а то и большего количества бойцов. Сняв, как можно больше людей охраняющих остров, они должны пройти к его центральной части - базе ГСМ и докам, и под шумок обследовав их, найти заложников, либо убедиться, что их там нет. Тут в действие могли вступить две части плана. Если семья Ивана там, то следовало нейтрализовать, а в худшем случае, уничтожить охрану и освободить узников и охранять их до прибытия самолета. Граб, Иван и рулевой катера могут вступить в баталию в любой её стадии, после высадки пловцов. Вторая часть плана, если заложников не будет на острове, предусматривает всё-таки его временную "оккупацию" для более тщательных поисков и захват живым Хвана, который должен знать, где они находятся. А дальше действовать по обстоятельствам. Эвакуация семьи планировалась воздушным путём. Лихой "коршун" ас Степанов уже установил на своей "птичке" водные понтоны-лыжи и был готов подобрать заложников прямо у острова, на одном из причалов.
Все участники операции спокойно дрыхли в одном из жилых отсеков бункера, предварительно, хорошо поев. Всю пищу привезли с собой в судках и термосах из города. Повар ресторана, как всегда оказался на высоте и несмотря на то, что пищи было взято с условием, про запас, "псы войны" уничтожили её тотально. Это был один из тех случаев, когда всякие вкусные вещи изготовленные под вывеской "Солдаты удачи" были съедены именно "солдатами удачи", современными флибустьерами, в разное время продававшими свое умение – убивать и выживать самим. Все они владели и современными средствами ведения боя, и древними, от копья и лука до цурикенов и нунчак.
Наевшись под завязку, воины спали. Только Иван не мог заставить себя лечь и уснуть. Он разволновался. Ночная операция должна была вернуть ему его близких или снова ввергнуть в пучину отчаяния и горьких сомнений. Он слонялся по отсекам бункера и никак не мог найти себе места, до тех пор, пока Граб не нашёл его в гроте с подводной лодкой и крепко взяв за плечи и глядя в глаза, не сказал со всей твёрдостью на какую был способен: "Ты должен быть спокоен. Ты спокоен. Ты храбр. Ты воин. Сегодня ночью, ты будешь внимательнее и ловчее, чем наши враги. Ты нужен своим детям и своей Инке. Они тебя ждут. А сейчас, ты пойдёшь со мной. Мы сожрём по куску мяса, выпьем по сто грамм водки и ляжем спать. Спать! Чтобы быть полными сил! Всё! Идём!" И Иван подчинился суровой логике друга, пошёл за ним. Они зашли на кухню и усевшись за небольшой пластиковый столик, хлопнули по сто грамм "Столичной", закусив водку сочным ростбифом. Эта простая мера действительно благотворно подействовала на Ивана, а может быть сила внушения перед этим и вера в друга, без всяких подлых нюансов и сомнений - он расслабился и спокойно заснул, набираясь сил перед ночной операцией.
В два часа ночи Буба скомандовал: «Подъём!» Все разом и без суеты поднялись и быстро, но в то же время тщательно подогнали на себе обмундирование, всё ещё раз проверив и перепроверив. Лучше лишний раз убедиться в готовности оружия и всего, что тебе может понадобиться, чем заплатить потом за это своим здоровьем или жизнью. Выпили по чашке крепкого кофе для бодрости и этим окончательно прогнав дрёму, распределялись по экипажам.
Ещё с вечера разгулялся ветер. Крупнокалиберные волны с шумом накатывались на берег. Было не по летнему прохладно, да что там - даже холодно. На берегу ветер метался в соснах, и они поскрипывали, размахивали суматошно своими ветками. Луна, почти постоянно закрытая несущимися по небу мохнатыми шкурами тёмных облаков, лишь изредка выныривала из них и освещала своим мертвенно-тусклым светом мятущееся море. Насыщенный морскими солями ветер холодил лицо, будто лосьон после бритья, и если кто-то до выхода на поверхность ещё хотел спать, то теперь сна у него не было ни в одном глазу. Чуть выше берега, метрах в двухстах от замаскированного под железобетонной плитой выхода, темнели постройки "чухонского хутора". Вдруг, оттуда донесло порывом ветра протяжное мычание коровы.
"Йелоу сабмарин" с квартетом боевых пловцов ушла раньше. Крейсерский ход подлодки был значительно меньше, чем у быстроходного, двухтурбинного катера. Сейчас он болтался недалеко от берега, принайтованный к хлипкому, наскоро сооружённому причалу, который скрипел и качался каждый раз, как в катер ударяла волна, и он бился о подвешенные на стенку причала покрышки от грузовиков. "Он стонал, но держал!" - прокомментировал Граб это противостояние причала и разгулявшейся водной стихии.
Сидели на берегу. Курили. Ветер срывал искры с сигарет. Рулевого звали Арсен, а бойцы в шутку именовали Гусликом. Он был очень похож на известного персонажа из популярного в семидесятые годы польского телесериала "Четыре танкиста и собака", в котором польские супергерои на советской "тридцатьчетвёрке" оказывали чуть ли не решающее влияние на весь ход второй мировой войны. Наверное, таким образом, польские кинематографисты боролись с полученным поляками в те годы комплексом. Ведь Германия подмяла Польшу всего за две недели, несмотря на героизм отдельных ее защитников.
Как бы то ни было, Гуслик вообще был грузин по отцу, а по матери - армянин. А родился и вырос в Красноярске. И когда его подкалывали насчёт его национальности, он смеясь отвечал, что он обрусевший армянский грузин. Послужной список у парня был впечатляющий. Сначала спецназ КГБ, потом три года в Афганистане - разведбат, год в Приднестровье, два года в "Крестах" и последние два года у Бубы, а это тоже кое-что значило. Гуслик с тревогой поглядывал на всё увеличивающиеся валы, с ревом штурмующие берег и поднимал к небу свой большой, горбатый нос, к чему-то принюхивался и ругался впол-голоса, по-грузински и по-русски.
Наконец, в очередной раз взглянув на часы, поднялся и широко переставляя свои длиннющие ноги-ходули в ботинках сорок шестого размера, поднялся по захлёстываемым водой доскам на содрогающийся от ударов волн, причал. Запрыгнув в катер, завёл двигатель, который пару раз рыкнув для разгона, вдруг взревел, перекрывая шум ветра и волн и затем, успокоившись, заработал ровно и мощно. Граб с Иваном, которому бойцы Бубы успели "наклеить" за его постоянную в последние дни молчаливую суровость, кличку "Угрюмый", тоже поднялись на причал и попрыгали на катер, сразу ощутив, как играет под ногами палуба катера. Прогрев двигатель, Гуслик со значением посмотрел в их сторону, здесь, хоть и на маленьком, но корабле, он был сейчас капитаном, держащим штурвал, он был главным, и справедливо рассчитывал на определённую степень подчинённости. Иван быстрее Граба, отвыкшего за последние годы подчиняться чьим бы то ни было приказам, среагировал на исполненный значения взгляд и поднявшись на причал, отдал швартовы, сам едва успев запрыгнуть на мгновенно отброшенный бурей катер. "Капитан" помаленьку разогнал катер и они отправились навстречу волнам, холодной темноте, ветру и ещё чёрт знает чему, что может случиться ещё до наступления утра.
Вход в Морской канал, со стороны Финского залива, откуда они шли, представлял собой вытянутый, ограниченный с обеих сторон узкими, длинными дамбами проход, похожий на горлышко восточного кувшина. Едва войдя в него, они сразу включились в то привычное людям опасных профессий состояние, когда феноменально обостряется работа всех органов чувств - глаза начинают чётко видеть в кромешной тьме, слух различает даже еле слышные в обычном состоянии звуки, нюх начинает воспринимать оттенки запахов, улавливает малейшие волны пахучих веществ в воздухе и на окружающих предметах. Становится холодно, даже в жару, а тело сотрясает крупная, как пушечная картечь, дрожь. В таких случаях люди становятся способны на очень крутые вещи, которых они в себе даже не подозревали. Увеличивается, бывает в несколько раз, мускульная сила. Порог болевой чувствительности понижается до такой степени, что человек может бежать со сломанной ногой или с несколькими пулями в теле. Сильнейший инстинкт выживания дала Природа своим детям, а человеку ещё и разум в придачу, который двуногие так часто используют не по назначению.
Прикрытый от волн дамбой, катер пошёл ровнее. Вдалеке засверкал огнями Морской порт. Слева, темнел почти неразличимым массивом Канонерский остров. Они вошли в Лесную гавань и по плану, их уже должны начать отсекать от выхода в Финский залив, обратно и от входа в Морской канал, ведущий в город. Арсен вёл катер прямо на цель экспедиции - остров Кривая Дамба. Грабу почему-то припомнилось в этот момент, что слово "дамба" у тибетцев имеет совсем другое значение и переводится, как "учение". В сочетании со словом "Кривая" выходил почти нарицательный смысл. "Кривое учение". Удивительно, какие порой отвлечённые вещи приходят человеку в голову, когда он особенно близко подходит к опасной черте, отделяющей жизнь от смерти.
Иван, низко надвинув форменную, чёрную шапочку, стоял, широко расставив ноги и прищурясь, старался разглядеть остров в деталях. Но пока, как он не напрягал зрение, ничего увидеть не мог. Арсен Гуслик первым услышал их. Обернувшись назад, он по собачьи наклонил голову и направляя радары ушей на звуковую волну, чутко прислушивался. Через несколько мгновений и они услышали нарастающий сзади шум нескольких моторов. Четыре тёмные точки, две крупные, а две помельче, приближались, всё увеличиваясь в размерах. Третьей группы нападающих пока не было ни видно, ни слышно. А убедиться в их присутствии было необходимо - не взрывать же втёмную?
Два катера и два юрких глиссера выстраивались в каре, словно неводом пытаясь охватить акваторию Лесной гавани и поймать большую рыбу - катер с тремя наглецами, осмелившимися бросить вызов почти всесильной системе отношений, в простонародье выражаемой простой, но доходчивой формулой: "Принцип курятника - клюй ближнего, сри на нижнего." Наконец, со стороны Екатерингофки, подоспела и третья группа "рыбаков", а первые две уже приблизились настолько, что стала слышна ругань, оскверняющая холодный воздух над морем. Злобно протявкал автомат. По звуку, Граб определил АКСУ. "Совсем расчехлились, уроды! - прокомментировал выстрелы Гуслик, твёрдо держа штурвал и ведя катер навстречу третьей группе преследователей: "Пора, Ваня! - Граб достал из кармана три небольших чёрных коробочки, раздал Ивану и Гуслику. Шутя скомандовал: "По врагам Советской Власти, залпом, с правого борта! Пли!" Все трое, стараясь сделать это одновременно, нажали на белые кнопочки. Почти разом, словно выполняя "па" в синхронном плавании, все три катера, полных орущей и стреляющей братвы, задрались вверх кормами и перевернулись. Сырой и холодный ветер донёс до них гулкий звук трех взрывов, слившихся в один. "С левого борта, всеми стволами! - продолжая дурачиться, проорал Граб, - Пли!" Простое нажатие красных кнопок проделало ту же опасную штуку и с лёгкими глиссерами, один из которых даже оторвался от воды и потом, почти вертикально нырнул в пучину вод. Два других, исполнив "фляк" вперёд, болтались на волнах жёлтыми, крашенными брюхами вверх, напоминая дохлую и уже стухшую рыбу.
Оглушённые и ничего не понимающие бойцы Юры Джокера бултыхались в воде, орали дурными голосами, как коты весной и видимо проклинали тот час, когда согласились ввязаться в эту авантюру, кроме тех троих, что колом пошли на дно, оглушённые взрывом. Можно сказать, что в их стае произошёл естественный отбор, выпали в осадок те, у кого хрупкие и тонкие сосуды и плохой вестибулярный аппарат, а может быть просто потому, что мама родила их в понедельник.
Не ожидая этого сам от себя, Иван вдруг отцепил три спасательных круга от внутренних бортов катера и бросил несчастным бандюкам, которые сейчас больше были похожи на утопляемых котят, которых не захотели разобрать соседи. Гуслик даже придержал катер, когда понял о его намереньях. Однако, лицо его оставалось всё таким же бесстрастным. А Граб сначала заорал на Ивана: "Какого фуя ты?! Они твоих там держат, а ты!!!", а потом осёкся и как-то по новому взглянул на друга, понял, вернее почувствовал порыв его души и улыбнулся. Между тем, они уже подходили к докам, на остров. Все трое, не сговариваясь, присели на корточки, когда катер с выключенным двигателем, накатывался ещё одной волной, только металлической и более стремительной, чем другие волны, на темнеющий берег.
У самой воды что-то лежало бесформенной кучей. Когда они, пригибаясь к земле, по одному, выскочили из катера, далеко, почти наполовину выползшему на берег, и подошли ближе - куча оказалась одним из людей Хвана. Если бы с ними вместе был Кирилл, он бы сразу узнал своего бывшего "оппонента" в квартире Ленина. Бычку опять не повезло. Его надёжно отключили минимум на пару часов.
Вдруг, слева, от складов ГСМ, ударила очередь. Потом ещё и ещё. Басовито ухнула помповуха. Прострекотал "Кедр". Опомнившиеся бойцы Хвана организовали нешуточный отпор ночным "ихтиандрам", не сумевшим всё сделать по тихому. "Фить - фить - фить" - оставили после себя звук смертельные свинцовые птички, совсем рядом. Стреляли уже по ним. Бросились на землю. "Пом - пом - пом - пом" - залязгало что-то уже совсем близко и вести здесь сколько-нибудь затянувшийся бой, было также опасно, как и участвовать в нём. Скинут с вертолета бригаду "СОБРа" и заказывай музыку с фанфарами и нашим и вашим. Эти ребята особенно разбираться не станут. Повалят всех подряд, а то что останется арестуют.
"Гуслик, Иван! Дуйте по правой стороне к ГСМ, а я слева пойду! Пошли!" - крикнул Граб и тут же откатился в сторону, ведомый своим шестым, а может уже и седьмым чувством - в то место, где он только что лежал кто-то вбил несколько быстрых, как молнии "гвоздей", взметнув фонтанчики пыли. Граб уже вскочил на ноги и устремился, петляя на бегу, к виднеющимся невдалеке строениям базы ГСМ. "Гуслик" и Иван побежали туда же, но уклоняясь несколько вправо. Время поджимало. Всё такой же спокойный, только чуточку побледневший Арсен полоснул очередью: "Па - па - па - па!" и прыгнув вперёд, ушёл от ответной. Справа, от ветхого сарая, несколько раз тявкнуло помповое ружьё: "Пом - пом - пом!" и через короткий промежуток снова: "Пом - пом - пом!" Иван, встав во весь рост, метнулся успеть, пока тот не перезарядит. Успел. Ударил со своего верного "Стечкина" короткой очередью. Детина, копошащийся со своей помповухой, успел только поднять удивлённое лицо и так с этим удивлённым лицом и завалился назад, ещё не поняв, что уже умер.
Из-за него набежал небольшой, юркий, как ящерица, боец, в коротком, чёрном кожане, веером рассыпая очередь от живота, из короткоствольного АКМа. Не дожидаясь, пока эта газонокосилка скосит его, как травинку-переросток, Иван отклонился, забирая вправо, в сектор недоступности для противника, одновременно огрызаясь очередью. Ему повезло. Гостинец от "Стечкина" пришёл секундой раньше, чем подарок от АКМа, один из которых всё-же слегка рванул - куснул за плечо, пробив рукав камуфляжной куртки. Шустрый, между тем, ткнулся мордой в землю, в пяти шагах от Ивана. Подхватив трофейный автомат и два запасных рожка примотанных один к другому скотчем, "по фронтовому" - отметил машинально, понёсся вперёд, чуть не укокошив Гуслика палящего в кого-то из-за столба.
Там, куда они бежали, стрельба уже стихала. "Ихтиандры" своё дело знали туго. Не ожидавшие таких активных боевых действий на своей территории, бойцы Хвана и Джокера вначале растерялись, но потом дружно окрысились, сумев таки завалить одного "ихтиандра" насмерть, а двух легко ранить. "Зондер-команда" Бубы и Петра, между тем повалила почти всех, а было их ни много, ни мало - четырнадцать человек. Часть их лежала в глухой отключке, другие уже вознеслись к тёмным небесам. Что тут поделать - "Аля гер, ком аля гер."
Сам Хван, с одним раненым бойцом, закрылись в подвале, где скорее всего и находились заложники - жена и дети Ивана. Буба уже вёл переговоры, перекрикиваясь с Хваном через стальную дверь. "Выходи и отдай бабу с детьми! Мы тебя и твоего бойца не тронем, гадом буду!" - кричал Буба, перейдя на блатной базар. Ивану казалось, что в голове у него грохочет поезд. Его трясло. Он подошёл к двери, отодвинув Бубу и только тяжело дышал и открывал рот, силясь что-то сказать, объяснить этому незнакомому, далекому от него человеку за дверью, что ему ничего в мире больше не надо, только жену и мальчишек, что заберёт их и уйдёт с ними так далеко, где никто их не найдёт и что ему не надо ничего, ни денег, ни славы и даже жизни без них, таких бесконечно дорогих и любимых. Поняв его состояние, Буба показал на него глазами Грабу и тот отвёл друга, обняв за плечи, чуть в сторону. Всё ещё в состоянии аффекта, Иван вяло сопротивлялся, смотрел на Граба расширившимися глазами и всё ещё не мог произнести ни слова. Буба нервничал, кидал в дверь торопливые слова: "Слушай Хван! Меня все в Питере знают. Я за свой базар отвечаю. При этих людях говорю - отдай детей и женщину, и я сам отвезу тебя, куда скажешь. Хочешь денег дам? Сто штук баксов? Возьмёшь? Бери Хван. Только отдай!" За дверью тянулось мучительное для всех ожидающих ответа, удушающее спазмом, бьющее тишиной, как пулей, молчание. Наконец что-то зашуршало и хриплый, какой-то "подгорелый" голос Хвана ответил: "Я согласен. Бабки, загранпаспорта, визы - мне и моему человеку. Я тебе верю. Отойдите от двери. Уберите стволы. Я их вывожу."
При его последних словах лицо Ивана исказила гримаса радости пополам со страданием. Он будто продышался, проглотив наконец этот кляп в горле. Выпустив из разжавшихся рук автомат, который упал ему на ноги и потянувшись за "Стечкиным" торчащим за спиной, засунутым под ремень, он готов был всё отдать, хоть пальцы с рук, лишь бы они были живы и рядом. "Ничего, ничего, Ваня! Уж скоро!" - сам сильно волнуясь, Граб с нетерпением поглядывал на стальную дверь. Она, заскрипев ржавыми петлями, тронулась с места и пошла - пошла распахиваться. И это было, как чудо. Первым выходил Хван. Ставший как-будто меньше ростом. Весь встопорщенный страхом и плохо скрываемой агрессией, он сделал шаг вперёд и вверх, всходя по ступенькам, протянул вперёд руки, показывая, что у него ничего нет. Следом, щурясь от света фонарей направленных на дверь, белая как мел, шла сильно похудевшая женщина с всклокоченными, свалявшимися на голове волосами. Она держала за руки испуганно жавшихся друг к другу с кажущимися в свете фонарей огромными от страха и пережитого страдания глазенками. Младший, Эдик,для верности, ещё держался за мамину юбку.
Иван рванулся к ним, но Граб удержал его. Позади Инки и детей, шёл пошатываясь от потери крови и прижимая к левому боку руку в бинтах, боец Хвана. У него могло быть оружие. Правая рука была опущена в карман куртки. Они поднялись по ступенькам и встали, держась все по прежнему рядом. В это время послышался нарастающий рокот мотора самолёта. Пёстрая "Сесна" управляемая "Кондором" заходила на посадку.
Неизвестно, что пришло в голову раненому, когда он увидел планирующий к острову самолёт. Возможно пережитый стресс, потеря крови и повышенный уровень адреналина или прорвавшие тонкую плёнку разума, принятые накануне наркотики, сделали своё чёрное дело. Он, дико оскалившись, заорал и выхватив из кармана лимонку, вырвал зубами чеку и бросил себе под ноги. Движимые рефлексом, который сильнее, чем все приобретённые навыки и умения, воины бросились на землю. Так же как все, спасаясь от взрыва, Граб, падая увлёк за собой стоящего столбом Ивана. Разрывая барабанные перепонки, мгновенно высверкнул, вырос в темноте жуткий цветок взрыва, разметав по сторонам группу людей стоящих в его эпицентре. Столкнув с себя свинцово тяжёлую руку Граба, Иван встал во весь рост, глядя, как оседает пыль в том месте, где секундой назад было то, ради чего он жил и боролся всё это время, переступал через себя, убивал людей, смотрел как растворяют труппы в кислоте, рисковал свободой. Всё это исчезло. Теперь этого ничего не было. Только клочки одежды, лохмотья кровавых ошмётков, оседающая пыль и пронзающая каждую клетку невыносимой болью, высасывающая смысл существования, самоё жизнь - пустота. Поднимающиеся бойцы, в чёрных, местами порванных и грязных гидрокостюмах смотрели на совершенно седого человека, который в одно мгновенье потерял всё, став фактически живым трупом. Потряхивающий кудрявой, русой головой, чтобы прийти в себя, Арсен, подошёл к лежащему ничком Грабу и ухватив его за предплечье, перевернул на спину. Из маленькой, почти незаметной, треугольной дырочки, чуть выше переносицы стекала во впадину левого глаза, яркая, как рубин на кольце покойного Сергея Павловича, крупная капля крови. В глазах мёртвого Граба, единственного, кроме вышедших из подвала, погибшего от взрыва, навсегда отразился огненный цветок, так неожиданно распустившийся в ночи.
Недалеко от берега, раскрашенный яркими, фосфорицирующими в темноте красками, будто живыми, обвитый красно - чёрно - золотыми телами драконов, покачивался на волнах Лесной гавани американский самолёт.
В плену. Глава двадцать шестая
Наверное это была коробка. Та самая коробка, в которую он недавно насажал лягушек и долго, самозабвенно тряс, представляя, как глупые, лупоглазые лягухи бьются о её стенки. Потом вывалил их в траву и с интересом смотрел, как очумевшие от такого испытания земноводные, потихонечку очухиваются, приходят в себя, укоризненно лупая на него, Кирилла, своими добрыми, не помнящими зла, глазами.
Теперь он сам был лягухой, посаженным в огромную коробку, или это была комната? Без окон и дверей,но наполненная контрастным, коричнево-красным светом, как от фонаря, при котором проявляют плёнки и печатают фотографии. Свет был, потому что всё было очень чётко видно, хоть и в этом тягучем красно-коричневом цвете. Не было только самого источника света.
Комната с шероховатыми стенами, без пола и потолка, потому что она находилась в постоянном движении, будто в беспокойных руках великана, и пол мог через мгновение стать потолком или боковой стеной, а стена полом или потолком. Комната была абсолютно пуста. В ней был только Кирилл - шестилетний мальчик. Он катался по полу и вдруг падал с него на потолок. Отлетал от одной стены и впечатывался в другую. Тело совершенно не чувствовало боли. Болела только голова. Болела очень сильно и Кирилл от этой боли становящейся ещё сильнее от быстрых перемещений, падений и стуканий уже кричал криком, но звуки изо рта не вырывались - они оставались в нём самом, где-то в мозгу - метались, отражались от стен, многократно усиливаясь, дробясь, искажаясь. Потом появился камень. Огромный, тёмный, с гладкими, в небольших оспинах боками. Он занимал почти третью часть комнаты, которая теперь не двигалась так хаотично. Она просто наклонялась медленно в одну сторону и Кирюша скатывался в самый низ, хоть и пытался тормозить вспотевшими ладонями, мягкими ещё ногтями, стараясь зацепиться за малейшую трещинку или неровность. Потом начинал двигаться камень. Он долго кренился, всё ещё "приклеенный" к полу силой тяжести, но наклон увеличивался и камень медленно начинал переворачиваться и уже потом, - не мог остановиться и катился с ужасающим грохотом вниз, прямо на него и вырастая в глазах, приближался и влипал всей своей неподъёмной тяжестью в стены, дробя кости черепа, доводя боль до космических объёмов. Она, боль, выплёскивалась наружу и заполняла, как сукровицей, всю Вселенную, не оставляя незаполненным ни одного кубического сантиметра. А потом, всё пропадало, превращаясь в Ничто, во Тьму, летящую одновременно и вверх и вниз и он, Кирилл, летел в этой Тьме, среди миров и вдруг, снова оказывался в этой страшной комнате с накатывающимся на него камнем. Камень опять наклонялся и Кирилл закричал, предвосхищая будущую Боль и … очнулся.
Ныли грубо связанные за спиной кисти рук. Он лежал в темном и тесном пространстве, которое куда-то перемещалось. Рот был заклеен скотчем. Попробовав сдвинуть и отклеить его, он немного погримасничал, но тщетно - только боль от натягиваемой кожи и прилипших изнутри, отросших с утра щетинок. Ноги тоже стянуты в лодыжках и уже ничего не чувствуют. Колени упираются в мягкое и тёплое. И запах! Где он чувствовал этот запах? Лёгкий, почти прозрачный, но в то же время тёплый изнутри и такой дурманяще сладкий? Это же Оксана! Это она лежит рядом, упакованная точно также. И слава Богу - она жива! Оксана, почувствовав, что он очнулся, тоже зашевелилась. Судя по всему, их везли в багажнике машины. Надо было снять пластырь со рта, чтобы закричать, привлечь внимание людей, может быть гаишника на блок-посту, так как везут их скорее всего куда-нибудь за город, на чью-то укромную дачку. Совершив титаническое усилие, он перевернулся к Оксане спиной. Конвульсивно прогибаясь и разгибаясь, переместился поближе кистями рук к её лицу. Вот - вот, уже близко! Коснулся. Поскрёб тонкую, почти незаметную границу между кожей лица и плёнкой скотча. Боясь причинить боль, оцарапать - осторожно поддевая ногтём, сдвигал и вдруг, почувствовал, как ноготь крепко подцепил край скотча. Уже уверенно "поддомкратил" его и зацепив пальцами, медленно отлепил от её лица, сразу услышав, как Оксана бурно задышала и застонала. Потом, он услышал, как она плачет, совсем по детски, всхлипывая и шмурыгая носом. Это было почти невыносимо. Быть рядом и лежать в виде туго спеленатого кокона и не мочь, ничего почти не мочь сделать для любимой. Он снова извернулся в нечеловеческом усилии и повернулся к ней лицом. Потом, начал подсовывать под её теплый бок голову, стараясь перевернуть к себе спиной со связанными сзади руками. Оксана поняла, горячо зашептала, боясь, что услышат: «Кирочка, родной, сейчас, сейчас … я смогу … я сама…» Заворочалась. Он помогал ей головой. Наконец, и она перевернулась. Кирилл только успел подобраться лицом к её ладоням, когда машина замедлила ход и остановилась. Эта мысль пришла им в голову одновременно, только Оксана могла её реализовать и она закричала громко и жалобно: "Помогите! Помогите! Мы здесь, в багажнике!" В этот момент крышка багажника открылась, в глаза ударил яркий, ультрамариновый свет солнечного дня. Насмешливый голос с откровенной издевкой произнёс: "Знаем, знаем, что вы в багажнике! Смотри Степаныч, что эти акробаты тут наделали. Уже "Камасутрой" занимаются, ити иху мать!" Грубые руки схватили Кирилла за одежду и верёвки и сбросили из багажника на землю, как куль с картошкой. Спустя мгновенье, рядом упала, громко крича, Оксана. Не в силах слышать её крики и бездействовать Кирилл резко сложился, почти вдвое, и потом также резко выпрямился, ударив своими связанными ногами по чужим, ненавистным ногам. Человек или только похожее на него существо, упало. "Ты смотри, сука, что делает, а?!" - громко, вроде даже восхищаясь, воскликнуло существо. Вокруг заржали. Кирилл, не в силах сдержать свою ярость, бился головой об землю и рычал, как пойманный охотниками зверь. "Вот тварь бешенная!" - продолжал комментировать тот же гугнивый, мерзкий голос. Оксане снова залепили рот. Их схватили и поволокли во двор, стоящего неподалёку дома.
Дом был самый обыкновенный, бревенчатый. На брёвнах сохранились цифры. "Видно купили где-то в деревне, разобрали, а потом собрали, уже здесь", - успокоив себя волевым усилием и начав понемногу воспринимать окружающее, думал Кирилл.
Сейчас он вспоминал уроки "Мастера", который говорил: "Пока в тебе сохраняется живой хоть одна клетка - ты способен бороться. И даже если весь ты умер, то останется твой дух и он может бороться и побеждать врагов."
Однажды, "Каскыр", -таким было его тотемное, второе имя, ныряя в мутной, речной воде, запутался в браконьерской сети и если бы не уроки, данные ему "Мастером", непременно утонул бы, нахлебавшись воды. Он уже понял, что самому из сети ему не выпутаться - сеть была осетровая, крепко придавленная ко дну тяжелыми грузилами. Тогда, собрав всю свою волю в кулак, он не стал мельтешить и дёргаться, теряя вместе с разумом остатки воздуха и сил, а спокойно опустился на дно в позе эмбриона. Находясь в этой, наиболее функциональной позе, помогающей сохранить максимум энергии и воздуха, он мог продержаться под водой до четырёх минут. Все эти четыре минуты, показавшиеся ему вечностью, он грыз толстую капроновую нить, ячейку за ячейкой, стараясь, чтобы нить попадала на острые резцы и освободив себе руки и уже теряя сознание от нехватки кислорода, он выпутался, и уйдя чуть в сторону, всплыл на поверхность.
Отдышавшись и отдохнув, он устроил из наломанных веток удобную засаду и дождался рыбаков. А когда они пришли, то жестоко отомстил им - притопил обоих до рвоты. Когда мужики очухались, Кирилл объяснил им, как "нехорошо ставить такие сети в местах возможного отдыха людей». Честно сказать - на человека в то время он походил очень мало, - полуголый, босой, с гривой нечёсанных волос на голове и ожерельем на шее из клыков и когтей волка.
Дело было к вечеру. Рыбаки, молодой мужик, лет тридцати, и старый, скорее всего его отец, сидели, вытаращив от ужаса глаза, когда он нудным голосом делал им внушение, и только стучали зубами от страха, причём одновременно - выходило очень громко. Кирилл тогда чуть не засмеялся, но удержавшись, завершил монолог на суровой ноте и скрылся в зарослях. Он тогда проходил "Урок выживания". Для этого надо было прожить месяц в тайге, не имея с собой ничего, даже одежды, и ничего не беря у людей. Ко времени встречи со злополучными рыбаками, Таскыр перевалил на четвёртую неделю, питаясь ягодой, кореньями, яйцами птиц, рыбой и даже змеями.
Были ещё в системе обучения: "Урок голода" и "Урок молчания", "Урок боли" и "Урок неподвижности", "Урок жизни" и "Урок смерти". Всего семь. Остальные уроки преподавала обучаемому сама судьба. Вот и в последние дни Кирилл получил от неё новое испытание - "Урок любви", а сейчас его "новые учителя" готовились задать ему давно пройденный материал: "Урок боли."
Их бросили в разные помещения. Лёжа в одной из комнат, на дощатом полу, Кирилл слышал обрывки разговора. Один из братков делал доклад Ленину:
- Ни хера мы там не нашли. Всю хату перевернули. Даже под полом смотрели, доски отрывали в подозрительных местах. Сумку его перетрясли. Там только вот это было, "Стека" и нож хитрожопый какой-то, со стволом и патронами. Мы один испытали - нифуево бьёт. Главное - звука ваще нету! Ништяк! Из него можно прохожих днём мочить и никто не заметит. Шпалер бы к нему ещё найти - пацаны говорили, есть к нему.
- Ладно, ладно, кончай базарить! Эти что сказали? - наверное Ленин имел в виду бедных Серёгу и Светку.
- Да ни хера! Не знают они ничего. Эти им туфту прогнали, а они и повелись. Я думаю, Степаныч, что херню эту, ну материалы эти самые, он где-то в другом месте занычил, может быть даже у тебя, на той хате!
- Твоё дело не думать, понял? Твоё дело - искать! Думать за вас долбоёбов, я буду! Понял?
- Угу, - оскорблённый в лучших чувствах, ответил браток.
- А теперь, тащите этого волка позорного в подвал. Я сам с ним поговорю.
- Инструменты брать?
- Возьми.
В подвале было сыро. Пахло плесенью и тошнотворно - мышами. Побелённые брёвна, чтоб не гнили. По углам свисает клочьями паутина. Кирилла привязали к вертикально врытому прямо под болтающейся под потолком лампочкой, толстому бревну. Заскрипели ступени крутой лесенки - по ним ступали лакированные ботинки Ленина. Он любил во всем какой-то устаревший шик, видимо оставаясь своими пристрастиями в прошлых десятилетиях. Спустившись, подошёл к Кириллу очень близко. Долго, изучающе его рассматривал. Спросил негромко:
- Будешь говорить?
Тут бы Кириллу, как герою мелодрамы надо было набрать побольше слюней и харкнуть ими в его поганую харю, но Кирилл не любил стереотипы. На вопрос ответил с готовностью:
- Буду.
- Говори, - поощрил Ленин.
Кирилл, глядя ему внимательно в глаза, начал говорить, подчиняясь метроному внутреннего ритма:
Я змей,
а ты - моя кожа последняя,
оставшаяся там,
Среди острых камней,
доживаю,
память свою переваривая
в тусклых скалах
последних дней.
Я змей!
Ползу за собственным хвостом, -
долог путь, скорей бы уснуть,
а потом,
в тёплом песке
проснуться от солнца,
малым ребёнком - змеёвым дитёнком,
виясь и дрожжа,
одетым в тебя,
моя последняя,
Первая Кожа!
Всё время, пока он читал эти стихи, Ленин не мог отвести своих глаз и только зрачки внутри них метались, снуя туда-сюда, как кролик в клетке, перед которым поёт свою шипучую песню удав. Кролик всем своим нутром рвётся вон, стремясь попасть в пасть удаву, но мешает клетка. В данном случае в клетке сидел "удав". Братки, спустившиеся с Лениным в подвал, слегка очумели, и с надеждой посматривали на Ленина, ожидая от него приказов, но он молчал, завороженный, и приказа не отдавал. Потом, с трудом оторвав свои глаза от лица Кирилла, он длинно и грязно выругался и плюнул. Братки, заводя себя в предвкушении пытки, задвигались. Один пошёл к инструментам лежащим на расшатанной табуретке у стены. Там были устрашающего вида иголки, щипцы, длинные, острые загогулины, молоток.
Выведя себя чтением стихотворения, которое он написал лет десять назад и вот сейчас отчего-то вдруг вспомнил, на определённый уровень сознания, он стал читать про себя мантру, ослабляющую физическую боль, в идеальных случаях, сводя её абсолютно на нет и полностью блокируя - отключая болевые рецепторы. Этим владели ещё древнеегипетские жрецы, прошедшие посвящение и высшая знать ацтеков. А теперь, в качестве прикладной дисциплины, обучают диверсантов и разведчиков, чтобы не кололись на допросах, в случае провала. Но извращённый ум Ленина выбрал для него другую боль. Он снова подошёл к Кириллу и злобно ощерившись, прокартавил:
- Я знаю, что ты непростой. Ты думаешь - мы тебя сейчас будем бить, пытать? Нет! Мы твою душонку интеллигентскую сейчас испытаем. Что, понравилась тёлка? Вот пусть с ней братва и позабавится. А ты посмотри, посмотри. Не всё тебе одному.
Больше всего на свете в этот момент Кирилл хотел убивать. Убивать Ленина, его братков и всех, кто встанет на пути. На его Пути. Между ним и Оксаной, где быть никого не должно. Но он мог только скрипеть зубами и рычать, глухо, как пленённый зверь. А он и был сейчас, по своему состоянию зверь, Каскыр - волк, всё ещё сильный и умеющий быть беспощадным, но сейчас беспомощнее младенца.
Решив выиграть время, он подавил в себе бешенство, и несколько раз глубоко вдохнув и медленно выпустив через нос воздух из лёгких, пришёл в относительно спокойное состояние. В это время двое братков, Гоблин и Дрёма, уже стаскивали вниз, в подвал, извивающуюся в их руках Оксану. Увидев привязанного к столбу Кирилла, она забилась ещё сильнее и дотянувшись до руки Гоблина, сильно укусила его. Тот заорал от боли и размахнувшись, ударил девушку кулаком в лицо. Державший её Дрёма, пошатнулся от этого удара и выронил Оксану из рук. Она упала, вся изломавшись, на земляной пол подвала и затихла, потеряв сознание. Кирилл посмотрел на Ленина и спокойно сказал:
- Я отдам вам кассету и все материалы, если вы отпустите её.
Говоря это, он прекрасно понимал, что не сделает этого, не потому что ему не жаль девушку, а потому что эти ублюдки всё равно не сдержат своего слова, даже если пообещают её отпустить. Ленин, не ожидавший от него такой спокойной реакции на происходящее, изучающе смотрел в глаза Кирилла, пытаясь прочесть в них отчаянье, страх, боль, но видел только насмешливое спокойствие. Усиливая впечатление, Кирилл улыбнулся и продолжил:
- Всё, что вас интересует - находится в одном месте под Москвой. Примет нет никаких. Без меня вам это не найти. И ещё. Она должна поехать с нами.
Он понимал, что запрашивает слишком много и сознательно блефовал, чтобы Ленин поверил. Похоже, что тот очень сильно сомневался в его словах. Конечно, он сдался слишком легко и надо бы сделать это не сразу. И если бы они пытали его - жгли калёным железом, кололи, били, резали - он бы терпел, чтобы увеличить этим удельный вес своего последующего "признания". Но распоряжаться так болью и страданиями Оксаны он не мог. Ленин всё ещё не верил.
Он ходил вокруг столба к которому был привязан Кирилл, поглядывал на лежащую без сознания Оксану. Порванное и задравшееся при падении платье обнажило её длинные, красивые ноги до самых трусиков и быки глядели на неё чуть ли не облизываясь, и сглатывая слюни, и только ждали от Ленина вожделённой команды "ФАС!" А он команды всё не давал, ходил и прикидывал что-то в уме. Укушенный Гоблин зажимал носовым платком рану на руке и не в силах больше сдерживать своё возбуждение, опустился на корточки и стал стаскивать с девушки трусики. Воодушевлённый его примером Дрёма, тоже засуетился рядом. Ленин молчал и смотрел на Кирилла.
В этот момент Кирилл вдруг отчётливо осознал, что прояви он сейчас свой гнев, отчаянье или любую другую сильную эмоцию и всё будет испорчено. Ленин ему не поверит и эти звери изнасилуют и может быть убьют Оксану у него на глазах. Усилием воли, он остановил свои чувства, как-бы заморозил их и заставил себя воспринимать происходящее так, словно смотрел фильм, а сам к происходящему не имел никакого отношения. Это было трудно, но ему удалось. Ленин остановил тяжело дышащих быков, уже готового, взгромоздиться на девушку Гоблина, резким криком:
- Стоять! Всё! Стоять, я сказал!- и видя тупое сопротивление уже разохотившегося Гоблина, он подскочил к нему и острым носком своего лакированного ботинка, ударил его в солнечное сплетение, благо что задирать ногу для этого не пришлось, - Гоблин стоял с торчащим членом, на коленях.
Тот вздрогнул от удара, храпя выпустил воздух из глотки и повалился на бесчувственное тело девушки. Дрёма сразу остыл и стоял на полусогнутых, просительно глядя на Ленина, прямо выпрашивая какой-нибудь команды. Своим умом эти двуногие, за редким исключением, жить не умели.
- Забери этого мудака с собой и валите отсюда! - приказал ему Ленин.
Дрёма умело подхватил вырубленного Гоблина способом "переноски раненого" и взвалив на плечо, стал тяжело подниматься по лесенке. Дождавшись, когда он скроется, Ленин подошёл к Кириллу ещё ближе и прошипел:
- Смотри, если обманул - я и её и тебя на куски порежу!
В его устах это была нешуточная угроза. Сказав это, он поднялся наверх. Через минуту, за Кириллом спустились и отвязав его от столба, привязали к нему безвольное тело девушки. Кириллу крепко стянули руки за спиной и больно тыкая стволом пистолета в спину, заставили подняться наверх.
В комнате, через которую его выводили, за столом сидели четверо бойцов. Они аппетитно чавкали порубленной грубыми кусками колбасой, ржаным хлебом и помидорами. Соль, в которую они макали помидоры была насыпана прямо на стол, горкой. Глядя на их жрущие морды, Кирилл вдруг испытал сильнейшее чувство голода, будто он не ел несколько дней и он непроизвольно сглотнул слюну. Один из бойцов, сидящих за столом, заметил это и встав со своего места, подошёл к Кириллу и ласково приговаривая: "Ну что, мальчик, проголодался, да? Сейчас я тебя накормлю. Вот только соску достану," - стал расстёгивать ширинку. Остальные глумливо заржали. Отвлёкшись на корешей, довольный своей шуткой бычок, не заметил стремительно мелькнувшей ноги и тяжело охнул, получив классический удар по щёлкнувшим от удара гениталиям, начал клониться вперёд, сгибаясь от боли. Следующий удар ноги, снизу в морду, стремительно разогнул его и он, взмахнув руками, будто собрался вообще улететь к чёртовой матери отсюда, повалился спиной на стол. Ножки стола не выдержали стокилограммовой туши и подломились, стол рухнул.
Эта картина всё ещё стояла у Кирилла в глазах, когда он опять получил по разбитому затылку и отключился. Очнулся уже во дворе, когда на него вылили ведро холоднющей, колодезной воды. Склонившиеся над ним две рожи ещё слегка плавали и временами расфокусировывались, но сознание уже вернулось к нему.
- Ну, куда едем, гнида? - спрашивал чернявый, похожий на цыгана бандюк. С его жилистой шеи свешивался на массивной, золотой цепи, золотой же крест. Крест блеснул на солнце и Кирилл, совершенно не задумываясь, ответил:
- В Дубну. Все там у знакомого, на хате.
- Ни хера себе, ближний свет! - возмутился предложенным маршрутом Цыган, так Кирилл его окрестил, но тем не менее - пошёл к машине, чёрной "девятке".
Когда Кирилла подняли и поволокли к машине, он почувствовал всем своим ноющим телом, что били его не только по голове. Особенно острой была боль в правой половине грудной клетки, возможно было сломано ребро или рёбра. Главное, чтобы это не помешало выполнению задуманного. В машине разместились по двое. Рядом с Кириллом сел Дрёма. Он сразу достал пистолет "ТТ" и мрачно посмотрев на "своего клиента", честно предупредил: "Дёрнешься - убью!"
За руль сел цыган, а рядом с ним один из той, недокушавшей сегодня компании. Когда уже трогались, он обернулся к Кириллу и сказал, явно злорадствуя: "Буль обещал тебя кастрировать, когда обратно поедем." Судя по всему, ударенный Кириллом "Буль" решил применить древнейший "закон Талиона", который существовал ещё до Римского права и кратко излагался как: "Око за око, зуб за зуб". В случае с Булем, это должно было звучать как: "Яйца за яйца". Ничего хорошего в этом для Кирилла не было и он не собирался возвращаться обратно в том же беспомощном положении.
Решив не удаляться слишком далеко от места, чтобы потом легче найти дорогу обратно, он дождался, когда они выедут на шоссе и сидящий впереди, доложился Ленину по сотовому, что всё в порядке. Кирилл стал позёвывать, будто очень хочет спать, приваливаться к окну, вроде как пытаясь выбрать положение поудобнее и наконец раззевался так сильно, что заразил этим Дрёму. Тот сначала тыкал стволом в бок и злобно матерился, а потом тоже стал зевать, широко разевая при этом свою пасть с большим НЗ золотых зубов.
Как известно, физиология человека так устроена, что когда он зевает - глаза закрываются и с этим ничего не поделаешь. И когда Дрёма оправдывая своё "погоняло", очередной раз сладко зевнул - он резко ударил его головой в лицо и мгновенно рванувшись вперёд вцепился зубами в шею Цыгана. Тот от боли выпустил руль и потянулся, защищаясь к больному месту. Каскыр, а это был теперь он, крепче и крепче сжимал челюсти, чувствуя как зубы, раздвигая волокна тканей, всё глубже проникают в тело врага. Кровь уже фонтаном хлестала из порванной шеи, когда потерявшая управление машина, вылетев с трассы врезалась в одно из деревьев придорожной лесополосы.
Кириллу повезло - машина ударилась левой стороной и когда он вместе с лобовым стеклом вылетел из неё - ему хватило места, чтобы пролететь мимо ствола дерева. Не встречая больше препятствий, он свободно приземлился и кувыркнулся через голову, гася инерцию и почувствовав сильную боль в стянутых сзади руках. Выплюнув изо рта кусок человеческого мяса, он победно зарычал и подскочив к покореженной машине ударился всем телом в дверку, из которой выбирался полуоглушённый Дрёма. Тот успел как раз высунуть голову и поэтому удар дверкой пришёлся ему на шею и левое плечо. Он свалился, наполовину высунувшись из салона и как специально подставил голову для убийственных ударов ног Таскыра. От первого удара она только мотнулась, как у тряпичной куклы и тело вывалилось из салона почти полностью, застряв ногами в щели полуоткрытой дверки. С ужасным воплем Таскыр высоко подпрыгнул, приземлившись с силой на основание черепа и многострадальной шеи и так уже почти мёртвого Дрёмы. Теперь он был более, чем мёртв. Третий браток, сидевший впереди, от удара о правую стойку салона так раскроил себе череп, что в дополнительных экзекуциях уже не нуждался.
"Парень, парень! Что с тобой? Тебе помочь?" Тут только снова ставшее Кириллом существо заметило стоящую у обочины "копейку" и пожилого мужчину в очках и кургузом пиджачке. Мужчина стоял в нескольких метрах от него, со страхом глядя на окровавленного человека со связанными сзади руками. Опасаясь, что он убежит, Кирилл вытер окровавленный рот, дотянувшись до него плечом и приняв таким образом менее устрашающий вид, устало сказал: "Да батя, помоги. Меня бандиты везли убивать, да вот сами врезались", - и кивнул на побоище. Мужчина всё ещё не приближаясь, ждал.
Поняв, что тот сам ни за что не решится на какие-либо активные действия, Кирилл повернувшись, показал ему верёвки и попросил: "Перережь чем-нибудь." Тот понял, и забормотав: "Сейчас, сейчас, я перережу. Тут у меня где-то складешок в бардачке. Сейчас …" потрусил к своим видавшим виды "жигулям". Страхуя себя от возможных неожиданностей, Кирилл пошёл за ним следом. Всё ещё со страхом оглядываясь на него и не сумев скрыть досаду на своём лице, видимо простодушный обыватель всё же держал мысль "убежать", дедок полез в бардачок и мучительно медленно копался в нём, ища свой складешок. Наконец он его обнаружил среди той кучи всяческого, чаще ненужного хлама, что обычно накапливается повсюду у пожилых скопидомов. Раскрыв лезвие, он перепилил верёвки и Кирилл с наслаждением размял затёкшие суставы.
Дедок смотрел вопросительно и с заметно возросшим страхом. "Ну, я поеду, ладно? Надо ещё милицию вызвать, ага?" - просительно залепетал он, потихонечку садясь за руль. На сантименты и игры в вежливость сейчас у Кирилла не было ни времени, ни желания. С минуты на минуту здесь мог остановиться кто-нибудь ещё или подъехать случайно проезжающие менты, да мало ли чего ещё могло произойти? Кирилл резко вырвал ключи зажигания и сказав совсем перетрусившему пенсионеру: "Сиди тихо! Не дёргайся! Я быстро!" - побежал к покорёженной девятке. Выдернув у бойца на переднем сиденье полицейский "бульдог" тридцать восьмогого калибра из-за брючного ремня, он перешёл к Дрёме и обнаружив у того в боковом кармане куртки запасную обойму к "ТТэшнику", затем нашёл в салоне упавший на пол и сам пистолет. Бегом возвращаясь к "Жигулям" - увидел, как белый от страха пенсионер пытается завести машину, замыкая проводки зажигания. Кирилл молча выдернул дедка из кабины, как перезревшую морковку с грядки и замкнув провода, завёл "Жигуль". На лице у дедка провожающего унылым взглядом свою "копейку" была написана забытая им сентенция "Вот и верь людям после этого!"
Гоня еле плетущуюся по дороге копейку, которая скорее всего была заправлена семьдесят шестым, из соображений старческой экономии и была не раз чинена и перечинена, он боялся, что она вдруг заглохнет и ему придётся как-то добывать ещё одни "колёса". Но к счастью, "копейка" бодро тянула из всех своих жалких "лошадиных силёнок" и хоть и постукивала "пальцами"клапанов на подъёмах, слава Богу, не глохла. Вот и знакомая развилка. Кирилл свернул на просёлочную дорогу и "копейка", треща всем кузовом, запрыгала по ухабам. До дачи оставалось совсем немного.
Эхо боли. Глава двадцать седьмая
Было десять утра. За окном, ещё с ночи, плакал дождь. Ветер налетал на окно несильными порывами, стряхивал с себя мокрые брызги. Лена встала ещё затемно, часов в пять, да и с вечера долго не могла уснуть. Мысли о Викторе, одна тревожнее другой не давали ей расслабиться и уснуть. "Где он сейчас? Что делает? Может трахает какую-нибудь питерскую красотку?! Там ведь сейчас три часа ночи." И она представляла себе эту мерзкую "красотку" - какую-нибудь бледно-зелёную подиумную немочь, с выпирающими ключицами, голенастыми, как у цапли ногами и баскетбольным ростом. Распалив себя этими мучительными картинами, она в сердцах грохнула об пол тарелку.
Вообще, в последние два дня она была сама не своя. Металась по огромной и пустой квартире, хваталась за всякие домашние дела и не доделав их до конца, бросала. То вдруг принялась ни с того, ни с сего печь огромный, яблочный пирог, будто ждала гостей и когда уже испекла и поставила на стол противень с ароматным и пышным, с золотистой корочкой кулинарным чудом, то расплакалась и долго не могла остановиться. В общем вела себя, как беременная.
Вспомнив сейчас о своей неудачной попытке три года назад завести ребёнка, она совсем расклеилась и даже не став собирать осколки тарелки с пола, прошла в гостиную и достав из бара початую бутылку "Наири", налила себе полный бокал, отпила почти половину. Задохнувшись с непривычки, побежала на кухню, расплёскивая по дороге коньяк и открыв холодильник, схватила первое, что попало на глаза, тарелку с недоеденным вчера сыром, и заев крепкий напиток голландским, немного подсохшим сыром, она вернулась в гостиную и усевшись в кресло, позвонила, нажав кнопку один раз, Добрыне. У них была установлена, на всякий случай, односторонняя, простейшая связь с бойцами, жившими на этаж ниже. Добрыне, как старшему после Граба, один звонок, Вадику - два и постоянно меняющемуся третьему бойцу - три звонка, по которым они были обязаны являться в любое время дня и ночи в течение одной минуты.
Даже опережая график секунд на десять. в квартиру влетел огромный Добрыня в десантных ботинках на босу ногу и стареньком, выцветшем от солнца, трико. В руках у него было помповое ружьё. Следом тяжело топоча, поспешали Вадик и Олег - новичок в команде Граба, вооружённые "Макаровыми". Добрыня влетел в гостиную кубарем и мгновенно вскочив в стойку хищно поводил стволом во все стороны, ища врагов. Уже проверившие кухню, прихожую и раздельный санузел Вадик и Олег, готовые действовать, стояли в проходе, страхуя друг друга, Вадик целился с колена, Олег стоял в рост, но пригнувшись и прильнув к притолоке двери. Увидев в комнате только неподвижно сидящую в глубоком кресле Лену, с бокалом коньяка в руке, Добрыня смутился и прогудел, глядя на вход в гостиную: "Отбой пацаны! Идите вниз." Те, не удовлетворяя своего любопытства, тактично удалились, осторожно закрыв за собой дверь в квартиру.
В другое время, Лена бы рассмеялась устроенному ею переполоху, но сейчас всё это не вызвало у неё и тени улыбки. "Посиди со мной, Добрынюшка - попросила она почти жалобно - что-то мне тяжело сегодня, не по себе. Всё из рук валится. Веду себя как дура!". Тот молча сел в кресло напротив и положил ружьё на пол. "Коньяк будешь?" - спросила его Лена. В ответ на вопрос, Добрыня только молча смотрел на неё. "Знаю, что нельзя. Но сейчас немного можно", - она поднялась и открыв бар налила коньяк во второй бокал и подала ему. В его широкой лапе немаленький бокал скрылся полностью. Согревая ароматный напиток в своих ладонях, он стал понемногу отпивать, с удовольствием ощущая, как согревающая жидкость скользит по пищеводу, чувствуя его терпкий и изысканный вкус.
Оставшись за Граба, на всём его большом и беспокойном хозяйстве, Добрыня в последние дни тоже чувствовал неясную, сосущую сердце, тревогу. Граб и раньше мог исчезать на недели, оставляя его за себя, но в этот раз всё было по другому. И Добрыня чувствовал это, ещё когда сидели в тайге, на базе, и провожая Виктора с его другом и телевизионщиком Кириллом на военном аэродроме под городом, и в последние дни без связи с шефом. Он всё это чувствовал, только сказать не мог, как большой и сильный пёс, который всё понимает, но только смотрит преданными глазами на хозяина или хозяйку и молчит. Он не знал, чем утешить Лену, какие слова ободрения и поддержки сказать ей. В глубине души, он обожал эту красивую, всегда подтянутую и строгую, но в тоже время с лёгкой печалинкой в глазах, женщину. Она была женой шефа, которому он был предан и многим в своей жизни обязан и он даже в мыслях не мог допустить близости с ней, большей хоть на миллиметр, чем почтительное и молчаливое уважение.
Она, как всякая нормальная женщина, тоже чувствовала в больших, голубых глазах этого сурового и могучего великана это его немое обожание, но границ не переходила, не давая и не делая и малейшей провокации на переход или даже приближение к этим границам. Он ей нравился и не более. И она любила своего мужа, как любят только русские женщины, безоглядно, без малейшей корысти и рациональности, которой безнадёжно больны женщины на Западе, любила - жалела, как своего ребёнка, уважала, как своего отца и защитника, с ума сходила от страсти к нему, как к любовнику, хотя и знала, что он иногда изменяет ей, но не душой, нет, не душой, а лишь телом своим, давая поблажку – слабости мужской психологии "охотника и победителя". Конечно, она ревновала и иной раз устраивала сцены, в глубине души смеясь над его страхом "нашкодившего кота". Он всегда отпирался до самого конца и никогда и ни в чём не признавался, но при этом, без всяких шуток, боялся её обидеть, стать чужим ей, потерять её. И она была благодарна ему за этот страх и они продолжали играть этот нравившийся им обоим спектакль семейной жизни.
Три года назад, они наконец решили родить ребёнка. Она благополучно забеременела. Всё протекало хорошо и вдруг, как гром среди ясного неба. Виктора, по ложному обвинению, арестовали вместе с богатырём Добрыней, навесив на них организацию и убийство единственного в городе "вора в законе" по кличке "Компот". "Компот" многим мешал, а став "смотрящим по Городу", после своей "коронации" и начав подбирать под себя, где шантажом, где угрозами, а где и убийством, чужие коммерческие фирмы и предприятия, стал очень сильно мешать и крабовской финансовой империи, очень осложняя и так непростую жизнь его группировке.
Граб пытался договориться и несколько раз встречался с "Компотом", но ничего не получалось. Раздосадованный этими неудачами, Граб несколько раз при общении с другими лидерами теневого и легального бизнеса Города, высказал неосторожно вслух своё возмущение наглостью и жадностью "нового смотрящего". Опасная информация через чьи-то ушки ушла и к самому "Компоту" и видимо ещё к кому-то, может быть и к недовольному нарушенным равновесием в Городе, экономической дестабилизацией и участившимися кровавыми разборками, губернатору.
Губернатор был реальным хозяином края, не делившим своей власти ни с чиновниками, ни с крутыми, ни с урками, ни с придурковатым, даунообразным мэром, которого он сам и сделал градоначальником, только для формальности, чтоб не лез в его дела и был "под контролем", а тем, кто пытался этого контроля избежать и начинал чувствовать себя удельным князьком в своём княжестве, очень скоро приходилось на своей шкуре почувствовать силу губернаторской, явной и тайной власти, а в случае "злостного непонимания" и на своей голове, правда в последний раз в жизни испытать, что означает понятие "контрольный выстрел".
В общем, "Компот" мешал всем, а козлом отпущения из-за своих неосторожных слов, сделал себя Граб. "Компота" вместе с шофёром - телохранителем изрешетили во дворе собственного дома из двух автоматов люди в масках, а вину за это, ловко сфабриковав дело, возложили на Граба. На команду, оставшуюся без лидеров, со всех сторон начались наезды. Каждая большая и малая бандитская свора норовила урвать от дезориентированной и ослабевшей без своих лидеров команды, себе кусок.
Начался наглый шантаж бывших под "крышей" Граба коммерсантов, попытки разорвать команду, посеяв в ней элементы вражды, зависти и недовольства руководством. А самой подлой попыткой явилось нападение на квартиру Граба, где в то время была только Лена и переехавшая к ней на это время её близкая подруга Марина. Сначала какие-то уроды хотели выломать дверь в квартиру, но не одолев крепко посаженный на стальные штыри дверной блок из стали, они ворвались к соседям над квартирой Граба и пытались проломить потолок, долбя его ломами и стреляя из автоматов Калашникова.
Менты, как всегда в таких случаях прибыли «очень оперативно», примерно через пол-часа после начала нападения. А у Лены тогда случился выкидыш и её увезли в больницу из полуразгромленной квартиры. С огромным трудом и ещё более огромными суммами денег, истраченными на адвокатов, продажных судейских и следаков, не без помощи организованных очень солидного веса звонков из Москвы губернатору, Грабу с Добрыней тогда удалось вырваться из цепких лап нашего, скажем весьма своеобразного направо и налевосудия.
Обо всём этом Лена почему-то вспомнила сейчас и её вдруг захотелось завыть, как волчище, у которой злые охотники уничтожили весь выводок волчат. Неродившийся ребенок привиделся ей трёхлетним забавным карапузом, ластящимся к ней, своей маме, лопочущим ей с азартом первооткрывателя свои смешные детские истории. Это было очень больно. И ещё, в какой-то неуловимый миг, она поняла, что этого ребёнка нет на свете и у них с Виктором никогда не будет другого мальчика или девочки, никого у них не будет. Потому что его, Виктора, тоже больше нет. Порвалась невидимая нить связывающая их бессмертные души. Лена вскочила с кресла, отбросив так и недопитый бокал и ничего не видя перед собой незрячими от горя глазами, прошептала имя "Виктор" закушенными до крови губами на смертельно побелевшем лице, потому что сил крикнуть у неё уже не было и рухнула на ковёр, будто скошенная под самый корешок невидимой косой.
Добрыня, всё это время сидевший неподвижно и боявшийся спугнуть словом или движением этот беззвучный катарсис, теперь вскочил и бросившись к распростёртому на полу телу, приложил пальцы к сонной артерии на шее и стал слушать. Пульс был очень слабый. Дыхание почти прекратилось и тело на ощупь было ледяным. Он осторожно поднял с ковра её почти что невесомое для его могучих рук тело и положив на диван, укрыл толстым одеялом. Он не спешил, откуда-то зная, что это просто сильнейший обморок и не надо мельтешить вызывая "Скорую" и совать ватку с нашатырём. Он просто знал, что так должно быть и что Лена не умрёт. Она вернётся из своего полёта между жизнью и смертью, но будет уже другой, не той Леной, которую они знали и которую знал только он. Он налил себе полный, до самых краёв бокал коньяка и выпив его залпом, снова сел в кресло у дивана и стал ждать, когда Лена вернётся из небытия.
Ещё он думал о том, как ему удержать в руках ту власть, что теперь перешла к нему и как жить дальше, идя впереди всей стаи, потому что его учителя, старшего брата и верного друга Виктора уже нет в мире живых.
Потеря. Глава двадцать восьмая
Кирилл не стал подъезжать к самой даче и остановился у забора солидного, двухэтажного домины, напоминавшего купеческий особняк прошлого столетия. За забором ярилась, гремя цепью, сторожевая собака. После этой усадьбы шёл пустырь, метров двести, густо заросший бурьяном, а уже дальше, та бревенчатая изба, куда их привезли с Оксаной полтора часа назад. Теперь время работало против них. Кирилл змеёй скользил по земле, маскируясь бурьяном. Он хотел зайти со стороны огорода, на который выходило только одно окно.
Благополучно достигнув забора, он перемахнул его, сдерживая стон от боли в боку и затаившись в кустах смородины, что росли у самого забора, оглядел двор. Машин возле дома не было. Это его встревожило. Да и в доме было тихо. Он вынул из-за ремня и пистолет и револьвер и взведя курки, двинулся к дому. Прокравшись вдоль стены к крыльцу, чутко прислушиваясь к пугающей его тишине, он ещё понюхал воздух и ощутил ещё не разогнанный ветром запах отработанных газов, человеческой мочи - эти скоты оправлялись прямо с крыльца и ещё почти неуловимый, но всё-таки воспринимаемый его обострённым сознанием особый запах - запах смерти.
Уже не прячась , он поднялся на крыльцо и выбив ногой дверь, вошёл в дом. Не заглядывая в другие комнаты, он шёл в ту, где был вход в подвал. Вход был закрыт и на крышку сверху ещё набросили старенький, наполовину вытертый коврик. Отшвырнув его и машинально зафиксировав, как взвилась и повисла пыль в солнечном луче, пробивающемся через щель в занавеске на окне, он взялся за железную скобу в форме кольца и уже зная, что он найдёт в этом проклятом подвале, поднял крышку.
Внизу, недалеко от лестницы, белело тело Оксаны. Медленно, словно во сне, он ступал на каждую ступеньку скрипучей лестницы так, будто не спускался, а всходил на эшафот. И с каждой пройденной ступенькой всё тяжелей и невыносимей наваливалось на него своей свинцовой тяжестью чудовище. И имя ему было - "горе".
Многочисленные демоны, мелкие и огромные сновали вокруг, мерзко кривляясь и страшно крича, разевая свои зловонные пасти, скрипя когтями по стенам и приближая к самому его лицу непостижимые для человеческого созерцания рожи. Лестница кончилась. Он стоял над телом, изувеченным, истерзанным и не мог совместить в сознании, что это её тело, то что он любил ещё день, ещё десять минут назад, когда подкрадывался к дому и как он мог любить ВОТ ЭТО?! Ублюдки торопились. Поэтому растерзали её быстро. Но кто знает какую вечность для неё продолжалось это страдание? И он не защитил её, не вырвал из поганых лап. Что же она думала о нём, в эти свои последние минуты? И это было очень важным для него сейчас. Он знал и верил, что душа человека бессмертна, а тело всего лишь тленное пристанище, временный дом для неё и всё же, всё же он готов был заплатить сейчас всем временем, которое для него отпущено в этой жизни, чтобы узнать, что она думала о нём, когда уходила и видит ли сейчас её душа, что он вернулся, убив врагов, чтобы спасти её и опоздал. Опоздал быть может на свой самый главный урок - "Урок спасения".
Он вынес её наверх и затем во двор и не было в его жизни ноши тяжелее, чем эта. Дойдя до машины, он бережно опустил её на заднее сиденье и последний раз взглянув в эти карие с розовой теплинкой глаза, закрыл их рукой, опустив веки. Снял с себя куртку и накрыл тело. Потом снова замкнул провода зажигания и погнал машину к лесу, не разбирая дороги. Забравшись на холм Кирилл остервенело кромсал землю кухонным ножом, прихваченным в доме, копая могилу. Выкопав яму около метра глубиной, он выстелил её дно дерном и бережно уложив девушку, снова покрыл её курткой. Засыпав могилу рыхлой, лесной землёй он встал над ней и надрезав тем же ножом левую руку, полил сверху своей кровью, поклявшись отомстить за неё.
В Москву он приехал уже ночью. Бросил "копейку" в районе Бабушкинской, он пешком дошёл до квартиры, где ещё день назад был так счастлив, что забыл о второй стороне мира, в котором живёт и так дорого, так жутко неравноценно заплатил за свою ошибку. До смерти испуганные и избитые Серёга и Светка, долго не открывали и только услышав, что это он, ещё некоторое время совещались за дверью "пускать - не пускать" и наконец открыли. "Слушай старик, что за херня?! Что здесь такое искали эти уроды? Ты нас подставил! Смотри, что эти гады с квартирой сделали!" - Серёгин монолог мог ещё продолжаться очень долго, но Светка первая разглядевшая в лице Кирилла отражение чего-то такого, что не стоило сиюминутной суеты и проблем с разрушенной квартирой. Следом за ней и Серёга просёк что-то необычное в молчаливом и не думающем оправдываться Кирилле.
Они посторонились и пропустили его вовнутрь. Сергей ещё зачем-то высунулся и осмотрел площадку перед дверью в квартиру и только потом закрыл. Кирилл прошёл на кухню и сев на табурет, хриплым от усталости голосом попросил: "Дайте чего-нибудь выпить." Светка налила пол-стакана всё той же чачи. Он выпил, не чувствуя вкуса, одним глотком. Занюхал грязным и окровавленным рукавом. Светка и Сергей смотрели на него с ужасом. Ничего не спрашивали - ждали, когда сам всё объяснит.
Возвращаясь сюда, Кирилл рассудил, что "Ленин" ни за что не поверит, что он может вернуться в эту "западню" , поэтому здесь ему можно пробыть некоторое время, чтобы привести себя в порядок и выйти на связь с Крабом. Но в то же время, находиться здесь, где всё, буквально всё напоминает ему о Ней и каждая мелкая деталь, вещи, стены, запахи бьют, бьют, бьют его очень больно. Оксана заняла очень большое место в его душе и вот теперь, это место было сплошной болью, пустотой, которую нечем заполнить, вот разве что воем до хрипа? А завтра, спасёт ли его завтра охрипшее от воя горло?
Он посидел ещё немного и начал говорить. Говорил долго и обо всём, что перечувствовал и передумал в последнее время и за эти дни. Не вдаваясь в детали, он поведал им - с чего началась вся эта история и честно признался, что не знает, чем она закончится. И они, люди которых эта вовсю идущая война задела только самым кончиком своего крысиного хвоста и уже понявшие, что делается на её переднем крае, по человечески разделили его горе. Светка напилась и плакала навзрыд, поминая лучшую подругу. Материла всех мужиков - уродов с их политикой, разборками, вечной готовностью убивать. Потом её вырвало прямо на кухне, и она ушла в ванную и долго лила там воду из душа, то ли стоя под ним, то ли плача под его шум. Серёга тоже много пил, но не пьянел, а только мрачнел всё больше и больше и сжимая кулаки, потрясая ими, бил себя по коленям и не в силах выразить словами то, что он чувствует, только повторял всё время: "Суки! Ох, суки! Что делают, пидоры?!"
Утром все молчали. Светка опять на работу не пошла. Кирилл переоделся в одежду Сергея, так как в его одежде на улицу выходить было опасно. Его сумку с запасной футболкой, джинсами, вельветовыми брюками и деньгами прихватили с собой братки. За завтраком Кирилл спросил у Серёги, нет ли у него знакомых имеющих выход в Интернет с возможностью слить туда все материалы, включая видеоматериалы с Иваном. Оказалось, что есть.
Старший сын его приятеля был чокнутым на компьютерной технике, настоящим "Газонокосильщиком", который в виртуальной реальности чувствовал себя естественнее, чем в собственной постели, у родителей дома. Кроме того, выгодно отличался от других компьютерных гениев своим физическим развитием и имел зубы в два ряда, как у акулы. Родители всё хотели удалить у него второй ряд, но Мишке всё это нравилось и в сочетании с его остальными способностями и качествами делало его явным лидером целой банды московских хакеров, которые не только лезли во все компьютерные щели, но и зарабатывали какими-то только им известными путями немалые деньги, которые тратили на обновление и постоянную модернизацию своих супердорогих "игрушек" и экзотические развлечения в ночных клубах, зарубежных поездках и всяческих адреналиновых проектах. Кроме всех своих фантастических миров девятнадцатилетний супермен жил в трёхкомнатной квартире своих родителей, до сих пор удивляющихся, как у них, вчерашних рядовых инженеров могло уродиться и вырасти такое чудо-юдо.
Жила весёлая семейка в центре, на Цветном бульваре, недалеко от знаменитого никулинского цирка. Сергей доехал с Кириллом до самого места, познакомил с высоченным и крепким, весёлым парнем Мишей, родителей дома уже не было, дал взаймы полторы тысячи рублей и умчался по своим неотложным, барыжным делам. Миша пришёл в бурный восторг от предложения Кирилла вывалить всю эту кучу дерьма в Интернет и созвонившись со своими компьютерными камикадзе, которые тут же примчались с кучей дополнительной техники и они бурно обсуждая на своём птичьем языке отдельные нюансы будущей адаптации видеоматериалов для передачи в компьютерные сети, тут же принялись что-то монтировать, коммутировать, в то время, как Кирилл в сопровождении Миши и ещё пары неслабых ребят, которые к удивлению Кирилла были вооружены настоящими УЗИ отправились на японском мини-вэне на Ярославский вокзал, где Кирилл хранил материалы в камере хранения.
Благополучно их забрав, они отправились обратно и за час с небольшим подготовив всё для отправки, вместе с аннотацией написанной Кириллом и нахальным манифестом юных хакеров, по своему интерпретирующих всё это - они отправили этот опасный груз бродить по неведомым и никем не контролируемым океанам информации.
Вся эта возня с заражающими своим энтузиазмом ребятами немного отвлекла Кирилла от его горя. Кроме того, он связался по мобильнику одного из ребят с дежурным номером Граба в Питере и узнал о ещё одной печальной новости от Бубы. Про тот номер, что давал ему Буба на крайний случай, он совсем позабыл. Они договорились о том, где и когда они встретятся в Москве.
Иван решил сам отвезти тело друга в Город. Лететь обратно предстояло всё тем же военным бортом. Гроб с телом Виктора должны были привезти на специальном фургоне с холодильной установкой из Питера в Москву люди Бубы. Ивана, в целях безопасности, Буба отправлял своей "птичкой". Сразу после разговора с ним, Кирилл позвонил по тому заветному номеру и очень удивился, когда ему ответил приятный женский голос.
Женщина не была застигнута врасплох и отнеслась к его проблеме вполне естественно. Назвала свой адрес и велела приезжать не мешкая и не слоняясь зря по Москве. Он так и сделал. Поблагодарив "бойцов компьютерного фронта" и отказавшись принять их предложение сначала "оттянуться" где-нибудь, а потом подвезти его до места, которое ему нужно, он вышел на улицу и поймал такси.
Ленин нервничает в последний раз.Глава двадцать восьмая
Ленин нервничал. Ему уже звонили его "кураторы" из Монцево. И этак неназойливо интересовались, что это за нездоровую суету он развёл вокруг некоего странного приезжего, в местах временного пребывания которого почему-то оказываются трупы? Причём один труп небезызвестного в Москве журналиста "завонял" так сильно, что кроме органов им заинтересовались всякие шустрые ребята, зарабатывающие на такого рода информации свои денежки и теперь сразу несколько крупных СМИ профинансировали независимые, журналистские расследования. А эти засранцы могут выкопать много такого, что очень неблагоприятно скажется на имидже всем известного и уважаемого депутата Государственной Думы, делами которого он - Ленин должен непосредственно заниматься?
Похоже, что только этим неприятности не ограничились, так как ещё его побеспокоили из "конторы" и намекнули на то, что это через него или его людей посланных на усиление к Хвану произошла утечка информации, которая привела к довольно громким событиям в славном городе Санкт-Петербурге, так как на месте этих громких событий, среди множества трупов, живым и почти невредимым был обнаружен опять же его человечек по кличке Рваный, который после применённого к нему допроса первой степени "поплыл", и "поплыл" так сильно, что как бы ему Ленину не пришлось присоединиться к своему говорливому подчиненному в его "плавании"? Людям из "конторы" провалившим операцию, нужен был "стрелочник", и на эту роль они выбрали его. И теперь, если в самое ближайшее время, он Ленин не задобрит этого "Молоха" жертвой в виде хоть одного из фигурантов по этому делу, прибывших с Дальнего Востока и этими проклятыми материалами, что они привезли, то можно не сомневаться, что за его жизнь не дадут даже монгольского тугрика. Поэтому он наплёл "монцевским" про очень крутых должников из Города на огромную сумму долга, которую он теперь из них якобы "выколачивает", а так как они разделились и двое уехали в Питер - он послал Рваного туда, чтобы через дружественные им связи с Юрой Джокером из Купчино, отыскать их и подвесить за яйца.
С большими сомнениями "монцевские" лидеры приняли его версию, хотя наверняка будут её проверять. Но Ленину сейчас было не до того, чтобы "обставляться" по полной программе, как он привык делать. Очень сильно пахло жареным и каждый час отсрочки был на вес золота. Ленин с бешеной активностью, применяя весь свой "лисий арсенал", начал действовать. Уже через пару часов был обнаружен пенсионер - автолюбитель, который наткнулся первым на разбитую "девятку" и Кирилла. Ленин сам вытряс у бедного старика и так страшно напуганного вчерашними событиями, все подробности его встречи с Кириллом. Потом была найдена его "копейка" и по близости её нахождения к "Медведково", пришлось его бойцам опять наведаться в разгромленную квартиру коммерсанта Серёги, где они нарвались на засаду оперов и ОМОНа и были крепко избиты, особо не разбиравшимися омоновцами, за попытку сопротивления. Матерящихся и орущих от боли в заломленных руках братков, обезоружили и препроводили в СИЗО.
Сергей подстраховался и написал заявление в милицию, про похищение их друзей. Прибывшие на место опера, впечатлились разрушениями произведёнными быками Ленина и дополнительно "простимулированные" определённой суммой, организовали засаду в квартире, верно рассчитав, что "требовавшие каких-то бешеных денег" братки - так следовало по заявлению Серёги - непременно заедут за ними на следующий день.
Так и получилось - Ленин надолго потерял ещё четверых бойцов, а менты отработали полученную взятку. Ночью, Ленин с оставшимися у него тремя бойцами, снова наведался на квартиру к хитрому "барыге", чтобы наглядно объяснить тому, что "на всякую хитрую задницу найдётся член винтом", но барыги и его подруги на хате не оказалось. Пришлось искать след по соседям. Всегда ведь найдётся чья-то пара глаз или ушей, которые что-то видели или слышали.
Ленину повезло. Представляясь сотрудником милиции майором Сутягиным и суя в нос перепуганным жильцам фальшивое удостоверение, он ткнулся в очередную квартиру. В дверь просунула свою острую мордочку шустрая бабулька, в прежние, суровые времена наверняка отправившая в лагеря не один десяток своих соседей, знакомых и сослуживцев. Блестя от доносщицкого возбуждения мышиными глазками, она выложила ему всё про спекулянта - Серёжку, в том числе и про его дачу в пригороде, где он теперь прячется, жулик. И только выложив всю подноготную про своего соседа, "божий одуванчик" поинтересовалась, а что же он натворил - то, что им аж майор теперь занимается? Не удостоив старого иуду женского пола ответом, Ленин уже спешил к машине, где его дожидались скучающие быки.
Сергея со Светкой взяли тёпленькими и только слегка поприжигали сигаретами её упругую, задорно торчащую грудь, и слегка попинали в живот мужика, как он рассказал им, куда отвёз Кирилла, и где они расстались. Быки ещё хотели повеселиться с девочкой, но Ленин не дал - не было времени. Недовольно ворчащие ублюдки заняли свои места в тёмной "Вольво" и машина рванула с места, оставив в дачном домике двух физически и морально истерзанных людей.
Прежде чем побеспокоить главного хакера в его трёхкомнатной берлоге, где кроме него ещё находились его родители, ничего не подозревающие о бурной, тайной жизни своего гениального чада, простые вчерашние инженеры, Ленин навёл справки об этом мальчике и его команде и ещё раз убедился в своей проницательности.
Мальчик с челюстями акулы собрал вокруг себя детей таких крутых папашек, многим из которых достаточно было одного телефонного звонка, чтобы от Ленина вместе со всей его командой не осталось даже воспоминаний. Поэтому с "Газонокосильщиком" следовало считаться, точно также, как с лидерами любой из серьёзных, столичных бандитских группировок.
К тому же, следовало принять во внимание, что охраной и обороной его самого и его "виртуальных" приятелей занималось весьма уважаемое в Москве и совершенно законное охранно-сыскное агентство, имевшее свою разведку и контрразведку и широкую сеть осведомителей, не считая отлично выдрессированных секъюрити, как правило бывших спецов - диверсантов, десантников или морпехов уже понюхавших пороха в горячих точках.
Исходя из такой информации, Ленин, по всем правилам бандитского этикета, "набил стрелку" лидеру золотой, компьютерной молодёжи в одном из ресторанов Измайловского гостиничного комплекса. Мальчик появился там, намеренно опоздав на десять минут, в сопровождении пары таких же "молокососов" с серьгами и кольцами в ушах и невообразимыми причёсками и троих крутовыпуклых ребят в безукоризненных, тёмных костюмах, с короткими армейскими стрижками и ничего не выражающими лицами. Почти незаметные, в специально сшитых костюмах, но всё-таки замечаемые опытным взглядом пистолеты, и набитые до степени окостенения мозоли на руках этих суперменов, внушали уважение и сильно увеличивали вес персоны, которую они охраняют.
Сама персона, лишь частично пребывающая в этом мире и воспринимающая её лишь, как одну из воплощённых и не самых удачных фантазий Бога, явилась в джинсах и простой, белой футболке. Усевшись напротив Ленина за столик, персона тут же подозвала услужливо подскочившего официанта, который сделал на них собачью, охотничью стойку сразу, как только они вошли в зал, и заказала небрежно, барским тоном, вероятно подражая одному из киногероев: "Три апельсиновых сока, любезный.." Любезный удалился и через минуту принес три высоких бокала со свежим, натуральным соком. Ленин не заказывал ничего.
Двое тинэйджеров отодвинулись от столика, отъехав вместе со стульями на пару метров и принялись потягивать сок через соломинки, предоставляя право своему вожаку самому "решать вопросы" с этим лысоватым, хищным дядькой, похожим на лису и Ленина, одновременно. Про Ленина они совершенно случайно узнали из "Интернет", удивлённо сравнив его изображение с кое-где ещё сохранившимися статуями, а лису видели в зоопарке.
Не зная как и на каком языке общаться с этим "племенем молодым и незнакомым", порой даже пугающим своими штучками, Ленин забарабанил по столу пальцами и сам не ожидая от себя такой глупости, представился: "Моё погоняло - "Ленин". Тинэйджеры прыснули, чуть не захлебнувшись соком. Даже их сфинксообразные "секьюрити" не смогли сдержать улыбки, только чуть-чуть исказив черты каменных лиц. Трое пришедших с ним быков, оскорблённые за своего шефа, начали угрожающе вставать со своих стульев, но он остановил их повелительным жестом. Когда он снова взглянул в направлении своих визави, все трое телохранителей неторопливо убирали на место свои "пушки". Когда они их выхватили, осталось не замеченным ни Лениным, ни его быками.
- Я вас слушаю, - разрешив неловкую ситуацию, довольно вежливым тоном сказал парень в белой футболке. На вид ему было года двадцать три, хотя на самом деле он был моложе. Это Ленин знал из собранной для него информации. Он сразу перешёл к делу:
- Нас интересует человек по имени Кирилл. Он выходил на контакт с вами. Этот человек должен нам большую сумму денег и… - тут Ленин замялся, не зная, стоит или нет засвечивать то, что его на самом деле интересует. Потом всё-же решился, - и некоторые информационные материалы, не имеющие ни для кого никакой ценности, но очень важные для некоторых серьёзных людей.
Парень всё время его речи смотрел сквозь него совершенно "стеклянными" глазами. Ленин даже засомневался, слышит ли он его?
- Вы сказали "нас". Могу ли я узнать, кого вы подразумеваете под этим? Теперь парень смотрел на него очень серьёзно и чуть насмешливо. Ленин понял, что простенький этот вопросик - самая настоящая западня для него. Ведь скажи он, что является помощником всем известного депутата и за ним стоят определённые, политические силы, то этим он скомпрометирует очень дорогостоящую политическую куклу "монцевских", понятия не имеющего о его закулисных интригах "думского сидельца", геройски насиживающего в удобном кресле Думы свой геморрой и озвучивающего тот или иной текст написанный для него "монцевскими" референтами. А "хлестанись" он громкими именами широко известных в узких кругах монцевских паханов, то за это очень скоро придётся ответить, если к тому времени не вырвут то, чем он до сих пор производил разнообразные звуки. Выдать себя за представителя спецслужб? Это едва ли не опасней. Ленин решил "блефануть".
- Я думал, что собираясь на эту встречу, вы соберёте обо мне определённые сведения, не так ли? Уж кто-то, а вы со своими способностями в сборе и хранении информации, пожалуй, вне конкуренции.
Его блеф не прошёл. Мальчик оказался жёстким и не поплыл от его лести.
- Вы о нас всё знаете, а сами темните. Я не разговариваю с теми, кого не знаю. Извините. До свидания.
Ленин, понимая, что смертельно рискует, назвал одно из имён. Всё-таки монцевские братки казались ему менее страшными, скорее привычными, чем государственные иезуиты с их абсолютно циничными, бесчеловечными методами. Компьютерный гений молча уселся обратно, на своё место.
- Хорошо, - сказал он после небольшой паузы, во время которой, Ленин молился всем своим богам, а скорее многочисленным демонам делившим меж собой его пропащую душу, - Кирилл действительно был у меня. Все материалы мы адаптировали и запустили во всемирную сеть "Интернет".
Ленин покрылся холодным потом и почти явственно увидел, как его закатывают живьём в асфальт.
- Всё, что он принёс, - продолжал добивать его хакерский вождь, - Кирилл,
уходя, забрал с собой. Где он сейчас, мы не знаем и не хотим знать. И ещё… уважаемый Ленин, - слово "Ленин" он произнёс с чуть заметной издевкой, - если с дядей Сергеем, другом моих родителей что-то случится или уже случилось - вы перестанете существовать. Я всё сказал.
Ленину было уже всё равно. Он сидел тупо уставясь в стол в полной апатии. "Бычки" никогда не видевшие его таким, тоже сидели испуганные и подавленные. Покинув это собрание "ходячих трупов", хакеры со своими секьюрити, неторопливо удалились.
После их ухода, Ленин ещё некоторое время находился в полной прострации. Потом, инстинкт сохранения жизни проявился в нём с такой силой, что удивил даже видавших всякое братков. Ленин сорвался с места, как бешенный пёс, и решив сработать на опережение, помчался на Цветной бульвар, где в своей скромной трёхкомнатной квартире жили ничего не подозревающие родители "вождя хакеров". Его расчёт оправдался.
Сын со "стрелки" отправился куда-то в другое место, скорее всего в один из престижных и дорогих ночных клубов, по полученной о нём информации, чаще всего он посещал весьма своеобразный клуб "Дикая утка". Когда Ленин со своими быками подошел к квартире, то имя сына - послужило как магическое слово "сезам", и дверь открылась. Отец Миши, открывший двери, получил рукояткой пистолета в лоб и отключился. Схватив выскочившую из комнаты женщину, связав её, и залепив рот скотчем, налётчики удалились.
Едва услышав сквозь дикий рёв группы музыкантов беснующихся на сцене и вопли клиентов клуба, трель сотового, Мишка приложил почти невесомый телефон к уху и прикрыв рукой другое, чтобы лучше слышать, разобрал страшные слова: "Если в ближайшие двенадцать часов не найдёшь Кирилла - получишь свою мать обратно на свой E-mail, в виртуальном виде. Понял, сынок?! Время пошло!" Связь прервалась.
С этой минуты время действительно пошло, побежало, полетело для него, да и для его ребят и молчаливых молодцев из охранно-сыскного агентства, совсем с другой скоростью. Примчавшись домой, где уже хозяйничали врачи со "Скорой", он объявил всем своим о случившемся и они, каждый на своём месте, получив чётко определённую задачу и не задействуя пока "тяжёлую артиллерию" в виде своих высокопоставленных папаш, принялись прорывать Москву во всех реальных и ирреальных направлениях. Через два часа Миша уже знал о Ленине и его людях всю "подноготную", а через три, когда его уже искали все монцевские бригады – Ленин почувствовал буквально, что означает выражение "земля горела у них под ногами". Уже поняв, что проиграл и не только свою жизнь, но и жизни своих людей, Ленин, как крыса, загнанная в угол, продолжал упорствовать и удерживать у себя заложницу.
Самое интересное, что в результате всех оперативных мероприятий и других видов поисков, включая мощный, объединённый, "мозговой штурм" нескольких десятков ребят с нетрадиционным, а порой просто парадоксальным мышлением, Ленин вместе с оставшимися у него людьми и заложницей были действительно найдены. Более того, вундеркинды нашли и Кирилла. На квартиру женщины, у которой он в данный момент скрывался, позвонили и звенящий юностью и азартом счастливо завершенных поисков голос, попросил его через десять минут выйти из дома и сесть в уже знакомый ему, по посещению квартиры хакеров, автомобиль. Чтобы он поверил и не боялся, тот же голос сообщил несколько таких вещей о нём и о его последних приключениях, что у Кирилла от удивления глаза на лоб полезли. Женщина Бубы, её звали удивительным именем Милодора, всё время разговора стояла недалеко от него и когда он положил трубку, спросила только, зачем он дал этот номер кому-то ещё. Кириллу стоило огромных трудов убедить её, что он этого не делал и клясться всем, чем угодно все оставшиеся десять минут.
После этого, он следуя полученной инструкции, вышел на улицу, где увидел уже знакомый автомобиль, в котором его ждал "Газонокосильщик". Посвятив Кирилла во всё, что произошло за последнее время, он не скрыл от него подробности встречи с Лениным и его людьми и то, что за него, Кирилла, ему предлагали выкупить жизнь его матери. В ответ на вопросительный взгляд парень ответил, что не собирался этого делать с самого начала. А теперь, когда его мама в полной безопасности дома, а отец уже пришёл в себя, отделавшись сильным ушибом и небольшим сотрясением мозга, он предложил Кириллу, как лицу заинтересованному, принять участие в тайном суде над Лениным и его людьми, которых ему отдали "монцевские".
Сейчас они ехали за город, в то место, где его секьюрити держали Ленина и двух его людей - третьего убили в перестрелке, когда их брали. Если бы не вмешательство и просьба Михаила, то и этих троих уже не было бы на свете.
Когда-то Мастер рассказывал Кириллу, что если думать о мести врагам, но не исполнять мести, то это иссушает душу и ум, принося чудовищный вред человеку. Поэтому, если задумал отомстить - то мсти или откажись от мести не только в делах, но и в помыслах, а это не так уж легко и требует очень большой духовной силы. Кирилл прислушивался сейчас к себе, к своим ощущениям, ждал "звоночков" от своего ангела - хранителя, но их не было. Ещё день назад он бы ни секунды не задумываясь, уничтожил бы Ленина и любого из его людей любым доступным ему способом. А сейчас, пытался воскресить в самом себе огонь праведного гнева, но лишь ворошил угли потухшего костра.
"Газонокосильщик" Мишка же только что видел своего избитого отца с повязкой на голове, свою мать, только чудом совместных усилий вырванную у почти безумного от страха и ненависти Ленина, который мог убить её в любой момент и только случайно не успел это сделать. Его подловили, когда он вышел на улицу, справить малую нужду - в том доме, где они держали пленницу, не было туалета. А подручные, без его приказа, убить её не осмелились. Поэтому ещё не хлебнувший в жизни горя парень и испытавший едва ли не первое, настоящее потрясение, горел высоким огнём мести. Кирилл не стал его ни в чём разубеждать, предоставив события их естественному течению.
Старый, каменный дом, стоял на небольшой возвышенности, темнея в ночи своими очертаниями и был похож на всеми брошенного, некогда крепкого и цветущего, а теперь дряхлого старика, с одним глазом - в доме светилось единственное окно. Подъехали. Поднялись на второй этаж по широкой, деревянной лестнице. В большой комнате, сидели на старом, плюшевом диване двое телохранителей, третий стоял недалеко от окна, курил. Сейчас они охраняли тела, не предусмотренные контрактом, которые крепко связанные, валялись у стены, тихо подвывая и поскуливая, через залепленные всё тем же скотчем рты. Сами оказавшись в роли жертв, они были явно не на высоте. Только Ленин лежал молча. По знаку Мишки их подняли и взбадривая оплеухами поставили в шеренгу перед вошедшими. Кирилл молча смотрел на двуногих скотов, издевавшихся над ним, замучивших и зверски убивших его возлюбленную, причинивших столько боли другим людям и виновных не в одной смерти, а в десятках их. Смотрел и не мог найти в себе злобы. Жалости в нём тоже не было. Одно дело убивать своих врагов в бою и совсем другое - хладнокровно лишать жизни связанных и жалких, запуганных до смерти.
Вождь хакеров предоставил ему право первой крови, уже зная, как много зла они ему принесли. Но Кирилл никогда не был палачом и становиться им сейчас тоже не стал. Он только молча покачал головой, отказываясь от активных действий. Тогда Миша попросил у одного из секьюрити израильский пистолет - пулемет "УЗИ" и поставив его на стрельбу одиночными, хладнокровно всадил каждому из двоих быков по пуле в лоб, смотря каждому из них при этом прямо в глаза. Ленину же этот непростой паренёк придумал вовсе жуткую казнь. Он решил оставить его живым, но перед этим, под наркозом удалить у него все конечности и язык, то есть заживо четвертовать и сделать немым, использовав современную медицину и врача - отморозка, и оставив ему только голову и туловище.
Как он объяснил Кириллу, глядя на него своими ясными глазами, - он сделает из Ленина "томагочи" - модную электронную игрушку из Японии, которая одно время заполонила Россию и стала ужасом для многих родителей и чуть не сделала больными истериками многие тысячи российских детей. После операции, он собирался поместить его в специальную клинику и положив на счёт клиники сумму достаточную для его содержания на ближайшие десять-пятнадцать лет, оставить его там под присмотром заботливых санитаров и нянечек.
Излагая всё это, он смотрел на Кирилла, ожидая его реакции и одобрения. А тот в это время думал, что станет с Россией, когда такие вот компьютерные мальчики очистят себе путь наверх и решил, что лучше до этого просто не дожить. Его высадили у того же дома и он вернулся в тихую и уютную квартиру Милодоры, которая не спала и ждала его, сидя на кухне, у самовара. Вернувшись, он долго, до самого рассвета, рассказывал ей обо всём, что за последнее время довелось ему пережить, а к концу его исповеди, красивая и добрая женщина, подойдя к нему, прижала его голову с запёкшейся на затылке раной к своей мягкой душистой груди и ласково поглаживая по голове, говорила ему, как ребёнку, какие-то удивительно тёплые и живительные, как лекарство слова, а когда он заплакал и слёзы, не встречая внутреннего сопротивления всё текли и текли из его глаз, сделав мокрой, хоть выжимай, его рубашку - она и сама всплакнула, несколько раз по бабьи промокнув глаза повязанным на шее платком.
Потом она постелила одну на двоих постель в спальной комнате и наглухо задёрнув тяжёлые, бархатные шторы на окнах, перекрыв доступ в квартиру едва забрезжившим солнечным лучам, она позвала его к себе и он, послушный, как ребёнок, пошёл на её зов.
Таежная тризна. Глава двадцать девятая
«Огоньком по спичке крадется время,
Сколько пепла мне осталось прожить?»
Автор.
Через два дня они встретились на военном аэродроме, под Москвой. Неузнаваемо изменившийся, страшно похудевший, абсолютно седой, с потухшими, как бы свинцовой плёнкой покрытыми глазами, Иван со своим земляком и другом детства Бубой, чем-то и вправду напоминавший весёлого куплетиста из Одессы Бубу Касторского из бешено популярного у всех мальчишек Советского Союза фильма "Неуловимые мстители" и Кирилл, с ещё не зажившей раной на голове и ещё более страшной раной в душе. Встретился с ними и третий участник их печально завершившейся экспедиции, только он не жал никому руки в приветствии, не шутил, не хлопал по спине в дружеских объятиях. Виктор лежал в запаянном цинковом гробу, засыпанный сухим льдом. Разве могли они подумать, что так вот будут возвращаться, когда не так уж давно прилетели на этот же вот аэродром. Также свиристели и цвикали весёлые пичуги, шумела нежная листва на берёзках, трещали в высокой траве кузнечики, порхали с цветка на цветок бабочки и стрекозы. Точно также, как и тогда медленно и лениво проплывали над разморённой от яркого солнца землёй пышные, белоснежные перины облаков. Всё было почти таким же, но уже совершенно другим. Они изменились, получив жестокий урок, последствия которого им ещё предстояло осмыслить многие годы спустя. И мир изменился в их глазах, вместе с ними.
"Кондор"- ас Степанов, который прилетел сюда с Иваном и которому не разрешили сесть на военном аэродроме, громко возмущался по этому поводу. Он всё ещё считал себя военным лётчиком и такое вот предательство с их стороны, когда ему пришлось садиться на кочковатое поле, едва не угробив самолёт, выводило его из душевного равновесия. Ещё Степанов чувствовал себя виноватым в гибели семьи Ивана. Ведь это именно он, своим прилётом спровоцировал того поганого шакала бросить лимонку под ноги. И хотя он просто выполнял поставленную ему задачу и никоим образом не был виноват в случившейся трагедии, всё равно, он сильно переживал и пару раз жутко напивался. Буба, понимая его и сочувствуя, даже не ругал и не наказывал своего пилота за эту слабость. Он и сам был очень расстроен случившимся и хоть и сделал для Ивана, всё что мог, тоже чувствовал себя виноватым.
Тяжёлый транспортник был под завязку нагружен какими-то ящиками и коробками. Генералы продолжали "делать коммерцию", используя военный самолёт и дармовую горючку и экономя на этом не только время, но и огромные деньги, которые бы ушли в качестве оплаты за перевозку. К тому же, груз не досматривался и один Аллах ведал, что они там возят в этих ящиках и коробках? С трудом найдя место, чтобы втиснуть гроб с телом Виктора, мужики стали размещаться внутри грузового отсека. "Знаешь что, Ваня? Полечу-ка я с тобой!" - решительно сказал Буба. - Куда ты такой сейчас, без меня? А на обратном пути заедем на родину "Лады?" И не ожидая от Ивана согласия, коротко, по военному проинструктировав своего "Кондора", он поднялся по трапу самолёта в грузовой отсек. Аппарель медленно поднялась, закрывая от них яркий свет солнечного дня и взревевшие моторы заставили мелко задрожать огромную тушу этого летающего, металлического монстра. Потом они почувствовали, как самолёт загудел колёсами по взлётной полосе и тяжело подпрыгнув оторвался от земли. Они летели навстречу солнцу. Большую часть полёта молчали. Экипаж, почувствовав их настроения, общаться не выходил. Пить тоже не стали. Просидев молча первый час, Кирилл расстелил поролон, оставленный ими в день прилёта в Москву, в служебном помещении авиадиспетчеров и теперь, готовый снова послужить им удобным, временным ложем, и "отбился". Последовав его примеру завалились и Буба с Иваном.
Город встретил их непогодой. Летуны с большим трудом и риском посадили тяжелый самолёт на залитый дождём аэродром. К нему тотчас подрулили крытые тентами армейские «шестьдесят шестые» и пара гражданских фургонов. Началась разгрузка. Они сами вытащили мешавший разгрузочной суете гроб и стояли около него, как бедные родственники, под дождём, не решаясь оставить его, а самим переждать непогоду в укрытии. Они из соображений конспирации, не сообщали о своём вылете из Москвы и вот теперь их никто не встречал. По счастью, Иван вспомнил телефон Добрыни, Лене звонить он не решился. По сотовому Бубы, имевшему роуминг по всему миру, он созвонился с Добрыней и через час с небольшим, тот в сопровождении почти всех бойцов команды Граба, кроме охраняющих офис и квартиру Лены, теперь только Лены, прикатил на трёхмостовом "Урале" с тентом.
Бойцы, как горох высыпавшие из кузова, встали тесным полукругом возле гроба, по крышке которого барабанил, всё ещё не унимаясь дождь и постояли так молча несколько минут, отдавая дань уважения своему шефу и командиру. Потом легко подхватили гроб своими сильными руками и как пушинку бережно поставили на дно кузова. Попрыгав на жесткие, деревянные скамьи вдоль бортов, поехали на уже известную Ивану и Кириллу базу. Бубе только ещё предстояло познакомиться с этим дальневосточным побратимом его "чухонского хутора". Одолев уже знакомую Ивану и Кириллу нелёгкую дорогу, причём бойцы, сменяя друг друга несли все долгие километры гроб на плечах, ни разу не дав троим вновь прибывшим подставить свои плечи под его жёсткое цинковое дно. Дойдя до места, они спустились в жилые помещения и сели отдохнуть. Четверо бойцов, практически не отдохнув с дороги, взяли пилы и топоры и ушли в лес. Слаженные и молчаливые действия команды вызывали у Бубы дополнительное уважение к почти незнакомому ему человеку, сумевшему не только отстроить чёрт те где это удивительное убежище, но ещё и так вымуштровать и отстроить свою команду. Очень многое он сделал бы точно также. Это ещё больше располагало его к погибшему Грабу и он горько, до твёрдого кома в горле жалел, что их было начавшееся знакомство, которое непременно должно было вылиться в крепкую дружбу, так быстро закончилось, остановленное нелепым кусочком металла.
На следующий день привезли Лену. Последнюю часть дороги Лена и сопровождавший её Вадик, проделали на коне, которого он где-то раздобыл. Когда она спустилась в бункер, похудевшая, строгая, со ставшими ещё больше, глубоко запавшими глазами и подошла к гробу, движимый безотчётным порывом Иван, упал перед ней на колени. Она смотрела на него сухими, но полными горя глазами и потом сказала тихо, но твёрдо: "Встань, Иван! Ты нив чём не виноват. Не вини себя, как я тебя не виню. Это судьба. И мы бессильны перед нею. Встань!" Иван поднялся. Подошёл к ней. Сам не понимая, что делает - взял и поцеловал её руку. Смешался и ушёл в другую комнату. Она долго стояла у гроба, словно пытаясь разглядеть через припаянную цинковую крышку того единственного и бесконечно дорогого ей человека, который теперь лежит в этом нелепом металлическом ящике, обложенный сухим льдом. Не подходила ближе. Не билась над крышкой в вековечном бабьем плаче, не причитала. Просто стояла молча, погрузившись в ей одной ведомые воспоминания. И только почти прозрачная кожа на лице, появившиеся вокруг глаз морщинки, да горькая складка возле губ - выдавали, чего ей стоили эти несколько последних дней, после того, как в минуту его мгновенной смерти на далеком островке близ Питера, её скосил с ног тяжелейший обморок, ударив рикошетом через всю огромную страну.
Постояла. Подошла. Дотронулась, наклонившись, до холодного металла. И ушла в свою комнату.
В тайге, в нескольких километрах от базы, всё было готово для похорон. Начитавшийся в юности про викингов и древних славян, пронеся эту романтику через все годы, Виктор завещал, в случае своей смерти, сжечь его на костре. Он не только говорил об этом своим близким, но буквально требовал и даже гневался на них, если они не понимали его. Сейчас его воля, ставшая законом для живых, должна была реализоваться. Он сам, бродя по окрестным лесам, нашёл для этого место. Огромная, как голова великана вбитого по уши в землю, лесная сопка, на вершине которой по странному капризу природы, из одного ствола вырастали сразу два кедра, изогнувшись плавно древесными своими телами и образуя почти правильный знак лиры. Когда Иван, Лена, Кирилл и Буба, сопровождаемые Добрыней поднялись на эту сопку, там, чуть в стороне от странного кедра, стояла аккуратно сложенная берёзовая поленница, белевшая ярко в уже наступившей темноте. Плясали несколько больших костров, разрывая своим пламенем быстро сгущающийся ночной мрак. В большом, медном казане доспевал ароматный плов, распространяя вокруг дразнящий запах. Тут и там сновали бойцы, занятые подготовкой к тризне. Поодаль, на костре, готовилась целиком косуля. Боец, невысокий, но очень плотного сложения, татароватый на лицо, медленно поворачивал вертел, время от времени смачивая глянцевитые поджаристые бока, с которых шипя капал в угли вытапливаемый жир. Всё выполнялось в строгом соответствии со своеобразным сценарием, детали которого покойный неоднократно уточнял с Добрыней и бесившейся от этого Леной. Тогда они считали, что Виктор просто разыгрывает их, не в силах отказаться от пришедшей ему в голову дурацкой шутки, но когда он оформил свои соображения по поводу собственных похорон на бумаге - Лена всерьёз стала беспокоиться за его рассудок. Он тогда не стал их доставать своим "сценарием", но иногда вполне серьёзно напоминал о нём, в шутку пугая их, что если не сделают так как он просит, то он станет являться к ним по ночам, как тень отца Гамлета и требовать мести. Вообще, чувство юмора у него иногда было весьма своеобразным.
Наконец всё было готово. Бойцы выстроились шеренгой перед берёзовой поленницей и застыли в молчании. Снизу, из под сопки, четверо оставшихся, вознесли на своих плечах на вершину простой, сосновый, ничем не оббитый гроб, в котором лежал с настоящим мечом в руках одетый в камуфляж Граб. Меч, года три назад, он выкупил у директора военного музея и очень им дорожил, научившись неплохо им владеть. Гроб поставили на землю, чтобы каждый мог с ним попрощаться. Первой подошла, ещё не видевшая его после трагического возвращения, Лена. Опустилась на колени. Провела рукой по волосам, по лицу. Громко, никого не таясь, закричала и забилась в рыданиях. Дав ей выплакаться, стали подходить по одному бойцы, в соответствии с той табелью о рангах, которая существовала в их организации. Первым был богатырь Добрыня. Он поцеловал своего отца - командира в лоб и положил в гроб букет лесных цветов. Точно также поступили и остальные бойцы. Последним попрощался Иван, еле слышно прошептав: "Прости меня Витя." Потом бойцы подняли гроб и поставили его на поленницу. Добрыня поджёг от костра факел и обойдя всё сооружение, запалил его со всех сторон. Тонкие сухие ветки, трава и береста наложенные снизу, быстро занялись и скоро, ненасытный огонь пожирал уже всё, что было ему предоставлено на съедение. Весело треща, занялся и гроб. В этот момент, доселе невидимый откуда-то из мрака вышагнул и встал на небольшое, специально для него изготовленное возвышение, на самом пупке горы, настоящий скрипач, в чёрной фрачной паре и белоснежной манишке. Заметно возбужденный всем происходящим и своей ролью в нём, он тряхнул гривой полуседых, длинных, вьющихся волос и прижав хрупкое тельце скрипки к плечу подбородком, поднял правую руку со смычком, невесомо и одновременно сильно, провёл по струнам. Совершенным и красивым безумием разлился по ночной тайге высокий и чистый звук. Скрипач, с закрытыми глазами, слившись со своим инструментом в единое целое, посылал к звёздному небу фонтаны, целые взрывы звуков и бушующий Бетховен сменялся сентиментальным Вивальди, а далее торопили свою очередь Берлиоз и Глюк. Всё без всякой системы, без намёка на какие-то рамки, сочетаемость произведений, всё едино по вдохновенной воле скрипача, который забыл, где находится и всё изливался звуками, которые уже были больше чем музыка, войдя в состояние гармонии со стеной темнеющим лесом, с этой огромной кедровой лирой, с лицами бойцов, бликующих от пляски огня на погребальном костре и вдруг! Внезапно! Как подброшенный невидимой пружиной, Граб резко согнувшись и весь исходя дымом, сел в горящем гробу. Это длилось только мгновение. Затем он повалился обратно, взметнув сноп искр. Костёр догорал. И словно отвечал заданной музыкой гармонии, где-то под сопкой, завыл - запел свою песню волк. Сначала один, потом второй, и вот уже целый хор серых, лесных бойцов слился в едином звуковом и энергетическом пароксизме со старым музыкантом.
Наконец, скрипач устал. Он зашатался и чуть не упал со своей эстрады. Один из бойцов подхватил его и помог сойти. Ещё не очнувшийся от своего состояния, музыкант плакал, рукой со смычком в ней, вытирая слёзы и говорил прерывающимся от волнения голосом, обращаясь сразу ко всем и ни к кому: "Спасибо вам, ребята! Спасибо! Век не забуду! Век… Спасибо! Теперь и мне можно умирать. Теперь можно и мне. Спасибо! Хоть так отдам свой долг Вите, хоть так…». Он что-то ещё говорил, совершенно растроганный и ведомый под руки к большому, грубо сколоченному из досок столу. Никто не знал почему этот странный человек оказался здесь и чем он был обязан Грабу, но никто его об этом и не спрашивал.
Бойцы, окружив догорающий костёр, подняли к небу оружие. По команде Добрыни: "Пли!" Спустили курки. Незаряженные автоматы дружно лязгнули затворами. Один раз, второй, третий.
Пошли к столам. Разлили по стаканам водку, разложили пищу, одуряюще вкусно пахнущую здесь, на свежем, настоянном на травах и хвое, воздухе. Подняли стаканы. Выпили. Отдали дань и плову и жареной целиком на вертеле косуле. Подходили, отрезали ножами. Работали крепкими челюстями, перемалывая мясо. Чувствовали, как бешено, после пережитого, циркулирует в жилах кровь. Как играют тренированные мышцы. Осязали, трепеща ноздрями от возбуждения, прохладный, ночной воздух, теплые и пахучие волны дыма от догорающих костров, раздражающий до спазмов в горле и обильного слюноотделения запах пищи. Не наедались. Готовились к ристалищу. Выполняя волю погибшего. Раздевались до пояса. Выходили в круг. Бились до первой крови. Боролись до сдачи противника, когда взятый на болевой приём, вопя от боли, человек стучит по земле ладонью, признавая своё поражение. Даже Лена, раскраснелась, заблестела глазами, пробившими своим живым светом свинцовую плёнку печали, глядя на блестящие от молодого, здорового пота, бугрящиеся мышцами от удалой работы, играющие силой тела молодых воинов. И словно своего мужа видела она в десятке прыгающих, кувыркающихся, бьющих и защищающихся людей. Он был здесь. С ними. Живой, сильный, весёлый. Кричал одной глоткой, дышал одними лёгкими, бил одним кулаком, топал одной ногой. Словом - жил! И все они чувствовали это, и сознавая свою родственность, общность и цельную - неразрывную на индивидуальности силу, радовались этому необычному ощущению.
Будто сковырнул с них со всех подсохшую коросту тоски и печали, которой они покрылись, хитрец Граб своим праздником. Именно праздником, столь мудро им задуманном, праздником ухода, может быть в другой, более светлый и разумный мир. Он уходил, оставляя здесь мудрость в двух простых словах: "Живое живым!"
Депрессия. Глава тридцатая
"Господи, за что мне это?" - с тоской думал Иван, глядя в низкий потолок подземного убежища, который начал давить его тошнотой, нехваткой воздуха и другими признаками клаустрофобии, уже на второй день их пребывания на базе Граба. Без него здесь было как-то угрюмо что-ли? Словно из помещения ушло вместе с хозяином что-то живое, а взамен поселилась невидимая и враждебная людям сила.
В последнее время Иван стал суеверен. Ему повсюду мерещились ловушки, подвохи, тёмные силы. Измученная душа его просила очищения от той грязи и крови, что переполнила её за последний месяц. Воспитанный семьёй и школой в атеистических традициях, после всего, что с ним произошло, он всё чаще обращался мысленно к Богу. Вспоминал, как светлело смуглое лицо его бабки, когда она молилась своим тёмным от времени иконам.
Воспоминания накатывали хаотично, мешались со снами, которые были столь реалистичны и сильны по оставляемым впечатлениям, что просыпаясь, Иван ещё не мог некоторое время понять, где он? Ещё там или уже здесь? И что реальнее, его сны или явь? То он начинал отсчёт времени с того момента, когда он, сидя в своей старой, испытанной "копейке" на Сенной караулил случайного клиента и жалел о невозвратном том, пусть безденежном, но счастливом, как он понимал сейчас, времени. То вдруг опять распускался в его памяти огненный цветок, что унёс жизни его семьи и друга. Цветок был рапидным, он разлагался на медленно и очень отчетливо встающие перед мысленным взором кадры. Вот аляповато яркий, мелькнул над тёмной водой самолёт с красно-чёрно-золотыми драконами. Вот наклоняющийся к земле человек с чётко белеющими бинтами на левой руке. Вот взрыв, тянущий ослепительно яркие лепестки за уже разлетевшимися во все стороны мелкими и острыми, невидимыми в своей скорости осколками. Потом огонь превращался в погребальный костер Граба, и снова тот садился в своём гробу, страшный, обугленный, с уже лопнувшими и вытекшими от жара глазами.
Он вспоминал свою апатию, нежелание действовать перед той трагичной, ночной операцией и теперь понимал, что это было предупреждение, на которое он не обратил внимания и перешагнул, заведённый Виктором. Он вспомнил даже свой странный сон, который приснился ему накануне тех событий. Сон был про то, что у него почернели и совершенно безболезненно выпали все зубы и вместо его обычного короткого ёжика на голове, будто бы за одну ночь отрасли седые космы до плеч.
Он проклинал сейчас себя за ту духовную слепоту, что поразила его тогда и он не смог прочесть и понять правильно все эти, ясные как день, предупреждения. Комплекс невыносимой вины терзал его и висел над головой "дамокловым мечом". Особенно невыносимы были видения или сны, в которых являлись ему дети, Илья и Эдик.
Они появлялись то крохотными, грудными, оглушительно орущими розовыми комочками плоти, то такими, как перед его отъездом из Питера. Он вспоминал, как иногда орал на них за двойки или те обычные для пацанов шкоды, которые они устраивали. Вспомнил, как один раз, сам жестоко страдая, выпорол старшего за украденные из дома деньги. И теперь, все удары, все сердитые и оскорбительные слова, которые он нанёс и сказал своим близким, самым родным на свете людям, вернулись к нему, как бумеранг, и ударили враз.
Ему виделись сияющие, восторженно-безумные глаза Инки в минуты их последней близости и то, как долго она не хотела тогда его отпускать, и как зарыдала, когда он наконец оторвал её от себя у порога, торопясь не опоздать на самолёт.
Получалось, что на самолёт он не опоздал, но опоздал на свою собственную жизнь и стал косвенной, а то и прямой причиной гибели стольких людей. Но почему? Почему именно он оказался тогда на пути этого человека, полковника Сергея Павловича - зомбированного полумертвеца с выхолощенной душой? Почему? Этот вопрос не давал ему покоя. Почему Бог дал ему этот жестокий урок и почему уничтожаемыми в качестве учебных пособий на этом уроке сделал его семью? Или это не он? А тот, другой, о котором говорил ему, со страхом озираясь по сторонам в полутёмном ресторане, в Павловске, проклятый спецслужбовец?
От неразрешимых этих вопросов и неутолимых мук больного сознания, он готов был пустить себе пулю в лоб, но откуда-то знал, что не имеет права на это, пока не ответит сам себе на все мучительные, огненными знаками встающие перед его взором вопросами. Ища выход, он уже готов был сдаться в милицию, сесть в тюрьму и хоть этим начать искупать свою вину перед близкими, но даже на это у него не было сил. Он часами валялся на жёсткой, походной койке, почти ничего не ел. Только иногда вставал попить, когда уж совсем пересыхало горло. Потом приносил и ставил к изголовью графин с водой, чтобы не ходить на кухню. Однако приходилось вставать в туалет. Степень его равнодушия ко всему, что его окружало стала такой, что он мог бы мочиться прямо на пол, не сходя с кровати, но сознание, что он здесь всё-таки гость, заставляло его подниматься для посещения санузла.
Первые дни пробовал его расшевелить Буба, который по своей деятельной натуре не мог долго оставаться в бездействии и периодически совершал вылазки в тайгу, каждый раз забираясь всё дальше и дальше. Но после нескольких попыток поднять Ивана с койки и вызвать у него хоть слабый интерес к чему-либо, он сдался и уходил на целый день в великолепную по своей красоте и первозданности дальневосточную тайгу, где можно было найти всё, - от женьшеня и дикого винограда до огромного уссурийского тигра, перед которым даже самый большой африканский лев будет выглядеть большеголовым недомерком. Этот великолепный зверь, в качестве лакомой пищи, пожирает гималайских медведей, выковыривая тех из их излюбленных убежищ - дупел огромных, старых деревьев. Недаром китайцы обожествляют это благородное животное и называют его "ШАН ЖЭТ ВЭТ МЭЙ", что означает "вольный дух гор и лесов". Буба мечтал встретить загадочного амбу и поздороваться с ним, и даже в мыслях не держал - убивать короля дальневосточной тайги.
Наконец Буба не выдержал. Уже целую неделю он бродил по сопкам, иногда отвлекаясь на новые впечатления от природы Сихотэ-Алиня, но всё-же подспудно, ни на минуту не забывая о том, что его детский товарищ, земляк почти что младший братишка тихо умирает на узкой, солдатской койке в небольшой комнате созданного Грабом подземелья, отказав самому себе в необходимой каждому живому существу жизненной энергии. Тяжелейшая депрессия, усугублённая комплексом вины грозила в скором времени перейти в МДС - маниакально-депрессивный синдром, вытаскивать его оттуда будет очень проблематично. Нужно было чем-то пробить глухую стену отчуждения, которую Иван вокруг себя возвёл. Но только вот чем? Над этим и ломал сейчас голову Буба.
Он даже попытался неуклюже применить к Ивану сеанс шоковой терапии и ворвавшись к Ивану в комнату, принялся трясти его за плечи и при этом орать? "Вставай Ванька, онанист проклятый! Поедем к бабам, в деревню! Знаешь какие бабы там? Во!" И он показал Ивану каких невообразимых достоинств бабы в деревне, сделав руками полукруг около груди и ещё больше вокруг ягодиц. Но это не проявило у того никакой реакции. Даже мысль о женщинах вызывала у Ивана сейчас тоскливое отвращение. Это было уже опасно. Сам Буба не отказался бы от сдобной бабёнки, наверное, даже находясь при смерти.
"Тогда в тайгу пойдём, побродим! Воздух - хоть ножом режь! Пить можно! Вставай, Вань! Вставай!" - почти умолял он, но и это не вызвало ни одной искры даже слабого интереса. Неугомонный Буба пробовал взять его на агрессию: "Ну и чёрт с тобой! Раскисай дальше, как последнее чмо! Ты даже ствол скоро поднять не сможешь, а люди причастные ко всему этому дерьму, что с тобой произошло, отсюда не так далеко находятся, в Городе. Небось смеются сейчас над нами! С девками куражатся! Водку пьют! А может и сюда заявятся, - посмотреть на твою мумию. А?! Что? Я не слышу! Ты согласен на это, да?! Может тебе "утку" принести? Клизму поставить? Болезный! Пожалей себя, пожалей! Они тебя тоже в одно место отжалеют!" - уже орал, сам себя заведший Буба, но Иван, раньше кинувшийся бы в драку даже за малую часть таких обидных слов, теперь только молча отвернулся от раскрасневшегося от злости Бубы, к стене. Тот шумно выдохнул воздух из лёгких и покачав головой и с болью взглянув на Ивана, вышел, в сердцах, слишком сильно хлобыстнув дверью.
Спасение пришло с неожиданной стороны. Лена, просидевшая затворницей в своей комнате и тоже почти не выходившая из неё всё это время, лишь изредка и то ночами, поднимавшаяся, как дельфиниха, на поверхность, чтобы вдохнуть свежего, не кондиционированного воздуха, однажды зашла в комнату Ивана, из которой не доносилось никаких звуков. То ли простое любопытство её подтолкнуло к этому, то ли ещё что-то неподвластное для понимания мужским умом? Но она зашла и осталась. Сначала на полчаса. Потом на час. О чём они говорили с Иваном? Может о потерянных близких, о том что они чувствуют, переживая своё горе? Может быть просто извечная, бабья, русская жалость, которой не лишены были даже княжны, бросившие ради опальных мужей столичные салоны и аристократическую, роскошную жизнь, толкнула её к этому истерзанному человеку? Неизвестно. Только это не была, та огнём пожирающая страсть, что кинула в объятия друг к другу Кирилла и Оксану, а скорее взаимопонимание двух раненых, бредущих одной прифронтовой дорогой к полевому госпиталю. Между ними ещё не было физической близости. Только тихие и долгие разговоры или наоборот, так много говорившее им обоим молчание, когда каждый не решается первым произнести слово - нарушить хрупкую тишину.
Общение пошло на пользу обоим. Они стали понемногу оттаивать. Принимать пищу. Вместе выходить на поверхность. На их лицах, время от времени, стали отражаться обычные, человеческие эмоции. Буба радовался. Бойцы деликатно, молча ревновали Лену к чужаку, всё ещё крепко помня своего шефа. Жизнь продолжалась.
Пора было подумать над тем, как жить им всем дальше и расставить все точки над "и". Буба не мог надолго исчезать из своей "вотчины" - слишком многое держалось на его авторитете - пирата и авантюриста. Он звал с собой Ивана, но тому сейчас было слишком тягостно возвращаться в город, где он испытал так много горя и всё потерял, где каждая улица, каждый знакомый вид и даже звук - будут напоминать ему о его потерях, ранить и ум, и душу. По здравому размышлению, решили, что Ивану небезопасно оставаться в России. Те материалы, что вывалили во всемирную помойку "Интернет", наделали много шума, но вопреки ожиданиям - не стали той "бомбой", что могла бы изменить политическую ситуацию в стране, привыкшей к тайной и явной "людоедской" политике своих правителей. И лозунг "бей своих, чтоб чужие боялись" продолжал оставаться, как нельзя более актуальным. Не подогреваемая средствами на покупку журналистов и никем не организованная в информационный таран из газетных и журнальных публикаций, радиопередач и сообщений, телевизионных интервью и прочих средств воздействия на зачумлённые рекламой жвачки и гигиенических прокладок умы соотечественников, компания провалилась. Оппозиционные СМИ немного пошумели, но напуганные очередными, бутафорскими наездами на олигархов, скоро утихли и переключились на другие темы.
Власть, с помощью профессионально подготовленной пропаганды, искусственно усиливала удельный вес "Санкт - Ленинграда", запустив ничем не подтверждаемую версию о возможном переезде большинства управленческих структур в Северную Пальмиру и таким образом возвращении Питеру статуса столицы. Эта нехитрая "фишка" так захватила умы, что напрочь отвлекла внимание от той информации, которая тянула даже не на один, а скорее на сотни и тысячи "Уотергейтов". Но власть не прощала правды никому. Поэтому реальная опасность для Ивана и всех, кто был причастен к этой неудачной попытке - сохранялась. "Серые кардиналы", как крысы всевозможных мастей сновали во всех направлениях, готовые ловить и уничтожать, "держать и не пущать", применять психотропные средства и что угодно делать, отрабатывая свои "серебряники".
Власть, искусственно усиливая роль Петербурга и по прежнему, сидя в Кремле Москвы, делала из этих двух городов нечто вроде гантели, которой очень удобно, держа её посредине, запугивать оппонентов, бить по головам непокорных, и концентрировать вокруг себя ещё больше денег, ещё больше тайной и явной власти. Кроме того это позволяло ещё больше увеличивать тот "государственный страх", который заставлял больную и вечно голодную страну терпеть произвол власть предержащих. А коллективный портрет власти вмещал в себя весь паноптикум, от самых больших "кукол", ежедневно "светящихся" на телеэкранах штучными костюмами от самых дорогих кутюрье и холёными мордами с нестираемой печатью снобизма и презрения к собственному народу, до самых мелких чинуш – «крысят». А уж они то были рады стараться с явной выгодой для себя, удушать препонами и взятками всякую попытку простых людей вылезти из дерьма повседневной российской действительности. Страна всё больше становилась милицейско-чиновничьим государством, жить в котором было всё тяжелее не только физически, но и морально.
Лена, после смерти Виктора тоже не хотела больше оставаться в Городе, где кроме него и нескольких подруг, не имела душевных привязаностей. Добрыня, взявший на себя всю полноту власти над командой и с согласия Лены, над всеми коммерческими структурами "бывшей империи Граба", был теперь сильно озабочен, как всё удержать и сохранить, не дав "порвать" на части другим акулам, уже начавшим сужать свои круги в попытках отхватить кусок от владений потерявшей лидера команды. Кроме того, ещё предстояло отомстить врагам за смерть Граба, завершив этим его тризну.
Кирилл тоже переживал не лучший период своей жизни. После его спешного отлёта из Города, из под подписки о не выезде - он был объявлен в розыск. Домой он появиться не мог. Работать, соответственно, тоже. Кроме того, ориентировка на него, после его не очень тактично завершившихся отношений с людьми Степаныча "Ленина", уже гуляла по Москве и области. После гибели Оксаны, он также, как Иван и Лена, был очень подавлен и находился в стадии мучительного выбора Пути. На первый извечный русский вопрос: "Кто виноват?" он для себя уже ответил. А вот второй: "Что делать?" не давал ему покоя ни днём, ни ночью. Демон пустоты, которую нечем заполнить, мучил его более других. Даже медитации не восстанавливали его душевного равновесия. В последние дни он всё чаще обращался памятью к тому времени, когда он исполнял свои "Уроки" под руководством Мастера. Именно его силы и мудрости сейчас так остро не хватало ему.
Спасение. Глава тридцать первая
"Итс о'кей, Чен. Вэйт ас ин Хонг-Хонг. Йеп? Бай, Чен. " - Буба закончил разговор и закрыл крышку сотового.
- Ну вот, Ваня. Всё и разрешилось. Не передумал? Нет? Ну ладно. Люди Чена встретят нас на той стороне и доставят в Гонконг. Там вам сделают новые документы. Если захотите - останетесь там. Это очень необычный город. Поверь мне, там есть, что поглядеть. Да и Лену это может немного отвлечь.
- Спасибо тебе, брат. Я не забуду, - Иван глянул на Бубу заблестевшими от влаги глазами.
Он ещё не совсем оправился от своей депрессии и стал слишком чувствительным. Застеснявшись непрошеных слез, отвернулся, резко отёр глаза рукавом.
- Ладно, ладно, Ванёк! Не тушуйся! И слёз своих не стесняйся. Я и сам иной раз плачу - такого в жизни навидался… - Буба подошёл к Ивану, крепко обнял его за плечи - Сейчас надо о деле подумать. Как нам уйти чисто. Чтобы хвостов за собой не оставить. Ну да, если что - так Чен их быстро обрубит. Нам бы только "за речку" перемахнуть!
Иван переживал теперь не за себя, а за Лену. Найдя выход своим накопившимся чувствам, они держались друг за друга, как малые дети попавшие в грозу, в чистом поле. Лена трогательно опекала Ивана. Беспокоилась, что он почти ничего не ест, старалась приготовить что-нибудь повкуснее. Сидение в бункере порядком надоело им всем. Буба, немного изменив внешность, уже пару раз наведывался в Город и даже успел завести себе там подружку - актрису из Драмтеатра. Рассказывая о своих приключениях, он не опускал даже очень интимных деталей и бойцы, слушающие его, покатывались со смеху.
Не забывал хитрый Буба и о своих интересах. Все документы, включая и дискеты теперь были у него. В своих передвижениях по тайге, он не только любовался красотами природы, но и устроил где-то тайничок, куда сложил свое информационное богатство. О том, что документы и диски у него, знали только Иван и Добрыня, а о том, где они теперь, знал только он сам.
На имя Лены и Ивана были изготовлены новые документы и загранпаспорта. У Бубы, с собой, на всякий случай, всегда была пара запасных комплектов документов. Его бывший соратник по имени Чен, теперь руководил в Гонконге одной из ветвей китайской мафии "Триады" и имел большой авторитет и влияние не только в Южном Китае, но и во всех тех городах, где живут китайцы, а они живут практически везде. Поэтому самым главным сейчас - было спокойно пересечь российско-китайскую границу. Документы были изготовлены качественно. Но всё равно и Иван, и Лена, никогда до этого не участвовавшие в таких авантюрах, очень волновались. Для Бубы же, любые границы были прозрачны, что с документами, что без них.
День отъезда выдался солнечным и жарким. Пеший маршрут до того места, где ждал "Урал" с тентом, показался просто увлекательной прогулкой. Шли весело. Перебрасывались шутками. Все радовались, что долгодневному сидению в осточертевшем всем бункере пришёл конец. Бойцы предвкушали летние, городские развлечения - пляж, дискотеки и ночные клубы, встречу с приятелями и девочками. Буба думал о том, как пройдёт переход "из русских в китайцы" и как теперь выглядит бывший лихой "солдат удачи" Чен Ли в роли гонконгского гангстера. Иван и Лена переживали новую, крутую перемену в своих жизнях. Бог ведает, когда они снова увидят Россию, да и увидят ли? Какими они тогда будут? Что станет с их Родиной за эти годы, с их близкими, друзьями, знакомыми?
На базе остался один Кирилл. Ему предлагали оставить одного из бойцов, но он уверил всех, что ему даже полезно побыть одному. Тоже шутил при прощании, держался непринуждённо, только глаза его не улыбались, будто затянутые тонким ледком лунки, на реке, зимой. Но в суматохе сборов никто этого не заметил.
Быстро пролетели километры тайги и вот уже Город замелькал домами, потоками машин на улицах, ярко одетыми людьми, уличными летними кафе, пестротой рекламных щитов, цветочными клумбами. В Городе пересели в светлый "Лэнд-Круизер" с тонированными окнами. Набережная, усыпанная легко одетыми и даже почти голым народом, ввиду близко расположенного городского пляжа, манила своей праздничной суетой, атмосферой отдыха и лени. Тут и там гремела музыка, носились тинейджеры на роликах и скейтбордах. Отвыкшие в лесу от этой пестроты и шума, они немного обалдели, выйдя из джипа. Захотелось побродить по красивой набережной, сходить в парк, в театр, вообще куда-нибудь, где много людей, шума, обычной, городской суеты. Осознание того, что теперь не скоро увидишь эти милые, кажущиеся сейчас просто родными русские лица и услышишь русскую речь - взволновали Ивана и Лену, чуть не до слёз. Даже наглые кавказцы со своими мангалами и невесть из чего производимыми шашлыками - казались добрыми приятелями.
Ещё не покинув России - они уже начали страдать от ностальгии. Эта странная болезнь, непонятная космополитам, поражала многих. Живя в России, проклиная её ежечасно, ненавидя паразитирующее в ней государство и порождаемые им метастазы, в виде загаженных подъездов, сломанных лифтов, милицейского и бандитского беспредела, перебоев с электроэнергией и теплоснабжением, расхищаемых во все стороны природных богатств и прочие "милые" отечественные особенности, русские люди покинувшие свою суровую мачеху-родину, вдруг начинают страдать.
Это сродни абстиненции закоренелого наркомана. Понимая всю пагубность своей зависимости от проклятого зелья, наркоман пойдёт на риск, на преступление и предательство близких за следующую, и с каждым днём всё увеличивающуюся пайку дури. И это будет продолжаться до тех пор, пока его не убьёт чрезмерная доза или организм не выдержит очередной ломки. Так и Россия нужна нам всё в больших и больших дозах, каждый следующий день и год, до самой смерти. А лишаясь её, мы начинаем испытывать жуткий голод, зависимость, абстиненцию от всего, что ненавидели и проклинали ещё вчера, готовые плакать при звуках балалаек и гармони, желая до ломоты в челюстях холодной водки с огурцом, и где-нибудь на побережье в Калифорнии, тоскуя всей памятью кожи о бодрящем русском морозе. О дурная и загадочная до безобразия, русская душа! "О Русская земля, уже ты за холмом!"
Бубе, Ивану и Лене предстояло двухдневное путешествие по великой реке до ближайшего китайского города Цзямусы, который ещё лет десять назад был убогой, одноэтажной и грязной деревенькой, а теперь, оделся в асфальт и бетон, подрос во все стороны современными домами, торговыми центрами, гостиницами и хорошими дорогами, и всё благодаря челночной торговле с Россией. А держалась вся эта торговая вакханалия на плечах челноков, чаще всего женщин, тех что "и коня на скаку… и в горящую избу…" и неподъёмные сумы из стекловолокна с третьесортным китайским товаром на себе выволочет и продаст на барахолке, стоя на улице, под открытым и жаре летом и лютому холоду зимой небом, по восемь часов в день. А с нашей стороны, такая же убогая деревня, как и десять лет назад, осталась и по сию пору.
Таможню прошли быстро. Хмурый таможенник почти не досматривал их невеликий багаж, а молоденькие погранцы только скользнули по их лицам профессионально-хмурыми взглядами, сразу углядев в них простых, любопытствующих туристов, с которых и повода нет, чтобы взять обычную мзду. Все два дня стояла удивительно хорошая погода. Жара не так сильно донимавшая на воде, переносилась легко. Большую часть времени Иван и Лена провели в каюте, а Буба, чтобы не мешать им, не навязывая своего общества и сидел в ресторане, выпивая и закусывая, да развлекаясь лёгким флиртом и ничего не значащим трёпом с двумя "бизнесвуменшами", которые на вторую ночь всё-таки сломили его сопротивление, затащили к себе в каюту и затрахали до полусмерти. В общем, к концу недолгого путешествия "солдат удачи" был еле живой. Обе женщины были замужними, кровь в них играла с молоком и щедрой рукой Бубы разбавленная качественным алкоголем, побудила их оторваться с не местным мужиком, уменьшив тем самым риск разоблачения.
Сходя по трапу на пристань, обе зыркали на него глазами и что-то нашептывали друг дружке на ухо, а потом задорно смеялись, видимо вспоминая все перипетии прошлой ночи и теперь, не очень старательно, изображая незнакомых.
Прямо у трапа их встретили два высоких и молчаливых китайца с поклонами и несмотря на возражения, отобрали у них их небольшой багаж и проводили до машины, белой и огромной представительского класса "Тойоты Сенчури". На ней им предстояло добираться до Харбина и уже оттуда самолётом лететь в Гонконг, город заложенный англичанами практически на голой скале одинокого острова, у южных берегов Китая и за два столетия превратившийся в суперсовременный мегаполис с населением превосходящим по численности населения многих европейских стран. Но всё это было ещё впереди, а сейчас, японский лимузин нёс их в центр города, чтобы отдать должное великолепной в своём многообразии и некоторой вычурности, китайской кухне. Отказываться было нельзя - это было бы воспринято, как оскорбление.
Глава тридцать вторая
"Даже тень мою ветер уносит,
Всё проходит…
Лишь боль остаётся."
(Автор)
Он испытывал муки ада и с каждым спазмом сознания, переживая приливы и отливы боли, он понимал, ад - это вечная разлука с любимыми, где время не лечит, а только усиливает страдания, делая их глубже и ведя бессмертную душу человека к Абсолютной Боли нового рождения на этой горестной планете. Ему хотелось стрелять из автомата, чтобы приклад бился в плечо, как живой, чтобы его беспощадные мысли уносились вместе с пулями и секли в щепки мишень ли, людей ли… всё равно! Чтобы звенело в ушах и не было внятно хрипение этого мира. Чтобы пахло пороховой гарью, сожженным воздухом, разорванным в клочья пространством. Чтобы в каждом маленьком взрыве каждого патрона помещался коитус времени и пространства, порождая множество хищных, маленьких хронофагов, от которых время убегает , взвизгивая, как недорезанная свинья.
Оставшись один на один со всеми своими демонами, Кирилл, как некогда святой Антоний в пустыне, принял неравный бой. Демоны терзали его мозг, искушая видениями, ломая и переиначивая его прошлое. Он видел с мельчайшими подробностями, как двуногие ублюдки насилуют и мучают Оксану и при этом сам возбуждался, давая повод другому страданию, нравственному, и ненавидя своё тело, его физиологию, он бил себя по лицу, орал, выл, метался по комнаткам бункера, мечтая о минуте передышки, лишь бы не думать ни о чём. Он не хотел быть таким! Он завидовал овощеобразным дебилам, их высочайшей способности - "не думать ни о чём". Вбегал в тренировочный зал - бил и пинал тяжёлую боксёрскую грушу и жёсткий столб обмотанный верёвкой "макивара", доставалось и «Михрютке». Потом падал на разбитые в кровь кулаки и отжимался от пола, не чувствуя усталости, с огромным трудом утомляя мускулы. Нервная, злая энергия переполняла его, возбуждая каждую клетку избытком адреналина.
На следующий день, ближе к вечеру, на базу прибыл один из бойцов, которого Добрыня послал к нему - разделить его почти невыносимое одиночество. Боец, невысокий, веснушчатый парень, лет двадцати, даже испугался его, когда спустился в бункер. Всклокоченные волосы, горящие от возбуждения глаза, разбитые в кровь руки Кирилла, всё пространство подземного убежища наполненное беззвучными воплями, звоном его страданий, произвели на парня жуткое впечатление.
Кирилл взял себя в руки. Принял тёплый, успокаивающий душ и переоделся в чистую одежду. Попив вместе с бойцом чаю и сделав всё возможное, чтобы скрасить то первое, негативное впечатление, которое у того сложилось, он, применив недюжинные способности к убеждению, выпытал у бойца, где находится спрятанный мотоцикл "Судзуки" для экстренных случаев. "Сломавшись" и страшно переживая за свою уступчивость, боец показал ему, где прячут кроссовый "Судзуки" и взяв с него клятвенное обещание, что он нигде не "засветится" и завтра к вечеру вернётся обратно, проводил его до дороги.
Кирилл гнал, как бешеный, рискуя сломать себе шею или выткнуть глаз то и дело торчащими поперёк пробитой прямо через тайгу трассы, колючими ветками деревьев. Чудом не заблудившись, он добрался до города и не зная ещё куда поедет и зачем вообще он сюда потащился, уже катил через окраинный микрорайон. Микрорайончик был ещё тот. Заселённый в основном рабочим людом из сносимых в «шестидесятые» бараков, он славился в городе своими хулиганами, а позже бандюгами.Их, выходивших на свой ночной промысел, даже прозвали в Городе третьей сменой.
Сохранившие в новых, безликих девяти и пятиэтажках дух бараков и коммунального жития, люди здесь жили довольно открыто, делясь друг с другом и радостью и горем. Хозяйки бегали к соседкам за всякой мелочью и просто поболтать, угощали своей стряпнёй соседских ребятишек и всё и вся друг про друга знали. Многие прошли через тюрьмы, в основном за драки с увечьями, да мелкое воровство. Дети, с малолетства держались хищными стайками, к подростковому возрасту сбиваясь уже в опасные шайки. Чужих, по недомыслию или беспечности забредших к вечеру в этот район, чаще всего нещадно били и грабили, а в случае сопротивления или особого по случаю выпитого куража, могли и на пику посадить и проломить голову нунчаками или другим подручным предметом.
Дух коммерческих перемен коснулся и этого, забытого властями человеческого заповедника. Местные спортсмены, в основном борцы, боксёры и каратэисты, многие из которых, достигли благодаря воспитанию в жёсткой с детства среде улицы и драками без компромиссов, значительных высот в этих суровых видах спорта, решили объединить усилия и побороться уже на новом поприще за лучшую, чем у их отцов долю, для себя и своих детей. Договорились с руководителями местного судостроительного завода, который и жил-то до сих пор только беспросветным и низкооплачиваемым трудом их батек и матерей, они создали свою организацию - спортивный клуб "Руссич" на базе спортивного комплекса завода, взяв его в долгосрочную аренду со всей прилегающей территорией.
Решив не раздроблять своих усилий на несколько секций, придумали органичный сплав из каратэ, бокса и борьбы, назвав его без затей, "Драка". Теперь бывшие матёрые волки татами, рингов и борцовских ковров могли каждый отдать своё мастерство юным драчунам. Крепкие и задиристые рабочие пацаны, вчерашние хулиганы и явные кандидаты на "малолетку" - зону для несовершеннолетних преступников, стали проявлять недюжинные, а порой просто поразительные способности в новом виде спорта. Со временем, заручившись поддержкой бывшего сотрудника группы "Альфа" из Москвы, они вышли уже на международный уровень.
Теперь "Руссичи" лупили в профессиональных боях уже не друг друга, а немцев, японцев, американцев и других желающих "понюхать", чем пахнет русский кулак. Штаб- квартира клуба "Драка" располагалась в городе Сан-Диего Соединенных Штатов, а в борьбу за обладание поясом чемпиона мира по "Драке" включались всё новые и новые "файтеры" со всего мира. Параллельно росли ставки боёв и призовой фонд, а соответственно, имущественное положение членов клуба. Они имели уже множество больших и малых предприятий, куда выгодно вложили деньги и свою немалую энергию. Почти всегда и во всех международных турнирах, включая чемпионаты мира, Россию представляли отборные бойцы из окраинного Города и представляли так достойно, что ведущие мировые эксперты в области боевых единоборств только руками разводили, когда с ринга выносили в глубокой отключке тяжелых нокаутов очередных претендентов на победу с громкими и грозными именами: "Кобра", "Бэд бой", "Ацтекский воин", "Чёрная смерть", а чемпионские пояса забирали простые ребята из Города с незатейливыми, но всё-таки нарицательными фамилиями: "Стукалов", "Громилов", "Аникин".
Еще ездили в Японию, чтобы участвовать в новом виде жесткого единоборства, недавно придуманном японцами, «Дайдадзюку». Один из «руссичей», как-то умудрился проломить специальный пластиковый шлем своего противника ударом кулака. Очень прочное изделие, полностью закрывающее голову бойца, не спасло беднягу японца от тяжелейшего сотрясения мозга и потери половины зубов. А немного глуповатый, но чудовищно сильный парень Вася, нанесший своему оппоненту столь сокрушительный удар, так расстроился от этого, что наотрез отказался участвовать в дальнейших соревнованиях, лишая самого себя почти уже завоеванного титула победителя турнира и крупного денежнего приза. И как его не уговаривали, так и не вышел на татами, задав японцам еще одну головоломную загадку: «Кто же такие все-таки, эти странные русские?»
Кирилл водил дружбу с создателями и руководителями клуба с той далёкой поры, когда они только нащупывали свою "золотую жилу" и помогал им, чем мог, рекламируя клуб в своих передачах, раскручивая за бесценок их коммерческие начинания. К чести этих, теперь солидных "акул", с которыми всерьёз считались все бандитские группировки и уголовники, да и отцы Города, они остались доступными и простыми в общении, не изображая из себя небожителей и нисколько не чванясь своим новым положением.
К одному из них, "директору клуба Сане Кукарёву по прозвищу "Кука", сейчас и заехал Кирилл. Затащив лёгкий мотоцикл в подъезд, чтобы не стащили, он надавил на кнопку звонка его квартиры. Сначала раздался басовитый лай огромной доберманки Глаши, потом дверь широко распахнулась и залила неосвещённый подъезд ярким светом. Несмотря на поздний час, в большой, четырёхкомнатной квартире не спали. За спиной хозяина, невысокого и крепенького, с вытертой о борцовский ковёр лысиной, несмотря на начало лета уже бронзово загорелого "Куки" высилась вторая фигура, почти загородившего весь проём - президента клуба Воли Ромоданова - бывшего чемпиона Европы по каратэ. Воля был удивительно похож на популярного, французского актёра Депардье и даже немного подражал ему, нося такие же длинные волосы. "Кирюха! Ё - моё! Ты откуда такой нарисовался?" - заулыбался слегка пьяный "Кука", крепко пожимая Кириллу руку и проводя в комнаты. Воля чуть не сломал ему кисть здороваясь и едва не стрёс мозги, хлопнув по спине.
За огромным столом, ломившимся от закусок и бутылок, сидел весь цвет клуба: старые, бородатые и пузатые борцы, боксёры и каратэшники, тренера, судья международной категории Свидригайло и первые номера - лучшие бойцы, двое из которых уже были обладателями поясов чемпионов мира. За столом было пьяно, шумно и как всегда - весело.
"Руссичи" напоминали Кириллу казаков "Запорожской Сечи", как их описывал Гоголь. Жили широко, вольно. Стояли друг за друга до последнего. Не ограничивали себя ни в драке, ни в любви, ни в пище или вине, ни в других человеческих радостях. Но всему знали время и место. Могли стравить меж собою "мелких", лет тринадцати-четырнадцати, как правило своих сыновей и глядя, как те бьются или борются, спорить, орать до хрипоты, подбадривая или укоряя своих питомцев, которых они шутя называли "пираньями", подразумевая под этим их коллективную, хищную силу. А могли и сами схватиться, встав из-за стола, и на кулачки и в борьбе, а то и в жёсткой "рукопашке".
Каждый раз, посещая клуб, Кирилл набирался от них этой бесшабашной удали и веселья, а иной раз и просто "набирался". Вот и сейчас, едва войдя в ярко освещённый зал, он увидел множество добродушнейших рож, уже разомлевших от обильной пищи и спиртного. Все заговорили разом, громко приветствуя его и он обошёл весь стол, пожимая крепкие руки воинов и забияк. Ему тут же освободили место за столом и поставили чистые приборы. Жена "Куки" очень похожая на мужа, миловидная и задорная Марина, успевала и за столом посидеть и блюда переменить.
-Штрафную гостю! – забасил Свидригайло, тряся лопатообразной купеческой бородой.
Тут же чьи-то услужливые руки набулькали в высокий, хрустальный фужер американской "Смирнофф".
- Ну, давай говори! Тост говори, Кирюха! Мы опять буржуев отмудохали! В Чикаго!
Опять все загомонили наперебой, спеша выдать ему информацию о соревнованиях.
- Стойте! Стойте, мужики! Кирыч, ты где был? Почему передача твоя не выходит, а? - задал вопрос "Кука".
Кирилл встал, с фужером в руке и оглядев сидящих за столом, которые враз притихли и с любопытством смотрели на него, "Что-то скажет?", произнёс:
- Спасибо вам, ребята, за то что вы есть, что не перевелись еще у нас настоя-
щие мужики! Спасибо, что есть у вас вера в себя, и в других вы её зажигаете
своими победами! А я вот, за правду бился с демонами, которые из России
кровь сосут, да - не победил! А вы молодцы! За вас, мужики!", и высоко
подняв руку с фужером, приветствуя всех, поднёс его ко рту и резко закинув
голову, выпил всё залпом.
- Молодец! Молодец, Кирыч! Хорошо сказал! – заговорили со всех сторон, - давай, рубай теперь! Налейте вторую!Ешь, ешь давай!
Ему пододвинули тарелки уже заваленные мясом, рыбой, салатами. Заботливо подкладывали со всех сторон, глядя на его измождённое лицо. Он не отказывался - ел, стараясь не глотать сразу, тщательно пережёвывая и почти не чувствуя вкуса пищи.
- А мы думали - тебя закрыли. Ты же в казино троих сразу привалил. Боссовские шестёрки! Четвёртый оклемался вроде. Слушай, как ты Буратино-то уделал, а? Я с ним по пацанству дрался, он сука меня, как комара тогда прихлопнул! А ты его сделал, а! Ну ты, молоток, Кирыч, молоток! А мы даже не знали про тебя, что ты так бьёшься! Может с нами в другой раз поедешь? А?
Все галдели со всех сторон, подливали, подкладывали, что-то спрашивали и рассказывали сами, о том как "Стука" врезал "маваши" японцу, которого выставили токийские якудза и он очень сильно корячился на ринге в своём расписном халате с драконами, хвастал якудзовскими наколками, рычал, пугая публику. Да вот незадача - во втором раунде попал под правую ногу "Стуке" и потом два дня в барокамере откачивался и чуть "ласты не завернул". Как молодой, впервые взятый на соревнования такого ранга, обладающий молниеносной реакцией и способностью держать самые тяжелые удары, Гоша Романцев взял на болевой приём и чуть не насмерть удушил американского файтера, знаменитого Хуго Джуда. Кирилл слушал, восхищался, хвалил клубных бойцов, ел, пил, но не пьянел. Потом они ушли в другую комнату с Волей и "Кукой" и попивая свежезаваренный кофеёк, он в общих чертах, обрисовал им свои приключения.
- Шифроваться тебе надо", - подвёл итог его повествованию Воля, - если что нужно, то скажи, а мы поможем.
- У нас человечек один есть - встрял и "Кука" - три ходки уже за подделку
документов - он тебе любую ксиву нарисует.
- Спасибо, Саня, я подумаю над этим, - ответил Кирилл.
- А спрятаться-то есть где? А то смотри. У нас в тайге зимовьюшка есть.
Вспомнив оборудованный по последнему слову науки и техники бункер Граба, Кирилл улыбнулся.
- Чо ржешь? - слегка обиделся "Кука", - чёткий там у нас домик, и хер кто найдёт!
- Да нет, я не о том… есть у меня, где пересидеть. Да я и сам ещё не знаю, что делать и как вообще дальше жить.
- Ну ты брось! Стоять надо до конца!
- Чего же ты этим сукам подарок хочешь сделать, что-ли, своей смертью?
- сразу "просекли" его настроение оба собеседника.
- Да нет, я не про то…
- Ты нам-то не звезди, мы тебя давно знаем! Смотри, если что - из-под
земли тебя достанем и жить тебя заставим, назло всем! Понял, Кирыч?!
Он кивнул, соглашаясь с таким веским аргументом.
- Ну вот! А то раскис совсем! Ты давай держи хвост пистолетом! Может тебе девку хорошую дать, а? У нас такие есть, ух! Не думай, не шлюху, нет! Нормальную бабу дадим. Так тебя ей обрисуем, что она тебя враз полюбит! А? Ну что? Хочешь? - настаивал "Кука", уже сам заводясь от своего предложения и сверкая наглыми глазами.
При этих его словах, Кирилл вдруг вспомнил про Тасю и улыбнулся. Поняв его улыбку, как согласие "Кука" достал сотовый и уже собрался звонить.
- Щас, пацаны её приведут сюда. Сядете за стол - познакомитесь. Хата у
нас свободная есть" - продолжал развивать тему, "Кука" уже тыкая в кнопочки мобильника.
- Да нет, Санёк! Спасибо тебе за всё. Есть, есть у меня баба!
- А, ну ладно тогда", - сразу остыл от своего энергичного порыва жизнерадостный "Кука".
- А у нас тут недавно чуть война тоже не приключилась, - перехватил инициативу беседы Воля. - Вот скажи, ты картину "На поле Куликовом видел? Васнецова?
- Да, видел, конечно, - ответил Кирилл.
- Ну вот и у нас здесь такая же "грядка" собралась, прям на площади, у ДК
"Судостроителей", человек наверное штуки за две, от мала до велика.
- А по какому поводу? С кем война-то?
- Да с чехами и дагами, - Воля имел в виду чеченцев и дагестанцев, которые
в Городе держались вместе из-за своей малочисленности. Их в общей сложности было человек восемьдесят.
- Они тут на нашу территорию права заявили. Мы у себя таджиков-беженцев приютили. Отчаянные пацаны, прям басмачи натуральные. Видать натворили дел там у себя и к нам прятаться прискакали. Мы их под себя взяли. Отдали им тут у пруда две кафухи. Одна у нас "Тяжёлый нокаут" называется, а вторую, в честь них "Онанды сыгын" назвали.
Со своим солдатски прямолинейным юмором, "руссичи" назвали вторую кафуху матерным выражением на тюрском диалекте, что означает эквивалент русского посыла на три буквы, видимо не зная, что таджики разговаривают на "согдийском" диалекте очень далёком от "тюрского". Ну да эти тонкости этимологии "руссичей" не очень волновали - они делили всех азиатов и кавказцев на хороших "чурок" и плохих. В этот раз в роли хороших были беглые таджики, а в роли плохих - уроженцы Дагестана и Чечни.
- Так вот, эти наши басмачи настропалились тут и шашлыки и плов в казанах, на улице делать, в общем, ништяк, вкусно очень, да где-то подставились маленько дагам из-за мяса что-ли, накормили их тут свининой. Ну те и предъявили нам за них, мусульманцы ведь, куда с добром! - рассказывая, Воля горячился, вновь переживая пройденный конфликт.
- Набили мы им стрелку у нас в клубе, а информация-то просочилась - вот весь микрорайон и собрался - пацаны маленькие с рогатками пришли, постарше уже с битами припёрлись, а взрослые - кто с топором, кто со штакетником, а многие с обрезами за пазухой, с ружьями - охотники "сраные" - Воля хохотнул, всё-же гордясь "охотниками",-
- Встали на площади и стоят. Чехи приехали - мы их в клуб завели - стали базарить. А тут Семёныч - главврач с "дурки" - наш лучший "псих-корефан" услышал про эти разборки и примчался. Влетает прямо в клуб и сразу, без базара, подходит к ихнему главному и говорит: "Если кто будет моих ребят тут обижать - я приведу сотку психов с бритвами и справками - они всех вас "попишут" и им ничего за это не будет!
Договорив эту видимо уже ставшую у "руссичей" крылатой фразу - оба закатились от смеха. Кирилл, тоже представив эту достойную Гайдая сцену, рассмеялся.
- В общем свалили пацаны - горцы от греха! - всё ещё смеясь, закончил Воля, - да ещё войско-то мы еле удержали. Они же для храбрости, приняли уже! Короче, целая комедия тут у нас вышла. Был-бы ты в это время в Городе - можно было целое кино снять!
Кирилл просидел у гостеприимных "руссичей" до утра. Потом поспал до обеда. И попросив у них машину с водителем, поехал к Тасе. "Тойота Креста" была с тонированными окнами. Он сел на заднее сиденье и ещё надел тёмные очки, для маскировки.
Тася оказалась как раз дома. Открыв дверь, она, вопреки ожиданиям Кирилла, не бросилась его обнимать, а отчуждённо стоя на пороге квартиры, спросила его, почти со страхом: "Где ты был? Мне подруга сказала, что ты убил кого-то и тебя ищут везде! Я не могу тебя впустить. Ты знаешь - я ведь замуж выхожу." Договорив тираду, она испытующе и явно тяготясь его присутствием, смотрела на него испуганно округлившимися глазами, ожидая, когда он уйдёт.
Кирилл молча смотрел на неё, невольно сравнивая её с Оксаной и вдруг понял: "А ведь она глупа. И пожалуй - некрасива. Вон как вытаращила свои пустые глаза и похожа на курицу - сейчас закудахчет и захлопает немощными крыльями, которые никогда не поднимут её в небо, где так свободно и легко парила Оксана, даже бродя по грешной земле." Так ничего и не сказав ей, повернулся молча и вышел из подъезда. А уже когда вышел, то прямо явственно увидел, как лихорадочно её пальчики нажимают на кнопки телефона, набирая "ноль два" и попросил водителя побыстрее добросить его до дома "Куки", чтобы забрать свой мотоцикл и "рвать когти" из Города, обратно в тайгу, пока не объявили операцию "Перехват". И уже гоня по трассе, в направлении "базы", он вслух материл сам себя за глупую доверчивость.
Волки и собаки. Глава тридцать третья
"Ведь каждый сам в себе свою пустыню носит."
Ф.Ницше "Так говорил Заратустра".
"Запомни - отныне ты волк, живущий до времени в теле человека и среди людей. Когда тебе понадобится сила волчьей крови - вспомни всё это и своё имя "Каскыр", - говорил ему невысокий, худощавый человек с чёрными, как антрацит, узкими глазами на сухом, с обтянутыми желтоватой кожей скулами, лицом. Затем человек достал из-за пазухи кожаный шнурок с тремя волчьими клыками и надел ему на шею. Языки костра с шумом вонзились ещё выше в тёмное небо, будто стараясь слизнуть с него яркие огоньки звёзд.
"А теперь послушай себя, послушай тайгу и послушай эту историю", - тихим, но очень отчётливым, звонким голосом начал Мастер. "Сначала на Земле не было собак. Были только волки. Они были сильны и организованы, но жизнь их была суровой, такой же как и сейчас. Потом пришёл Человек, уже испорченный Ариманом, обманутый им. Он ещё знал язык зверей, но уже забывал его, как забывал и для чего он создан Ахура Маздой и забывал, что Природа его колыбель, которую он обязан делить со всеми существами в мире воплощённости. Сам познавший великий обман, Человек стал обманывать других. Он пообещал волкам тепло и много пищи без труда, жизнь без страданий и лишений. Те, кто был слаб - поверили ему и ушли с ним из лесов и степей, предав свою природу и предназначение волка. Человек надругался над слабыми, приковав их на цепь возле грязной и вонючей будки, заставив служить пугалом у его жилища за миску дрянной похлёбки и голые кости от своего обеда. Других он заставил загонять для него добычу. Потом он наделал из них различных уродцев и монстров, нарушая их внутреннее строение, культивируя у одних короткие ноги, у других вечную и беспредельную злобу, у третьих уродливые и смешные тела. С тех пор эти существа называются "собаками".
Они помнят о своём предательстве и унижении и само существование волков, которыми и они когда-то были, стало для них пыткой и напоминанием об их уродстве и ничтожестве. Поэтому "собаки" так боятся и не любят волков, всякий раз приходя в неистовство от злобы и страха, слыша волчью песню или чуя волчий запах. Будь волком, и не предавай своей природы. А если встанет выбор - стать собакой или погибнуть, - выбери смерть. Даже мёртвый, волк всегда останется волком, а собака, навсегда, будет чужой и враждебной своей матери-природе и никогда не станет снова свободным и сильным существом по имени "волк".
Договорив последние слова, человек поднял вверх лицо и оскалив зубы, запел волчью песнь, которая штопором ввинчиваясь в ночное небо, улетела далеко, к звёздам. Через мгновение, к нему присоединился другой голос, и они зазвучали в унисон.
Вот это и вспомнил сейчас Кирилл, снова изнывая от удушающей его тоски в подземной, комфортабельной норе. К Мастеру он попал совершенно случайно. Несколько лет назад он отправился с товарищами на охоту. Собирались серьёзно. Знакомый егерь обещал крутую, браконьерскую охоту в заказнике, полном изюбрей и сохатых. Соблазнившись богатой добычей, которую можно взять практически без труда, они сели на вездеход и рванули в тайгу. Всё началось по дурному, с большой пьянки в зимовье, диком хвастовстве оружием и пальбой по пустым бутылкам.
Рано утром, ещё как следует не проспавшись, пошли в лес. Озлобившись на самого себя и товарищей, показавшихся ему отвратительными на следующий после попойки день, он убрёл в сторону от тропы и заплутал. Через три часа его блужданий по непролазному снегу среди вековых, огромных деревьев, начался буран. И так и сгинул бы городской житель не приспособленный к жизни в столь суровых условиях, но не суждено ему было замёрзнуть в тайге, в тот раз.
Очнулся Кирилл в каком-то подобии берлоги. Только в этой берлоге жил не медведь, а очень странный человек, с ярко выраженным азиатским типом лица. Одет он был в шкуры, мог есть сырое мясо, но при этом знал много такого, о чём Кирилл, считавший себя интеллектуалом, даже не догадывался. Этот загадочный человек уже три года жил в глухой тайге, имел в различных местах приспособленные жилища - убежища и запасы пищи. Впрочем, он мог неделями обходиться и без неё. Сначала Кирилл испугался и принял его за сумасшедшего, но увидев его полный мысли и живого ума взгляд, изменил своё мнение.
Потом он узнал, что у "Мастера", так тот себя называл, есть ученики - несколько человек, которым он преподал свою концепцию мироздания и места человека в ней и которые исполняют, в течение некоторого времени, заданные им "Уроки", которых было всего семь. Позже, уже заканчивая своё "образование" у Мастера, Кирилл узнал, что он казах, и зовут его Уразбек Ковжасаров. Что род его бекский, старинный, а сам он, из казахского города "Кзыл-Орда", и на Дальний Восток его занесла служба в армии, где он долгие двадцать лет был профессиональным диверсантом, и прошёл путь от рядового "духа" до майора. Уразбек выполнял боевые задания в одиннадцати странах, а в конце службы, - обучал "холуаевцев" - специальное, диверсионное подразделение на Русском острове, близ Владивостока, где выпестовывали универсальных "псов войны", умеющих наносить максимальный урон врагу в минимальные сроки и любыми средствами, в качестве которых, могли использовать и швейную иглу, и бытовую химию, продающуюся в любых "Хозтоварах". Могли они пользоваться системами спутникового наведения, а при необходимости, поднять в небо боевой вертолёт или самолёт, включая последние, новейшие в этой области разработки.
Будучи выброшенным на копеечную пенсию, и уже не умеющий жить обыденной, "нормальной" жизнью, майор Ковжасаров ушёл в Природу, и стал жить в тайге, время от времени, меняя дислокацию и осваивая новые территории. Так он добрался до отрогов Сихотэ-Алиня.
Прибавив за эти годы к своим навыкам выживания в любых условиях ещё и некий сплав философии, естествознания, мистики, боевых и охотничьих приемов, он создал своё "Учение" и постепенно, каким-то непостижимым образом, обрёл учеников, хотя и не искал их. Некоторые уходили от него после первых "уроков", крутя пальцем у виска, другие преображались, круто изменяли течение своей жизни, а третьи оставались где-то рядом с ним, в тайге, поселившись, кто в охотничьем зимовье, кто на заброшенной пасеке, а один из его учеников даже вывез в Природу всю свою семью - жену и двоих детей, сделав их неофитами его учения.
"Мастер" учил их не противопоставлять себя якобы враждебной человеку Природе, а совершенно естественно "растворяться" в ней, находя для себя единственно правильную форму и способ существования. Он учил, как правильно "просить" у леса зверя, иной раз беря его почти голыми руками, как взять рыбу из реки или озера, не прибегая к использованию лодок, сетей и прочей рыбацкой премудрости, как взять пищу там, где другие просто умрут с голоду, распознавать съедобные и лечебные растения, как зарядиться энергией от земли, от солнца, от дерева, от воды или огня, как согреться в лютый мороз и как не изнывать от жары в душные, летние дни. Кроме того, у него была своя система рукопашного боя, что-то среднее между стилем Кадочникова практикуемого советскими спецслужбами ещё со времён НКВД и вьетнамской борьбы "Вьет Во Дао" - загадочной и почти неизвестной боевой системой вьетнамцев, выработанной ими в десятилетиях жестоких и кровавых войн со своими угнетателями.
Ещё он учил побеждать страх и боль. А то чему научались его прилежные ученики, становилось для них тем самым "алфавитом", из которого они могли складывать свои "слова", открывая, как ключом, тайны мироздания.
Кирилл тогда остался в его "берлоге" и стал учеником великого армейского романтика на целых два года, исполнив один за другим все семь заданных ему "Уроков", и вернулся в Город, где его давно заочно похоронили и уже отметили две годовщины его смерти. Друзья и знакомые, попив водки на его поминках, уже начали потихоньку забывать о нем, занятые своими каждодневными проблемами. Тут он и появился в Городе, почти до шока удивив своих товарищей по той злополучной охоте и дав немалую пищу для всяких толков и измышлений насчёт его персоны. К тому же, вернулся он совсем другим человеком, и внешне и внутренне. Многие не узнавали его при встречах, до тех пор, пока не привыкли к нему новому. Пришлось немало побегать по инстанциям, восстанавливая себя в правах живого человека и отсуживая растащенную родными и знакомыми собственность.
Из всего, что у него было, вернуть удалось только квартиру. Тупые чиновники просто не могли поверить его объяснениям и всерьез сомневались в его вменяемости. У него даже возникло сильное желание вернуться в тайгу к «Мастеру». В конце-концов, Кирилл просто плюнул на все формальности и стал жить сам по себе, пока не сошелся ближе с Виктором Грабовским и не стал его тайным советником.
В самые первые дни его возвращения, к нему даже приходила делегация УФОлогов с требованием поделиться с человечеством своими впечатлениями и знаниями, полученными от пришельцев. Кирилл тогда от души повеселился, вешая им самую невообразимую "лапшу на уши" и демонстрируя своё умение ходить босиком по битым бутылочным стёклам и углям раскатанного на земле костра, ныряя на четыре минуты под воду и разбивая о голову белые, толстенные кирпичи. Все эти "штучки-дрючки" так вдохновляли уфологов, что численность членов их клуба, после демонстраций "сверхвозможностей" Кирилла, почти утроилась, а ему домой, узнав номер его телефона, стали названивать юные дурочки и истеричные дамочки, предлагая ему себя в качестве "машин" для рождения гениев и просто в роли связных с инопланетным разумом. Однако, вскоре, вся эта "вакханалия" ему изрядно надоела и он жёстко отшил чудаков из УФО-клуба.
Сейчас после всего, что с ним произошло за последнее время, у Кирилла было такое чувство, что порвалась с таким трудом им приобретённая за те семь тяжёлых уроков у Мастера, живая нить - пуповина, связывающая его с Природой и он мучительно переживал это чувство потери. Иной раз ему казалось, что он, как космонавт вышедший из корабля в открытый космос, вдруг оторвался и теперь летит в безвоздушное пространство, всё дальше удаляясь от спасительного корабля и будет так лететь в "никаком" состоянии пока не умрёт, превратившись в мёртвую начинку скафандра.
Дни шли за днями. Он узнал от очередного дежурного по "бункеру", что Буба, Иван и Лена благополучно добрались до Гонконга и пока гостят у господина Чен Ли - одного из руководителей "Триад" - стоящей среди самых загадочных и крутых мафий в мире. Он пытался радоваться за них, но не мог. Все человеческие чувства почти умерли в нём. Они, как осенние листья с дерева, облетели с него и он стоял одинокий и голый перед Вселенским Абсолютом, не знающим ни Добра, ни Зла, ни жестокости, ни жалости…
Периоды бешеной активности сменялись полной апатией и Кирилл лежал в высокой траве, глядя на облака или чистое, синее небо и даже, если резко холодало и начинался дождь - не уходил, а продолжал бесцельно созерцать, не воспринимая мира в его целостности, а только отдельными, ничего не значащими деталями. Вот качается на высокой былинке гусеница, а вот ядовитый змей щитомордник прошелестел совсем рядом, поблёскивая чешуёй на солнце, выслеживая добычу. Потом, тотально захватывая всё пространство и внешнее, и внутреннее целиком, появлялся демон. Он был всё время разный, маски его менялись, но Кирилл точно знал, что он один и тот же. То он был огромным, во всё небо лицом из разноцветных составляющих компьютерную игру "Тетрис" и это лицо всё сыпалось, сыпалось на Кирилла и он начинал задыхаться под грудой квадратиков, уголочков, вытянутых прямоугольников. То вдруг надевал маски его родных и друзей и это было тем больнее, что многие из этих людей уже ушли из жизни. Сегодня демон говорил с ним.
- Кто ты, человек? Что есть у тебя? Кто остался рядом с тобой? Зачем ты ещё живёшь? Давно ушли твои дедушки и бабушки. Твоя мама, мучительно долгими для неё, не для тебя, годами ждала тебя, а ты всё не приезжал и почти не писал ей писем, отделываясь изредка телефонными звонками. И она ушла тоже. Твой отец с самого начала предавал тебя, ещё когда ты не родился. Помнишь, как ты подслушал, когда родители ругались, что мама не хотела делать аборт и родила тебя "назло" отцу? Ты родился "на зло" - понимаешь ты это? Помнишь, как часто и серьёзно ты болел в детстве, но каждый раз не умирал, упорно выбирался из пропасти, в которую давно должен был упасть? У тебя нет друзей. Кто встанет за тебя? Виктор? Его пепел разлетелся по тайге, а душа его теперь у нас. Кто ещё? Твои многочисленные приятели, которые отшатнутся от тебя, как от прокажённого, едва ты подойдёшь к ним? Твои женщины? Где же они? Ах, да Оксана. Вот она! Смотри!
И демон показал ему разрытую, неглубокую могилу в лесу с начинающим истлевать трупом.
- Смотри! Смотри!!!
Гнилое отверстие могилы, как смрадный рот чудовища приближался, дышал на него, становился огромным. Череп с клоками кожи и пышной копной каштановых волос вдруг потянулся к нему с поцелуем. Он хотел вскочить и бежать, сломя голову, но тело отказывалось повиноваться ему и лежало неподвижно.
- Ну, зачем тебе Это? Зачем оставаться здесь и жить со всем этим? Подумай! Мы скоро придём за ответом."
Шёл дождь. Кирилл лежал на земле и ощущал, как он вращается вместе с планетой и звездное небо смещается над ним. Он был инороден земле. Он не был человеком. Он был никем и должен превратиться в НИЧТО.
То, что было Кириллом, поднялось, машинально отметив, как стекает под мокрой одеждой вода по телу и подошёл к тому месту, где был спрятан в небольшом, ловко замаскированном схроне - мотоцикл. Его колотила крупная дрожь, зубы выбивали барабанную, чёткую дробь. Глаза различали мельчайшие детали ночного леса. Обострённый слух воспринимал сотни, тысячи звуковых волн. Он даже их видел. Обоняние улавливало тончайшие оттенки запахов. Он не думал, куда идти. Обострённые до боли чувства вели его безошибочно. Вот и тайник. Мотоцикл завёлся сразу. Шум мотора ударил по перепонкам, как взрыв. Он ехал в Город. На стоянке, куда он влетел, около двух ночи, сначала его не узнали. Сторож долго вглядывался в него и вдруг всплеснул по бабьи руками: "Кирилл, ты?" Тот ничего не отвечая, протянул руку. Сторож, тот самый Миня, суетливо пожал её и его прорвало потоком слов: "Тут тебя мусора искали и братва, и ещё чёрт-те кто. Все приходят, спрашивают. Брал тачку, не брал? Боссовские недавно хотели забрать. Мы сразу пацанам позвонили и они не отдали. Стоит, стоит, красавица. Я её мыл недавно. Движок в порядке. Всё, как ты тогда оставил. Боссовским и ментам сказали, - приедет хозяин - с ним и разбирайтесь, а мы не отдадим. Один мудак, такой, знаешь, здоровый, с порванной шеей, мне стволом в лицо тыкал. Орёт: "Да я в рыло имел вас всех тут!" А как пацаны наши динамовские приехали, сразу с базара съехал, а то расчехлился здесь, перед нами. Да, недавно, говорят - порешили его, вместе с Боссом, на бане. Говорят - за Граба. Ты слышал?"
Всё это время Кирилл стоял, терпеливо и тупо ожидая, когда иссякнет этот словесный понос. Потом негромко сказал: "Дай мне ключи от тачки, запасные. Покатаюсь." Сторож заспешил к будке. Кирилл подошёл к своей машине. "Кроун" действительно сиял чистотой, на крыше капли дождя собрались в крупную росу. Подскочил сторож с ключами. Почему-то сначала Кирилл открыл багажник, где у него постоянно был целый склад всякой всячины - взял из наполовину пустого ящика коробку с австралийским виски "Корона", протянул сторожу. Виски был дорогой, подарочный, многолетней выдержки, в бархатных, сиреневых мешочках с золотым вензелем и в плотной, блестящей коробке. Миня растерялся, машинально взял коробку. Кирилл вложил ему в руки ещё две коробки. "Выпейте там, за Граба. И за меня, тоже выпейте." "Да ты что? Что задумал-то, Кирилл ? - сторож засуетился, пытаясь поставить куда-нибудь коробки. Кирилл остановил его, взяв за плечо. "Всё нормально, брат. Спасибо тебе за всё. Уезжаю я. Не бери в голову."
Уже в машине, слушая как равномерно работает двигатель, прогреваясь, он распаковал бутылку и отвинтив пробку, приложился из горлышка. Обжигающий поток виски пролился по пищеводу и согрел желудок. Когда он трогался, сторож всё ещё стоял рядом с машиной, глядя на него полными тревоги глазами и прижимая к животу блестящие в лунном свете коробки с виски. "Надо же, переживает за меня?" - запоздало ворохнулась в сознании тёплая мысль и тут же исчезла, без следа.
Он долго носился по пустынным ночным улицам. Казалось, что Город вымер. Не было даже гаишников. Выпив одну бутылку, он швырнул её из окна в витрину магазина, но не добросил. Уже прикладываясь ко второй, подумал, что со второй попытки расшибёт какую-нибудь витрину обязательно. Он не пьянел. Движения оставались на удивление координированными. Выйдя на трассу и придавив педаль газа до полика, тупо смотрел, как стрелка спидометра подбирается к ста семидесяти. Страха не было. Ничего не было. Даже боли. Была только Пустота.
Сбросив скорость, он медленно плыл в потоках дождя по пустынному Городу. Недалеко от центра, встал на перекрёстке, в гору. Поставил машину на ручной тормоз. Смотрел, как дворники гоняют воду по лобовому стеклу. Вдруг, с удивлением заметил, что шепчет какие-то слова, почти помимо воли, выпуская в заполненный перегаром салон: «Отче наш, иже еси на небеси, да святится Имя Твое, да приидет Царствие Твое…» Справа мелькнул, быстро приближаясь, свет фар. Мгновенный импульс: "Вот оно! Твоё! Проверься - тварь ты дрожащая или право имеешь?" Рука машинально убрала ручной тормоз и включила скорость. Нога надавила на газ. Выскочив поперёк дороги, его "Кроун" перекрыл путь несшемуся справа белому автомобилю. Визг тормозов, удар. Мотнулась куда-то голова. Закружилась в мгновенном танце, через весь перекрёсток, пара автомобилей на блестящем от дождя асфальте. Всё кончилось. Он был жив. И даже не ранен. Выбравшись через левую дверку, он спокойно подошёл к стоящему метрах в пятнадцати, вдребезги разбитому "Тойоте Спринтеру". Из него ошалело пялился, засыпанный круглыми осколками калёного стекла парень, лет двадцати пяти. "Ты цел?" - спросил его Кирилл и так видя, что тот почти невредим. Парень запричитал, выбираясь из того, что раньше было его "Спринтером": "Я только сегодня тачку эту взял! Что делать, а?! Что теперь делать?!" Страдальчески смотрел на Кирилла. "А ничего", - ответил тот и пошёл вниз по дороге. Парень догнал его, видимо на что-то решившись, схватил сзади за плечо, рванул к себе. Кирилл перехватил его руку в кисти и резко повернувшись поставил её сустав в неестественное положение. Парень согнулся от боли, упал на колени. Глядя сверху в его расширившиеся от боли и страха глаза, Кирилл также спокойно сказал: "Теперь у тебя две тачки будет, или полторы. Документы в машине. Меня не ищи. Только хуже будет. Ну, всё. Я пошёл." И отпустив руку страдальца, пошёл по дороге, не оглядываясь, вниз. Он шёл к себе домой. Открыв дверь, он вошёл в такой прежде привычный мир своей квартиры, и сев на диван, попытался прислушаться к своим мыслям и ощущениям. "Может быть, я уже умер? И этот мир, на самом деле, лишь иллюзия, ещё одна изощрённая форма пытки?" Потом вошёл в ванную комнату и долго-долго смотрел на своё лицо в зеркало, словно пытаясь открыть в нём какую-то тайну, неведомый ему до этого смысл. Вместо него проявилась ухмыляющаяся и беззвучно хохочущая, обнажая кривые жёлтые клыки, безобразная в своей бесчеловечности харя демона. Он ударил в неё, раз и ещё, и бил, бил уже по голой стене, оставляя на ней кровавые брызги. Потом вошёл в кухню, и вынув из кожаных ножен, тускло блеснувший в темноте, клинок охотничьего кинжала, включил газ, и поднёс лезвие к его синему цветку.
Послесловие
Она проходит близко-близко от моего окопа, едва не наступив на раскалённый от стрельбы автомат. Цветок на тонкой шейке стебелька, нежно звенит, задетый шлейфом её воздушного, небесного платья. На бруствере, завороженный муравей, бросает на пол-дороги от муравейника свою ношу и осязает, трепеща усиками, ту область пространства, где только что ступала её изящная ножка. Непостижимая, неостановимая сила движения её - завораживает всё и вся вокруг. Взрывы снарядов, уже пославших в смертельный полёт свои осколки, вдруг разом вянут, лишая осколки убийственной силы и те, вяло шлёпаются на землю, ещё не высохшую от дождя, и беззлобно шипя, остывают в лужах.
Ничего уже не понимая, забывая что такое страх, я высовываюсь из окопа и опираясь на руки, выношу своё тело на линию горизонта, не обращая внимания на вражеских солдат, бредущих мимо меня, вслед за нею.
Она, она принадлежит только мне. Она принадлежит всем нам. Она принадлежит природе одушевлённого вещества, из которого мы все состоим. И она - ничья.
Обиженный танк, повернув вслед уходящим свой хобот, провожает нас недоумённым взглядом бойниц. Усталые, грязные, израненные - ветераны и салаги - мы бредём за нею сквозь вечность, всегда рядом и никогда не досягая её. У неё нет имени. Она неадекватна всем символам изобретённым человечеством. Она неистребима и необъяснима. Она неохватима рассудком и неопределима самыми чуткими приборами. Она разрушает, созидая, и создаёт, разрушая.
Силился я выразить её звуком, и только волки, в звенящем от мороза лесу, вторили моему, торчащему из глотки до неба, воплю. Тысячи тонн бумаги измарали поэты, пытаясь уловить её слабое видение. Миллиарды воинов бросили друг на друга великие полководцы, пытаясь завоевать её. И что же? Сгнили, превратившись в пыль, их останки, а она прошла мимо, даже не взглянув на них. Великая Армия Любви, заворожённая, ступает вслед за нею, мимо, всё мимо меня. И только крупица надежды, зажатая в кулаке, удерживает меня от отчаяния и смерти.
Мы - смешные и гордые люди, идём вослед ей и несём свои, никому не нужные души. А она, по-прежнему, не обращает к нам своего лучезарного лика.
Это будет ещё вчера, в прошлых и будущих жизнях. Но никогда - "сегодня, сейчас!" Глядя на своё вчерашнее отражение в зеркале, я жутко, до физической боли, завидую ему, своему вчерашнему "я" и убиваю его ударом кулака с зажатой в нём крупицей надежды. И так, бесконечно разрушая своё прошлое, я строю своё будущее, которого, впрочем, тоже нет...