«Мы всегда ищем лицо, мы всегда хотим, чтобы идеал материализовался…»
И. Бродский.
Кто знает, чем бы всё закончилось, не пожадничай я тогда…
Скорее всего, не вляпался бы в эту гнусную историю и остался бы жив… Любил бы жену, воспитывал бы дочку… Смотрел бы на ту загадочную фотографию и думал…
Должен признаться, что думать мне всегда нравилось.
Особенно о возвышенном. Абстрактном. Оторванном от реальности.
Например, о пустоте. Или о бездне.
Так, размышляя о последней, я даже посмел не согласиться с великим философом, предостерегавшим нас от пристального в неё (бездну) вглядывания. Я и сейчас, оказавшись непосредственно в ней, в самых невозвратных её глубинах, продолжаю утверждать, что бездна неотрывно всматривается в нас, независимо от того, замечаем мы её или нет… Она следит за каждым нашим шагом, и мы начинаем это осознавать, когда внимательно созерцаем её тёмное холодное нутро.
На самом деле никакое оно не тёмное и не холодное. Оно всякое. Разнообразное. Такое же, как и мы.
Я понял это, когда стал замечать лица.
Почему именно лица?
Потому, что безоговорочно поверил вышеупомянутому поэту, утверждавшему, что лицо есть истина во плоти. А я всегда стремился к истине… Всегда хотел, если не познакомиться с ней, то хотя бы мельком взглянуть на её античный аристократический профиль.
Я искал эти вечно ускользавшие лица повсюду, пока не научился фиксировать их. С тех пор они плотно обступают меня. Со всех сторон. Куда ни посмотрю, везде встречаю их расплывчатые очертания.
А ещё потому, что лица понятнее символов. Эмоционально ближе. Встречаются, конечно, и символы простые… Ясные, как букварь. Например, голуби, вдруг отказавшиеся лететь; двери парламента, самостоятельно захлопнувшиеся перед носом президента; траурный венок, внезапно свалившийся на макушку главы государства; караульный, упавший в обморок перед инаугурацией; опрокинувшаяся цистерна с подсолнечным маслом на перекрёстке проспекта Победы и улицы Депутатской… Подобных знаков немало, но всё же большинство обезличенных сигналов из бездны даже сейчас продолжают оставаться для меня недоступными…
Как оказалась недоступной и та фотография.
Во-первых, она явно была мне не по карману.
Это сегодня я сокрушаюсь, что не одолжил у друзей неподъёмную для меня сумму…
А тогда…
Прохладным осенним утром, ровно за три месяца до начала кровавых событий мы с женой прогуливались по Алексеевскому спуску. Помню было непривычно малолюдно. Почти пусто. То ли погода не располагала, то ли так было кем-то задумано, чтобы тем самым подсказать, акцентировать, заострить внимание… Тихо шепнуть в моё нечуткое ухо: «Она – для тебя, купи её».
Нет. Не услышал. Зато унюхал…
Человека, продававшего фотографии. Точнее, запах дыма с ноткой миндаля, который струился из его трубки, постепенно окутывая Дом Турбиных.
Это был средних лет интеллигентный мужчина с умными проницательными глазами. Видел я его впервые, и, судя по всему, он не входил в местный клан торговцев-перекупщиков, а сам являлся автором выставленных на продажу работ.
Он сидел на раскладном стульчике спиной к щели между одиннадцатым и тринадцатым домом (той самой, где около века назад Николка прятал коробку с пистолетом) и курил трубку. На деревянном прямоугольном щите висело с десяток фотографий Алексеевского спуска, среди которых одна явно выделялась… Не вписывалась ни по тематике, ни по стилю… А посему тут же привлекла моё внимание.
На ней был весьма удачно схвачен финальный момент игры заходящего солнца с уставшим клёном. Возможно, то были последние секунды перед сумерками, когда дерево уже погрузилось в них, и только три его жёлтых листа никак не желали расставаться с уходящими лучами.
- Вы - автор этой фотографии? – спросил я.
- Да.
- Я бы назвал её «Прощание».
- Неплохо. Но…
- Не угадал, – огорчился я.
- Вглядитесь внимательнее, может, угадаете. Если не сейчас, то позже обязательно. Купите её. Не пожалеете.
Я снова посмотрел на фото и вдруг в его тёмной глубине, в беспорядочном нагромождении теней увидел лица. Несколько лиц… Четыре или пять… И все они были безобразны. От всех исходил холод. Они смотрели на меня из бездны. Одно из них было особенно отвратительно. С тёмным провалом вместо носа, с перекошенным ртом, с глазами полными ненависти, которыми он словно пытался уничтожить меня…
Жена так и не смогла разглядеть тех монстров, несмотря на все мои горячие попытки вытащить их из тьмы. А что же автор? Он лишь загадочно улыбался…
- Сколько вы за неё хотите?
И тут он назвал такую цифру, что я облегчённо выдохнул. Она была запредельной. А обрадовался потому, что не хотел её покупать. Она меня здорово напугала… И это – во-вторых.
- Позвоните, если вдруг решите приобрести. И помните, на раздумья у вас всего три месяца, – сказал он, доставая визитку.
Ну, а в-третьих, символику той фотографии я понял только сейчас. И она оказалась не такой уж и сложной. А ещё я понял, что символы существуют не столько для освещения грядущего, сколько для того, чтобы post factum использовать их в мистических рассказиках, которые обыватели так любят читать перед сном.
Полагаю, и название я всё-таки отгадал. Жаль вот только, что автору нет возможности позвонить… Поскольку истекли отведённые три месяца… Три последних месяца моей земной жизни.
А ведь смог бы отгадать, купи я тогда ту проклятую фотографию!
Три кленовых листа… Три короны… Три перевёрнутых короны… Переворот… Озверевшие лица… Бунт…
Вот вам и название.
Зловещее «Предчувствие бунта», а не лиричное «Прощание».
Никакой романтики! Никакой революции достоинства»!
Обычный кровавый мятеж. Бессмысленный и беспощадный.
Ну разве оказался бы я на майдане, следуя этой трезвой логике? Разве сунулся бы в пекло, вовремя распознав те несложные спасительные символы?
Конечно, не оказался бы.
И никакой экзистенциализм не затащил бы меня в это козье болото, выбраться из которого я так и не смог.
Помню неестественный задор, безумный азарт, предсмертный экстаз, когда бежал вверх по улице Яблонского… Помню, как за секунду до смерти оглянулся назад и увидел лицо выстрелившего в меня человека… Это было оно – безносое ненавистное лицо бездны… То самое… С фотографии.
А затем по какой-то забавной иронии я снова вернулся на Алексеевский спуск… Но уже в компании нескольких десятков таких же, как и я, бедолаг, чьи фотопортреты печально взирают на мир с прямоугольного стенда, висящего на каменной стене под Андреевской церковью…
Лукавые политики часто поминают нас в своих лукавых речах, пафосно называя «Божьим войском».
Ежедневно мимо нас проходит много людей… Кто-то останавливается, кто-то, отвернувшись, ускоряет шаг…
И всех их я пытаюсь предостеречь… Всем кричу!
Но меня никто не слышит…