Откровения эмигранта:
№10. Понемногу обо всём
или не всё так плохо...
Мысленно пробежав в обратную сторону описанный мной путь "из варяг в греки", я обнаружил, что все потраченное время занимался изнурительным повествованием, главным образом, о проблемах и трудностях, сопровождавших нас в "подъеме на Сион". Но ведь бывали и светлые минуты?! И сейчас мне даже непонятно, почему в памяти отложились и закаменели именно стрессы и переживания. Наверное, постоянная сосредоточенность наша на том, что мы что-то должны осилить... побороть... преодолеть... куда-то прорываться... сослужила далеко не лучшую службу психике и сознанию, выстроив их в строго боевую позицию. Все получилось, как в военных мемуарах, где при описании поля боя никому и никогда не приходит в голову сказать хотя бы одно слово о красоте природы, об утреннем тумане, о цветах на траве под гусеницами танков, об их нежности и трогательности... Только диспозиция... дислокация... правый фланг... левый фланг... и линия огня! Из душевных порывов допускается только любовь к Родине и скорбь по павшим!...
А ведь было же в здешней нашей жизни и нечто светлое, теплое, радующее душу... Такое, о чем хотелось бы вспоминать сейчас с удовольствием! Но странная избирательность памяти замутняет этот ретроспективный взгляд, выставляя впереди, как остов-основу, лишь наиболее болезненные, а поэтому более сильные воспоминания.
Перед глазами у меня все время стоит тот самый ствол оливкового дерева со следами пережитого надлома...
Сейчас же мне захотелось попробовать напрячься и, перестроившись на "лирический" лад, в том же почти хронологическом порядке вспомнить и облечь в слова хотя бы часть того хорошего, а иногда и просто смешного , что подымало нам настроение, поддерживало и укрепляло на тернистой стезе абсорбции... Думаю, что это будут эдакие небольшие зарисовки...
* * *
Ещё когда мы читали в Москве Лидины письма, я обратил внимание на описание поездки в Кнесет, организованной от её ульпана. Там было много всякой всячины, но мне запомнилась фраза о том, что набор продуктов в придорожном "трактирчике" и в буфете Кнесета был практически неразличим. Я мысленно представил себе тогда буфет во Дворце Съездов и забегаловку в Крестцах, на полдороге от Москвы до Ленинграда... И сама мысль о таком сравнении показалась кощунственной!
Через год пришел наш черед "припасть к святыням Иерусалима". По пути автобус остановился на развязке Хавацелет. И второй нашей целью, помимо буфета, был туалет. Потом я, в свою очередь, написал письмо московскому другу, что, кроме отсутствия разницы в содержимом буфетов, состояние туалетов также не сильно различалось на автозаправке и в Кнесете. Сравнение в этом вопросе Дворца Създов с Крестцами (Новгородская область) я опускаю...
* * *
В День независимости наши одноклассники по ульпану московская пара Галя и Миша, жившие в 15 минутах ходьбы от нас, предложили зайти к ним поужинать. Мы пришли с коробочкой конфет, а хозяйка расстаралась на отварную картошечку, самосольную мокрель (ту самую, по три с полтиной!) с растительным маслицем и под розовым лучком, хозяин же достал из морозилки запотелую со слезой бутылку. Какое удовольствие мы получили, хотя и выпили не больше половины... Все было, как дома, на московской кухне, под девизом о том, что "картошка, водка и селедка - это одно блюдо", где говорили обо всем и сразу, и со всеми, и никакой психотерапевт после таких посиделок нам уже не был нужен!
* * *
А вот Песах-91 мы провели в семье директора нашего ульпана. Маловероятно, что сами мы были интересны ей и её мужу, но Данька наш очень хорошо вписался в профессиональные проблемы Дорона, руководителя городской архитектурной мастерской, помогая ему в освоении компьютерных программ. Пригласили сына вместе с нами, однако в последний момент он пристроился к поездке в Иерусалим. Но наше приглашение аннулировано не было. Анат, директор ульпана, помимо нас пригласила ещё и свою и Дорона матерей, которые были родом из Польши и практически свободно говорили по-русски. На русском говорила и она сама, что очень облегчило общение с ними нам с Зоей, на иврите ещё совсем не говорившим. Мы впервые воочию увидели, что такое Песах. Послушали на иврите Агаду, текст которой специально для нас Анат приготовила и на русском. Мы в первый раз увидели израильский дом изнутри, да ещё и такой красивый и необычный, построенный по проекту самого Дорона. И четверо детей в возрасте от пяти до пятнадцати украшали этот дом...
Не буду подробно описывать саму процедуру, которая нам очень понравилась. И еда, и питье, я имею в виду соки и напитки, и рыба "фиш" были просто великолепны... За столом сидело вместе с детьми 28 человек. Мне показалось очень необычным то, что когда мы из-за стола вставали, в двух (всего!) бутылках вина, по традиции белого и красного, осталось не менее, чем по одной четверти... И расписывая праздненство в письме приятелю, я не преминул это подчеркнуть: два раза по две трети бутылки на 28 человек, правда, включая шестерых детей! И было весело!...
Теперь, почему я об этом вдруг вспомнил. Мой приятель, Леонид Александрович, вышел на пенсию. Восстановив, как мог, матушкин дом в небольшой деревеньке в Костромской области, он обитает там вдвоем с женой с ранней весны до поздней осени. Мы с Зоей за полгода до отъезда ездили туда на машине к ним в гости.
И так случилось, что мое письмо полетело в Россию навстречу его письму, уже летевшему в Израиль. Во встречном письме, в порядке обмена новостями, было описание деревенской свадьбы, куда наши друзья были приглашены соседями-односельчанами. На свадьбе было 32 человека и, кроме шампанского, ещё и два ящика водки. Но, не хватило... На чьей-то машине абсолютно пьяные поехали за добавкой. Машину слегка побили, но привезли канистру самогона. Для тех, кто уже позабыл, канистра это двадцать литров. Под конец веселья передрались, набили синяков без счету, поразбивали друг другу носы, кому-то перебили руки или ноги, спалили у "счастливых" тестя с тещей два сарая и баню. Продолжили. Гуляли три дня.
Разница в культуре и темпераменте двух этих торжеств - Песах и Свадьба - была разительна, хотя в чём-то и понятна нам, от той жизни ещё не отрешившихся...
* * *
В конце марта девяносто второго года Данька , прикинув свои и наши возможности, предложил устроить четырех-пяти дневный отпуск. Он почувствовал, что мы переутомлены, устали за год мытарств, учебы и всего остального, и решил устроить небольшую разрядку. Сам он ещё осенью успел слетать на 10 дней во Францию, вернулся посвежевший, полный впечатлений. И очень беспокоился за нас с Зоей. Старые туристы и байдарочники, мы быстро все собрали и рванули сверху вниз по карте Израиля... Данька хорошо подготовился, проработал маршрут, большую часть которого мы все видели впервые. Зеленый весенний Север за два часа сменился на песчано-зеленый Центр, потом пошло что-то похожее на нашу Кубань - поля пшеницы и картофеля - а за Кирьят-Гатом и южнее начала вырисовываться пустыня. Не доезжая Беер-Шевы, мы свернули влево на Арад, а затем начали спуск к Мертвому морю. Когда видишь это место впервые, оно поражает воображение постоянной сменой пейзажа. А когда мы оказались на отметке минус 420 метров, увидели само море и окунулись в него, нашему удивлению просто не было предела. Казалось, что ты плаваешь в соленом глицерине, состояние почти полной невесомости приводило в изумление необычностью ощущений. Прикосновение к одному из Чудес Света радовало и восхищало, как бы возвышая нас в собственных глазах. Неужели это мы! Эту фразу с разной периодичностью мы с Зоей повторяем рефреном до сих пор, но тогда - мы просто захлебывались от восторга. А Данька посматривал на нас немного свысока и очень собой гордился. К вечеру, миновав пустыни Негев и Арава, мы прибыли в Эйлат. Устроились простенько, по-туристски, в кэмпинге напротив Подводной обсерватории. Поесть отчасти привезли с собой, отчасти покупали и готовили на месте. Культа из этого не делали и старались побольше набираться впечатлений. Плавали с маской, припасенной Данькой, и любовались на сказочный кораловый мир, такой яркий, цветной и необычный. Это была "сказка" из телевизионной передачи! Но можно было потрогать её своими руками. Разноцветные рыбы, размером от пескарика до сазана плавали рядом с нами и выхватывали крошки хлеба прямо из зажатой в ладони горбушки. А со дна смотрели на нас ледяные глаза змееподобных и ядовитых мурен. Сама обсерватория поразила многообразием никогда до этого не виданного мира: гигантские черепахи, акулы, тунцы... А ещё и ощущение какого-то благодатного и комфортного тепла на улице. В майках и шортах мы бродили там с утра до вечера, купались... В один из дней Данька завел нас во внутренний двор ближайшей гостиницы. Бассейн, пальмы, шезлонги, холодные напитки, подаваемые прямо к месту неги и полного расслабления. Мы ощутили, что до такого образа жизни нам ещё далеко. Но ощущение это не было болезненным, мы уже привыкли обходиться только самым необходимым и в связи с этим больших неудобств не испытывали.
В последний вечер прошлись по северному берегу вдоль совсем уже шикарных гостиниц в первом от моря ряду. Насмотрелись на раскованную, свободно себя чувствующую публику, сидящую за столиками красивых кафе и ресторанов. Ознакомившись с ценами на очень аппетитные блюда, указанными при входе в каждый из них, немного взгрустнули... Это не наше... уровень другой. Но Данька не дал нам совсем увянуть от этих невеселых мыслей, завел в ресторан под гостиницей «Царь Соломон» и накормил мороженным по 18 шекелей каждое. Подобной роскоши мы в Израиле ещё не пробовали. Если пересчитать наше с Зоей пособие на порции этого мороженного, то, я думаю, хватило бы аж на по двадцать порций в месяц на каждого. Обычно же, когда у меня в кармане было 5 шекелей, я чувствовал себя уверенно и свободно - этого хватало на половину фалафеля и пачку сигарет TIME, а тут мы разошлись и позволили себе такую роскошь, такой разгул...
Сейчас, по прошествии времени, и мы можем себе позволить, абсолютно не задумываясь, сесть в любом ресторане и пообедать-поужинать, не обращая внимания на цены... Тут как-то, лет десять назад, в газетах была опубликована ежегодная таблица децимального деления населения Израиля по ежемесячному доходу. Мы с братом оказались в самой высшей десятой графе, пусть даже и в нижней её половине.
* * *
Первого августа 92 года наша семья, наконец, воссоединилась в Израиле. Брат со всеми своими домочадцами прилетел и позвонил Зое домой из Тель-Авива. Она перезвонила мне и оставила его телефон. Я подошел к Оферу и тихо спросил, могу ли я позвонить со служебного телефона в Тель-Авив. Объяснив причину, добавил, что не видел брата полтора года. Офер милостиво дал разрешение. С братом мы договорились, что приедем через два дня, в субботу, повидаться. Мама неважно себя чувствовала, и мы поехали на Данькиной машине втроем. Путь от Хайфы до Тель-Авива занимает немногим более часа...
Изрядно покрутившись по городу, нашли улицу и дом. Поднялись, позвонили. Брат Артём, открывший нам дверь, выглядел похудевшим и потемневшим. Мы уже привыкли к здоровому здешнему загару, а они все смотрелись бледными, утомленными, недокормленными. Тина Морисовна, Итина мама, Мира Морисовна, её сестра, брат, Ита – все они суетливо крутились среди огромного количества вещей, в беспорядке разбросанных по большой квартире родственников Бориса Яковлевича, находящихся в этот момент за границей. Братнины мальчишки успели вырасти и повзрослели... По всему чувствовалось, что общее руководство в этом «коллективе» лежит на Борисе Яковлевиче. Он все время куда-то звонил, уверенно говорил на иврите, знакомом ему с детства. Сразу предупредил, что времени у них мало, потому как сейчас все они едут обедать к его родственникам. Мы с братом еле-еле успели посидеть в уголке и обменяться новостями, как появился пожилой мужчина, приехавший за ними... С нами его даже не познакомили. Короче, все они уехали, а мы снова оказались в Данькиной машине. Зина достала бутерброды, какое-то питье. Перекусили и стали выбираться из города в обратный путь.
Я мысленно посочувствовал брату, понимая, что такая плотная зависимость от малознакомой родни имеет в будущем свои положительные и отрицательные стороны. И чего здесь больше, один Б-г знает. Но тут уже у каждого своя дорога...
Они решили осесть в центре, через несколько дней сняли на всех семерых квартиру в Рамат Гане и начали отсчет своей абсорбции. Ульпан... Курсы... Поиски работы... Ребята пошли учиться.
А первый раз мы все вместе собрались у нас в Хайфе на нашу с Зоей годовщину, 11 сентября. Данька в это время был во Франции, свою машину, улетая, оставил брату. Мальцов послали к нам автобусом ещё с вечера. Я их встретил и привез в объятья бабушки Лили и тети Зои. Каждый из них держал в руках букет. Позже выяснилось, что расторопные ребята уже устроились продавать эти букеты на перекрестках остановившимся на красный свет водителям. Остальная команда вчетвером прибыла наутро. Сидя за столом я почувствовал огромное облегчение, все были в сборе. В нашей семье был уже прецидент времен Гражданской войны, когда четверо детей моей прабабушки и она сама оказались за Океаном, а две дочери – в Москве. Они так и умерли, больше не увидев друг друга. И у меня все эти полтора года кошки скребли на душе...
А в декабре брат прикатил к нам на белой красивице-машине NISSAN SUNNY. Такого у нас в семье ещё не было. Наши с Данькой машины были попроще. Всех это очень радовало. Семья поднималась из руин! И мы смеялись по поводу названия машины – Сани! На радостях решили всей семьей с мамой прокатиться на Кинерет, а на обратном пути зарулили в Кармиэль. Подъехали к нашему будущему дому... Радушные хозяева квартиры, увидев нас всех в окно, спустились, пригласили зайти и посмотреть. Так наша предполагаемая покупка получила общесемейное одобрение.
* * *
Ещё одна история, характеризующая нюансы нашего врастания в здешний быт. 31 декабря 1992 года. Мы втроем, Михаил, Мики и я, поговорив в обед о том, о сем, решили отвалить часа в четыре-пол пятого, чтобы успеть отдохнуть перед встречей Нового года. И где-то в начале пятого начали собираться. В этот момент в комнату вошел Надав.
- Что случилось!?- спросил он, увидев нас, собирающими свои катомки. - Мы сегодня полдня работаем?
Я ответил за всех, сказав, что сегодня Новый год...
- Это же христианский праздник, день рождения А-Ноцри... Кристмас... А мы - евреи. Это к нам не имеет отношения!
- Рождество, о котором ты говоришь, было неделю назад, а сегодня - Сильвестр,
праздник снега и Новый год... - не сдавался я.
- Вы что - тоже так считаете? - уже через мою голову обратился он к ребятам.
Те смутились. Михаил открыто проповедовал иудаизм, а Мики объявил себя соблюдающим традицию ещё с Саратовских времен. Оба они в связи с этим неловко себя почувствовали под его напором. Но я уперся и решил не отступать. Из-за отсутствия нормального иврита я был не в состоянии объяснить ему, что такое этот праздник для нас. Какая тут религия! Это праздник надежд, всего самого светлого и радостного. В советское время он, единственный, не имел политической окраски. Поэтому, спотыкаясь, пробурчал нечто о том, что так воспитан и не могу сразу поменять обычаи и традиции. Надав развел руками и вышел, а я повернулся к ребятам.
- Ну, я пошел, мне ещё до Хайфы пилить. С Новым Годом!
- С Новым Годом! - откликнулись они. - Мы ещё немного побудем... Прикроем.
Подойдя к выходу, я поставил сумку в кресло, вынул из касеты-хранилища свою табельную карточку и отбил её на часах-автомате. Вдруг почувствовал какое-то движение за спиной. Обернулся. Передо мной стоял Надав, вышедший из своей комнаты и державший в руках две ярких коробки.
- Ну что ж,Радомир... Если Сильвестр для тебя праздник, я тебя поздравляю, а тут тебе от меня подарок. - он протянул мне упаковку со знаменитым местным ликёром САБРА. И добавил:
- Это передай вместе с поздравлениями супруге. - во второй руке он держал и подал мне
коробку конфет.
- Спасибо!... - я растерялся, не зная, что ещё ответить, а он продолжил.
- Хорошего и удачного года. Мы надеемся на тебя с датчиком угла. Очень надеемся. Постарайся довести его до ума, это очень важно для Алеф-Бет.
- Спасибо! Я постараюсь! - и открыв дверь, вышел.
* * *
В какой-то день в середине ноября, притомив глаза над микроскопом, я решил выйти на улицу. Стоял на нашем углу, курил и через спину человека, читавшего в трех метрах от меня русскую газету, разглядывал заголовки. И когда тот наполовину развернулся, я ахнул:
- Владимир Захарович! Вы меня не узнаете?
- Горкин! - изумился он.- Привет!
Когда-то мы с ним работали в лесном институте. Он - начальником вычислительного центра, а я научным сотрудником в энергетической лаборатории. Были мы в неплохих, я бы сказал, товарищеских отношениях. Последний раз виделись года два назад при отъезде, в ОВИРе. Он притулился ко мне в очереди по каким-то своим делам. Потом постояли, поговорили и разошлись. И вот, на тебе... Встретились! И где? Оказалось, что живет он в Кармиэле, преподает в здешней михлале (разновидности института-техникума), а сюда зашел поговорить о работе на ВЦ фирмы ДЕЛЬТА, вход в которую был прямо напротив, через проезд. Снова поговорили. Обменялись телефонами и разошлись. А через неделю я позвонил и заехал вечером после работы поболтать. На таком растоянии от дома (это я ещё про Москву так говорю!) это был уже почти родственник. Обитал он с женой в небольшой квартирке на улице Ияхиам. Когда я пришел, поздоровался, то меня усадили в салоне на диван. Тут же откуда-то из под обеденного стола появился очаровательный пёс, мальтийский болон, белый, лохматый и необыкновенно приветливый. Привезенный ими ещё из Москвы два года назад. Он легко впрыгнул на диван, притулился к моему бедру и стал просовывать свою голову под мою руку, явно напрашиваясь на ласку. Мы сидели и разговаривали, а я гладил это необыкновенно теплое существо. И такая от него исходила волна покоя, и так дружелюбно он лизнул мою руку, погладившую его, что я расстаял от удовольствия. Посидел недолго, мы поговорили о том, о сем, пятом-десятом и договорились встретиться позднее, но более основательно, во внерабочее время и не вечером. Я собрался уходить, а Владимир Захарович пошел проводить меня, взяв своего питомца на вечернюю прогулку. Подошли к машине, стали прощаться. Малыш, так звали собаку, деловито поднял лапу над задним колесом... На этом мы расстались. Накоротке пару раз встречались. А в январе Владимир Захарович позвонил и со вздохом сообщил, что уезжает к дочери в Австралию. Она ещё из Москвы вышла туда замуж, родила ребенка и звала родителей к себе. Я сказал, что рад за него. Конечно, вторая эмиграция - это не сахар, однако... Ведь все-таки это дочь!
- Но у нас очень непростая проблема. В Австралию не разрешено ввозить животных с другого континента. Необходимо проходить восьмимесячный карантин в Лондоне. Мы не знаем, что нам делать с Малышом. - совершенно убитым голосом сказал он. И продолжил:
- Может поможешь, приютишь сироту... Он так хорошо к тебе относится. Поговори с женой...
- Конечно, поговорю... Перезвоню минут через десять. - и я побежал к Зое.
Воспоминания про теплую спинку под рукой, такую «меховую» и приятную, встряхнули меня. И бросившись к жене и матери, я начал их уговаривать. Когда-то в доме у родителей жила мальтийская болонка-девочка по имени Жулька. Это было лет двенадцать назад, и я напирал в основном на эти воспоминания. Мне просто захотелось иметь под рукой эту теплую живую душу. Собак я люблю с детства, а одна из них, волкодав Орлик, спасла меня, десятилетнего, в Забайкалье от стаи волков... Желание было так велико, что женщины под моим натиском отступили. Мать поворчала немного про свою рану на ноге, но я клятвенно обещал мыть пол три раза в неделю. Оба мы, правда, тут же о своих претензиях и обещаниях забыли.
Я позвонил Владимиру Захаровичу, сказал, что берём, но...мне из личного опыта с Жулькой известно, что болонки очень тяжело переживают расставание с хозяевами. Во время отъездов родителей, когда я перевозил собаку к себе, она могла неделями безучастно лежать в коридоре у выходной двери... Поэтому я предложил, что раза два в неделю после работы буду заезжать и гулять с Малышом, общаться, приучать к себе. Впереди полтора месяца и я надеюсь на успех. Владимир Захарович согласился. Поначалу мы гуляли вместе, втроем - он, я и Малыш. Но потом мне доверили делать это уже одному. В целом все шло нормально, а в конце февраля, за неделю до их отъезда мы наметили операцию по перемещению Малыша в нашу квартиру в Хайфе. Я после работы заехал, взял Малыша и Владимира Захаровича с Зиной, так звали его жену, и повез в Хайфу. Весь вечер мы провели вместе. Вместе сходили на прогулку. Пес вел себя очень спокойно. Мы взяли с собой все его причиндалы: поводок, миску, расческу и тряпку, с которой он любил играть. Переночевали. Утром он проводил нас всех без особого волнения.
Когда мы вернулись в Кармиэль, Владимир Захарович крепился, а Зина расплакалась. Сердце у меня разрывалось от жалости и сочувствия, и я пообещал то единственное, что мог - сделать все для того чтобы уберечь Малыша от стресса и его последствий... И обещание свое сдержал - почти семилетний тогда Малыш счастливо прожил у меня в доме одиннадцать с половиной лет, окруженный заботой и вниманием. А восемнадцать лет для собаки это 108-115 человеческих ...
Два дня после переезда Малыш прожил у нас нормально. А на третий - все понял, забился под диван в салоне, выходил только пить и на прогулку. Ел совсем немного и только по ночам, тайком. Поскучнел. Началась ломка. Я старался изо всех сил отвлечь его, но пес отощал, поник и не хотел общаться. Это продолжалось дней пять. И однажды утром я повел его на прогулку в лесок на склоне ущелья, куда выходил один из подъездов нашего дома. Место довольно пустынное. Малыш прошел немного вниз и "присел орлом, задумавшись", а я стоял и курил метрах в шести и повыше. Вдруг вижу, сбоку от него из-за кустов появляется крупный шакал, и, не оставляя сомнений в своих намерениях, крадется, приближаясь... Я намного дольше пересказываю случившееся, а тогда мгновенно нагнулся, схватил камень и швырнул, рассчитывая попасть между шакалом и Малышом. Мне это удалось, а Малыш, отреагировав на взмах руки, на долю секунды раньше обернулся. Увидев шакала, он рванулся вверх, но три-четыре раза буксанул на мокрой от дождя почве, а потом полетел вперед, обгоняя свои лохматые белые уши. Не останавливаясь, он буквально вскарабкался и взлетел на меня, перепачкав брюки и куртку. А я, прижав его к себе, гладил и успокаивал. У собаки был натуральный нервный шок. Он задыхался, лез все выше, и в конце концов обессилено повис у меня на плече. Придя домой, я отмыл и напоил псюку, положил на его собственную тряпку, пригладил и укрыл старой курткой. Он быстро заснул, но во сне вздрагивал. Посидев около него немного, я поехал на работу. На час опоздал, но волновало меня другое, как там Малыш? Несколько раз звонил домой, ничего особенного не происходило...
- Лежит под диваном. – докладывала Зоя.
А когда я вернулся вечером, пес вылез оттуда и заковылял мне навстречу... Я, понял, что «лед тронулся»... И, ещё стоя у двери, поднял его на руки, погладил, а он лизнул мне сначала руку, а потом щеку. И с этого дня стал спать у меня в ногах...
Прошло ещё совсем немного времени, и Малыш стал частью нашей жизни. Встречая меня по вечерам, он прыгал у ног до тех пор, пока я не брал его на руки. И оказавшись там, он сразу разворачивался и пристально смотрел сначала на Зину, а потом на мать. По собачей своей психологии он выбрал в семье старшего и служил ему. А с остальными соревновался за место у трона. Взгляд пса словно бы говорил: «Вы видите, где я, и где Вы?! Кто я, и кто Вы?!»
Во всем же прочем был он ровен и дружелюбен со всеми. И постоянно менял лёжку, стараясь расположиться в доме так, чтобы видеть и контролировать всех сразу.
Когда мы перебрались в Кармиэль, стоянку для машины я выбрал со стороны окон салона. Возвращаясь с работы, захлопнув дверцу и включив «пискун» сигнализации, я в ту же секунду видел взметнувшуюся в левом углу окна лохматую белую мордаху. А Зоя изнутри наблюдала непрерывно метущийся из стороны в сторону хвост. Пока я проходил по двору пёс призывно попискивал сверху, а в момент, когда уже входил в подъезд, он устремлялся от окна к двери и продолжал приплясывать уже там. Это стало ежевечерней семейной традицией, очень развлекавшей нас. А когда появился и подрос до двух-трех лет внук, иногда гостивший у бабушек, они с Малышом неслись уже наперегонки, соревнуясь за удобное у окна место. И были почти одного роста. Где-то в альбомах есть несколько таких смешных фотографий...
* * *
Ещё в декабре девяносто второго мы по совету Даньки начали подыскивать себе квартиру. Зоя приезжала в Кармиэль днем и занималась поиском с посредниками, а вечером мы вместе возвращались в Хайфу, по дороге обсуждая результаты. По пятницам, после работы, заканчивающейся в час дня, объезжали заинтересовавшие места вместе. Иногда приезжали и в субботу, прихватив с собой маму. Изредка и Данька составлял Зое компанию в этих поисках. К январю, изучив «рынок», остановились на четырехкомнатной квартире на третьем этаже восьмиэтажного дома с лифтом. Дом стоял на правой стороне односторонней улицы, вдоль левой стороны которой тянулось довольно глубокое ущелье... Вид из окон был великолепный: прямо, на север - горный хребет, а на восток, справа - невысокая гора с живописным поселком на вершине... Стоила квартира 64.5 тысячи долларов. В начале января заключили договор , в котором был оговорен срок вселения не позднее 15 мая. И переехали на новое место мы 7 мая.
Пять месяцев между двумя этими датами были потрачены на заказ и покупку мебели, всевозможной домашней утвари... Короче, устраивались мы тут уже всерьез и надолго.
Переезд наш совпал с двумя не связанными друг с другом событиями. Годовщиной смерти отца и еврейским праздником Лаг-ба-Омер. А за несколько дней до этого я видел удивительный сон. Причем обычно сны не запоминаются, а этот остался в памяти до мельчайших деталей. Хожу я по нашей новой квартире... В ней абсолютно пусто... Все чисто и отремонтировано... Думаю, как и в каком порядке буду вносить и расставлять мебель... Подхожу к открытому окну и вижу внизу во дворе отца в военной форме, и не одного, а в паре с его однополчанином Константином Иосифовичем Богданасом. Оба в полковничьих погонах, в фуражках... Мимо проходят обитатели дома и оборачиваются на них. Они смеются и смотрят на меня снизу... Вдруг Богданас, бывший всегда завзятым шутником, кричит мне:
- Радька! Ты, сукин сын, чё гостей на улице держишь!? А ну, открывай дверь...
Я бегу к двери, открываю, а они уже на пороге. Смотрю и не верю своим глазам... Ведь Богданас умер на полгода раньше отца... В ноябре 86-го... И тут отец говорит мне, что в Гефсиманском саду в Иерусалиме есть место, где небо сходится с землей... Они гуляли напару и забрели на этот свет. И никто их не остановил!. Тогда и решили поехать в Кармиэль, посмотреть, как мы там устраиваемся. Рассказывая, он ходит по квартире, везде заглядывает... Богданас сказал, что квартира очень хорошая, планировка удобная, и смотрит на север - не жарко будет... А отец спрашивает, где, мол, мама будет жить. Я ответил, что в одной из этих двух одинаковых комнат, как сама выберет. Отец посмотрел и сказал, что правая, пожалуй, посветлей будет, а левая - потише, дети внизу не так шумят... А я стою рядом, хочу до него дотронуться и не могу. И тут Богданас говорит, что им пора, и протягивает мне руку... Подаю свою, и он её жмет с такой силой, что я просыпаюсь от боли...
Правая ладонь была сведена судоргой... Пришлось вскочить с постели и отогревать её горячей водой над раковиной в ванной. Потом сел за стол, набрал в стакан воды и долго отпивался... Всего трясло... Уже светало... Малыш, пришедший к столу следом за мной, склонив голову на бок, смотрел на меня непонимающим взглядом. А я, закрыв глаза, снова видел их, молодых, здоровых и улыбающихся!. Даже слезы навернулись. Плеснул в стакан водки... Выпил, отдышался... Полегчало... В голове просветлело... Закурил... Пёс, потянув носом воздух, несколько раз громко и неодобрительно чихнул, а потом запрыгнул мне на колени и лег, прижавшись к животу...
Наутро рассказал матери. Она почти не прореагировала, а только постучала пальцами по поверхности кухонного стола и сказала, подумав, что отец ей ни разу за шесть лет не приснился. И добавила:
- Ладно, будем переезжать седьмого мая.