Дети войны. Дезертир

               
  Я обыкновенно мало присматривался к взрослым. Но эти усыновители мне сразу понравились. Она даже испугала схожестью с мамой - такая же мягкая, улыбчивая, неспособная ни на малейшее возражение. Он тоже ничего - похоже, хваткий да умный, так и сверлит глазами, прикидываясь всё-таки добреньким для ребёнка.
  Итак, свершилось! Я как бы уже «семейный», а всё потому, что всех моих друзей расхватали...   и тишина.
  Иные на другой день прибегают. Ой да ладно... Я вот тоже на «базаре» о своём усыновлении не присутствовал. Плевать на какую-то там участь.   
  Однако, новые предки притащили меня не куда-нибудь, а именно в трущобы. Да-да, в самые настоящие, и ещё расположенные под высоким береговым обрывом, будто в ожидании божьего суда в виде могучего урагана. 
  А что, даже и забавно, подумал я, всё лучше, чем ждать, когда тебя придут выбирать неизвестно кто, неизвестно зачем, коль даже в зубы заглядывают. А где же мои=то тут ютятся? Уж не в одном ли из тех сараев?
  - А вот и наше жильё, - вдруг сказала маманя, показывая на прямо таки сахарный домик, стоящий на каменном выступе как будто привязанный  к каменной лестнице, дабы не улетел и не оставил сие несчастное поселение без самого главного украшения. И вдруг мама прямо через перила прыгнула на те ступени и закрутилась, и заплясала, должно быть желая понравиться мне и ещё как-то ослабить моё впечатление от этой жуткой среды их временного обитания .
  И ведь как же удачно, простите. Меня как господь осенил в том, что здесь не только домик, но и эта «царская»  пара  является  здесь не просто жильцами, но предметом радости и вдохновения, что позволяет этим людям хотя бы дышать рядом со столь неучтивой цивилизацией.
  Обед, однако, был совсем не царский - супчик, каша, котлетка из магазина, но за то во время не очень значимых разговоров тихо выплыла тема моего странного усыновления. Да-да, всё именно в жильё упёрлось, хоромы-то тесноватые. Ну что для них мизерный зал с одной кроватью, ещё меньше кухня и вообще непроходимый коридор с полками да сундуками, в котором зимой приходилось сотни раз перешагивать через гигантскую овчарку по имени Бур.
  Оно, конечно, для заводского профсоюза и это жильё, у других и такого нет. И всё же комитет сунул Семён Семёновича в очередь на однокомнатную, да ещё в центре города. А по дороге председатель шепнул отцу: «Возьми в детдоме ребёнка, и будет тебе двухкомнатная.   
  Тут вроде бы и обидно как бы с моей стороны, а с другой - кто им поможет–то как не я. После обеда пошли на рынок, где я на все свои давние сбережения в размере  трёх рублей купил всё для рыбалки, всерьёз полагая помогать семье всем чем могу  и ещё продуктами. Вечером я пообщался с новым отцом, с собакой, наладил все снасти. Утром, после чая с ватрушками и с мёдом, предки - по работам, пёс - на дежурство, а я, конечно же, на долгожданную рыбалку.
  Оценивая речку издали, я от рыбалки ждал многого. Ну как же - тихая, широкая, должно быть чистая, с травой, камышом, с туманом, с зарёй и даже с чайками и дикими утками. Едва я закинул вторую удочку, как из  соседнего двора голос: «И что ты хочешь здесь поймать? Возьми вон лодку. Но при условии - после забавы всё должно быть на месте и два карася в лодке мне на всякий случай».
  Радости моей не было границ. Более того, я и привязался к тем же кольям в камышах, на которых, видать, и хозяин стоял. Клёв пошел сразу такой, что рыб размером с ладонь я отпускал обратно, и уже, должно быть, часам к десяти три карася отложил хозяину лодки, четыре себе, и уже отвязывая, увидел  своих. То есть папаня грациозно помогал жене благополучно сойти с этой дьявольской лестницы.
  Им-то что - небось, только забава, а у меня страх - что с ней? Упала? Заболела?   
  На обед ещё рано, да и обедают они где-то там вместе, за одним столиком. Пока я устраивал всё с лодкой и с рыбой, они уже там. Вбегаю, бросаю. Лица -как у покойников.
  -Что, что случилось, что произошло? Ну, что Вы молчите-то?
  Я всё ожидал, но только не то, что выдавил отец при мелко трясущемся подбородке.
  - Война, сынок.
  - Какая война? Зачем? И чего это вдруг? И как же теперь?
  Пока Мама копалась на кухне, отец рассказал  о нападении, затем продолжил уже на улице:
  - Я ухожу прямо сейчас, забежал за документами, искупаться и переодеться. А ты как же? Может снова в детдом, пока его не эвакуировали?
  Я даже ошалел.
  - Да вы что! Я с мамой! Как же она одна–то?
  - Так вот и я о том же. Как же вас оставить–то при таких делах? Ну а коль так, пойдём-ка, познакомлю с моим другом, заодно и посоветуемся. Да ты с ним уже и знаком, это он тебя лодкой угостил. 
  - Так я его и не рассмотрел, - отвечаю, - Странный он какой–то.
  - И не странный он вовсе, он в розыске, такой же офицер, как и я, только отказался воевать с финнами, потому как СССР сам напал. И еще не мог он оставить красавицу жену и дочь в воровском пьяном общежитии, куда даже менты заходить боялись. Оказавшись вне закона, семью он отправил к деду в лес, а сам - сюда. И хотя к нам сюда тоже никогда не заходили и не заходят власти, здесь, чёрт побери, другие напасти. Вот представь себе, едва мы сюда поселились, как какой-то поистине гениальный поэт и идиот сочинил про мою Нину, про меня и про хату частично, убойную вещь в виде песни. Да–да, именно песню. И что оказалось, умереть-не встать. Вначале, заметь, под нашем окном исполнил её какой-то цыган под гитару, потом был дуэт, потом трио и вот теперь непременно через день и по всем праздникам под нашим окном до самого утра жгут костры, жрут, пьют, поют, пляшут, дерутся, молятся, стреляют... Правда, была попытка проникнуть к нам в виде влюблённого и с гитарой, но тут друг мой, к которому идём, так шарахнул из карабина, что теперь уже стали больше стрелять и народу прибавилось... и война  эта вдруг. И как, скажи на милость, оставить вас в этом сонмище идиотов, если мы с другом теперь уже и вовсе не вечные?
  ""А вот интересно, что тут может друг насоветовать?", подумал я и даже растерялся, ожидая нечто уж вообще несусветное.
  Но друг, заросший, должно быть, до неузнаваемости, обнимая отца, вдруг притворно закричал: «Ой, поздравляю, родной, и ты угодил в мой капкан ! Кто б мог подумать? Вот ведь как жизнь располагает! Ты вот что - упаси бог мне  уподобиться. Ведь дезертирство – это пожизненно. Ко мне вот до сих пор, как к убийца, два раза в год,  тайно, где пешком, где на лошадях, где на грузовых поездах - жена с дочкой два раза в год приезжают. Стыд -то какой! Да лучше б меня Финн в сугробе прикончил, да я и сей час готов сдохнуть в атаке. Так ведь не позволят, в тюряге шлёпнут. Ты, как я понял, на минутку заскочил. Спасибо, спасибо! Даст бог - свидимся. Беги, воюй, дави этих шакалов. А уж мы тут с твоим парнем пассию твою непременно убережём.
  Последние слова друг уже хрипел со слезой. Отец уходя, тоже прятал от меня лицо. Быстро помывшись в реке, папа в трусах добежал до дома, мигом оделся, поцеловал нас с мамой, схватил рюкзак, и прощальный сигнал его машины
слился с пронзительным криком мамы, упавшей в отчаянии и бессилии на пыльную дорогу. Разумеется, война–злодейка колыхнула не только нас, но и словно  выключила весь трущобный посёлок вместе с его оргиями и молитвами, похоже, пообещав ему ещё большую нищету, если не угомонится.
  Ко всему, чуть погодя, по ходатайству жены, арестовали и отправили на фронт того небритого друга папы. В городе без боя появились немцы. А уж как мы с мамой «глотали» всю эту войну, сказать не берусь. Разве что шепну финал, для  порядка.
Папа был ранен, но дожил до восьмидесяти. Мама пережила его на два года. А я пока топаю, и даже хожу на рыбалку на то же место.
  Да, чуть не забыл. «Сахарный» домик наш развалился, потому как после нас он тоже сиротой остался.