Есть ли более тесная связь между жизнью и такой геометрической фигурой, как круг? Связь, в которой виртуал внедряется в жизнь и становится в ней почти господином.
Круг - общения, друзей, интересов, забот, обязанностей. Замкнутый круг - этот человек не нашего круга, или, наоборот – нашего… можно продолжать до бесконечности. Даже смерть… за гранью смертельного, и снова, круга. Но, в отличие от всех других, из которых время от времени человек пытается вырваться, шаг за эту грань страшит, как ни один другой. Страшит вообще, потому что, какова бы ни была жизнь, а прикипает к ней… намертво и страшит в частности, а если и там – семь кругов… ада.
И Антон, и Юля, не без труда, разместили в круге обязанностей – интерес. Ждали ребёнка, мечтали о времени, когда он, наконец, появится. Без мужа Юлия не представляла этого момента.
Обязанность - быть Антону в это самое время на полевых, да ещё и на куличках – в Красноярской тайге, очертила себя жирной линией, толщиной в шесть месяцев по окружности и предложила им обоим чувствовать себя внутри, как… дома.
В конце, жаркого в тот год, июля, день, в день, как и предписано врачами, у них родилась дочь. За день до этого отец решил сделать в квартире генеральную уборку, а у Юли не повернулся язык, сказать, что завтра у неё срок родов, и она не очень комфортно себя чувствует. Весь день скакала вверх-вниз, потому что в генеральную уборку входило обязательное проветривание и просушивание на солнышке всего, что можно было вынести из квартиры. После просушки – выбивание и торжественный внос в промытую, сияющую чистыми окнами квартиру перин, подушек, матрасов, одеял, пальто и остального, что было вынесено с утра. Мама по своему нездоровью была определена на охрану добра. Она заикнулась было утром:
-Митя, может, отложим на время затею с уборкой? Юле тяжеловато будет.
Отец посмотрел на Юлю, а Юля, как в детстве сделала бодрое лицо:
-Ничего, пап, осилим.
-Ну, осилим и добре. Потом будет не до этого. Не при малыше же устраивать раскардаш и суету. А пока, движение для тебя – главное условие успешности в появлении ребёнка, - вот так, витиевато сказал.
И работа, на целый день, началась. Отец мыл окна. Не мытьё – священнодействие, к которому не допускался никто. Только в конце – полюбоваться и восхититься первозданным блеском и чистотой стёкол. Отец, во время всеобщего восхищения, стоял со склонённой набок головой и критически осматривал окна – нет ли где развода. И, если, не дай Бог, то всё началось бы снова – тазы, тряпки, нашатырь и бесконечная смена воды.
Ужин, во время которого Юля делала вид, что ест. После ужина отец ушёл во двор, играть в шахматы, а они с мамой стали смотреть «Сагу о Форсайтах», и снова делала вид, что смотрит. Сюжет уплывал. Потом – ночь, кажется самая длинная в её жизни, когда хотелось не то, что кричать – выть от наплывавшей временами боли. Но лежала, стиснув зубы, боясь побеспокоить родителей. Утром сходила за хлебом, отстояла очередь за молоком. Когда пришла домой, мама готовила завтрак. Посмотрела на Юлю:
-Доченька, что, началось?
-Наверное, мам. С вечера нехорошо.
-И ты молчала?! Что вы с отцом за люди? Из кремния что ли? Давай собираться.
И на сборы времени ушло немного, и на дорогу столько же. Пять минут до школы, что – в конце родного двора, уместившего в себе, кроме родной школы, ещё два детских сада и десять минут от школы до больницы, всего – пятнадцать. Голова была забита болью и ужасом, а лицо пыталось улыбаться маме, в ответ на её преувеличенно-бодрые наставления.
Радость долгожданного события омрачало только отсутствие Антона. И, слыша радостные разговоры через окно соседок по палате с мужьями, Юля тихонько лила в подушку горючие слёзы. Но слёзы - слезами, а впереди была встреча с чудом, о котором сказали – девочка и дали посмотреть на неё одну секундочку.
Палата жила обычной жизнью, которая знакома каждой женщине, имеющей ребёнка.
Разговоры с родственниками через открытое по летнему времени окно и, через него же, подъём на связанных бинтах передач в сумочках, что было запрещено, передачи принимали в приёмном покое и разносили по палатам, но, едва встав на ноги и освоившись, каждая женщина становилась участницей «порочной практики». Мало ли, что могло понадобиться, а в передачи принимали не всё.
Поговорив с молодой мамой, родственники не расходились по домам, рассаживались на скамейках в больничном сквере, ждать очередного кормления малышей, чтобы, кто-то - в первый раз, кто-то - в очередной, увидеть долгожданную куколку в окошке. Ощущение чудесного праздника жизни пронизывало всех по обе стороны окон. Будни наступят потом, после выписки, когда каждая семья вернётся в свой привычный круг, а пока – круг один на всех, солнечный, безоблачный, в центре которого новорожденные люди с их кормящими мамами. И нет никого и ничего важнее сейчас для них, ожидающих мгновения мимолётных видений в окошках второго этажа. И даже в мимолётности углядывают самые мелкие черты лиц и кричат от полноты сердец: «Губки – твои, носик – мой». Только про ушки никто здесь не говорит – куколки спеленаты ото лба, до подбородка и дальше – с ручками и ножками. Только самая «отважная» мама во время кормления попытается каким-то образом «пробраться» к пальчикам на ножках или ручках, чтобы пересчитать. Но, обнаружив «повреждения» в пеленах, медсёстры почему-то выговаривают за это мамам. И мамы стараются не раздражать медсестёр, потому что они сейчас - не второстепенные люди в жизни новорожденных.
Катятся неспешно положенные девять суток в этом радостно-приподнятом круге, чётко разграниченные часами. Не обычными, в которых по шестьдесят минут, а теми, что между кормлениями. К каждому готовятся, словно к встрече с высочайшей персоной, по возможности даже прихорашиваясь. Встретившись, замирают в восторге. Если возникает необходимость поделиться этим восторгом… только шёпотом.
Трепетное существование разомкнулось внезапно:
- Девочки, в соседней палате отказничок.
Юля была самой молодой в палате и мамой – в первый раз, потому – отказничок, по отношению к ребёнку, как слово на тарабарском языке. Соседка по палате, которая принесла новость, насыщала её подробностями:
- Принесли детей на кормление, положили ей на кровать мальчика, а она уже и грудь перевязала. Уберите его от меня, кормить не буду, он мне не нужен. Медсестра и так, и этак, покорми, мол, хоть раз. Отвернулась к стене и больше ни слова не сказала. Так и унесли мальчишку голодным.
Неведение Юли женщины развеяли без усилий. Слово – нагуляла, она, конечно, знала. Но повод ли отказаться от ребёнка?
Уговаривали долго и настойчиво. Но:
- Он не нужен мне, двоих я не подниму.
Двоих?! Был ещё мальчик, лет восьми, сданный ею, на время родов, на попечение соседки. Беленький ангелочек, приходивший к маме под окошко. Сам всё разузнал, нашёл:
-Мама, я кушать хочу.
У мамы – слёзы градом. Передач ей не носил никто. Жалобу ребёнка на голод услышал, кажется, весь роддом. Собрали всё, самое лучшее и спустили Павлику по бинтам вниз. Потом уже готовились к его приходу. Соседки по палате пытались, угощать и маму, но она пресекла эти попытки сразу:
-Мне ничего не нужно, спасибо, что подкармливаете Павлика. Не понимаю, почему он голодный? Деньги соседке я оставила для него.
Нелегко, но решительно, новорожденный и ненужный маме сын, выпал за грань круга её жизни.
Юля кругами ходила вокруг кабинета главврача, пока решилась зайти. Вроде всё отрепетировала, а язык заплетался так, что врач с трудом поняла, что от неё хочет эта девочка, выросшая на её глазах, а теперь – пациентка отделения. Молодая мама.
-Ну, что ты, Юля? Зачем тебе этот ребёнок? У тебя чудесная девочка, будут ещё дети. И, потом, о чём ты говоришь? Где твой муж? Такие вопросы решают вдвоём. Или ты хочешь решить и за него? Твоя мама послала Антону телеграмму о рождении дочери, а теперь посылать ещё одну, что через три дня родился ещё и мальчик? Всей партией будут решать ребус. Тебе двадцать лет, ты - мама, а у меня ощущение, что с дочкой, но так и будешь лазить на крышу, в свой тимуровский штаб. Ну, вот, что ты плачешь? Хочешь, чтобы молоко пропало? Иди в палату и не думай о том, о чём тебе думать не нужно. С мальчиком всё устроится так, как должно.
Главврач была соседкой и в той ситуации - стражем грани круга Юлиной жизни.