Откровения эмигранта:
№12. Давай, давай – работай!
После успешной сдачи Заказчику датчика угла Олю перевели на полную ставку в наш проект, добавив к ней еще одну работницу Таю, уже двенадцать лет работавшую на фирме. Втроем мы начали изготавливать первую опытную партию датчиков. Распределили работы. Оля, как уже более опытная, начала мотать шприцем статоры, а Тая - роторы. Ей это не сразу далось. Но Мики придумал специальный разбирающийся шаблон для небольшой намоточной машинки, на которой Тая готовила заранее секции обмотки. И потом уже укладывала их в пазы ротора. Когда эта работа была налажена, меня к себе в комнату зазвал Филип.
- Слушай, доктор! Что ты над ними, как над птенцами, хлопочешь? Пора уже начинать думать над силовыми двигателями. Вместе с датчиком угла они являются элементами одного проекта, и Заказчик ждет их с тем же нетерпением. За женщинами ты приглядывай, но сам садись в андасе и работай над двигателями. Это для тебя сейчас задача номер один. Подними все, что Вы с Михаилом и Мики подготовили осенью, и "давай, давай работай!". Последнюю фразу он произнёс уже по-русски, обучившись в цеху у наших ребят.
Это была его система. Поводок должен быть натянут на полную. Да и женщин он, в отличии от меня, не жалел. Пусть, мол, сами думают. Это уже технология, науки тут никакой нет, а как укладывать провода они должны знать лучше доктора. Потом я привык к такой его манере руководства, но первое время она мне очень мешала. Не успевал я закончить одно, как меня уже бросали на другое. И этот переходной период становился просто испытанием на прочность - работы становилось вдвое больше, а голова по-прежнему оставалась только одна. Прошло два-три года, прежде чем я выработал некую собственную систему взаимодействия с Филипом. Но для этого надо было ещё освоить язык, и обрести уверенность в себе, в своем умении побеждать возникающие проблемы. Тогда уже и я научился работать с ним, то есть воспринимал его шумные указания, как директиву, а не как конкретные приказы, и, главное, он тоже уверовал в мои возможности и по мелочам с распоряжениями не вмешивался. Короче, притерлись - так это называется по-русски.
Но этому способствовало и его просто удивительное обаяние. У каждого из нас выработана своя система взаимоотношений с людьми, она "зашита" в подсознании, и часто мы даже до конца не осознаем почему один человек нам изначально симпатичен, а другой нет, хотя ни того, ни другого мы вовсе не знаем. Филип понравился мне с первой минуты открытым прямым взглядом, улыбкой и энергичным рукопожатием. Есть, наверное, какая-то чувствительная сфера, способная анализировать ощущения от соприкосновения ладоней. Мы померялись силенками в то время, когда меня принимали на работу, и я тогда ещё ощутил, что в этом человеке, в его личности мне ничего не мешает. Вот Соломон, того я не то чтобы побаивался, нет, тут было что-то другое. Где-то глубоко внутри глаз я видел жесткость, которая меня настораживала. В открытый бой, если это требуется, я по жизни иду лишь при полном исчерпании терпения с одной стороны, и достаточной уверенности в себе - с другой. Иначе не имеет смысла начинать. И рядом с Соломоном, которому, несмотря ни на что, обязан по гроб жизни за помощь при приеме на работу, я всегда стоял "поджав ладони и ступни", что-бы он не отдавил ни того, ни другого. Надав поначалу попросил его помочь новичкам оглядеться и войти в курс дела, и, слава Б-гу, деятельность его, как таковая, относилась к совершенно далекой от меня области плазменных покрытий, и посему в профессиональной сфере мы не пересекались, ну, а в остальном – ни по возрасту, ни по целям - делить нам было нечего.
Филип решил по-своему отметить победу с датчиком угла. Он зазвал меня к себе в комнату, усадил, попросил у секретаря кофе для обоих и обратился с хорошо обдуманной речью. Обдуманной я говорю потому, что вся она была мне понятна, а это значит, он заранее подобрал и слова, и выражения. Подготовился. Начал Филип издалека, прошелся, как говорят, по истории вопроса, отметил, что ему со мной приятно работать, что я ответственнен, исполнителен и, как профессионал, я его полностью устраиваю. Он видит некоторые проблемы в коммуникации из-за слабого знания мною языка, но это пройдет... Главное же, что ему мешает, это отсутствие у меня организационных навыков в израильской производственной среде и увлечение чисто технической стороной дела. Посему он, Филип, предлагает мне союз, в котором берет на себя логистику. Он рассказал мне, что по образованию и военной специальности неплохо разбирается в электротехнике, то есть понимает все мои действия и будет стремится их во всем поддерживать, но и я, в свою очередь, должен вписываться в рамки его указаний. Это был наш первый серьезный разговор "бэ арба энайим" (с глазу на глаз), и закончил он его на весьма интересной ноте, подчеркнув, что наша общая цель - процветание фирмы, что в этом он не признает ни компромиссов, ни послаблений, как себе самому, так и окружающим. В общем, легкой жизни Филип не обещал и к требовательности своей просил относиться с пониманием. Отец мой когда-то в молодости учил меня, что самое дорогое, самое важное, за что приходится потом дороже всего платить - это понимание и правильная оценка ситуации. А тут мне дружественно и доходчиво объяснили правила, по которым надо играть. За такое я мог быть только благодарен.
* * *
Силовой двигатель, как разновидность электрических машин, отличается от всех иных тем, что, помимо стандартного вращательного режима работы, должен работать в упор, стоя на месте и развивая постоянную большую силу. Как пример, можно вспомнить силовые двигатели, установленные в основании Останкинской телебашни и натягивающие тросы, подворачивая в нужную сторону конструкцию башни, меняющуюся по длине в зависимости от температуры и ветровой нагрузки. Но это огромные машины. Мои же по форме и виду напоминали ювелирные украшения какой-нибудь африканской дивы, благо коллекторы их действительно были покрыты золотом. А сила от них требовалась, относительно их размеров, очень серьезная. И проблем с этими двигателями было никак не меньше, чем с датчиком угла, правда были они совсем другого свойства. Расчеты магнитных цепей и электромеханических параметров были достаточно сложны, но в общем-то понятны. А вот конструкция машины смотрелась абсолютно незнакомой и технологически неясной. Как все это изготовить, в каком чередовании и на каких приспособлениях? Каждый шаг рождал новые заковыки, новые мучения. Пока это мы научились наощупь чувствовать используемые материалы! Пока нащупали правильный путь и последовательность операций! Прошло два-три месяца до того времени, когда в руках у нас заблестели отшлифованные сердечники. Но были по дороге и совершенно драматические ситуации, когда приходилось принимать решения с полузакрытыми глазами. И здесь, так же как и при изготовлении первых датчиков угла, прежде всего речь шла о неподъемных предпроектных затратах. Сердечники двигателей склеиваются из очень тонких зубчатых пластин сложной конфигурации , выштампованных на специальных штампах с суперточными матрицами и столь же точными пуансонами из рулонов специальной электротехнической стали. Поэтому, прежде чем делать двигатель нужно было купить это точное и дорогое оборудование и сталь. Но стоило оно свыше 40 тысяч долларов, выплачиваемых до начала реализации заказа. Затраты на материал были несколько дешевле, однако с деньгами, как Вы уже знаете, у нас была некоторая напряженка. Кроме того, отсутствие опыта не гарантировало попадание в цель с первого выстрела, а тогда бы пришлось идти на такие серьезные затраты повторно. И мы с Соломоном и Филипом ломали голову в попытках найти оптимальный выход из этого положения. Задачка в примитивных терминах была такая:
Как, не имея денег, из абсолютного «ничего» сделать довольно дорогое «что-то», да ещё и в кратчайший срок?
Решение нашли, но вся ответственность опять ложилась на мою шею. Мы приглядели неподалеку склад листового черного металла, где имелись в наличии полумиллиметровые листы произвольных размеров. Порывшись в книгах и припомнив все нюансы магнитных свойств листовых сталей, я предложил (вместо штампованных ламинаций из спецстали вкупе с матрицами и пуансонами за сорок тысяч долларов) купить за копейки да ещё и в долг тутошние листы. А потом отжечь, сложить и вырезать из них электроэррозионным способом пластинки-ламинации для сердечников. Честно и сразу скажу, что электроэррозия – это идея Соломона, высказанная немного раньше в процессе обсуждения предположения, а что если бы электротехническая сталь в руках у нас была бы, то как бы мы её?... И мы пошли «во-банк», явно блефуя, но с некоторой надеждой на успех. Правда, Соломон, взявший на себя организацию этого процесса, сразу твердо объявил, что за результаты он ответственности не несет. Я зашел к Филипу чуточку позже и попытался объяснить, что это неправильно, весь риск списывать только на одну мою бедную голову. Ответ его меня поначалу обескуражил. Я привык к более благородным методам ведения совместных дел, а тут мне было сказано, что ты, доктор, за то и получаешь свою зарплату, что принимаешь ответственные решения. Тебе за это платят втрое больше, чем рабочему у станка… И если ты пришел со мной ответственностью делиться, то имей ввиду, что у меня её тоже хватает. Я ответственности не боюсь, но и с тебя тоже снимать её груз не хочу. Вот так мы сразу должны с тобой договориться, здесь - на берегу. И повторил, глядя на моё унылое лицо, фразу, сказанную в момент зачисления меня на Алеф-Бет:
- А кто тебе сказал, что жизнь легкая штука?
Пришлось принять это к сведению. Насчет зарплаты Филип, конечно, перегнул. В это время была она у нас позорно маленькой, если брать в сравнение докторские да и инженерные уровни коренных израильтян. Тот же Офер, уходя, разгласил нам свои секреты – ровно в два раза его часовая ставка была больше нашей. Но репатрианский комплекс неполноценности на психологическом уровне не позволял всерьез поднять голос. Кроме того, я , например, вырос в офицерской семье, где деньги безусловно умели считать, но это была некая закрытая сфера, и с кем попало на эту тему разговаривать было не принято. Считалось, что зарплата – она определяется работой. Хорошо работаешь, хорошо зарабатываешь. Но ходить по начальству с протянутой рукой – это считалось абсолютно недостойным. Исходно предполагалось, что ты имеешь дело с порядочными людьми, умеющими сводить воедино два эти понятия. А тут, и особенно поначалу, держали нас в черном теле. И только тогда, когда у нас появилось «имя», хозяин забеспокоился, что «лошадку» могут просто свести со двора, и начал поднимать нам оклады, доведя их до относительно приличного уровня, чтоб мы не заглядывались на сторону. Но и так мы процентов на пятнадцать-двадцать отставали и отстаем от местных инженеров. Про ученых я уже не говорю.... А вот когда речь идет об ответственности, тут уж будьте-нате, но вынь, да положь! Надо сказать, за семнадцать лет бывало всякое, и драли с меня за это по-всякому, но до крайности доходило только один раз, и к моей зоне ответственности случившееся, как обычно бывает, никакого отношения не имело…
Но вернемся к нашим баранам. Нарезанных из дешевого черного металла ламинаций должно было хватить на десять двигателей каждого вида, в том числе по пять опытно-экпериментальных образцов. После этого пришлось их отжигать, но при температуре в тысячу градусов поверхность обгорает и коррозирует. Углубившись в поиски способа защиты, я где-то вычитал про опыты с засыпкой отжигаемого материала алюминиево-оксидной пудрой, когда доступ кислорода существенно снижается, ну, и вредные эффекты тоже. Попробовал, получилось, но извлекал ламинации из емкости желтыми, покрытыми слоем серы и фосфора, вышедшего от температуры наружу. Для очистки пришлось нести их на тонкую пескоструйку. Материал стал мягким и податливым, магнитные свойства его явно возросли, а потери должны были уменьшиться, так как в микроскоп была видна монотонная дисперсная структура. И делал все это я первый раз в жизни.
Получив готовые ламинации, склеили, покрасили, отшлифовали. Осталось – начать и кончить, в том смысле, что намотать, запаять коллектор, опрессовать, залить компаундом и снова отшлифовать. Ломали головы и ногти, распаивали и дышали оловянно-канифолиевой вонью, руки не отмывались от черной эпоксидной смолы. Козел-шлифовщик крыл нас отборным матом, после того как сам же, сволочь, запорол подряд три готовых ротора. И поскольку был он «крутым» ватиком, все это ему с рук сходило. Когда я потребовал справедливости у Филипа, тот закатил вверх глаза и долго их оттуда не выкатывал. Кто-то из цеха подошел и нашептал, что я напрасно трачу силы, что парень этот - глаза и уши Босса… И я на какое-то время вынужден был затихнуть. А когда все-таки пошел и навалился на Надава, тот сказал мне, что я , наверное, плохо ставлю шлифовщику задачу, что вообще-то он хороший парень. Я возразил, что хороший парень – это не профессия. Тогда Босс пообещал заняться этим сам. Он часто так выкручивается – обещает... и не делает. И в конце концов пришлось нам с Соломоном взять все на себя, то есть съездить на завод, производящий шлифовальные камни, поговорить с тамошними инженерами, объяснить суть проблемы и, получив рекомендации, купить нужные абразивные круги. И так происходило на каждом этапе.
Проблемы возникали, в первом понимании, неразрешимые. Мы расходились поздно вечером в ощущении полного провала, но, как говорится в старой присказке, «с бедой, с ней надо переспать…», и тогда полегчает. И сентенция про «утро вечера мудренее» утешала, правда слабо и ненадолго. Хотя, как правило, наутро действительно становилось легче. Так, один раз я уперся в стену с опрессовкой обмоток. Думал, всё… Бросаю, к черту-дьяволу!… Михаил, подсевший поутру покалякать, выслушал, взял карандаш и чистые листочки и за полдня, спрашивая у меня только общие размерные данные двигателей, нарисовал три приспособления для трех двигателей, на которых до сих пор уже пятнадцать лет их опрессовывают. Я смотрел на его чертежи, как на чудо. Но, видно, у каждого своя судьба, своя голова, свои способности… Это тоже разновидность принятой на плечи ответственности. А тогда - все кончилось благополучно! Так же, как заливка, которую спроектировал Мики, придумав и организовав вакуумную систему, просасывающую заливочную массу через прессформу с двигателем внутри.
В былые аспирантские годы учили меня, что от научной работы не должно «пахнуть потом». Тут, конечно, работа от научной была далека, да и этапы бывали разные, но иногда приходилось выворачивать мозги в состоянии почти полной безысходности. Этот момент наступал обычно тогда, когда все уже было готово. Ротор залит и отшлифован, коллектор прорезан, щетки запаяны, магниты наклеены. Все собрано на испытательном приспособлении, блестяще спроектированном Михаилом. Источник питания подсоединен, включен и… двигатель медленно приходит в движение. Какой это адреналин! Какое сердцебиение! А скорость у него… чуть больше допустимой! Это первый признак того, что грядет недобор по пусковому моменту, а он-то для Заказчика и есть самое главное, важное, желанное! И взять-то его уже негде и не из чего. Все уже изготовлено…Если бы начать сначала, я бы витки изменил, диаметр провода подправил, площадь паза расширил… Я бы… Я бы… Но нет уже ни времени, ни денег что-то изменить внутри этих гладких, имеющих полностью законченный вид железяк. А есть только первая и единственная точка на графике, от которой нужно развиваться в требуемую заданием сторону!... А Рони, это Рони! С ним хорошо только тогда, когда все хорошо. А когда все плохо… с ним совсем не весело. Да и не только с ним. Свое родное начальство такому исходу дела тоже радоваться не будет. У успеха всегда много друзей, а поражение всегда сирота... И что тут делать? И как быть? И вот здесь уже никто помочь не сможет, здесь уже я крайний. Это моя зона...
И сажусь я молча за стол с испытательным стендом, и начинаю искать невыявленные резервы. Ищу, ищу, и нащупываю маленькую, но надежду. Мы с Михаилом заложили в сконструированный им прибор возможность измерений силы в 72 положениях, равномерно по кругу. Замечаю, что сила двигателя в различных положениях стенда немного меняется. И из 72 этих положений 12 укладываются в отведенные заданием пределы, а остальные на два, три, пять, семь процентов ниже заданного. Этакая круговая пульсация. Двенадцать максимумов, двенадцать минимумов. И делаю я бесконечное количество опытов. И нужны между опытами десятиминутные перерывы для охлаждения машины, иначе сопротивление растет, а ток и сила падают. Тут вползает в голову маленький червячок, идея… И устанавливаю я приспособление в то положение, где сила максимальна. И начинаю делать измерения, переводя измерительный храповик через шесть щелчков на седьмой. И в таблице у меня зарегистрировано уже двенадцать результатов… И все они в задание укладываются… И начинаю я тренировку, как в цирке репетицию. И после пятикратной эквилибристики с прокручиванием получаю всё те же двенадцать нужных результатов. И начинается анализ путей выхода из этой ситуации. Я должен быть уверен, что после бенефиса перед заказчиком, когда ему «лапшу на уши навешаю», в следующий заход, при следующем изготовлении и сборке действительно смогу силу на 10-15 процентов увеличить. Все пути косвенными методами промерены, все параметры по этим измерениям просчитаны, все решения приняты. Можно рискнуть и позвать Заказчика.
Рони с Цвикой отсидели полный день рядом со мной и испытательным стендом. Точечки-меточки мои они не разглядели, а периодичность в шесть щелчков – не расслышали. Все параметры были нормальными, в том числе и пресловутый пусковой момент. У всех трех двигателей. И через три месяца при следующей сборке все стало на свои места, все было точно в пределах, предусмотренных заданием. А сейчас нужно было идти дальше, на следующую амбразуру - механические испытания, удары и вибрации. Для щеточного двигателя постоянного тока это было самое страшное. Подпружиненные щетки начинают дребезжать, и контакт с коллектором может нарушиться...
* * *
Механические испытания мы должны были проводить на оборудовании Заказчика. Приготовили специальный блок, в котором закрепили на подшипниках два двигателя. Один из них работал, как нагрузка для второго. А сам блок уже ставили и крепили поочередно на вибростенды, на ударные приспособления и на центрифугу. И вибрации, и удары наше детище прошло практически без замечаний. А вот с центрифугой, где имитировалось воздействие огромного ускорения, возникла совершенно нелепая ситуация. Вечером перед днем испытания играли два основных футбольных клуба Израиля – Макаби (Хайфа) и Макаби (Тель-Авив). Хайфа потерпела поражение и в среде работников испытательного центра (хайфовчан) бушевали страсти. Обсуждался ход игры и причины поражения. У каждого в этом вопросе было свое мнение и свои пристрастия. А тут так не во-время появляюсь я со своими проблемами.
Центрифуга представляет собой циклопическое сооружение метров семь диаметром и высотой два метра. Защитная камера из броневой стали толщиной пять сантиметров, а внутри неё трехметровая вращающаяся лапа с крепежной плитой-«ладонью». Блок наш поставили на «ладонь» и указали мне, где и как нужно подсоединить электрические цепи. Я выполнил все необходимые операции, стою, жду. А два механика рядом со мной продолжают вчерашнее сражение... Спрашиваю, что дальше делать? Отвечают, иди наверх и жди. Мы сейчас закрепим твою плиту и запустим. Я пошел наверх, а в это время навстречу спустился третий болельщик, и спор внизу разгорелся с новой силой. Оператор, сидевший за пультом, увидев меня, показал на мои приборы и источник питания, и сказал, чтобы я включил их и проверил токи в цепях. Я подтвердил, что у меня все работает, все в порядке. Но на пульте горела красная лампочка, сигнализирующая, что дверца камеры ещё открыта.
- Эй! Футболисты! Вы долго там ещё будете базарить? Закрывайте дверь!
Спустя минуту загорелась зеленая лампочка. А снизу донеслось:
- Готово!
- Ну, слава Б-гу! Закрыли! – и оператор повернул рукоятку переключателя на «START». Внутри корпуса натужно загудел мотор, и лапа начала медленно раскручиваться. Моя система измерений также демонстрировала полный порядок в показателях. Стрелка указателя ускорения плавно двигалась от нуля вправо и переползла уже значение 5g, когда раздался сумасшедшей силы и громкости удар, и одновременно завыла аварийная сирена... Показания моих приборов упали до нуля. А сам я рванулся вниз к дверце. Трое болельщиков стояли «стенкой», не пропуская меня туда. Лапа должна была сначала остановиться... А для меня её выбег длился вечность!
* * *
Когда дверцу открыли и зажгли свет, первое ,что я увидел, был выляющийся на полу и перевернутый вверх ногами мой блок с обрывками соединительных проводов. Сразу же обернувшись, я уперся взглядом в набор крепежных болтов на приставном столике. Болельщики, заговорившись, забыли прикрепить блок с двигателями к лапе, и он, провисев какое-то время на упоре лапы и проводах, грохнул на полном ходу в броневую стенку камеры. Забравшись внутрь и вытащив все это наружу, я обратил внимание на угол блока, вмятый внутрь алюминиевого монолита на три сантиметра. С трясущимися руками я пронес блок мимо «стенки» сочувственно посматривающих долдонов, поднялся наверх и поставил рядом с приборами. Это были первые два двигателя, которые я берег, как зеницу ока. Это была моя надежда... И сейчас она стояла, ещё теплая от перенесенного удара, со смятым углом, погнутыми крепежными болтами и распущенной косой оборванных проводов.
Вокруг метались незнакомые люди, набежавшие на рёв аварийной сирены, что-то спрашивали, но я даже не отвечал, поглощенный мыслью о состоянии двигателей. Начал в суете зачищать и пересоединять провода, просмотрел механические части снаружи, покрутил роторы от руки и нажал на кнопку включения источника питания. Стрелки на приборах ожили, а двигатели начали вращаться. Я посмотрел на токи – норма, скорость – норма. Переключил направление вращения – норма. И... мешком опустился на стул. А около стояли и шумели сотрудники центра, пораженные увиденным. Вдруг все смолкли. К нам подошел высокий мужчина, в светлой рубашке и в галстуке, явно начальственного вида. Оператор начал что-то ему объяснять, показывая все время на меня и мой блок, но минуя почему-то своим указательным пальцем стоящих тут же рядом «болельщиков». Выслушав его, этот человек, оказавшийся начальником испытательного центра, повернулся ко мне и спросил, всё ли в порядке с двигателями. Я пожал плечами, и ответил, что, похоже, да...
- Как это могло случиться? – продолжал распрашивать он.
- Не знаю. Я подключил внизу провода и находился в это время наверху.
- Кто закрывал дверцу? – повысив голос спросил он, повернувшись к «болельщикам».
- Мы думали, что он закрепил. – залопотали они сразу и втроем, кивая при этом на меня.
- Мне сейчас выяснять некогда, а ты – тут он обернулся к оператору. – разберись и напиши рапорт.
И снова повернулся ко мне.
- Ты откуда?
- С Алеф-Бет.
- Как твоя фамилия?
- Горкин.
- Знакомая фамилия... А это, случайно, не ты сделал датчик угла для Рони?
- Случайно, я.
- Вот оно как... А... я слышал, что начинали его разрабатывать ещё три фирмы... И что только тебе одному это удалось. Рони мне рассказывал... Эти двигатели ведь тоже для него... Смотри-ка! Такой удар перенесли и работают!
Я стоял и молчал, злобно глядя ему в глаза. А он продолжал болтать, как-то так свысока и походя:
- А ты можешь мне объяснить, как тебе это удается? Что ты там такого особенного делаешь?
Во мне все кипело от ярости на его подчиненных и барственную снисходительность:
- Всё очень просто. Вот ты, как я два с половиной года назад, все брось и поезжай в Россию, не зная ни языка, ни законов, ни обычаев. Поживи там на пособие меньше прожиточного минимума, год-полтора поучись-помучайся в ульпане и на курсах, полгода походи в поисках работы... И тогда , когда ты её найдешь, ты такое сделаешь, такое сотворишь!... А я, сытый и довольный, буду стоять, вот так, как ты сейчас, и спрашивать: «Как тебе это удается?» - меня трясло от вида его бездельников. Забыв о субординации, я кричал и тыкал пальцем ему в грудь, а оператор, не знаю уж что подумав, даже полез разнимать, вставив между нами свой массивный живот.
- Извини... – отпрянув и глядя на меня , как на больного, испуганно сказал мой собеседник. А потом, прикоснувшись пальцами к моему плечу, добавил. – Всё нормально. Всё будет в порядке! А ты не забудь про рапорт! – уже иным, жестким голосом напомнил он оператору. И пошел, поманив его пальцем за собой. Через пару минут тот вернулся и принес мне красивую чашку дымящегося сладкого кофе и вазочку с очень вкусным печеньем.
Я сел к пульту и, прихлебывая кофе, стал восстанавливать оборванные цепи. Через час испытания продолжили. Работали все молча и сосредоточенно. И требуемую тридцатикратную перегрузку мои двигатели выдержали, несмотря на все предшествовавшие перепитии. Это в общем-то удивительно, так как мы с оператором подсчитали по завершении, что сила при срыве с «ладони» была эквивалентна удару автомобиля, врезавшегося в стену на скорости 50 км/час.