« Заболели почки, задавило грудь.
Золотые вы мои денёчки – мне вас больше не вернуть...»
– из каторжанской песни.
Было утро, когда нас стали сгружать с поезда, и тут же подле спец-вагона усаживать на корточки. Руки за голову. Глаза в землю. Куда не глянь – снежная степь да вьюга. Какие-то строения ещё станционные. Но оглядеться-то особо не дают; головой завертел – прикладом промеж лопаток. «Смотреть в землю!!!». Солдаты цепью, овчарки. Одна совсем близко от меня. Впечатление, будто она клацает зубами прямо возле моего уха. Мне даже кажется, что я чувствую вонь из её пасти. А может и не кажется... Глохну по-маленьку от истошного лая. Сука!!
Мы ждали автозак. Он, видать, где-то в дороге забуксовал. Конвой нервничал. Ноябрь – месяц вроде осенний, но здесь, в последних его числах уже настоящая зима; мороз, сугробы, метель. Одет я слегка не по погоде, а потому очень вскоре начинаю чувствовать, как отмерзают мои всевозможные конечности. Я превращаюсь в странную ледяную статую, сидящую на корточках с руками за головой, а порывистый ветер в спину пытается статую эту свалить лицом в снег. Даже не знаю, смогу ли теперь встать, распрямиться, опустить руки. Всё заледенело. Нереальные ощущения... Но сомнения мои по-поводу подвижности замёрзших суставов исчезают с пинком солдата; подали авто, извольте поторопиться.
Не долгий переезд, и нас высадили из автозаков. Завели в небольшое двух-этажное здание, где на первом этаже закрыли по камерам. Нас – это весь наш этап, всего около двадцати душ. Мои подельнички где-то потерялись. Не встречал я их ни в вагонзаке, ни в автозаке. И сейчас они где-то по камерам. Но это я так... К слову. Сижу, жду, что будет дальше.
Вообще, сидя в СИЗО, я был наслышан о всех возможных сценариях развития событий. Основных два: красный и чёрный. Когда приходит этап в красную зону, то его, как правило встречает бригада «козлов» с дубинками. Для неосведомлённых: «козёл», или «вязаный» – это заключённый с красной повязкой на рукаве. Это тот, кто служит администрации лагеря. В красных зонах все носят повязку, и все являются членами СПП (совет поддержания порядка). Но делятся они на тех, кто добровольно надел эту повязку, и на тех, кого заставили. Кого заставили – это бывшие блатные и из братвы. Они то и встречали этапы, а точнее ломали их с особым усердием, заставляя подписывать бумагу о вступлении в ряды СПП. Они не могли допустить, чтобы кто-то выдержал то, чего они не смогли, и потому старались изо всех сил. Легенды ходили о жестокости таких молодчиков.
В чёрной же зоне, где «пацанский» ход, этапы просто закрывали на пару дней в карантин, а после выпускали в зону. Но лагерь, куда я попал, был сформирован не более двух месяцев назад, и никто за него ничего не знал ни в СИЗО, ни на этапе.
Стали выводить по одному. Через какое-то время послышались звуки побоев, и вопли. Тех, кого выводили, назад не возвращали. «Ну вот и началось!» – подумалось мне. Внутри похолодело, и сердце бешено застучало. Только бы мне хватило сил через всё пройти, и всё выдержать! Я не собирался блатовать в зоне, но и «козлом» я тоже быть не собирался. Вытерев о штаны вспотевшие ладони, я шагнул на выход, когда назвали мою фамилию. В кабинете за столом сидел пожилой мужик с майорскими погонами, а вдоль стены на стульях располагались офицерики лейтенантских чинов. В количестве трёх. Майор велел сесть за стол напротив него, придвинул мне бумагу, ручку, и сказал расписаться. Я поинтересовался, что за бумага. "Почитай!" – был ответ. Я прочитал. «Обязуюсь соблюдать правила режима и внутреннего распорядка учреждения, беспрекословно подчиняться администрации.» Это что-то новое. Про такую бумажку я в СИЗО не слышал. Но на всякий случай решил отказаться её подписывать. Со стульев встали три лейтенанта, и начали меня мутузить ногами и дубинками. Когда остановились, чтобы отдышаться, майор спросил меня, почему я отказываюсь поставить подпись. Я ответил, что не хочу быть членом СПП, что у меня это не получится, и что больше от меня пользы будет, если я буду просто «мужиком». "Так тебя никто не заставляет вступать в СПП!" – усмехнулся майор – "Это лишь свидетельство того, что ты согласен соблюдать установленный режим." Я собрал мозги в кучу, и решил не выпендриваться далее. Мне показалось глупым расставаться со здоровьем ради отказа соблюдать режим. К тому же «козлом» меня по всей видимости никто не собирался делать. Я расписался. "А в СПП ты служить будешь" – убирая бумагу, презрительно процедил мне майор – "и не просто с повязкой ходить будешь, а говно выносить за всеми. Это я тебе обещаю, мразь!!!"
Ошарашенного меня вывели из кабинета, и закрыли в камеру с другими, прошедшими «процедуру подписания режимного документа». Я понял, как лоханулся, и как стрёмно выглядело моё недолгое «упорство». Не согласен – слегка попинали – и вот уже согласен. "М-да, Рамилька... Теперь ты на особом счету у майора. И с живого с тебя теперь не слезут. Дешёвка!" – такие безрадостные мысли. Потому что если подписывать, то сразу. Без дешёвого спектакля с отрицаловом. А если уж отрицать, то до конца. К вечеру нас распределили по отрядам, которых в лагере на тот момент было всего три. Я попал в первый отряд. Раджа и Амбал – во второй.
Учреждение ОВ 156/18 располагалось на месте расформированной ракетной дивизии в посёлке Жангиз-тобе, под Семипалатинском. Огромный военный городок, в котором некогда самоотверженно служили Великой Родине поколения советских людей теперь превратился в затерянный в бескрайней казахской степи, и занесённый снегом город-призрак. Пустые трёхэтажные жилые корпуса с частично выбитыми стёклами, полуразрушенные Дом-культуры и спорткомплекс, сгоревшая библиотека, масса других сооружений, брошенная техника... И только легендарная «Катюша»-полуторка на постаменте у огромного плаца, да лозунги о славе Советской Отчизны вдоль него свидетельствовали о былом величии целей и идей.