из книги "Максимка, Толик и каляки-маляки"
Вазочка стояла на подоконнике, и когда дверь на кухню была открыта, то каждый, входящий в квартиру, первым делом видел на окне её стройный силуэт на фоне изменчивого неба.
Она была небольшой, ростом чуть выше обычного стакана, если мерить кухонными мерками, поэтому дома говорили не ваза, а вазочка, но кто знает, в каких единицах оценить красоту и привязанность даже к такой малой вещице.
Алине шёл седьмой год, и она, сколько помнила себя, столько помнила и вазочку, которая раньше стояла за стеклом, в буфете, на самом видном месте. Мама Алины рассказывала, что вазочка досталась ей от бабушки, а той от другой бабушки, и та, последняя бабушка, у которой оказалась чудесная вазочка, таяла в глубине веков, как льдинка от вечного солнца.
Вазочка, стоящая на круглом, изящном основании, снизу была тоньше, затем постепенно расширялась к отверстию, обрамлённому волнами дугообразных фестонов с тоненькой, золотой каймой.
Она была сделана из тончайшего белоснежного фарфора, и если бы ничего более на ней не было, то и тогда она была бы идеалом гармонии и красоты. Но далёкий одарённый художник нарисовал на вазочке очаровательную красавицу: она была изображена по пояс, в свободной голубой блузке, с рассыпавшимися по плечам светло-русыми волосами и с невозможно притягательной, и в то же время какой-то отстранённой, загадочной улыбкой.
На вазочку хотелось смотреть и смотреть, и, вероятно, место её было не на подоконнике на кухне, а в шкафу краеведческого музея провинциального городка.
Стол на кухне стоял рядом с окном, и Алина, завтракая, обедая или ужиная, всегда любовалась красавицей на вазочке, разговаривала с ней, рассказывала новости и в конце концов решила, что перед ней не прекрасная незнакомка, а без сомнения, её родная пра-пра-пра...бабушка.
С тех пор, как мама поместила вазочку на подоконник, она ставила в неё цветы – крохотные незабудки, ярко-синие, с жёлтым глазком посередине, или подснежники, нежно-голубые как весеннее небо, или веточку сирени, где мама всё искала счастливые цветки с пятью лепестками, и когда находила, радовалась, как девочка, на что Алина всегда удивлялась: «Мамочка, да вот же ещё и ещё...» Но это было неважно, потому что мама всегда успокаивалась на одном счастливом цветке, какая странная, однако, мама.
Белая роза... она, в этом изысканно-тонком, фарфорово-белоснежном сиянии, казалась невыразимым волшебством, от которого ну просто глаз не отвести.
«Потому что нельзя быть красивой такой», – пела мама, глядя на эту неземную красоту. Алина подпевала, иногда, впрочем, спрашивая: «Почему нельзя?» Мама в ответ только улыбалась и всегда также загадочно, как очаровательная красавица.
Сейчас была зима, в вазе стояла ветка рябины с засохшей гроздью красновато-оранжевых ягод и несколько веточек полыни со съёжившимися желтоватыми комочками соцветий, которые, как память о лете, хранили свой изумительный, горьковато-терпкий запах.
Любуясь вазой, Алина иногда брала её в руки.
Вот и в этот раз она взяла вазочку и хотела поставить её на стол, чтобы срисовать в альбом, но она вдруг выскользнула, словно выпорхнула из рук, и упала. Но упала не на пол, а на стол, и треснула.
Тоненькая, как порез, трещина потянулась от отверстия к середине и остановилась, не дойдя до основания.
Алина пришла в ужас. Что сказать маме? Как она расстроится!
Взгляд Алины упал на коробку с пластилином, лежащую на полке. И неожиданная мысль родилась в её догадливой головке – замазать края трещины пластилином и слепить, соединить их потом. Она открыла коробку, выбрала подходящие цвета и стала замазывать трещину пластилином того цвета, который лучше всего подходил по рисунку. Пластилиновый шов прошёл по волосам, коснулся лба и бледно-розовой щеки красавицы, задел рукав её голубой блузки. Вот и всё. Ваза была целая, а шов почти не заметен. Поставив в неё веточки рябины и полыни, Алина, кажется, успокоилась.
Пришла весна.
Потеплело, закапала с крыш капель, потекли весёлые ручейки, снег осел, потемнел, стал рыхлым и почти исчез.
На проталинах, в парке рядом с домом, как весенние брызги голубого неба, раскинулись подснежники. Мама с Алиной принесли домой крохотный букетик первых весенних цветов, и, наполнив кувшин водой, мама стала переливать воду из него в вазу. И тут случилось непредвиденное – вазочка треснула и раскололась на две части, а вода залила подоконник. Мама взяла в руки осколки, намазанные по разбитым краям разноцветным пластилином, и внимательно посмотрела на Алину. А та подбежала, прижалась к ней и заплакала:
– Мамочка, я хотела... я хотела раньше...
– Сказать о разбитой вазе?
– Да, – всхлипывала Алина.
– Я знаю, дочка, что ты с того самого дня, когда разбила вазу и замазала её пластилином, хотела рассказать мне обо всём.
– Ты разве знала?
– Знала.
– А почему...
– Мне хотелось узнать, как долго ты будешь скрывать свой поступок.
Алина заплакала ещё громче. Мама ласково погладила её по голове:
– Не страшно, что ты разбила вазу, ведь это произошло случайно. Страшно, что ты скрыла это. И сама, между прочим, мучилась из-за этого. Тебе же было неприятно и стыдно, верно?
– Верно, – Алина обняла маму.
– Мне кажется, ты всё поняла. А вазочку мы заклеим хорошим клеем, будет незаметно. Правда, воду в неё наливать уже нельзя, но ничего, теперь в ней будут стоять букеты из засушенных цветов.
В конце лета в вазе появились веточки клёна с жёлтыми листьями, они напоминали о школе. Алина собирала портфель для первого класса. За её сборами наблюдала красавица со старинной вазочки. Она смотрела задумчиво и мудро, а на её нестареющем лице блуждала туманная, загадочная улыбка.
Мама дописала последнее предложение в рассказе о дочке, закрыла тетрадь и задумалась, потом взглянула в висящее напротив зеркало и вдруг... вдруг увидела в нём ту неповторимую, живущую века улыбку, ту самую.