Весь мир – театр. Полжизни – трагедия, полжизни – фарс.
некий Иван Э.
- Ах, мил мой Ромиро, я не смогу жить без тебя. Если ты выпьешь яду, я заколюся кинжалом булатным.
- Ах, мила моя Жулинда, я не смогу без тебя жить. Если ты заколешься, я выпью яду смертоубийственного.
- Ах, Ромиро, я заколюся кинжалом!
- Ах, Жулинда, я выпью яду!
- Ах…
- Ах…
- Спи вечным сном, мил мой Ромиро.
- Мила моя Жулинда, спи вечным сном.
- Целуй меня в губы. Целуй меня… в губы.
Целуй меня в губы.
Целуй меня в губы?
Целуй?! Меня?! В губы?!
Режиссёр спектакля Акакий Акакиевич Анебасерауздасов схватился за голову. Ничего подобного ведь нет в сценарии! От волнения Акакий Акакиевич начал икать. У него уже были провальные спектакли. Но именно сейчас ему захотелось объесться толчённым горохом и умереть. «Где бы купить толчённый горох? – начал уже было раздумывать Акакий Акакиевич, но тут вспомнил, что обещал жене поехать завтра на огород, помочь тёще с посадкой картошки*. Вот ведь незадача? Не поможет тёще, жена на том свете достанет. И ладно бы просто жена, а то жена со скалкой. Акакий Акакиевич потрогал на голове шишку, и решил, что скалка – это желез… деревянный аргумент. Да и послезавтра он должен пойти с режиссёром из соседнего театра Порфирием Порфирьевичем Авкандамежохиевым во вновь открытый помпейский кегельбан, восстановленный после пожара, посбивать кегли. Нет, толчённый горох явно отменяется… А впрочем, можно ведь накормить им Иду Марковну - милу-раз-её Жулинду, приму-кривляку и этого дилетанта Хвилищевского – недоделанного Ромиро. От этой мысли Акакий Акакиевич успокоился до такой степени, что перестал икать. Где теперь только взять толчённого гороху?
*Картошка – картофель (простореч.)