Ира всегда мне помогала решать дела с моим домом: что-то подремонтировать, покрасить, отштукатурить, наклеить обои…
В этот раз, приехав вновь в Севастополь, я позвонил ей и спросил: «Ты еще этим занимаешься? Ремонтом?»
Вопрос был не случаен, ведь Ира, а лучше сказать Ирина была уже не девочка – давно уже вышла на пенсию.
- «Ты еще на коне? Сохранила бойцовские качества?» - осторожно намекаю я ей на ее возраст и здоровье.
- Работаю, работаю, Александр», - отвечает она мне и поинтересовалась объемом работ.
Мы всегда обращались друг к другу по имени, без всякого отчества. Так было проще, да и разница в возрасте у нас не большая.
Я объяснил, что надо делать с флигелем в глубине двора: обновить фасад с улицы, внутри покрасить стены, потолки в прихожей, в ванной, в спальной комнате. Снести печурку – она уже не нужна, только место занимает. Весь дом, и не только флигель, газифицирован, имеет паровое отопление и другие коммунальные прелести уже в течение нескольких лет.
Ирина пришла, все замерила и просчитала, сказала какие материалы нужно купить для работы.
И все началось… Я только успевал заказывать и подвозить материалы: краски, растворы, грунтовки, кисти, валики и прочее и прочее…
«Да… Есть женщины в русских селеньях!» - говорил я сам себе. В прошлом, когда работы были слишком трудоемкими, к Ирине на подмогу иногда подъезжал сын. Но в этот раз она обходилась своими силами. Работала равномерно, но не расслаблялась…
Никаких промежуточных чаев или кофе не принимала, как бы я ей это не предлагал. Вообще в Севастополе в летние жаркие дни, я давно это заметил, когда температура воздуха +30 градусов, а на солнце все +40, многие рабочие-строители не обедают и почти не пьют воду во время рабочего дня, так как это расслабляет организм. Да и аппетита особого нет.
Утром они завтракают дома, днем во время работы немного пьют водичку, а потом уже после работы дома хорошо ужинают. Толстячков среди них мало, в основном поджарые все…
Такой была и Ирина, хотя она и женщина…
Единственной ее слабостью, пожалуй, было курение. Во время одного из перекуров я ее как-то спросил в каком районе Севастополя она выросла… Откуда она?
Я почему-то думал, что она местная, коренная.
Оказывается, нет.
«Я удмуртка – говорит Ирина. – В 60-х годах, совсем юной девчонкой приехала в Севастополь на стройки и всю жизнь проработала штукатуром-отделочником. И прожила уже в Севастополе столько, что считаю себя коренной».
- «Да, действительно, в те годы шло бурное строительство города, который во время войны был полностью разрушен. Со всей страны ехали сюда люди на возрождение черноморской твердыни… И выстроили прекрасный белокаменный град на берегу лазурного моря. Какие-то дома воссоздали заново, сохранив прежний довоенный облик, но что-то сотворили совершенно новое. И получилось у них это хорошо, - таковы были мои мысли. – Ирина, конечно, по праву может считать себя коренным жителем этого славного места на земле».
Тем не менее, когда она сказала, что она удмуртка, я украдкой стал рассматривать ее лицо. И, действительно, заметил, что в ней что-то было от угро-финских народов нашей великой и по размерам и по благородству России. Блондинистая и белокожая, круглолицая и немного скуластая. Такие лица я видел на просторах между русским Севером и Сибирью.
Хотя, стоп! Я тут же осек себя. Что я фантазирую? Если бы она не сказала мне, что она удмуртка, я бы сто лет не догадался об этом. Такой типаж лиц очень распространен и среди самих русских.
- «До войны мы жили на южном Урале, - продолжала Ирина, - В 35 лет у моего отца уже было семеро детей. В конце 1944 года его забрали на фронт. Мы остались на руках у матери.
Но тут случилась беда. Отец пропал без вести на фронте. А в таких случаях в то время власти прекращали выплачивать всякие пособия, выдавать продовольственные карточки… Не было сведений, что отец погиб, можно было полагать, что он попал или сдался в плен…
Мы страшно бедствовали… Из детей остались трое, остальные с голоду умерли.
Много лет спустя мы,оставшиеся в живых дети стали искать следы отца и через немцев получили сведения, что отец где-то в Восточной Пруссии, под Кенигсбергом попал в плен. Потом оказался в немецком концлагере, где и умер».
Такая информация, услышанная мной от Ирины, о карточках на членов семей красноармейцев, ушедших на фронт, и возможности лишиться карточек, если боец пропадал без вести, для меня была неведомой. Я, будучи ровесником войны, никогда ничего подобного не слышал и грешным делом подумал: «А не сочиняет ли что-нибудь Ирина?»
Но потом отмел от себя эти подозрения, потому что знал Ирину уже с десяток лет и никогда прежде не замечал за ней способностей к нечистоплотным вымыслам. Она всегда была адекватна и отличалась порядочностью.
- «Да… Эта война была величайшей трагедией для нашего народа…» - отреагировал я.
Перекур Ирины закончился, она продолжила работу, а я не стал задавать ей какие-либо вопросы, чтобы не бередить ее душу.
Позже, уже в Москве я поискал информацию в разных источниках о боях за Восточную Пруссию, за Кенигсберг. Из нее мне явствовало, что в то время история ускоряла свой бег. Красная Армия довольно-таки быстро разгромила немцев на этой территории. И поэтому удивительно как в такой краткий промежуток времени, где-то с 5 ноября 1944 года, когда войска 3-го Белорусского фронта предприняли попытку прорваться в пределы Восточной Пруссии, вплоть до завершения Восточно-Прусской операции в районе Кенигсберга 26 апреля 1945 года, как за это время на отца Ирины пал жребий попасть в плен, каким-то образом оказаться в концлагере, и, в конце концов, принять смерть.
Описывая эту трагическую историю ирининой семьи, я ни в коем случае не хочу принизить героизм и самоотверженный подвиг Красной Армии и всего нашего народа в этой величайшей битве 20-го века. Это для нас свято! Это было главным!
Но в то же время я показываю, что война была многоликой, у реальности было много граней, и не только героических. И сегодня уже мы ради полной правды можем говорить о многом, о чем раньше не принято было говорить. Наши потомки должны знать это…
Москва август 2014 г.