Наверное, с годами у всех меняется отношение к своему уходу из этой жизни. Кто-то впадает в панику, продолжая существовать в страхе, ожидая старуху с косой, кто-то относится к этому философски и ничего не ждет, полагая, что душа, покинув тело, отправится в очередные путешествия по миру в новой оболочке. И то, и другое - это наш выбор.
Когда умирает родной человек, проживший долгую-долгую жизнь, можно найти какое-то объяснение, но, когда небо вырывает у нас близких, у которых, казалось бы, еще всё впереди, мы испытываем потрясение, после которого сложно прийти в себя…
Рано утром три года назад в день моего рождения я увидел на дисплее звонящего телефона международный номер. Я сразу понял, что звонит поздравить двоюродный брат, находящийся на лечении в Германии, или его жена Юля, сопровождавшая мужа в этом печальном путешествии. "Алло!" - крикнул я радостно в трубку. "Сегодня умер Сёма", - сквозь шумные помехи послышался в трубке дрожащий голос.
И все. Сразу же не знаешь, что сказать, что делать, но веришь - ему там наверху уже хорошо, а как нам всем жить с такой потерей? И как принять?
Вспоминая моменты, проведенные с ушедшим родным человеком, мы начинаем истязать себя, понимая, что никогда не будет этих встреч, долгих разговоров, и кажется, что на земле больше нет людей, которые смогут понять тебя так, как понимал только он. Конечно, мы давно знали, что дела плохи и до конца надеялись на чудо, но его, к сожалению, не произошло. Рак.
Почему- то всплыли слова Розенбаума:
"Ты прости, что я не всё отдал из того, что мог". *
И совсем не понятные воспоминания о том, как очень-очень давно, сидя за старинным деревянным столом, стоявшим на казавшейся тогда огромной бабушкиной кухне, Сёмка на спор со мной съел большущий зубчик свежего чеснока, а потом, обхватив губами широкий носик водопроводного крана, со слезами заливал полыхающий рот ледяной водой. И мне сейчас стало вдруг ужасно стыдно за то, что тогда ему было больно.
А как он жарил шашлыки!
Я ничего не мог сказать, просто молчал в трубку. Плакал и молчал. Жуткая новость вбила невидимый металлический кол в затылок, не давая произнести ни одного слова, но пришлось выдавить через силу: "Держись там. Позвони, когда билеты возьмешь. Встречу". Так и сказал - билеты! Видимо, все еще не осознавая, что Юля прилетит одна.
Я выскочил с работы. Нужно было побыстрее куда-нибудь умчаться от всех. И в первую очередь от собственных стучащих в голове мыслей.
Педаль газа, вдавленная в пол, передавала мое состояние двигателю, который ревел, как сумасшедший дикий зверь. Включенная на полную громкость магнитола рвала динамики словами:
"Сколько Богу надо извести непростых ребят? Ты прости мне, брат, что я спасти не сумел тебя…"*
Машина, распугивая прохожих скрипом тормозов, остановилась у металлического забора, который надежно защищал дом от непрошеных визитеров. Современный кодовый замок, блестящими кнопками отражая солнечный свет, резал глаза яркими лучами, показывая, что он тут решает: пустить меня во двор или нет, свой я или чужой. В этом обшарпанном строении сталинских времен с пятидесятых годов жили четыре поколения нашей семьи, только в ту эпоху были яркие клумбы и не было железных ограждений и асфальтированных площадок.
Три высоких дома объединял ухоженный двор, он поражал красотой цветущих диких яблонь и зеленых кустарников. Передать великолепие сада словами не удастся никому, это надо было видеть. Ветер перебирал густую листву, белые лепестки, как маленькие птички трепетали в ветвях на фоне нежно - голубого летнего неба. На массивных блестящих скамейках, заботливо протертых домоуправом по фамилии Лылов, всегда сидели пенсионеры, укрываясь от жары в тени этих прекрасных, разлапистых деревьев.
Десятилетнему Семёну тогда очень нравилась соседская девочка Таня, а добиться её расположения было сложно, дружить с ней хотели все. Но брат разработал план, как растопить ледяное сердце избранницы. Он подвел девочку к лохматому кустарнику и крикнул: "Адъютант! Ко мне!" Это был условный знак для моего выхода. Я выпрыгнул из зеленых зарослей и, вытянувшись по стойке смирно, рапортовал: "Слушаю, мой командир!"
Таня хохотала. Ещё бы, перед ней стоял пятилетний мальчик, весь обвешенный репьём. Из колючек этого растения Сёмка сделал мне погоны, ордена и даже кобуру, шорты украшали пушистые лампасы.
Так они и подружились, по-другому и быть не могло, разве кто-то еще из многочисленных ухажеров мог позволить себе адъютанта?
Сигареты закончились.
Телефон не переставая надрывался звонками, друзья, поздравляя меня с днем рождения, желали долгих лет жизни, и я почему-то испытывал ужасное чувство вины перед Сёмой, слушая эти слова. И снова телефон. Это звонила моя мама, живущая в другой стране. Она еще ничего не знала. Но по первому моему слову "Привет" всё поняла. "Сёмочка? Сёмочка?" - кричала она. "Да", - ответил я. И снова молчание. Что нужно говорить в такие минуты, никто не знал.
Сёмка шел по жизни степенно, без суеты, удивляя окружающих своей интеллигентностью и благородством. Но куда девалась эта степенность, когда к нему в отделение реанимации привозили больного ребенка? Он становился другим человеком, быстрым, четким, принимая решения со скоростью летчика- истребителя, а в результате еще одна спасенная детская жизнь и слезы благодарных родителей.
Ужасный день подходил к концу. Сколько часов я просидел в нашем старом дворе, не знаю, но надо было ехать домой, впереди еще ждала бессонная ночь. Включенная магнитола давила басами:
"Брат мой, свято место пусто не бывает,
Но твоё занять никто не сможет". *
На следующий день началась горестная суета. Юлия прилетела, но рассчитывать на её обычную расторопность оказалось невозможно, она была не просто подавлена, она была распластана горем. Подключились высокопоставленные друзья брата, задействовали нужных людей - я бы один без них не справился. Осознание того, что это подготовка к похоронам Сёмы, периодически отключало мозг, а рядом еще Юлька, которая, казалось, вообще не понимала, что происходит, но яростно хотела участвовать во всем.
Я был как на автопилоте. Карманы наполнены записками с напоминаниями, у кого что узнать и спросить. Постоянно созванивались с близкими родственниками из Москвы, обговаривали все детали похорон, которые задерживались из-за бюрократов, не подписавших какие-то сопроводительные документы на доставку из Германии.
Самолет, перевозивший Сёмку в Пермь, приземлился в аэропорту "Большое Савино".
Юлия, я и ребята из похоронного агентства топтались у грузового отделения в ожидании открытия. Жара страшная, спрятаться от палящего солнца негде, но в машине сидеть уже было невозможно. Наконец, двери распахнулись, и толстая тетка с густо накрашенными веками громко крикнула: "Кто тело забирать?"
Услышав слово "тело", Юлия начала оседать, я подхватил её, но удержать не мог. В тот момент показалось, что вместе с руками обрывается мое сердце. Подскочившие парни подняли бледную Юлю и усадили в охлажденный кондиционером ритуальный автобус-мерседес, загрузили гроб, и мы помчались в больницу, где раньше работал брат. Там на следующий день было назначено прощание.
Я ехал первым, показывая дорогу, и вспоминал свой день рождения, когда мне исполнилось восемнадцать лет. Сёмка тогда сделал мне замечательный подарок - декоративную картину. На черном бархате под стеклом, обрамленным рамкой из желтого металла, красовался объемный трехмачтовый корабль, выполненный из соснового шпона. Поздравляя, он сказал, что желает попутного ветра и с уверенностью отпускает во взрослую жизнь...
Мы подъехали к воротам больницы. Я усилил звук магнитолы. Слезы опять поползли по щекам, и, словно вслед моим воспоминаниям, я услышал слова:
"Ты меня когда-то отпустил
В небо на чуть-чуть. Ты прости меня, мой брат, прости,
До сих пор лечу". *
Все, что происходило в следующие дни, смешалось в кучу, я не раз за эти годы пытался вспомнить приезд родных, похороны, поминки, но не мог - в голове каша. Только нескончаемые потоки людей, слезы, цветы, венки. Помню, что сильно болела грудь, и хотелось напиться. Сёмку похоронили на Северном кладбище.
Через сорок дней я попал в больницу, а еще через две недели мне сделали операцию, и теперь я отмечаю своё рождение в день, когда врачи вновь запустили мое сердце.
Прошло много времени, а мне кажется, что я думаю о Сёме все больше и больше. Мы были не только братьями, мы были друзьями - полное доверие и никаких секретов. Всегда рассказывали друг другу то, что никогда не поведали бы никому, и так же, как раньше, когда бывает трудно, и нужен совет, я приезжаю к нему. Портрет на черном гранитном памятнике выполнен замечательно, рука мастера полностью передала все черты живого лица. Я говорю, говорю, говорю, а он не отвечает, только смотрит на меня из-под красивых очков мудрым наполненным доброй иронией взглядом, как будто хочет сказать: "Что поделать, братишка, решай теперь сам".
В этом году, в день смерти Семёна, Юля предложила собраться не дома, как обычно, а на даче. "Сёма её строил и любил бывать тут. Пожарим мясо, вспомним прошлое. Свежий воздух, тишина", - сказала она, и мы, конечно, согласились.
Собираясь в дорогу, я достал с антресолей шкафа сумку-визитку, которой не пользовался очень давно, неожиданно она открылась, и вниз посыпались сложенные аккуратными квадратиками маленькие потертые бумажки. Усевшись на пол, я стал читать их одну за другой. Это были записки из прошлого, напоминания, которые писал сам себе в те страшные дни подготовки к похоронам. Как странички старого, вышедшего из моды отрывного календаря, с черными цифрами дат и перечнем скорбных дел.
Воздух на даче и впрямь замечательный. Я сидел в брезентовом рыбацком Сёмином кресле около большого деревянного дома. Сквозь толстые стволы сосновых деревьев с густой кроной, отражая лучи солнечного заката, мелькала рябь залива реки Камы. Ветер будоражил высокую, давно не скошенную траву, а она, закручиваясь, обвивала одинокий куст барбариса, прочно захватывая его в свои объятия. Крошечная ящерица, цеплялась маленькими лапками за стенку лежащей молочной фляги, пытаясь удержаться и не свалиться вниз.
У мангала колдовал Макс, сын Сёмы. Он брызнул водой на резко вспыхнувший под шампурами огонь, и тягучий дым моментально окутал его, заставляя прищурится. Я смотрел на него, а видел брата. Испачканная углем щека, красные от жара уши, капельки пота на лбу и улыбка, Сёмина улыбка, такая добрая и открытая.
"Как мне тебя не хватает, брат мой!" - подумал я, смахнув слезы.
"Плачет небо
Над каналами в зной и стужу.
Ваша светлость,
Это, видно, по вам.
Вечный ребус:
Почему смерть щадит ненужных?
Кто ей дал права?"*
23.06.2016
*А. Розенбаум