Откровения эмигранта:
№8. Resolver
Речь на совещании у Филипа шла о том проекте, с вопросами о котором Виктор обращался ко мне ещё на стадии профессионального интервью. Он, как оказалось, увяз с этим прибором довольно основательно. Но при всем моем неважном лично к нему отношении (человек я несколько злопамятный!), мне особо и упрекнуть-то его было не в чем. Сам он, будучи физиком-оптиком по образованию, ничего о датчиках угла не знал и ничего в них не понимал. Единственное, что было мне неясно, какого хрена он вообще за эту работу взялся.
Офер, в прошлом неплохо скопировавший какой-то из приборных двигателей, был для него самым большим авторитетом. Образец датчика они распотрошили, но многого из этой операции не вынесли. Имея опыт с одной-единственной схемой обмотки, Офер убедил Виктора пользоваться ею. Но даже просто собрать подобную клопулю (статор диаметром 16 мм, а ротор – 11) они не смогли по причине технологических трудностей. Посмотрев на все это, я решил начать танцевать от печки, то есть от остатков потрошения "вражеского" образца. С магнитопроводом все было в относительном порядке, были даже подготовлены чертежи сердечников и ламинаций. Требовалась, на мой взгляд, только небольшая коррекция с материалом, который ребята взяли за основу, поскольку он хорошо подходил для приборных двигателей. Но угловой датчик работал на частоте в десять раз большей, поэтому следовало использовать материал с меньшими активными тепловыми потерями – датчики не любят высокой температуры. Что же касается обмоток, то здесь наличествовала полная неясность. В книжках моих описывались обмотки концентрические с синусоидальным распределением витков, а коллеги пытались вложить обмотку равносекционную укороченную. Я-то понимал какая между ними разница, но без предварительной разборки с остатками обмотки опубликовать свои домыслы побаивался. Найти так вот прямо сразу ещё одну ошибку в ещё одном проекте грозило подорвать мое и без того зыбкое положение. А надо было как-то продержаться до приезда влиятельного работника с фирмы заказчика. Несмотря на ежедневные наскоки Офера и вопросы Соломона, от категорических суждений наученный предыдущим опытом я уже воздерживался, ссылаясь на трудности, связанные с ювелирной мелкостью работы. Провод в обмотке и вправду был мелковат – 63 микрона диаметром.
К моему счастью коллеги потрошили образец с одной стороны, а вторую лобовую часть просто отрезали, не распутав при этом бандаж. Сохранившегося в неприкосновенности материала хватило для того, чтобы убедиться, что в русских книжках пишут умные вещи, то есть теория Страны Советов и практика Европы в данном случае совпали.И это очень меня обрадовало. Следовало только как-то поделикатней обойти вопрос со схемой обмотки, неверно выбранной коллегами по результатам потрошения образца. Стремясь не подставлять их по удар, я начал мямлить нечто совершенно несуразное о том, что разобраться с остатками обмотки у меня не получается, посему придется взять за основу тот вариант, который приведен в моих книжках и представлен даже в расчетно-методическом виде. И я показал чертеж с предлагаемой мною схемой. Соломон пожал плечами, мол семь бед – один ответ, и разрешил перейти к технологии намотки.
* * *
В тот день я как раз занимался этой самой технологией, когда в нашу комнату влетел Филип и, промчавшись в конец комнаты, что-то очень торопливо наговорил Соломону на ухо. Тот вскочил, побежал вслед за ним, потом резко вернулся, схватил со стола ключи от машины, и прокричав:
- Рони вернулся!- выскочил за дверь.
Не то чтобы я был неуверен в своих решениях по силовым двигателям, но вот охватившее меня волнение ощущаю вживую и сейчас. Это ощущение не было испугом или боязнью. Скорее оно напоминало азарт игрока, мысленно поставившего на некий номер и с волнением ожидавшего полной остановки рулетки... И в момент триумфального выигрыша осознающего полную собственную ничтожность и беспомощность!
Соломона не было часа полтора. В комнату нашу он вошел в сопровождении Филипа, Дана Маора и Надава, так звали "южанина" – хозяина фирмы. Вся эта звездная процессия подошла к кульману Миры, отсутствовавшей на месте, обступила его, а Соломон поставил на доску три картонные коробки, очень похожие на те, которые стояли у меня на полке. К ним сразу придвинулся Офер.
Со своего места я почти ничего не видел, но по общему движению тел и наклонам голов догадался, что коробки открываются, потом последовал вопрос Надава:
- Зе бейт магнетим? (Это индуктор?) - и локоть его левой руки двинулся вперед. Потом он вернулся на место, и одновременно с начавшимся вслух счетом:"Раз, два, три, четыре...".- задвигался правый локоть. Дальше Надав считал магниты про себя, но я уже схватил ритм движения локтя и считал вслед за ним:"пять, шесть, семь... тринадцать, четырнадцать...- локоть, а за ним и мое сердце, замерли.- ... пятнадцать, шестнадцать, семнадцать, восемнадцать..."
Я успел опустить голову на долю секунды раньше того, как все повернулись в мою сторону. На всеобщее созерцание моей покрасневшей и взопревшей шеи ушло ещё две-три секунды, после чего все развернулись обратно и уставились на Надава.
- Ани хошев...(Я думаю...) – он остановился, явно размышляя.- Ани хошев...Он пожевал губами. - У йахоль лаасот ма ше у роце! (Пусть он делает то, что считает нужным!)
И, положив индуктор на место, пошел к выходу.
Сказанное относилось ко мне, такому несчастному и такому счастливому одновременно. Вот говорят – миг победы, минута торжества... Чушь все это. У меня, как у ребенка, дрожали губы. А на моём листочке пестрела 21 птичка... Столько дней я, подобно приговорённому, ждал исполнения приговора.
Филип, то ли почувствовав мое состояние, то ли устыдившись своих прошлых наскоков и попреков, не сказав ни слова, переставил все три коробки на мой стол и, повернувшись к Маору, буднично сказал: "Нилех...(Пойдем...)". И они вышли. Вслед за ними вышел и Офер.
Вдруг Соломон, стоявший сбоку, ткнул меня пальцами в бок. От неожиданности я дернулся (боюсь щекотки!) и подскочил. А все наши радостно и дружно захохотали.
Вошла Мира, спросила, в чем дело, что за веселье, и выслушав рассказ Соломона, подошла, протянула руку и неожиданно, потянувшись вперед, чмокнула накрашенными губами поочередно у обеих моих щёк: "Коль а кавод! Аити итха, Радомир хаякар! (Молодец! Я болела за тебя, дорогой!)"
Григорий Бакланов заметил где-то, что у успеха много друзей... И впервые у молодой израильтянки возникло желание меня поцеловать! Тут я ощутил, что победил! Победил не по очкам! Это была чистая победа, полная победа. И было это 4 сентября 1992 года. Через полтора месяца после начала работы.
Соломон возбужденно ходил взад-вперед по комнате, он был явно доволен результатом поездки к Заказчику. Потом вдруг остановился, хлопнул себя ладонью по лбу и обратился ко мне:
- Нет! Ты все-таки объясни мне, как по двум «козявкам» на чертеже можно определить число магнитов в двигателе?!...
- Поживешь с моё – узнаешь!- ответил я. И все мы захохотали снова...
А ещё через пару недель в комнате нашей появился Надав. В руках он держал небольшую белую коробочку.
- Радомир! Зе бишвильха (Это тебе).- он протянул мне её, предварительно приоткрыв так, что стало видно содержимое. Внутри лежали две стопки визитных карточек, перетянутых тонкой резинкой.
- Спасибо.- и я прочел написанное на них:
Аlef-Bet
"Dr. Radomir Gorkin
Head of electromechanical department"
Phone: 972-4-992-8882
Address: 1 Electrical st. Carmiel 20100 Israel
- Аваль эйн лану махлекет электромеханика!? (Но у нас ведь нет электромеханического отдела?) – в моем голосе звучала растерянность.
- Аз ма!? Тихъи! Им йеш атхала това аколь ихъе беседер!...Беацлаха!... (Ну, и что? Будет! Было бы хорошее начало! И все будет в порядке!...Удачи!...).- И уже подойдя к двери, повернулся и добавил.- Ани натати араот ле Филип ве ле Соломон леатхил леарген махлака азоти... (Я дал указания Филипу и Соломону начать организовывать такой отдел...)
* * *
Где-то в середине августа Соломон привел в нашу комнату молодого человека лет двадцати пяти–тридцати на вид и определил его за первый от входа кульман. Тот поздоровался и представился:
- Михаил. – при этом он постоянно пощипывал небольшую бородку.
По образованию оказался прибористом. Родом был из Саратова. Поскольку приборами уже занимался Офер, Соломон решил, по-видимому, их сразу в клинч не сводить, и поручил новичку помочь мне с конструированием элементов силовых двигателей. А потом попросил присоединиться к нам и первого Михаила. В какой-то момент, не помню уже точно кто именно, то ли Филип, то ли Надав предложил, чтобы не путаться, первого из них именовать Михаил, а второго – Мики. Так дальше и повелось. Так зовем мы их до сих пор.
Собравшись вместе, мы распределили работу: индукторы рисует Мики, якоря - я, а Михаил взялся за самое сложное – устройство для испытаний. Из нас троих он был единственным настоящим конструктором, и я сразу выбрал его себе в Учителя, стал внимательно присматриваться, как и что он делает, приглядывался к чисто техническим приемам, полистывал взятые у него книги. Стал прислушиваться к названиям материалов, набираться знаний и опыта в области конструирования, полностью у меня отсутствовавших. Постепенно слова «сотка», «десятка» обрели для меня осязаемый в пальцах смысл. А когда Михаил рассказал мне про своего коллегу, державшего в ящике стола детали из самых разных материалов и трогавшего их пальцами прежде, чем назначить то или иное требование на чертеже, я спопугайничал и тоже завёл такую коллекцию. И начал наощупь осязать разницу в чистоте поверхности, почувствовал допуски на собираемые вместе детали... А поскольку Учитель из своего мастерства секретов не делал, наоборот, охотно и доходчиво всё объяснял, через несколько лет я настолько освоился в механике, что начал делать чертежи сам, вначале - приспособлений, а потом, когда понадобилось, и почти всей своей продукции. По возрасту мы трое шли примерно равными ступенями в десять лет, и вполне cгодились бы для позирования Васнецову в «Трех богатырях»...
Одновременно с нашей общей работой Мики должен был ещё и просмотреть результаты разработки углового акселерометра, конструированием которого в течение двух-трех месяцев до нашего с ним прихода занимался Михаил под идейным руководством Виктора. Это была первая серьезная работа Михаила на фирме, и он, что называется, выложился... Но, потратив совсем немого времени, Мики вынес приговор – эта штука работать не может в принципе. И объяснил почему. Без вины виноватый Михаил болезненно переживал, а Виктор, формулировавший физическую основу и общую конфигурацию устройства, базировавшегося на оптическом датчике, посмотрел и как-то совсем уже по-дурацки произнес:
- Действительно! Не может работать! Надо же, как интересно…
Соломон скрипнул зубами и попросил Мики подумать и переделать все заново. Потом уже, когда стали разбираться, на что были угроблены три месяца работы, оказалось, что Виктор воспользовался идеей, почерпнутой из английской научно-популярной книжки, и то ли неправильно понял, то ли неправильно перевел… На фирме посчитали, что доктор-физик такие, выражаясь по-здешнему, «фашлы» пропускать не должен, и вот теперь и на нас с Соломоном, тоже докторов, легло пятно-подозрение - а может и правду, мол, пишут в газетах, что у многих из них докторские дипломы купленные… Про диплом Виктора я, естественно, ничего сказать не могу, но тесть его был в России в своей области фигурой заметной, лауретом Ленинской премии. Вывести недалекого зятя в «кандидаты» там по тем времена он, несомненно, мог. Немного позже мы случайно где-то пересеклись, и Виктор нас познакомил. Видно было с первого взгляда, что передо мной человек значительный и незаурядный. Встреча была минутной, но при расставании он мне вдруг сказал (или посоветовал?), небрежно кивнув головой в сторону Виктора:
- Вы с ним там построже...- чем очень меня озадачил.
Мики же, так быстро разобравшийся в проблеме, оказался человеком чрезвычайно разносторонним. Он как-то очень легко манипулировал с приборами, налаживал системы измерений ... В нем чувствовалась исключительная техническая хватка. Мгновенно улавливал суть любой возникавшей проблемы. Иногда он просто поражал меня своими идеями, появлявшимися у него от мимолетного взгляда на мою работу. Позже я понял, что опыт его, помимо редкой природной сообразительности, проистекал оттого, что он несколько лет проработал на приборостроительном заводе в Саратове и, будучи наблюдательным и не ленивым, знал массу тонкостей практически во всех областях с приборами связанных. По возрасту Мики был на год старше Димки, вполне годился мне в сыновья... И, также как Димка, быстрее меня начал ориентироваться в окружающей нас среде.
После того, как решение по силовым двигателям вызрело и оформилось окончательно, я начал работать по двум направлениям сразу, занимаясь одновременно и двигателями, и датчиком угла. Но в какой-то момент пришел Филип и попросил сосредоточиться на датчике. И весь остаток года пришлось заниматься этим малюткой.
* * *
Я уже упоминал о том, что со схемой датчика определился еще в августе-сентябре. Дальше началось самое тяжелое - изготовить опытные образцы. Был куплен новый, определенный мною материал. Из него где-то были заказаны ламинации, из них с большим трудом склеили и отшлифовали сердечники статора и ротора, после чего вплотную подошли к укладке обмоток в пазы. Вот тут-то и началось самое сложное. Провод, толщиной в человеческий волос при усилии в 37 грамм рвется. Малейшее неловкое движение пальцем и... приходилось начинать сначала. Укладывать провод в пазы нужно, предварительно заизолировав их 50-ти микронной лентой. Внутренне отверстие статора было менее 11 мм диаметром. Ни палец, ни пинцет, ни что-нибудь другое, мало-мальски подходящее, просунуть туда не удавалось. Мешала гармошка изоляционной ленты, проложенная в пазах. Ничего похожего на фирме до этого не делали, и мне пришлось постигать все премудрости такой работы самому, впоследствии обучая уже других. Начало было многообещающим, каждый шаг давался с неимоверным трудом, в лоб эта проблема не решалась...
За прошедшие на Алеф-Бет два десятка лет почти в каждом моем проекте самым трудным был именно изготовление опытных образцов. Это этап проверки исходной идеи, когда ещё ничего до конца не известно, не установлена правильность принятых допущений и расчетов, но уже нужно всерьез потратиться на технологическое оборудование и тестирующие системы. Причем совсем неясно, как и когда затраты эти окупятся. Сейчас у меня под руками работает созданная буквально потом и кровью экспериментальная база, на которой все это реализуется относительно легко. А тогда материальные наши дела были в таком плачевном состоянии, что даже небольшая сумма в пару тысяч долларов представляла собой серьезную проблему. И приходилось искать-выискивать хоть какой-нибудь, пусть ручной, пусть кустарный способ изготовления первых экземпляров, на базе которых в дальнейшем делались бы основные прогнозы и выводы. И страшно вспомнить, на какие ухищрения приходилось идти ...
И помню, как, исчерпав все возможные средства и методы, я подошел к Соломону и объяснил ему, что моих знаний в этой области просто не хватает, в книгах о таких тонкостях обычно не пишут. Собрали "малый курултай" - Соломон, Мики, Михаил и я. Устроили своеобразный мозговой штурм. Просидели почти полностью рабочий день, устали и разошлись, ни к чему определенному не прийдя.
На следующий день собрались снова, и каждый за ночь до чего-то додумался. Михаил принес идею провести провод через иглу небольшого шприца, подогнув её в форме клюва и развальцевав на конце. Появилась возможность раскладывать провод по пазам, водя иглой между выступов гармошки пазовой изоляции. Мики добавил к этой идее ещё способ закрепления витка на торцевой стороне сердечника после выхода провода из паза. Позже и я принес в общий котёл наименее ответственный узел - тайком взятую у жены пластмассовую шпульку от швейной машинки, которую встроил в шприц с тыльной стороны, приладив там для неё короткую оську. На шпульку наматывался запас провода... Некое подобие технологии общими усилиями прорисовалось. А реализация легла уже на мои плечи. На две эти светлые головы нужна была хотя бы одна «задница»...
Представьте себе нечто круглое, размером чуть меньше пиджачной пуговицы, а толщиной миллиметров в пять. Но вместо четырех дырочек у неё их двадцать, расположенных по кругу, вырезанному в центре. И в эти двадцать дырочек, имеющих выход на внутренний диаметр, или на эти двадцать зубчиков, расположенных между дырочками, Вам предстоит намотать 16 сложноустроенных катушечек до 50 витков каждая. При этом ошибка в устном счете даже на один виток губит всю Вашу работу... Вот именно этим я занимался в течение полутора месяцев, до тех пор, пока не «вылупился» первый живой птенец... И это была всего лишь только половина работы. Требовалось намотать ещё и ротор, размером уже в брючную пуговицу. Правда, наматывался он снаружи, что чуточку облегчало трудовой процесс.
Первые опыты с намоткой я провел, пользуясь часовой лупой, вставляемой в глазную впадину. Десятикратное увеличение позволяло что-то видеть и действовать, но фокусное расстояние лупы и, следовательно, просматриваемое рабочее пространство было очень неве-ико, и то самое "неловкое" движение, рвущее провод, в нем контролировалось очень плохо. Работать приходилось согнувшись над столом и низко опустив голову. Затекала шея, немели руки. В обмотке имелись четыре самостоятельные части, состоящие каждая из четырех катушек, да ещё с разным шагом. Начав мотать, остановиться можно было, только закончив полуфазу. Когда в течение нескольких дней я наэкпериментировался вволю и в полном бессилии отдыхал, растирая шею, в комнате появился Филип и спросил, как идут дела. Соломон объяснил ему главные мои проблемы. Основной чертой Филипа, помимо удивительной работоспособности, была оперативность в принятии решений. На несколько секунд он задумался, вышел из комнаты и через минуту вернулся, неся в руках небольшой 10*-кратный микроскоп. В то время на фирме их было два. Один в бикорете (наше ОТК), тот самый, что принес Филип, а второй в группе окончательной сборки приборов, побольше и двухступенчатый с 15/30*-кратным увеличением. Большой берегли, как зеницу ока, и выносить его из сборочной комнаты не разрешалось...
Вот, все-таки, какое это великое дело - опыт. По истечение двадцати лет работы на фирме я знаю каждый уголок и в механическом производстве, и на сборке. Мне известны все используемые у нас материалы, и то, где они лежат, и то, как ими пользоваться. Почти каждая деталь в производстве лично знакома... Ничего не стоит найти любой подходящий инструмент, попросить его на время или заказать и получить навсегда. Сейчас я обладаю правом бесконтрольной закупки инструментов и приспособлений в магазине технического снабжения на сумму до 2000 шекелей под свою подпись в ведомости безналичного расчета. Я уже не говорю о том, что после развития электромеханического отделения количество микроскопов на фирме превысило 40 штук, а на письменном столе у меня стоит микроскоп 20/40*-кратный для моего индивидуального пользования.
А тогда, на новичка, я старался обходиться тем, что принес из дома. Где-то на улице подобрал сломанный пинцет, перезаточил и пользовался. Завод был небогатым, то, что я делал, в его инструментарий вписывалось с трудом. Это, конечно, сужало технологические возможности, но зато развивало мышление, и тезис про то, что "голь на выдумки хитра" работал здесь в полную силу.
Микроскоп облегчил работу. Под его объективом я уже мог относительно свободно двигать руками, поле зрения и рабочая зона значительно увеличились. Но возникла проблема совершенно иного свойства. Я просиживал за микроскопом по 10-12 часов, сосредоточив внимание на сердечнике датчика и кончике иглы с проводом. А оторвавшись от него терял пространственную ориентацию. Подолгу не мог отключиться от въедавшейся в сознание «картинки». И по ночам во сне бродил внутри обмотки, раскладывал руками провода, выгадывая место для более плотной укладки... Не то, чтобы «крыша» совсем поехала, но ни о чем другом я эти полтора месяца думать не мог. И только осилив весь процесс от начала до конца, повидимому успокоившись, начал возвращаться сознанием в живой мир.
В этой ситуации был ещё один тревожный момент. Дело в том, что в начале сентября мы с женой, взвесив наши финансовые возможности, взяв на два года ссуду в банке, купили машину, преодолев тем самым вторую ступень «еврейского троеборья». Это был праздник! Новая, японская, СУБАРУ ЛЕОНЕ! После первого нашего «ушастого» ЗАПОРОЖЦА и ЖИГУЛЕЙ («копейки») СУБАРУ казалась прекрасной, удобной, огромной, быстрой. Первые дни я никак не мог расстаться с мыслью – неужели это я! Постепенно стал привыкать, и тут начались мои «прогулки под микроскопом». Возвращался же в Хайфу из Кармиэля после восьми вечера, часто под проливным дождем, и вел машину совершенно машинально, а мысли продолжали крутиться в пространстве под объективом ... Но, Б-г милостив... Пронесло!
Приехав домой, раздевался, садился ужинать. Зоя, присев напротив, пыталась со мной разговаривать, а я периодически замирал с недонесенной до рта ложкой и совершенно отрешенным взглядом. Тогда она легонько постукивала чайной ложечкой по краю тарелки и возвращала меня «оттуда». Чтобы как-то преодолеть такое состояние начал ежедневно за ужином выпивать пару стопок водки, стряхивая заклинившие в голове мысли и облегчая тем самым отход ко сну. Иногда помогало...
На сегодняшний день на Алеф-Бет в моем активе разработчика значатся более сорока проектов, из которых почти все выпускались или до сих пор выпускаются серийно. И каждый из них рождался похожим образом. Разница была лишь в продолжительности творческих мук. Что-то получалось легче и быстрее, но бывали и более трудные , чем первый датчик, случаи.
Есть ещё вторая сторона у этой медали. Любой заказчик всегда стремился найти комплектующие для своей системы по минимальной цене, то есть купить нечто серийно выпускаемое, или, как выражаются на нашем профессиональном сленге, «товар с полки». И только исчерпав этот ресурс, в случае, когда его требования оказывались далеко за рамками обычного, он шел к нам. А это значит, что каждый раз предстояло создавать что-то совсем новое, нестандартное, искать новые пути и в теории , и в конструировании, и в технологии.
В нашей жизни того времени бывали и отдушины. У Миры на столе стояла небольшая магнитола. Целый день по радио она и Офер слушали новости, иногда – музыку. Нам,«русским» это немного мешало, но собственного голоса мы ещё не имели. А после пяти часов вечера, когда они заканчивали работу и уходили, за окном темнело и, как правило, начинался дождь. На фирме становилось тихо, а мы ставили "на негромко" в магнитолу касету с песнями Малинина и работали, каждый в своём углу, ностальгируя под его пронзительный голос. И это надрывное – «Не падайте духом, поручик Голицын» - кисло-сладко щемило в наших сердцах и разъедало души. Мы даже до конца не осозновали свои ощущения, а процесс приживления нашего и на фирме, и на земле Израиля шел своим путем, как и у всякого другого эмигрантского поколения, трудно и болезнено...