- Знаешь, я почти уверена, что Горгона Медуза умерла от стыда! - Анна училась на искусствоведческом. И я тоже там числился, пытаясь учиться. И это действительно было для меня пыткой. Не то, чтобы я не любил искусство. Просто, когда я поступал, то больше любил ее, а на искусство моей любви уже не хватало.
- Правда?! А мне казалось ее убил Персей, - рассеянно ответил я, вот уже целый час читая одну и ту же страницу конспекта. Смысл ускользал от меня в самом конце, и я добросовестно начинал читать сначала. Я не мог понять, зачем мне теперь эти мифы древней Греции, когда я убил столько людей!
- Вот я и говорю. Представь себе, Персей увидел ее отражение в своем щите и, наверняка, ему стало противно. А Горгона это заметила и дала себя убить. И все потому, что не смогла пережить такого стыда. Я б тоже не смогла, – тяжело вздохнув, сказала Аня, глядя на свое отражение в маленькое зеркальце. Я взглянул на нее и тоже вздохнул.
_______________
Один из наших преподавателей начинал каждую лекцию со слов "красота спасет мир", и по его маслянистым взглядам на девушек было понятно, что он знает толк в красоте, и не только в древней. То есть ему можно было доверять. Но меня почему-то ее красота не только не спасала, а делала несчастным. Я дружил с ней с детского сада. Мы жили по соседству. Я привык к ней так, что просто не замечал, воспринимая всю ее как должное. И когда однажды она уехала на все лето, я почувствовал, что скучаю. Нет, не просто скучаю, а как будто во мне чего-то не хватает. Тело есть, а ничего внутри нет. Словно из меня выкачали всю кровь.
И такой опустошенный я целыми днями слонялся по двору и все старался вспомнить, когда я мог ее полюбить. И вспомнить не мог. Может я всегда любил ее, просто не думал об этом. А зачем мне было об этом думать?!
И когда она вернулась загорелая и светящаяся, будто с другой планеты, то я просто остолбенел. Кровь вернулась ко мне вся разом – резко прилила к голове, щекам, к животу и еще ниже. И как это я не замечал, какая же она красивая. Я до сих пор помню, как мне до боли в пальцах хотелось ее потрогать.
А потом случилось то, что обычно и случается. Но я почему-то был уверен, что со мной этого точно не случится. Ее красоту заметили и захотели ею обладать. Использовать ее для себя. Нет, красота, которой можно обладать, будь то вещь или человек, разрушает мир. А спасти может только та, которую нельзя украсть. Например, рассвет или звездное небо, бесценные фрески или шедевры великих мастеров. Хотя последнее, как оказалось, тоже уязвимо.
Когда она рассказала, что влюбилась, я исчез. Аня почти час восторженно говорила о том, как ей хорошо и в тоже время плохо, какой он необыкновенный и не такой, как все, а меня уже не было. Самое обидное, что она этого даже не заметила.
Я почему-то вспомнил школьный раздел физики про свободное падение и силу притяжения. В невесомости было так легко, что голова кружилась, и все плыло перед глазами. И вдруг вздох и тяжесть, мое тело с бешеной скоростью поволокло вниз. Я приближался к земле, рискуя превратиться в лепешку, и орал до звона в ушах, ожидая, что она услышит и сделает хоть что-нибудь, чтобы как-то смягчить мое падение. Но с таким же успехом я мог кричать звездам, а она была уже далеко.
Мне повезло – я не разбился, а ушел под воду. Засунув голову под кран с ледяной водой, я стоял в ванной и думал о том, как хорошо было бы героически погибнуть у нее на глазах. Только вот сейчас сразу, без подготовки или ожидания подходящего момента. Или на крайний случай заболеть какой-нибудь редкой и тяжелой болезнью. Главное, чтобы не чувствовать.
Когда я вышел, она с удивлением спросила, зачем я помыл голову.
- Ты что подстригся? - допытывалась Аня.
А я гордо молчал, старательно растирая голову полотенцем.
- Жень, ты что молчишь? А-а-а, может ты ревнуешь? - начала догадываться она. - Неужели ревнуешь? - совсем развеселилась Аня, стараясь заглянуть мне в глаза.
- Нет, ну, правда, скажи, ревнуешь? Послушай, это совсем не значит, что мы перестанем общаться. Ни за что! Ты навсегда будешь моим лучшим другом, слышишь?! И вообще теперь мы можем дружить втроем! - с вызовом сказала она и посмотрела прямо мне в глаза.
Я почти собрался с духом, чтобы признаться ей во всем и будь что будет. Падать дальше было уже некуда, я и так, кажется, достиг ядра земли – меня прошиб пот, и я почувствовал себя в огне.
- Что с тобой?! - встревоженно спросила Аня и хотела потрогать мой лоб. Я отшатнулся, выскочил в коридор и убежал, боясь, что она заметит мои слезы.
И я действительно заболел. Это была не совсем редкая, но очень хорошая болезнь. Хорошая, потому что меня положили в больницу и никого кроме родителей ко мне не пускали. У меня все время так сильно болела голова, что я не мог думать. И это тоже было хорошо. Я много спал и мне снились сны, а в них все было по-прежнему. Поэтому, когда меня выписали, и я приехал домой, то мной овладело странное спокойствие и ощущение, что ничего и не было.
А все было. И она была. И он тоже был.
Аня пришла ко мне с апельсинами. Я добросовестно чистил их один за другим и слушал ее. Она все больше напоминала русалку, отдавшую свой голос за возможность быть с ним. Она стала заниматься йогой, потому что оказалось, что он практикует ассаны каждое утро. Отказалась от мяса, яиц и молока, потому что он был вегетарианцем. Раздавала свои вещи, потому что он был против зависимости от материального. И еще на новый год и все праздники она едет в Индию, потому что он уже там.
- А зачем ты почистил все апельсины? И вообще апельсины лучше резать кружочками, - смеясь, проговорила она.
- Я люблю так, - тихо ответил я, глядя, как сок стекает с моих пальцев и струйками бежит по темному полу. "Как кровь", - подумал я тогда про себя и в тот момент понял, что хочу его убить.
Новогодние праздники тянулись бесконечно долго. Я не мог есть и плохо спал, придумывая все более фантастические способы убийства моего врага. Я убивал его тысячи и тысячи раз, и уже казалось, что мои руки пахнут кровью. И каждое убийство доставляло мне минуту облегчения, превращаясь в сладкую боль, которая разрасталась на весь мир и, все начиналось сначала. Я перестал смотреть новости, потому что любое сообщение о цунами, наводнении, землетрясении или пожаре вызывало у меня чувство ужаса и вины. Всего за месяц я стал убийцей нескольких тысяч человек, пытаясь одолеть только одного. Который оставался защищенным своим четырехруким божком и умением уходить от страдания в випассану.
Возле института меня кто-то хлопнул по плечу и хихикнул, я обернулся, ожидая увидеть Аню. Но это была Людочка, Анина лучшая подруга. И, конечно же, не красивая. Почему-то у красивых девчонок, как правило, некрасивые подруги. Может природа специально ратует за такие союзы, чтобы показать контраст.
- Привет, Женечка! С выздоровлением! - весело сказала она и опять глупо хихикнула.
- Привет! А где Аня? - рассеянно поздоровался я, озираясь по сторонам.
Я заметил, что она сморщилась. Ей не понравилось, неприятно чувствовать себя приложением.
- Аня дома, - с серьезным видом проговорила она. И по-деловому добавила: - У нее депрессия, они расстались. Илья в Индии влюбился в инструктора по йоге. И она француженка!
Последнюю фразу Людочка произнесла заговорщическим шепотом с особенным удовольствием.
Ее слова ужалили меня, как укус пчелы. Я где-то слышал, что если пчела ужалит, то почти сразу умирает. А Людочка не умерла. И даже, наоборот, оживилась, будто обрадовалась, что отомстила за невнимание к ней. "Может она оса?" - глядя на ее довольную физиономию, со злостью подумал я. Мои челюсти сжались. Я отвернулся и пошел в деканат.
Я подошел к деканату и сразу увидел его. Красивый и утонченный, спокойный, почти отсутствующий - греческий бог, от человека - полотняная рубаха с разноцветным мешком как у дарвиша, свисающего через плечо. Я хотел сорвать этот мешок и натянуть ему его на голову. Но это было бы слишком просто для нас обоих. Он заметил меня и слабо кивнул, глядя куда-то мимо. И тут я понял, что должен его убить. Или сейчас или никогда. Но лучше сейчас. Я зачем-то пошарил в своих карманах, в поисках оружия или хотя бы ножа. Конечно же там ничего не было. Я никогда не носил с собой ножа, даже перочинного. С удивлением посмотрев на свои пустые руки, до меня вдруг дошло, что я должен сделать это собственными руками.
Я ощутил, как мои руки сжали его шею. Он, почему-то, не сопротивлялся. Глядя в его глаза, расширяющиеся от ужаса, я сжимал все сильнее, пока его тело не обмякло в моих руках. И только тогда я разжал пальцы. "Почему он не сопротивлялся?" - удивленно подумал я или спросил вслух. И очнулся.
На деле все оказалось не так. Я подошел к нему, он был выше на пол головы, и от него пахло чем-то сладким и терпким. Этот запах сбил меня и я обеими руками схватился за его мешок и дернул изо всех сил, пытаясь то ли сорвать с него, то ли разорвать. Дарвиш брезгливо поморщился, и лениво почти без напряжения сильно ударил меня под дых. А потом толкнул совсем легко, но так, что я отлетел на пару метров. Он победил, а я умер. Того меня, который любил и готов был убить за свою любовь больше не было. С жадным первым вздохом, который я смог, наконец-то, сделать, из меня рождался кто-то другой. А тот прежний с позором убегал с поля боя и, не потому что боялся быть убитым, а потому что уже умер от стыда.
Ко мне подошла Людочка и кто-то еще. Не глядя ни на кого, я тяжело поднялся и, держась за живот и сильно хромая, пошел в туалет. Мне нужно было смыть остатки прежнего себя. Не знаю, сколько я просидел на холодном полу туалета, пока у меня не созрел план. Очевидно, что новый я соображал намного лучше и был более решительным. А главное он не был влюблен и, может, поэтому ему было легче думать и легче дышать.
В военкомате мне довольно быстро выдали повестку на весенний призыв. Я хотел вернуться в деканат, но не смог себя заставить. Боялся снова почувствовать этот запах и передумать. «Написать заявление об отчислении можно в любой момент», решил я и, успокоившись, пошел к Ане. Прежний я очень долго звонил бы в дверь, чувствуя, что она там. А новый я был рад, что она не открывает, потому что не знал, что ей сказать. А главное, как признаться, что я уже все решил.
В нашу последнюю весну я вдруг ощутил и боль Ван Гога, и нежность Моне, и силу Рафаэля. Я вдруг понял, зачем люди пишут картины, ваяют скульптуры и обжигают горшки. Теперь страдала Аня и не могла сосредоточиться ни на чем. Я делала за нее контрольные, писал конспекты и вообще был всегда рядом. Любовь разбилась на жалость и вину. Время шло, а я все никак не мог признаться ей, что сбегаю. Как последний трус. А самое ужасное, как и он, только он в Париж, а я куда призовут.
____________________
Говорят, красота в глазах смотрящего. А в моих глазах последние месяцы была ненависть, трупы и кровь. Я не видел больше ее красоты. Смотрел на нее и все больше видел его. Он пробрался в нее навсегда и ее красота растворилась. Растворилась в этом уже заметно округлившемся животе, в окрашенных волосах под цвет топленого молока, как у него.
Он украл ее красоту и увез с собой. Ее лицо отекло, покрылось темными пятнами и она стала казаться старше своих лет. Я чувствовал, что ту, которую я знал и любил, больше нет. И я запутался. Я все еще вел себя так, как будто любил ее, но глядя на нее, ощущал только жалость и ненависть. Мне было жалко свою любовь к ней, и я ненавидел то, что она сделала с собой.
- Ты меня любишь? - капризно спросила она, выпятив нижнюю губу. Раньше меня это умиляло.
- Ты же знаешь, - я не хотел врать ни ей, ни себе.
- Послушай, пойдем гулять, а то моя голова сейчас лопнет.
Она вышла в коридор, села и привычно вытянула ногу, чтобы я помог ей обуться. Потом вздохнув, нагнулась и стала обуваться сама. Я сел перед ней, но она оттолкнула меня.
- Я знаю, что ты хочешь бросить институт! Почему ты не сказал мне?!
Я молчал. Что я мог сказать? Что учился только из-за нее и что теперь, я не могу ее видеть. Как можно ей было это сказать, тем более сейчас. Я даже себе не хотел в этом признаваться.
- Ты такой же, как все! Почему вы все мне врете?! – у нее на глазах выступили слезы.
- Аня, успокойся, тебе вредно волноваться. Ну, прости, я все время хотел тебе сказать... Не могу я больше тут учиться, не мое это.
- Жаль, - совсем тихо и грустно сказала она, – А тебя в последнее время все преподаватели хвалят, говорят, что у тебя лучшая курсовая на курсе! – с гордостью, будто я был частью ее, добавила она. И снова тяжело вздохнув, Аня подошла к зеркалу и стала аккуратно вытирать размазавшуюся под глазами тушь. Потом отошла назад и посмотрела на себя всю целиком.
- Знаешь, я была не права. Медуза умерла не от стыда... Она умерла от одиночества.
Я осторожно взял ее под руку и мы вышли во двор. Все оживало и цвело, млело на солнце и рассыпалось на ароматы. Люди улыбались весне, друг другу и просто самим себе. А нам было грустно, и мы молчали. Кажется, мы оба любили тех, кого уже нет, а может никогда и не было.