Йар Проклятый
Ох, и охота же жрать! Столько попадалось домов этих с картинками вроде кувшинов да жареных поросят, а теперь и не видать ни одной. Едой-то отовсюду несет, но больше – пьяными, отхожим местом, помоями… И люди-то все порасползлись. Слыхать только брань издаля да окрики злые. Заборы, заборы. Не туда куда-то забрел…
Выхожу где посветлее.
О! Вот и вывеска – три бочонка на цепи, ровно бусы. Песню слышно. И запахи! Дымком, колбаской жареной, жарким, кулешом, лепешками, вкусным теплом…
Подбираю слюни, вхожу
Комната длинная, с цельную общинную избу. Столов десяток, светло. Да народу немного пока, хорошо. Сажусь тишком, к двери поближе, достаю из торбы ножик (и как давеча о нем позабыл?), нитку поддеваю. Выйдет хозяин, спрошу себе пива… а можа, и вина. Чего ж? Деньги-то есть. А еще – мяса. Хочу и всё, с Восшествия мясца не нюхал… Да где ж хозяин? Уж брюхо к спине прилипло…
Подымаюсь. Глядь: скоморохи мои сидят! Вот как раз деньги-то отдать за представленье. И актер мой тут. Да грустный. Прочие смеются, поют, целуются, а он знай одну за одной запрокидывает…
- Чем могу? – а вот и хозяин.
- Здравствуй, уважаемый. Мне бы вина. А... сколько оно стоит?
Вижу: косятся. Не то чего-то ляпнул…
- Бывает вино и Вино, – хозяин палец подымает важно. – А так – от пяти ри за кувшин.
- От пяти… эт’ медных?
Сзади – рёгот недобрый. И сразу холодок меж лопаток. Ох, зря приперся. Любят тут подраться, уж я такое наперед чую. А мне нельзя…
Тут актер мой вдруг повертывается:
- Налей парню кружку «Черного бастарда». Полагаю, он не столь взыскателен во вкусах.
- И мяса, – смелею. – Окорока. Кусочек.
- Кусо-хо-чек! – ржет кто-то.
И все ржут. И зырят, зырят. Кабыть голым на виду торчишь, только и чаешь стать ростом с зернышко да в щелку какую затеряться… Стою оглоблей, ровно прикипел, и двинуться не могу.
Тут актер мой вдруг насупротив садится, глядит эдак дружески – сразу и отпустило. А он и впрямь молодой еще, едва пятьдесят сравнялось (*), с лица гладкий, только глаза шибко тоскливые, запалые. Одет чудно, пестро, и пахнет от него чудно: больше мучной пылью и сладко-цветочно, как от баб городских. А еще… не брагой даже, а вовсе крепко-ядрёным.
- Будь проще, – улыбается невесело. – Это тебе не деревня, тут никому ни до кого нет дела. Они тебе никто, вы пересеклись лишь на какой-то миг… Ты знаешь, что такое миг?
- Дык…
- Тут всем на всех насрать. На тебя, – и тянет с того стола бутыль свою, – на меня. Всем и на всех. Вся жизнь – большая куча… Ей, уважаемый! Ты что-то слишком увлекся, разбавляя наше вино водой!
- Какой водой, что ты несешь? – хозяин подскакивает.
- Прости, шутки – моя профессиональная болезнь, как у тебя – тучность.
- Ну уж!
Ставит передо мной кружку вина – ягодно-душистого, сладкого. Ломоть хлеба белого с толстым куском окорока подает.
- Да, и принеси-ка парню того варева, что у вас тут называют похлебкой, – актер продолжает. – Большую миску. Оно вполне дешево, хотя по чести, и вовсе ни пса не стоит.
Глядь: а мяса-то с хлебом уже нет. Сглотнул, даже не распробовал. Эх…
- Так уж и ни пса! – хозяин ерепенится.
- Ну почему? – кричат из-за другого стола. – Собачье-то мясо там как раз есть!
- Го-го-го!
- Бафф-бафф!
- Ну вот, – актер подмигивает, – теперь все блохи перескочили на него. Очень просто. Ты пей, винцо неплохое.
- Умный ты, господин, – мямлю в кружку.
Отхлебнул – вкуснотища, духом смачным в ноздри дало, и к брюху тепло побежало.
- У-у! – актер ухмыляется. – Не обольщайся, я человек негодный. Сам видишь, потешаю чернь на улицах. А мог быть сейчас уважаем, при своем деле, да вот – сбежал. Отец меня вдогонку проклял… Скучно мне было, все в театр бегал, смотреть, как большие драматические актеры представляют. Ты хоть знаешь, что такое драма?
Чудак-человек…
- Какой же, – говорю, – негодный, когда тебе такое уменье дадено? Людей и плакать, и смеяться заставлять. Чисто колдовство, ей-богу!
Хмыкает, ан видно: приятно ему.
- Это колдовство называется слишком маленькая труппа. Я и святоша, и соблазнитель, и канатоходец, и жонглер, и рабочий заодно, – и запрокидывает снова, не сморгнув, хоть пойло у него едучее, аж шибает. – Наэ знает, чем занимаюсь. Сегодня здесь, завтра там, мотаюсь по четырем княжествам, как дерьмо в прибой, и ни ри за душой. Знал бы, что так повернет, может, и не удрал бы с этой шайкой неудачников.
Дивлюсь: ведь идет человек по Пути своем точнешенько, ан не видит, не понимает…
- Морочишь попусту, – говорю и сажусь вольнее (забирает винцо-то, и плевать уж, косятся аль нет). – Твое это, все правильно. Потому сердцем почуял, куда тебе Путь. Не долгом, не знанием – свободой ты живешь. Нету над тобой потолка, небо чистое. Ты души людям просветляешь.
- О да… талант, восторг души… Да кому здесь нужен талант? Этому быдлу? Душа, ха! Им одна пошлятина по вкусу…
Глянул на меня и вдруг дрогнул, заерзал.
- Какой у тебя тяжелый взгляд, мальчик…Точно из-под земли.
- Знаю, – говорю и взор туплю. – Послушай… А вот кабы предложили тебе дом, достаток, одежу богатую. Сиди, мол, ешь-пей, только не рыпайся – что б ты делать стал?
Хмыкает актер мой.
- Сбежал бы! – и хохочет даже. – Да не сойти мне с места, сбежал бы через месяц! Х-ха... Эй, любезный! Обнови-ка парню…
Тут меня как стукает: деньги-то отдать! Актеру за представленье. Да за харчи. Где ж хозяин опять делся? Еще ведь похлебку обещал…
- Э! – окликаю. – Чего там насчет…
И тут вдруг – грохот, брань. Драка началась. Все, как сговорились, повскакали сразу. Прямо на наш стол сцепившиеся двое заваливаются. Кружка моя – об пол, а бутыль актер выдернуть успел, сует за пазуху, отскакивает.
- Голову береги! – кричит.
- Чего они?
- Да ничего, от избытка дурости! Ах черт… – и к своим бросается.
Стою дурак дураком, не знаю, как и быть. Уйти бы, да не уплатил ведь… Ан теснят уж, один пихнул, другой за рукав дерет, аж трещит. Тут и деньги, что достал, с руки вышибли… Да и ляд с ними. Бечь надо, вот чего. Почнут бить, неровен час, найдет одурь черная, тогда беда…
И тут один – красномордый, смурной спьяна – как попрет прямо на меня.
- У, р-рожа! – рычит.
Чего привязался-то? Прядаю в сторону, а он все на меня. Буркалы выкатил, ревет:
- Нечисть ехидная! Охмур-рить хотел, а?
Да отстань же… СТОЙ! Натыкается на взгляд мой, как на стенку. Дергается, таращится шало…
Бечь! Сейчас! Пока он шуму не поднял… Пробиваюсь. В дверях каша из людей. Да пустите же!
Уж слышу сзади:
- Ах ты тварь бесовская! Вона он, Нечестивец-то!
Ох, беда…
И вдруг – вопль. Прорезывает насквозь весь ор и гам. Зовет, как рев трубы, как… Повертываюсь.
Глаза. Черные, как две дыры.
Да ведь это…
(*) Троеземский год почти вдвое короче землянского, а живут тамошние люди примерно столько же, так что если троеземец называет свой возраст, смело делите надвое.
продолжение: http://www.proza.ru/2016/06/30/1934