Глава 4 У бабушки
Не видели молодожёны вокруг себя ничего, так были увлечены любовью. Герасим и думать не мог раньше, что за скромностью и испуганным взором Прасковьи может скрываться такая огненная натура. С первых минут совокупления она, как фурия проявила свой неудержимый темперамент, не уступая ни в чём Герасиму, а порой превзойдя даже самые смелые его ожидания. Как будто что-то проснулось в ней, после долгой, зимней спячки.
- Паша, милая моя, ты такая… у-ух, я любить тебя буду всю жизнь! Ты только будь со мной всегда такой…
- Какой, такой? Я плохая девица… Так негоже любить свово мужика?
- Нет, моя хорошая, я наоборот, о таком даже не мечтал...любимая моя…
Только под утро, когда уже оба выбились из сил, они так и уснули на берегу Сосыки, которая, ну конечно же сохранит тайну их горячей любви, тайну их первой брачной ночи.
Но не только река наблюдала за ними в эту ночь. Младший брат Герасима, вездесущий Мишка, проследил за ними...
- Миха, а куда это наши «молодые» направились, не знаешь? - спросила старшая невестка, заприметившая, как молодожёны, стараясь незаметно для всех выскользнуть из дома, уходили по тропинке, ведущей к берегу реки.
- Эт мы счас проверим, не боись, я сгоняю мигом…
Но «мига» ему не хватило. Он сам был просто опьянён красотой Прасковеи, не раз за столом им было сказано, что Гараське, мол, так повезло, ишь, каку красу себе нашёл!
И когда он из-за кустов увидел, как раздевается донага Паша...то уже не мог оторваться от такого зрелища и пробыл, наблюдая за всеми действиями «молодых» до самого утра, боясь даже моргнуть лишний раз, чтобы не пропустить ничего. Оправдывает его только его молодость, да юношеское любопытство. Он никогда ещё не видел так близко обнаженного женского тела, да и о способах любви между мужчиной и женщиной имел довольно скудные представления. Раньше он представлял себе всё это примерно, как кони «оприходуют» своих кобыл… Ничего себе, что вытворяют, думал себе он. Какие мысли роились в его буйной голове, нам неведомо. Но после того, как наши влюблённые заснули праведным сном, Миха не удержался и подошёл поближе, чтобы рассмотреть красивую нагую Прасковью, а может даже дотронуться до неё… Всё равно же вон, дрыхнут, как убитые. А Гераська, ажно храпит…
Но, видимо совсем потерял бдительность, от своего неуёмного любопытства… Только он протянул руку, чтобы коснуться груди Прасковьи, которая так и манила к себе своей белизной и пышностью, как Герасим вдруг открыл глаза и резко ухватил Мишку за кисть руки, зажав её своей ручищей в кулак.
- Ах, ты паскудник,- прошипел он,- убью, гада!
Он резко вскочил на ноги, не прикрывая своей наготы, только успев накинуть свою сорочку на жену, которая тоже открыла было глаза, но озиралась по сторонам ничего не понимающими глазами.
- Гарасим, прости за ради бога, думал я шо мёртвяки вы… прости, Гараська, я никому, ни-ни…
- Мертвяки?! Я тебе покажу щас, шо мы за мертвяки, а ну-ка геть отсюдова! Паршивец такой, иначе тебе конец! Щас батька тебя хватится, мало не покажется, ты ж сегодни на конюшнях управляться должон, али уже забыл?
Отправив Михая, Герасим стал на колени перед Пашей и стал целовать её с жаром и ненасытностью. Но солнце стало подниматься так некстати, что пришлось прекратить свои намерения и одевшись, направиться к дому. Обнявшись, молодожены вошли на подворье. Каково же было негодование Герасима, когда он услыхал от невесток:
- Ай, ли… Налюбезничались? Какова ж молодая? Чё ли опытна, мабуть не первый ты у неё, Гараська? Не знамо чё вытворяла, наслышаны мы…
И зловеще-грубый хохот этих негожих баб окутал и без того неприятное ощущение на коже у обоих молодых…
Герасим не стал связываться с бабьём, а Мишку пригрозил убить-таки, если попадётся ему на глаза. Паша просто плакала, закрываясь от стыда руками и говоря, что лучше удавится, а жить с «этими» не будет. Как на глаза показаться людям, ведь знают все… А разве можно о таком чужому человеку знать… это ведь только двое должны хранить свято свою тайну… Что теперь ей, горемычной делать?
Видимо, слухи о происшествии на берегу Сосыки, всё-же дошли до батьки с матерью. Они приняли решение — пусть молодые идут жить в соседнее село к бабке Авдотье. Та уж очень стара была, сама не управлялась ни со скотиной своей, ни с огородом. А постоянно ей помогать не мог никто, своих дел, мол, еле управляемся, не наездишься, мол...Пусть, де «молодайка» споможет старухе, там и поживете пока. Таков был батькин наказ. Герасим даже не стал возмущаться, а просто собрал свои пожитки, сунул сюда же Прасковеин узелок и запряг своего мерина «Орлика» в бричку.
- Залазь, Паша, едем к бабке моей, отцовой матери, она хошь и стара, но повитуха знатная, лечит усех от разных хворей, нам даже лучше там будет, глядишь и тебя чему нужному научить.
Не думала Прасковея, что на второй день опосля свадьбы опять ей придется трястись по пыльному бездорожью неведомо куда…
А баушка, как чувствовала, что гости к ней нагрянут, встречала у подворья, а как завидела знакомую Гераськину бричку, так и стала ворота отворять, да кланяться. Старой веры и обычаев бабушка не меняла. Рада была до слёз, что любимый «унучёк» приехал со своею молодайкой. Расцеловала она каждого трижды — по русски, провела в хату. Столько вышитого холста на занавесках и покрывалах Прасковея не видела никогда! А в сенях стоял густой, головокружительный запах сухих, видимо лечебных трав. Всё это было так удивительно и необычно, но так сразу понравилось Паше, что она не смогла сдержать восхищенного возгласа:
- Ах, баушка Дуся, у тебя так тут… дуже хорошо!
Бабушка лишь облегчённо вздохнула. Было такое впечатление, что она знала наперёд, что все именно так и должно быть и она теперь будет спокойна и за «унука» свово и за эту добрую девицу. Умишка у ей маловато, но ничаво — мы это дело возьмём в оборот, чай научу уму-разуму…
А Герасим, схватив в подполье прохладную бутыль с домашним квасом, отправился в загон к скоту — это было его привычное занятие, да и помогало отвлечься от негожих думок…
И Прасковья, быстро сообразив что от неё теперь требуется, стала помогать бабушке накрывать на стол, ведь они уехали из дома не позавтракавши — никто им и не предложил, да и самим было неохота появляться «на люди», где все смаковали их с Герасимом «любовь». Нет-нет, а всхлипывала Прасковея, но бабушка, заметив странную грусть в васильковых глазах девицы, только и произносила при этом:
- Ничаво, девка, не боись, усё наладится. Ты им ещё усем покажешь, я то знаю...