Гуго Федорович был высоким мужчиной с правильными чертами лица, всегда был аккуратно одет и чисто выбрит. Жил он с матерью в четырехквартирном двухэтажном доме, куда селились приезжие учителя. Дом отапливался дровами, воду носили из колонки, которую, чтобы не замерзла зимой, укутывали как младенца в ватное одеяло. Это было трудное послевоенное время. Я тогда перешла в новую школу, в пятый класс.
Гуго Фридрихович Минх, так его звали на самом деле, был учителем в школе. Он был немцем, но по-русски говорил без акцента. Преподавал немецкий язык. Преподавал так хорошо, что на педсовете у директора поднимался вопрос о том, надо ли так «онемечивать» наших детей? Дети, хорошо усваивая немецкие слова, лихо вставляли их на других уроках, а также и дома. Он же был уверен в своей правоте и спокоен. Женщины в его присутствии старались казаться стройнее и умнее. С ними он был галантен. С мужчинами был серьезен и собран. На фоне сельских мужиков он выделялся своей городской интеллигентностью.
Мой дом был в трех километрах от села, как говорили, на отшибе. Большая семья держала корову, овец, кур. Рядом был распахан огород. До войны была своя лошадь. Осенью, убирая картофель в огороде, распрямив уставшую спину, мы видели иногда сквозь жерди забора, как бредут по дороге женские и детские фигуры беженцев, за спинами узелки, в руках палки. Молча подавали им что-нибудь, калегу или картошку, и шли они дальше, искать лучшей доли.
У меня были братья и сестры. И в двух соседних домах тоже были дети. Каждый день мы бегали в соседнее село, в школу. Случалось идти в школу и одной, но чаще вдвоем или втроем… Сейчас уже нет этих трех домов. На их месте только шумят старые тополя… Я говорю «бегали», потому что медленно мы ходили редко. Подгоняли домашние и другие детские дела, подгонял инстинктивный страх опоздать на урок, подгонял мороз зимой. Хотя и недоедали, и толстых среди нас не было, но молодость брала свое и три километра туда, а вечером три километра обратно пробегали быстрой трусцой. Дорога была веселая: сбежать с пригорка вниз к ключу, дальше по проселку мимо рощи, а за рощей уже видны крыши сельских домов. Портфеля у меня не было, в школу я ходила без учебников, надеясь, что их принесет сосед по парте. Тетради были роскошью, иногда мы их сшивали из старых газет. Худая, невысокая ростом, я казалась младше сверстников, хотя на самом деле была старше одноклассников на год. Странное дело, никогда не делая домашние задания, училась я неплохо. Видимо, предчувствуя, что дома ждут нескончаемые деревенские дела, память сразу в классе откладывала всю информацию туда, куда нужно. Ни одно слово учителей не улетало в никуда в то, тяжелое время. Особенно после того, как весь мой класс оставили на второй год. Что было делать, если весь класс не справился с годовой контрольной работой? Решили, что нужно еще раз поучиться в четвертом классе. Как это правильно, и честно по отношению к детям и учителям! Представляю реакцию учителей, родителей и учеников, если бы такое случилось в наше время…
Гуго Федорович, так же как и другие учителя и ученики, осенью помогал совхозу убирать картофель. Картофеля садили много, так как кормить совхозных коров нужно было всю долгую зиму. Убирать урожай рук не хватало, в сентябре в школе часто отменяли уроки и шли на картошку. Копали лопатами, собирали картошку в мешки. Мальчики постарше, посильнее взваливали мешок на спину и несли к машине, грузили. Как здоровый, взрослый мужчина Гуго Федорович тоже грузил мешки. Носил он их оригинально. Подхватывал подмышки сразу два, и не сгибаясь, а в полный рост, нес их оба к машине. Так странно никто из деревенских мужчин не носил картошку.
Стремительно входил он в класс, к нам, деревенским детям и прямо от двери, даже не дойдя до учительского стола, начинал перекличку. «Стол», - говорил он и показывал на ученика рукой, призывая его ответить «дер Тыш», «Mutter» - говорил он и показывал на следующего ученика, теперь призывая перевести слово на русский. До тех пор пока ученик правильно не ответит, он должен был стоять. Так класс мгновенно оказывался втянутым в работу. Те, кто не выучил слова, рисковал простоять весь урок. И как сладостно было, вспомнив слово, наконец, сесть на свое место! Он заставлял вслух читать текст учебника по очереди, причем прерывал внезапно там, где считал нужным и произносил фамилию следующего ученика. «Пермяков!» - говорил он и Пермяков должен был начать читать там, где остановился предыдущий ученик. Через две-три строчки наших корявых немецких слов, он менял чтеца. Иногда он медлил. И когда кто-то читал текст, как нам казалось, не пре-рываемый слишком долго следующей фамилией, мы искоса поглядывали на него, как бы спрашивая, не забыл ли он, что нас много и спросить надо всех. Немецкие слова, заученные в детстве я запомнила на всю жизнь.
Его побаивались ученики. Но еще больше боялись его матери – худой, сгорбленной, строгой немки Минх, которая ходила в магазин за хлебом, опираясь на палку, в длинном черном пальто. Потому что боялся ее похоже и Гуго Федорович. Он был не женат, оттого что невеста его должна была понравиться матери. Но матери никто не нравился. Привести жену в дом он не мог еще и потому, что деревенская казенная квартирка его была маленькая, а стеснять мать, с которой он жил, ему не хотелось.
У меня была серьезная старшая сестра, которая приехала на родину после медицинского института и жила на центральной усадьбе, отдельно от нас. Снимала комнату у хозяйки, недалеко от больницы. Зарплаты ей постоянно не хватало. Надо было выглядеть прилично, как сельской интеллигенции, как единственному в селе дипломированному врачу. Постоянно требовались то новые туфли, то чулки, а то и материал на теплое пальто. Сестра часто обращалась к Гуго Федоровичу занять денег. Он давал. Когда сестра после зарплаты возвращала долг, то оказывалось, что до следующей получки она опять не дотянет. Опять шла занимать к Гуго Федоровичу. Он снова выручал.
Однажды, в просторном классе, на уроке немецкого языка, когда мы пыхтя и скрипя партами, самостоятельно переводили текст, он подсел ко мне и тихо спросил, не моя ли сестра работает в больнице? Фамилии у нас были одинаковые. Я знала, что сестра берет у него деньги в долг, а жить долгами было некрасиво. Хотя я и помнила все немецкие слова, заданные на дом, моего детского ума не хватило, чтобы понять, что моя сестра была хорошей невестой для учителя. Я оробела от его вопроса не по уроку, и соврала: «Нет, не моя! Она просто однофамилец». Потом уже неудобно было признаваться ему во лжи, хотя в сельской местности нельзя скрыть что-то важное, тем более что наши курносые носы выдавали нас с головой. Гуго Федорович, не стал продолжать расспросы, получив столь категоричный ответ.
Через десять лет Гуго Федорович уехал в областной центр, освободив квартиру. Похоже, он был связан трудовым договором, как и многие иностранные специалисты Советского Союза. А иначе как объяснить этот каждодневный подвиг в уральской глубинке городского человека?
Моя сестра впоследствии сдалась под натиском другого парня, деревенского шофера, вышла за него замуж и прожила в браке, верная семейным традициям… Она часто подчеркивала, что муж у нее простой «шоферюга», как бы вспоминая утонченность Гуго Федоровича, к которому тянулись девушки ее молодости. Что было бы, если я не стала бы капризничать и отказываться от родной сестры? Возможно, Гуго Федорович хотел узнать от меня нет ли у нее жениха, и не желает ли она стать его женой и снимать квартиру вместе, облегчив тем самым ее быт. А может, хотел купить яйца или молоко, зная, что у нас большое хозяйство... Уже не узнать. Время не вернуть. Оно безжалостно и неумолимо летит вперед.