Когда-то давно у меня был один знакомый мальчик...
Мы оказались вместе на турбазе. Он и трое его друзей жили в соседнем домике – деревянном, прохладном в жару и умеющим излучать тепло каждой своей гранью по вечерам. Где-то на третий вечер мы с этим мальчиком почувствовали тепло нашего бунгало, обнимаясь у его стеночки. После инцидента я уже говорила о новом знакомом «мой» мальчик, а никакой не «этот». И мои подруги, увидев его, тоже говорили: «Смотри, вон твой мальчик идет!» Мне было приятно. Сейчас я задумываюсь, отчего мне было так приятно знать, что это «мой» мальчик? Чувство собственности и радость обладания другим, как своим? Ощущение погруженности в общую полишинельную тайну? Даже теперь я не могу сказать ничего определенного по этому загадочному психологическому поводу...
У ребят была гитара, и мы вдевятером проводили долгие короткие часы вместе. Пели весь репертуар «Машины времени», хотя петь его было делом непростым – наших голосов не хватало, чтобы где-то вытянуть высоченную ноту, а в другом месте чисто смодулировать... И тогда ленинградские пацаны начинали петь куплеты, одновременно глуповатые, смешные и скрытно-непристойные. Надеюсь, память меня не подведет, а любопытные носики-курносики уже сопят в своих кроватках.
Итак, вот они, эти куплеты:
Какой-то маленький вассал
Вокруг свой замок обошел,
Но ничего в нем не нашел,
И в уголочке написал:
«У нас была кинозвезда –
У ней широкая натура,
И погулять она не дура,
Все потому, что молода-а-а».
На берегу лежат два трупа,
У одного торчит запонка,
И проходящая девчонка
Чему-то улыбнулась глу-упо...
Сделаю паузу, чтобы пояснить, где мы отдыхали. Иссык-Куль – одно из 25 крупнейших и на 6 месте среди глубочайших озер мира. Находится на высоте 1609 метров над уровнем моря, вода в нем соленая.
А куплеты продолжали петься:
На берегу, покрытым маком,
Художник даму ставил в позу,
Разрисовал ее как ро-озу,
А верх картины покрыл ла-аком.
Себя от холода страхуя
Купил доху я на меху я,
Но, видит бог, дал маху я:
Доха не греет, ну, ниско-олько!
Про холод и доху на берегу Иссык-Куля было слышать странно: перевод с киргизского – «горячее озеро» – соответствовал положению дел, погоды стояли солнечные, берега играли красками, а Тянь-Шань был далек как бесстрастная старость.
Однако одним неожиданным утром на турбазу обрушился дождь, и одновременно с потоками воды с неба нам под ноги потекли потоки грязи с тех самых крутых вершин, где, вполне возможно, киргизская девушка несла-несла на плече, а потом, по неосторожности, взяла, да и разбила кувшин...
Бурные прозрачные ливни начинались где-то в горах, но на турбазу вода пришла в виде грязных луж. Самым неприятным было то, что затопило все уличные душевые и туалеты. Других удобств на территории турбазы не предусматривалось. Мы с упоением перепрыгивали через мутные ручейки, бегали на берег Иссык-Куля по утрам, чтобы умыться и почистить зубы, днем – чтобы искупаться, и вечером, чтобы принять «ванну» перед сном.
Одна из наших подруг, Татьяна, сдружилась с местным инструктором. «Он ведь страшный, как моя одинокая учительская жизнь», – говорила ей Галка, самая из нас наблюдательная и мудрая. На что Татьяна беспечно отвечала в том смысле, что у нее всегда найдется под рукой куфайка. «Да и добрый он какой, и заботливый, – Татьяна морщила веснушчатый носик и растягивала губы в улыбке, – вчера вечером выстирал мои трусики в озере... Я их сняла, на кустик повесила, а они упали в грязь». Галка беззлобно обзывала подругу вороной, а мы дня три подтрунивали над Татьяниным «женихом», страшным, как Галкина жизнь и добрым, как стиральная машинка.
Должна признаться, что от меня богиня Гигиея на тот момент окончательно отвернулась: начались какие-то высыпания на лице, руках и ногах. «Боевой раскрас» не остался незамеченным моим окружением. Девчонки сначала измазали на меня все свои кремы для рук и вылили все огуречные лосьоны, но, убедившись в бессмысленности перевода добра, одна за другой фыркнули в мою сторону, оставив сражаться с бедой один на один. Зато мой мальчик, как и подобает студенту-медику, взял меня, нисколько не брезгливо, за прокаженную руку и проводил в стоявший несколько на отшибе домик с красным крестом на двери.
Приняли меня волосатые руки и грязноватый халат местного пошиба. Осмотр был полон нежного внимания к коже молочных желез, после чего последовала команда лечь на кушетку. «Тебя как зовут?» – вопросил халат и, впечатав меня всем своим медицинским запахом в липкую клеенку, ввел катетер и быстренько влил лекарство. Мне сделалось за него стыдно и я, неловко привстав, спросила, где находится душевая комната. «Так тебя как зовут? – снова поинтересовался грязноватый халат и, не дослушав, указал на занавеску, – Иди туда!»
Стоя под тонкой и холодной струей, я слышала, как в краснокрестовую дверь постучали, как кто-то вошел и спросил голосом моего мальчика обо мне и как голос лекаря ответил нарочито громко, что нужно попросту соблюдать гигиену...
В моем временном убежище на крючке висело белейшее вафельное полотенце. Помню, я тогда подумала: наверняка его продезинфицировали в анклаве... или в балаклаве? или это что-то из географии? – а с географией я никогда не дружила. В общем, я позавидовала вафельному полотенцу и, вытеревшись насухо и одевшись наскоро, предстала пред ясны очи двух медиков – настоящего и будущего. Они к тому времени уже сыпали латынью как мелким звонким горохом, но мне запомнилось только это: «тезаурус рекс».
Через сто лет после, выясняя, что бы оно могло быть, я набрела на Стихи.ру и на чей-то странный опус под этим названием.
Почитайте и вы:
пусть будет море
чтоб берег берег его нежно
пусть будет небо
иссиня китайского шолка
с веткою вишни сплетатся медленным ветром
что так ласкает но чаще грызет и свищет
это лишь образы что где то там в перемысле
толи вольтера иль кафки что пьют вместе кофе
форте фортиссимо после пиано и ленто
жизнь это числа на веере времени смыслов
и доминанта что все же слегка каудальна
в тонику выплеснет каплю вина из бокала
и краниально хрусталики спрыгнут с орбиты
глядя на то что со временем станет усталым
белою скатертью но с кружевною салфеткой
мягко накрыв чтоб казалось как будто бы простынь
с пением огненным радостно взмыв
в вечную зиму проводим увядшую осень
медленно медленно делаем ПА и кружимся
все так естественно жаль только нам не случится.... *
Заселившись в коттедж, мы сразу оценили все его удобства: просторную комнату, пять прекрасных крепких односпальных кроватей, пять маленьких полированных тумбочек, встроенный в простенок шкаф и квадратный стол с расписной столешницей – можно даже сказать, ломберный столик (до нашего появления пульку расписывали на нем неоднократно), а также небольшую крытую веранду.
В наследство от прежних поселенцев нам досталось еще и ведро, приветственно выкатившееся из-под кровати. В первый же день мы по достоинству оценили оцинкованную посудину: наполнили водой в ближайшем уличном умывальнике и, с трудом отодрав от горячей синей водопроводной трубы чью-то высохшую до неузнаваемости футболку, помыли с их помощью в комнате пол.
Ночью ведро служило нам верой, правдой и надеждой на светлое сухое завтра. Первая из нас, начиная оглашать звоном округу, будила мудрую Галку и та, сознавая деликатность момента, сонно комментировала: «А кто это там ссыт, как старая лошадь? А, это ты, Лапочка, ну, писай, писай!» Наутро ведро выносилось по очереди и опорожнялось в ближайшем уличном «тубзике».
«Лапочками» у Галки были все мы. Она носила подобающую союзной республике тюбетейку, короткую стрижку и очки – то черные – на солнце, то с диоптриями – во время сеанса карточного гадания. На кого и с какой целью гадала Галка, мне не ясно до сих пор: нравиться она никому не могла по причине возраста и чрезмерного иронического ума. А вот поди ж ты! – гадала. У Галки была еще одна... Галка. Абсолютно совпадающая с Галкой черненькой Галка пепельная – сестра по отцу. Их общий родитель сначала жил с матерью Галки, которая и родилась в этой семье, а потом ушел к матери второй Галки, где та впоследствии тоже родилась. Сестры были очень разные, но любили и ценили друг друга, понимая, что в этом мире им лучше быть поближе. Галку пепельную мы именовали «маленькой» из-за роста и совершеннейшего кукольного личика. «Маленькая» любила своего мальчика как-то смело и открыто. Красилась каждый вечер, превращаясь в неземное воздушное создание и улетала на танцплощадку, где, не зная усталости и не пропуская ни одного танца, вертелась на высоченных каблуках типа «скала» вплоть до последней песни:
Наконец-то мы вместе, и вечер обрадовал,
И тоска расплелась и печали – на слом,
Желтоглазая ночь, ты за мной не подглядывай,
Обними и укрой нас мохнатым крылом.
Желтоглазая ночь, свою милость яви,
Желтоглазая ночь, ты – царица любви,
Ты должна нас понять, ты должна нам помочь,
Как мы ждали тебя, желтоглазая ночь.
Мы искали друг друга на улицах города,
В переулках ошибок блуждали не раз,
Мы искали любовь в недомолвках и шорохах,
И мы ждали твоих заколдованных глаз!
Как теперь нам расстаться, мы сердцем опознаны
В наше прошлое больше не сыщешь следа.
Все решится сейчас под безмолвными звездами,
Если ж нет – не решится уже никогда!
Желтоглазая ночь, свою милость яви,
Желтоглазая ночь, ты – царица любви,
Ты должна нас понять, ты должна нам помочь,
Как мы ждали тебя, желтоглазая ночь.
Вот и пришло время узнать, что песню пела литовская эстрадная певица Бируте Петриките.
Ребята, не верьте тому, кто вам будет втирать, что верблюд не страшный. Верблюд уродлив, местами ободран, жует жвачку, пуская слюни, горбы висят как уши у таксы, присаживается медленно, а поднимается скачком: сначала попа, а потом спина. Поэтому нашу Галку-маленькую, усевшуюся между его горбов, заваливало и трясло, но при этом заваливало и трясло и нас, от смеха. Смелая Галка! Ради фотки на память чего не сделаешь! А мы просто разместимся перед этим чучелом. Главное, вовремя убрать из кадра повальный хохот. Корабль пустыни на пляже (как в анекдоте: Ползет водолаз по пустыне! Ну ни-фига себе пляж отгрохали!?!) и мы – рядом!
Воспоминания – воспоминаниями, но полностью в моей власти что-то не сказать или припомнить что-то не то, или поменять местами события...
К чему это я? Да к тому, что не знаю, как пишут мемуары умудренные жизнью старцы, явно выпившие положенные таблеточки с утра и тайно выкурившие одну сигарету днем, пообедавшие плотно и подремавшие часок после оного, но в конце концов усевшиеся за компьютер и начавшие сосредоточенно, по всем правилам жанра, работать. Мне – признаюсь – сложно сделать выбор, чем завершить данный опус. На оптимистичной ноте или, наоборот, столкнуть моих читателей в соленое море пессимистического Иссык-Куля. Размышляя так, я пришла к решению досказать мою историю в той последовательности, каковая и имела место быть.
Мой мальчик постучал в дверь, переступил через порог с таинственным видом заговорщика, чмокнул в щечку и выдал приглашение приходить к ним. «Будут исполнены куплеты, – пояснил мой мальчик, – но не те, не улыбайся! новые, мы сами их сочинили...»
Через час мы все, кроме Галки-большой, подкрасились-подмазались, поменяли сарафанчики на вечерние блузочки-брючки и двинулись в сторону соседнего домика.
В комнате, с точностью до деталей, повторявшую нашу, особенно если минуснуть одну кровать, за ломберным столиком сидела великолепная четверка, правда, без вратаря. Столик украшали четыре же бутылки какой-то местной бормотухи, ведь «машина с пустыми баками не ездит». Ленкин (пока не рассказала о нашей красавице, но еще успею) «жених» держал в руках гитару, нежно перебирая струны – настраивал аудиторию.
Вот они, эти куплеты. Или частушки. Или песня. С жанром до сих пор полная неразбериха:
По соседству домик есть
Там живут девчонки наши
А кому какое дело
Может песня про любовь
Сашка храбрый и веселый
Любит пиво и вино
А кому какое дело
Он веселый все равно
Пашка много ест в столовой
И не дремлет в тихий час
Любит Галку он безмерно
Говорит девчонка класс
Леха Коршун очень умный
У него очки к тому ж
Галку Леха ненавидит
Верен он своей жене
Игорек зазнайка страшный
Он частушки сочинил
А потом сказал что это
Кто-то сделал за него
Мы девчонок очень любим
Они стройные у нас
По ночам мы их обнимем
Песня наша про любовь
Вы спросите: как я могла запомнить такую... мммм... фигню? Разумеется, я ее не запомнила, потому что память у меня тогда была девичья. Я перенесла на эту страничку куплеты с бумажки, которую по завершении исполнения мне торжественно вручил мой мальчик. Правда, листочек какое-то время служил подставкой под стакан и сохранил на себе отпечатавшиеся невнятно круги светлого бордо. Тем дороже мне данный артефакт.
Раскрывая дверь в прошлое, удивляюсь: существование времени лет и времени месяца иногда совпадают по наполняемости впечатлениями. Чаще всего прошедшие годы похожи один на другой как тоненькие блинчики, сложенные в стопочку ничем не примечательных воспоминаний. Однако попадаются удивительные короткие периоды-вспышки. Их не удается классифицировать под скучную смену будничного – они укладываются в памяти на отдельную полочку и хранятся в ней до тех самых пор, пока, свеженькие и яркие, не явятся на страничке Word в виде буковок-знаков или подходящей по смыслу картинки, все же не передающей в полной мере всех подробностей бережно хранимого визуального образа...
Время месяца подходило к своему завершению. Несколько дней на турбазе были проведены вне турбазы: наши друзья ушли с палатками в горы, а мы с девчонками решили, что лучше гор могут быть магазины – и поехали в Фрунзе. Или во Фрунзе, тогдашнюю столицу союзной Киргизии.
Результат, как теперь иностранят, «шопинга», был таков: Галка-большая купила себе еще одну тюбетейку; Галка-маленькая – нитки для вязания; Татьяна разжилась чудесной фарфоровой девочкой, пьющей чай из пиалы; Ленка приобрела золотой перстень с аметистом; а я, по давней своей туристической традиции, – маленького пушистого зверька – помесь бобра, пуделя и енота мышиного цвета с деревянной мордашкой.
На местном, огромных размеров, колхозном рынке мы продовольственно затарились: приобрели несколько пакетиков корейской морковки и капусты, горячие манты и ведерко персиков. После этого, пренебрегая всеми законами логики, отправились обедать в местный ресторанчик.
Усевшись за накрытый белой скатертью стол, изучили меню и сделали каждая свой выбор: Ленка и Татьяна заказали люля-кебаб; я решила не рисковать и удовольствовалась традиционной котлетой с картошкой; Галка маленькая и Галка большая, наоборот, рискнули приобщиться к местной кухне и взяли на закуску сусамыр.
По возвращении домой мы удивляли родных и знакомых этим национальным блюдом. Готовится оно просто. Отвариваем кусок говяжьей мякоти, пропускаем через мясорубку, смешиваем с измельченным на терке сырком «Дружба» (что естественно); в процеженный бульон добавляем желатин, нагреваем, помешивая, снова процеживаем и заливаем уплотненную в салатнике сырно-мясную массу. На этом рукотворный процесс завершается, и уже в холодильнике низкая температура ставит на готовом блюде «точку»: возникает слой прозрачного желе. Всем рекомендую эту киргизскую закуску!
В конце прогулки по городу мы сфотографировались у памятника революционеру и военачальнику Красной армии, в честь которого и был наименован в то время теперешний Бишкек.
И только сейчас, просматривая фото памятника, я выяснила любопытные факты истории его создания, которые любезно предоставили исследователи во главе с Владимиром Булатом: «Важно отметить с самого начала, что этот памятник – не только одно из ключевых пластических творений Дубиновского, но и один из самых важных во всей советской монументалистике. И совсем не случайно, что он был воздвигнут именно в городе, в котором родился, вырос и воспитывался великий политический и военный деятель» **.
Представление нашей пятой подруги Ленки, причем практически под занавес, не совсем справедливо, ведь девчонкой она была необыкновенно яркой. Мы все ей немного завидовали и потому ее ножки нам казались чуть полноватыми, а талия не такой тонкой... Однако, как показывает практика, в соревновании ног и лица всегда побеждает лицо. Изящество ее профиля спорило с видом анфас, а весь облик удивительным образом напоминал популярнейшую Светлану Светличную в сцене с халатиком из кинофильма «Бриллиантовая рука».
Обычно Ленка, слегка прикрытая купальником, заходила в воды Иссык-Куля в гордом одиночестве, а через некоторое время появлялась на берегу уже в сопровождении какого-нибудь местного мачо или отдыхающего с турбазы, готовая в любую минуту пожать загорелыми плечиками: «Не виноватая я – он сам пришел!». При этом у Ленки был постоянный мальчик, заботливо колдующий над ее чуть подгоревшей спинкой на пляже и склоняющийся по вечерам над гитарой и страстно голосящий «Романс о влюбленных»:
Синева, блеск воды,
Нет ни дней, ни часов, ни минут,
Облака в тишине,
Словно белые птицы плывут.
Только я и ты,
Да только я и ты, да ты и я,
Только мы с тобой,
Да только мы с тобой, да мы с тобой.
Было так всегда, будет так всегда,
Все в мире – любовь,
Да лишь она, да лишь она.
Пусть плывут века, словно облака,
Любви не будет конца
Во все времена.
Только я и ты,
Да только я и ты, да я и ты,
Только мы с тобой,
Да только мы с тобой, да мы с тобой.
Синим небесам
Я расскажу о том, что знаю сам,
Белым облакам
Я расскажу о том, как я люблю тебя,
Пусть только я и ты,
Да только я и ты, да ты и я.
Было так всегда, будет так всегда,
Все в мире – любовь,
Да лишь она, да лишь она.
Пусть плывут века, словно облака,
Любви не будет конца
Во все времена.
В тот самый памятный последний вечер наши мальчишки спустились с гор. Мы встретили их с радостью, высыпав гурьбой на крылечко. Быстренько разбившись на парочки, все как-то незаметно распределились по территории турбазы: Галка-маленькая упорхнула с твердо шагавшим подле нее Пашей на танцплощадку; Ленка, крепко прижатая к Сашкиному сердцу, застыла в тени коттеджа; Галка-большая отправилась вести ученые споры с тихо ее ненавидящим женатым Лехой Коршуном; Татьяну для прощального поцелуя вызвал в инструкторскую «отважный капитан» от горного туризма; а мы с моим мальчиком, выключив свет и обнявшись, сели на мою кровать...
Через какое-то время наш неумолчный шепот сменился его посягательствами на мои верхние одежды, потом дверь открылась, и нас отвлекли голоса Ленки и Сашки, испуганно исчезнувшие, стоило только нам вежливо, вполголоса, озвучить предложение: «Проходите, ложитесь, закуривайте!»
Наконец, мы не выдержали, крепко обнялись, приняли горизонтальное положение, и мой мальчик через минуту засопел... В том смысле, что заснул. Какое-то время я молча лежала, прислушиваясь к его дыханию и пытаясь дышать синхронно, ощущая, как сильно его волосы пахнут дымом и испытывая одновременно жалость, беспокойство и тихий восторг. Подозреваю, что именно тогда во мне проснулось и начало свою жизнь чувство материнства...
Пробудившись, я поняла, что нахожусь в полном одиночестве. На прикроватной тумбочке меня ожидал сюрприз в виде моей сломанной расчески. Мучимая догадками, что могло случиться прошедшей ночью, я с трудом причесала тремя зубчиками свои спутанные кудряшки.
... После завтрака мы, стоя по стойке смирно на площадке перед главным корпусом, мужественно выдержали торжественную церемонию прощания и лишь на словах доброго Татьяниного инструктора «До новых встреч на тропах седого Тянь-Шаня!» испытали настоящую горечь расставания. Расставания с турбазой, с Иссык-Кулем, с летом по-киргизски...
_______________________________
* https://www.stihi.ru/comments.html?2010/07/20/6889
** http://www.art-initiatives.org/?p=10270