Витя Исаев решился выйти из родительского особняка только с утра во вторник. Двое суток просидел, заперев в ужасе все замки и опустивши рольставни на окнах.
Когда очнулся в воскресенье к обеду, проспавшись после попойки в клубе, тишина не удивила. Обожающая мама будет на цыпочках пробираться по этажам роскошного дома, чтобы поспал сын подольше, отдохнул.
Полежал, глядя на люстру под высоким потолком, вспоминая вчерашний вечер. Знатно отпраздновали пятницу вместе с субботой, ничего не скажешь, традиционно весело. Хорошо, что в двадцать пять лет – ты уже коммерческий директор торговой сети, и на работу ходить нет нужды. Ну, только чтобы, на служебном «Лексусе» с нолями и буквами «О» в номере примчаться в офис, помять, немного лениво, титьки невеселой от этого – так даже приятнее – секретарши, к обеду выпить пару стаканчиков «Блэк Лэйбла» и – до семнадцати ехать играть с корешками с бильярд.
А вечерами летними, - не спеша кататься по городу, или в кабаке ужинать, или ехать купаться за город в свой бассейн и в сауне с девчонками какими посидеть. В пятницу можно – на самолет и на пару дней во Францию, лучше в Ниццу, но можно даже тупо в Италию, Римини – там веселых больше. Или, как в эти выходные – в родном городе клуб какой-нибудь разнести, чтобы деваху в толчке отодрать, охранников своих на лохов спустить, в общем, весело чтобы было.
Хреново воскресенье началось. Пошел вниз водички попить – а мама безглазая сидит на кухне на полу. Зато батя, которого единственного боялся всю жизнь – уродом красным на улице у входа мыкается, слюной исходя. Виктору гены хорошие от родителей достались – соображал быстро, хотя диплом институтский покупать пришлось. Раз уж папаша деспотичный потерял человеческий облик – валить его, дурака старого. Так из пятизарядки «Бенелли» и разнес ему бугристую башку, без жалости и сантиментов.
Потом, конечно, поревел, коньяку полбутылки выпил. Понял Витя, что конец всему пришел, теперь ни складов, ни магазинов, ни секретарши. И «Лексарь» в гараже не заводится. На вторые сутки жратва, что в холодильнике оставалась, стухла и вода перестала из крана течь. Собрался, вздыхая, за спину - рюкзак, на плечо – дробовик, и прокрался на улицу.
Элитный район набережной весь застроен коттеджами. И такая тишина стоит кругом, только вороны орут на тополях на самом берегу. Разнокалиберные особняки – чей круче? – притихли, ослепшими черными окнами на улицу глядя.
Страшно было Виктору до тошноты, когда крался кустами вдоль багровой, медленно текущей реки. Мыслей хоровод в голове, одна другой жутче, не затихает.
- Конец всему! Конец! Неужели я один остался?
Когда переходил по мосту реку, из замершего посередине автобуса уставились на него изнутри красные мокроватые мордочки с желтыми маленькими глазами, перебегали по салону, клешнятыми лапами елозили по заляпанным красным стеклам.
Сначала судорожно сдернул с плеча «Бенелли», потом истерику унял – не догадываются уроды двери открыть, а шуметь ни к чему. Прошагал до поворота дороги, зябко голову в плечи втянул – холодало, ветерок вдруг поднялся, пыль погнал, бумажки, листья. Решил идти в центр до продуктового магазина, только вывернул на аллею и замер.
Посередине бульварчика, среди белой яблоневой метели, вполоборота к нему, стояли крепко на когтистых мозолистых ногах, беседуя утробным, самого низкого тембра рыком, два нездешних жутких существа.
Были они багровы, аж в черноватый отлив, выше гораздо Майкла Джордана, с мускулистыми, будто из веревок витыми торсами, тяжелыми, удлиненными черепами и, Господи, - с ребристыми, отогнутыми назад, рогами.
Витя не снял с плеча ружье. И убежать не смог, не послушались ноги, подкосились, так и опустился на колени всем онемевшим телом. Ужас неописуемый сдавил сердце судорогой, иссушил горло.
Твари заметили его, повернулись синхронно, беззвучно уставились маленькими желтыми глазами из-под нависших буграми лбов. Приоткрытые пасти усеяны остроконечными акульими клыками, на опущенных почти до земли трехпалых клешнях – каменной твердости когти. Бесполые. Вероятно, очень стремительные. Бессмертные?
- Отче… отче, - не отрывая глаз, загипнотизированный диким страхом, пытался шептать Исаев, - Господи…
- Не стоит обращаться к тому, кого ты всю жизнь свою бестолковую знать не хотел, - на плечо Виктору легла тяжелая рука. Он взвился от неожиданности, горячая моча залила брюки и на асфальт черным пятном потекла, но крикнуть не смог – спазм сдавил глотку.
- И не раздражай их бесполезной суетой речей и движений.
Наконец он показался из-за спины полумертвого от ужаса Исаева – невысокий человек с лицом белее белого над воротником официального цивильного плаща. Глаз левый у него почти закрыт, из него красная жижа сочится, а правый буравит, будто насквозь. Голова лысая, во рту, когда говорит, одними губами шевеля, чернеет на зубах что-то.
- Что это… Кто? – как к матери родной, схвативши за ледяную алебастровую кисть, прижался к твердому под плащом туловищу незнакомца Виктор, - Скажите, кто они?
- Они? – человек поморгал правым ярким глазом, пожал плечами, - Не знаю точно. А ты как думаешь? Никого не напоминают?
- Демоны! – еле слышно прошептал Исаев, - Черти это!
Краснотелые молча, без звуков, раскачиваясь из стороны в сторону, двинулись к ним. Бледный человек чуть приподнял руку повелительным жестом, оба рогатых гиганта замерли, пристально глядя ему в лицо, стояли, приоткрыв зубастые пасти, поворачивая и наклоняя уродливые головы, как заинтересованные доберманы.
- Ну что, Виктор, нужно первый раз в твоей дурацкой жизни принять решение, - человек, вроде бы с грустью в голосе, не спеша отошел и встал рядом с рогатыми тварями.
- Ты можешь уйти. Даю слово, они простоят здесь ровно десять минут. Но потом будут искать тебя, как и всех прочих живых людей. Не уверен точно, что произойдет с тобой, когда настигнут. Знаю только, что боль телесная – ничто в сравнении с карами иного рода.
- Откуда вы меня знаете? – прошептал Исаев, - Вы сами кто?
- Не перебивай, меня, - голос незнакомца сорвался на низкий рычащий тембр, продолжил мягче: - У тебя на плече оружие. Ты также можешь испытать судьбу и попытаться убить их. Ты ведь понимаешь – они причастны ко всему, что тут произошло. Так будь же мужчиной – попробуй защитить свой мир!
Виктор, не вставая с колен, помотал опущенной головой, заливаясь горькими слезами отчаяния.
- Остается третий путь. Если ты не хочешь быть человеком, тогда поведешь по следу людей этих. Я говорю тебе истинно! – поднял тонкую белейшую руку, - В этом городе еще достаточно живых, но они, – указал на застывших каменными статуями краснотелых, – Они почти не чуют человечьих душ. И я узрел тебя лишь потому, что оставалась тебе – одна вечерняя зорька. Когда завтрашним утром поднялось бы солнце – ты уже не вышел бы из дома. Сидел рядом с папашей, которого убил, спасти не пытавшись, и жрал бы его плоть.
Виктор беззвучно рыдал, только плечи вздрагивали. Уже не было для него ни жизни прошлой, ни солнца, ни неба.
- Иди, ищи живых, - уже мягко, с усмешкой закончил бледный незнакомец, - Ты не сможешь обмануть, я увижу тебя теперь даже на самом конце мира. Когда повстречаешь выживших, выйдешь в ближайший полдень на любой перекресток и дождешься там меня.
Исаев с трудом встал на ноги и побрел по яблоневой, облетающей белыми лепестками аллее.
Алексей Петрович Воробьев поднял почти ослепшее лицо к солнцу.
Трудно дыша, разлепил ледяные губы, выхаркнул на траву черную вязкую тину порчи. Ушел бы сам вслед за этим никчемным пареньком, нашел бы людей, может, спасли бы его от скверны?! Или, взобраться на колокольню и шагнуть сверху, завершив эту жуткую уже и не жизнь? Что-то подсказывало – либо в колокольню войти не удастся, либо подхватит, падающего вниз, из-под куполов, какая-нибудь летящая на перепончатых крыльях мерзость, мягко опустит наземь.
Тяжелый путь нужно до конца протопать. Еще придется за предателем вслед привести к последним живым свору проклятых, в окончательном испытании видеть, как их растерзают медленно на части псы повелителей Бездны.
Он не выбирал эту роль. Не заключал соглашений, не сломался под пыткой. Никто не шантажировал, не угрожал и не судил его. Случилось так – ему, именно ему, досталась эта кара. И трудно понять теперь – Божья, или Падшего? Испытание это, или уже наказание?!
Сам, шагая по улицам, понимал – вторые сутки почти не дышит, не слышно стука сердца, зрение и слух теперь – только через иные каналы.
- Когда мне можно будет умереть? – спросил тоскливо сам себя и еще кого-то, в пользу кого смотрел сквозь мутное марево на этот мир открывшимся на груди черным бездонным оком.
Краснотелые не понимали людской речи, да и вообще никакой. Они вожделели погони, кровавая неутолимая жажда гнала их вперед вечно, без срока и без предела. Подняв рогатые головы, изверги ловили летний ветер провалами свиных рыл.