О том, что мы выиграли войну, принято говорить громко. О ранениях и увечьях победителей — тише. О психологических травмах — не говорить вообще. Но это не значит, что их нет. О том, что наносит большую травму — война, завершившаяся победой, или война без таковой. Как переживали боль победители, и какое поколение психологически пострадало от Великой Отечественной войны более всего. Размышляет психолог-педагог Людмила Петрановская.
- Как отразилась Великая Отечественная война на психологическом здоровье её участников?
— Прежде всего, любая война, как и другие трагические события (у нас же было много всего — и репрессии, и голод, и одна волна на другую нахлёстывала — до Великой Отечественной была гражданская, а до этого Первая мировая) порождают большое количество людей с посттравматическим стрессовым расстройством.
Если говорить про Великую Отечественную — травма, конечно, смягчалась победой. Последствия травмы смягчаются, когда человек чувствует себя защитником и победителем, реализовавшим ту миссию, ради которой он через это всё прошёл. Это обстоятельство серьёзно отличало ветеранов Великой Отечественной, например, от людей с афганским синдромом, у которых победы не было, чувства своей правоты не было; и посттравматические состояния они часто переносили тяжелее.
Но кроме военных, было ещё огромное количество людей, которые были задеты войной очень сильно — мирное население, дети. Они не могли сражаться с врагом, но страдали зачастую очень сильно, переживали тяжёлые потери, имели страшный опыт. И на их посттравматический синдром вообще никто не обращал внимания.
— Как война отражалась на детях войны? Какие последствия войны они понесли дальше и передали своим потомкам?
— Из времён войны происходит очень многое. Родители со стрессовым синдромом вынуждены были защитно отключать какие-то свои чувства, и они, естественно, не могли дать детям полноценный психологический контакт. Дети вырастали «недополучившими» от родителей, и, соответственно, всю жизнь ожидающими, кто же им «додаст». Этими «кем-то» часто вынуждены были становиться их собственные дети. Поэтому сейчас моё поколение, плюс-минус несколько лет — это люди, которые к своим родителям относятся отчасти как к детям, отвечают за них.
Если человек переживает нечто страшное уже во взрослом возрасте, у него больше ресурсов, и он как-то справляется. Но если он сам при этом приходит в состояние посттравматического стрессового расстройства, то сильно достаётся его детям.
То есть пока взрослые справлялись с трудностями, стиснув зубы, они-то, стиснув зубы, преодолели, а детям не досталось ничего, кроме стиснутых зубов. У ребенка возникает серьёзная проблема с чувством своей значимости, своей принятости, с собственным ощущением права быть.
Поэтому среди детей военного времени было так много ранних заболеваний. Очень часто, насколько я могу судить по статистике, поколение детей войны уходит из жизни в более раннем возрасте, чем их родители. Хотя, казалось бы, те пережили войну, все эти травмы, потери, голод.
— Когда последствия Великой Отечественной войны исчезнут совсем?
— Обычно считается, что трансгенерационные травмы рассасываются к четвёртому поколению. В том смысле, что они перекрываются разнообразием жизни.
В норме никакого внятного портрета поколения быть не должно. Люди разные, семьи разные, у всех своя история, своя судьба. И в благополучное время люди похожи на такой луг с разнотравьем — такие цветочки, сякие, такие травки, эдакие — всё разное.
Когда случается травматичное событие — война, репрессии или массовый голод, раньше были ещё эпидемии — это похоже, как если по этому лугу прошлась газонокосилка. Она всё скосила, и осталась одинаковая стерня. И уже по этой стерне не поймёшь, кто был лютиком, кто — маком, а кто колокольчиком. Так формируется портрет поколения. То есть такой портрет, в принципе, — это патологическая вещь. Его не должно быть.
А потом происходит постепенное исцеление. И там дальше просматривается очень чёткий портрет первого поколения, чуть более размытый — второго, ещё более размытый — третьего. А к четвёртому должно снова быть разнотравье, все снова должны стать разными. Если, конечно, не придёт новая газонокосилка, что, к сожалению, тоже происходит.
Частично у нас такой газонокосилкой были 90-е годы. Там совсем другое, но тоже есть некоторые черты.
Если честно, хотелось бы, чтобы после четвёртого поколения это всё уже как-то начало исцеляться. Потому что четыре поколения — это очень много по времени, обычно на таких расстояниях генерационные травмы, то есть травмы поколений, ослабляются, размываются своеобразием историй конкретных семей.
Это было бы хорошо, но, к сожалению, сейчас мы имеем дело с возрождением темы войны как присяги на верность. Опять ты должен думать про это определённым образом, предписанным сверху.
Идеология — способ прожить или закрыть тему?
— Это способ не прожить, а именно закрыть. Потому что тему можно или прожить, или закрыть. Дескать, «ура, ура, ура, кто-то там умер, но зато мы победили».
Мы видим, что в фильмах, собственно, военных лет очень мало искренних драматичных сцен, в которых были бы видны сильные чувства, переживание потери, страха, печали. Только героизм и торжество. В те времена, когда люди не могли себе позволить печалиться, они должны были быть в мобилизации, преодолевать, бороться, сражаться и т. д. Но зачем сейчас, через столько лет, людям вновь это навязывают. Я считаю, что это просто преступление перед психологическим благополучием нации.
Это и значит — не проживать, а запереть. «Не смейте об этом говорить, не смейте задавать вопросы. Есть одна официальная лубочная картинка, которую ты должен слово в слово повторять».
— Насколько оправданы попытки «объединить нацию» на истории войн?
— Понятно, что это происходит, когда больше особенно не на чем объединять. Но это, как я уже сказала, аморально, потому что нельзя использовать людей — их чувства, их боль, потери, смерти — для таких мелких целей, как политика, рейтинг, лояльность власти. Это трагедия, это область высокого. Нельзя трагедии разменивать на эту всю суету сует.
Источник: Православие и мир. Автор: Людмила Петрановская.