Александр РОНЖИН
Т Р Е Т Ь Я В О Й Н А
(историческая повесть)
ГЛАВА 1. ПРЕДАТЕЛЬСТВО И ЕГО ПОСЛЕДСТВИЯ
Старейшины Карфагена
В здании Большого Совета Карфагена сегодня, как всегда, собрались все старейшины, за исключением членов антиримской партии, осужденных на смерть и покинувших город. Но обычного шума, реплик, перепалок, смеха слышно не было. И хотя выступающие говорили по-прежнему горячо, не было ни криков одобрения, ни порицания.
Однако это не означает, что старейшины были равнодушны к тому, что говорилось. Наоборот, их лица выражали крайнюю степень озабоченности, а некоторые были откровенно растеряны. Наконец, когда страх окончательно сковал мужей города и уже никто не хотел выступать, снова на трибуну вышел Стритон.
- Уважаемые члены Совета Трехсот, как вы знаете, лишь моя болезнь не позволила мне быть на тех собраниях, где принимались решения о полной нашей покорности Риму и об осуждении Гасдрубала и его сторонников на смерть. Слава богу Мелькарту, у них хватило ума бежать из города, а у нас – не преследовать их. Скажу честно: если бы я присутствовал на тех собраниях, я бы обязательно поддержал Гасдрубала. А теперь, когда здесь я один являюсь сторонником войны с Римом, мне, конечно же, не склонить вас на принятие решения об организации обороны города. Но хорошенько вспомните нашу историю, почему мы оказались в таком позорном положении, хорошенько запомните то, что я вам сейчас скажу, и если через несколько дней вы ко мне не придете, и не скажите: «Стритон, ты был прав», - я сам надену на себя, на жену и двух старших сыновей цепи раба.
Слушайте же мои доводы, почтенные старейшины, если страх еще окончательно не проник в ваши души, и вы еще способны слышать человека, с вами несогласного.
…Да, мы были разбиты во второй войне с Римом. Но с тех пор прошло пятьдесят лет. Разве Карфаген сейчас не так же богат, как пятьдесят лет назад? Да, конечно же, Рим могуч и силен, но разве сейчас очевидно, что Рим сильнее нас? Я клянусь богом Баал-Хаммоном, что в течение месяца наши жители способны построить пятьдесят трирем, в течение двух – сто, и так далее. Разве способны на такие подвиги римляне? Или вы разуверились в силе своего собственного народа? Даже по оценке самих полководцев Рима, у нас – лучшая в мире военная гавань, городские стены практически невозможно взять ни с суши, ни с моря. Что же вас останавливает перед лицом грозящей опасности? Милосердие римлян? Поражение Гасдрубала в схватках с Масиниссой, нумидийским царем? А как он мог выиграть войну, если вы его постоянно вязали по рукам и ногам своими решениями? «Вести только оборонительные бои, чтобы не прогневить богов Рима, чтобы не давать повода Риму к войне с нами!» - разве это не ваше решение? А старой нумидийской лисе Масиниссе только этого и надо было! А кто, - разве не вы, - боялись отдать столько средств, сколько просил у вас Гасдрубал? Нет, не Гасдрубал, а вы виновны в наших поражениях. Именно вы, ибо у вас все средства, все деньги. А народ, поверьте, будет защищать свой родной город до последней капли крови и никому его не отдаст, ибо ничего, кроме этого города, у него больше нет. Для вас же главное – не город, а ваши сокровища.
- Не слишком ли ты смел в своих обвинениях? – грозно прервал Стритона старейшина Ганнон, сторонник Рима.
- Смелость мне придают войска римлян, стоящие в Утике, на расстоянии одного дневного перехода от Карфагена!!! На что вы надеетесь, снова спрашиваю я! Вспомните о вероломстве римлян! Как они вели себя в Испании, Греции, так они будут себя вести и здесь! Или вы забыли речи Марка Порция Катона в римском Сенате? Или кто-то их не знает? Я напомню! (Стритон разворачивает свиток.) Вот: «Карфагеняне уже враги нам: ибо тот, кто все приготовил против меня, чтобы начать войну в любой угодный ему момент, - тот мне уже враг, хотя бы он еще не взялся за оружие». Есть ли предел лицемерию римлян? И после этого вы извиняетесь перед римлянами, что нарушили договор с ними, начав оборонять свои владения от преступника Масиниссы! Вы думали, врага остановит объявленная вами покорность Риму и осуждение на смерть сторонников Гасдрубала? Что римские войска в Утике защитят вас от Масиниссы? Да вы ослепли совсем!
- Ну, хватит! – возмутился Ганнон. Гул неодобрения пронесся по залу Совета.
- Нет, не хватит, я скажу все, ибо завтра уже будет поздно! – разгорячился Стритон. – Разве не тот же Марк Катон любое выступление в Сенате заканчивает словами: «Карфаген должен быть разрушен!» А кем он будет разрушен – Масиниссой ли, римлянами ли, или их совместными усилиями – над этим вы подумали?
…Я заканчиваю… Сейчас римляне требуют от вас в знак своей покорности направить в Рим ваших сыновей. Вполне возможно, что вы, стараясь сохранить свои богатства, без борьбы отдадите их римлянам. Если будет на то воля Совета, я сам первый подчинюсь его решению и отдам этим наглецам своего четырнадцатилетнего сына Химильката. Но уверены ли вы, что это будет последнее условие наших врагов? Чего еще запросят от нас потом? Предупреждаю: вероломству римлян нет предела, они выполнят требование своего старейшего сенатора, Марка Катона, если мы все не станем на защиту своего родного города.
Внимательно с трибуны посмотрел на старейшин Стритон, по лицам пытаясь угадать, поняли ли его соотечественники. Но еще ниже опустились головы, еще суровее были сдвинуты брови, некоторые, не стесняясь, плакали. «Нет, не готовы они к сопротивлению. Что ж, прощай мой сын, Химилькат, я сделал все, что смог», - подумал Стритон и, тяжело вздохнув, медленно сошел с трибуны.
Ее тут же занял Ганнон:
- Здесь нет сторонников войны, а потому старая собака по кличке Стритон нам не опасна: лишь лает, укусить не может… Только что здесь говорилось о вероломстве римлян. А разве мы не были вероломны, проведя две бесславные войны с Римом? Чего хочет Стритон – третьей войны? Но если первые две мы начинали, опираясь на могущество всей Ливии и Испании, что у нас есть сейчас? А каковы приобретения нашего северного соседа за последние только пятьдесят лет? Они огромны! Сейчас мы неизмеримо слабее римлян. Мы даже не можем противопоставить им более-менее сильный флот… На что нам надеяться – на крепкие стены Карфагена? Стритону ли не знать, что нет стен, которые не могли бы разрушить легионеры Манилия и Цензорина.
Нет, выход наш я вижу в другом. Покориться судьбе, отдать наших детей в заложники Риму, и молить богов, чтобы они сохранили наш прекрасный город… Что же касается лично меня, я, как и Стритон, готов отдать в заложники своего младшего, самого любимого мною сына.
*
В Мегару, северную часть Карфагена, где в богатых двухэтажных особняках, утопающих в цветущей зелени садов, жили самые знатные и почетные граждане города, Стритон шел в сопровождении своих малочисленных сторонников.
- Слепцы! – сокрушался Стритон. – Они не видят, не хотят видеть, что требование выдать детей – первое, но не последнее требование наших врагов. До какой степени низости и подлости дойдут наши мужи города? Сами по требованию римлян начнут разбирать стены города?
- Ну, этого не допустит народ Карфагена! – воскликнул командир военного корабля Гисгон, сын Стритона.
Стритон остановился:
- Надеюсь, сын, боги Мелькарт и Тиннит не позволят событиям дойти до этого. Однако, друзья, помните, что решение Совета Трехсот тайное и разглашать его в народе нельзя. Погрузка детей должна произойти этой же ночью.
В это время все подошли к дому Стритона. Во двор вошли только отец с сыном и их охрана. Вид прекрасного, благоухающего фруктового сада (была весна) не обрадовал мужчин, а наоборот, поверг их в уныние.
- Как мы скажем матери, что нужно распрощаться с Химилькатом? Что он сам подумает о нас? – с болью в голосе произнес Гисгон.
- Сделаем так, - Стритон обнял за плечи сына, - прямо сейчас, не переодеваясь, соберемся в зале всей семьей, и я объявлю решение Совета Трехсот.
…Когда вся семья собралась вместе в зале (не было лишь самого маленького, только что родившегося Малха), когда Элишат увидела своего мужа только здесь, в зале, в парадной одежде старейшины (обычно, откуда бы он ни возвращался, Стритон сразу же проходил на ее половину), рядом с ним – взволнованного старшего сына, - она поняла, что случилось что-то очень плохое.
- Моя любимая жена Элишат, мой мальчик, Химилькат, подойдите ко мне. Боги сегодня отвернулись от нас. Прежде, чем объявить решение Совета Трехсот, я должен сказать вам, дорогие мои, что сделал все, чтобы оно, это решение, не было принято. К сожалению, вы знаете: сейчас в Совете нет сторонников Гасдрубала, они бежали, спасаясь от той глупой и жестокой участи, которую готовили им старейшины. Нет Гасдрубала, а сейчас только он мог бы остановить безумие… Я же один не смог защитить тебя, мой сын Химилькат, не смог защитить еще двести девяносто девять лучших сыновей Карфагена, которые должны быть вместе с тобою сегодня ночью переданы римлянам в качестве заложников…
У Элишат потемнело в глазах, что говорил ее муж дальше, она почти не слышала.
- Я тебя, сын, прошу об одном, если ты еще сможешь выполнить последнюю просьбу отца. Я тебя очень прошу, чтобы враги, которые будут тебя с завтрашнего дня окружать, не увидели ни одной твоей слезинки, ни одного следа отчаяния на твоем лице. Будь другом своим сверстникам, ободряй павших духом, будь примером стойкости. Запомни: лишь к сильным благосклонна судьба и дает случай уйти от самых тяжелых бед. Кто знает, может, еще наши боги обратят к нам лики свои, и все кончится для нас благополучно… Кто знает…
Остальное для Элишат происходило, как во сне… Она видела, как долго между собой беседовали братья, как прислуга одевала Химильката, - но от волнения почти ничего не слышала. И лишь когда перед ней на колени упал Химилькат и зашелся в рыданиях, слух вернулся к ней. Вернулось и так удивлявшее всех родных и близких самообладание Элишат. Она погладила по голове своего сына и твердым, спокойным голосом сказала:
- Прощай, мой сын. Помни все, что сказал тебе отец.
Химилькат взял себя в руки, успокоился, попытался даже улыбнуться матери, и, целуя ее, сказал:
- Не беспокойся, мама. Тебе никогда не будет стыдно за своего сына. Прощай.
Слуги повели его. Вышел и Стритон: он вместе с Ганноном отвечал за погрузку трехсот заложников на корабли.
Мать поднялась на верхнюю веранду дома. Уже стемнело, но везде по Мегаре – то тут, то там, - двигались люди, несущие факелы: то собирали детей самых знатных фамилий. Вид этих движущихся смертоносных, как она считала, факелов, а так же доносившиеся до ее ушей крики матерей, не желающих расставаться со своими детьми, окончательно отняли у нее последние силы, и она потеряла сознание. Служанки-рабыни не дали упасть, подхватили ее на руки и отнесли на женскую половину дома – гинекей.
После того, как заложники были доставлены в римский порт Лилибей на острове Сицилия, римские консулы Маний Манилий и Марций Цензорин передали новое условие римского Сената Совету Трехсот: должно быть сдано все частное и общественное оружие.
И вновь собрались в здании Совета угрюмые старцы, отцы города, вновь звучали слова ораторов, вновь старейшины внимали им молча, подавленные свалившимся на их головы горем.
- Стритон может сколько угодно раз говорить, что был прав, но мы не придем к нему с повинной головой, - он не дождется, - говорил, подбоченясь, Ганнон. – Поведение римлян вполне объяснимо. Они боятся возмущения народа, который может выйти из-под нашего контроля, с отчаяния потерять голову и схватиться за оружие. Мы должны тайно от народа вывезти на своих повозках все оружие города и сдать его консулам. Только так мы спасем город от разрушения и свои жизни, только в этом случае римляне поклялись нам, что безопасность Карфагена будет гарантирована. Кто думает иначе и считает, что может переубедить меня – пусть выступит с этой трибуны! – горделиво закончил свою речь Ганнон.
«Бог великий Баал-Хаммон, да что же это происходит? Своими руками копаем себе могилу!» - с гневом думал Стритон. – «Выступать? Перед кем? Да это же предатели, предатели своего народа! Что я могу еще сделать?» - с этими мыслями он взошел на трибуну. Обвел всех гневным взором, презрительно усмехаясь.
- Я не знаю, какое вы тут решение примете. Ибо я ухожу с собрания. – Стритон поднял руки вверх. – Одни лишь боги свидетели того, что здесь происходит. И если у Карфагена есть еще защитники на небесах, пусть они вразумят вас. У меня сил уже не осталось.
И с этими словами Стритон покинул собрание Совета Трехсот. Его никто не посмел остановить, хотя законами Карфагена такое поведение было строго запрещено.
Через день, ночью, перед самым рассветом, тайно, чтобы не узнал простой люд Карфагена, из города на повозках вывезли все частное и городское общественное оружие, детали военных машин. Сверху их присыпали сеном, покрыли тряпками, чтобы не возбуждать любопытство у случайных прохожих.
Этой ночью, ночью предательства, как назвал ее Стритон, во многих домах Мегары знатным горожанам не спалось. Кто-то клал дары на алтарь перед храмом богини Тиннит, считавшейся покровительницей Карфагена, кто-то закапывал на всякий случай свои богатства. Кто-то обдумывал, как лучше переправить свое имущество, или хотя бы самое ценное, подальше от обреченного города.
Не спали и Стритон с Элишат.
- Неужели, жертвуя своим сыном, мы так ничего и не достигли? Какие еще жертвы нужно принести нашим богам? – спрашивала Элишат.
- Старейшины пошли на открытое предательство, я по-другому их действия назвать не могу, - отвечал Стритон. – До меня доходят известия, что на юге Гасдрубал уже собрал двадцать тысяч надежных воинов. Может быть, он предвидел поведение Совета Трехсот и хочет войти в город как народный избранник и избавитель Карфагена от паутины предательства и посягательств римлян на нашу свободу. Но в таком случае порвутся многие нити, связывающие нас с нашими городами-союзниками и торговыми партнерами в Сирии, Финикии и Египте, ибо народ просто растерзает многих предателей, а вместе с ними убьет и членов их семей. Надо, чтобы Гасдрубал вошел в город не сам, а по нашему письменному приглашению. Тогда, может быть, народное собрание граждан города ограничится некоторыми заменами в Совете Трехсот, и мы добьемся поставленных целей: окажем сопротивление римлянам с помощью Гасдрубала и сохраним жизни нашим старейшинам, потерявшим от горя разум, а так же жизни их близких.
- Кого пошлешь с письмом к Гасдрубалу?
- Уже дал поручение сыну. Утром он покинет Карфаген не на военном корабле, а на торговом, чтобы не привлекать к себе излишнего внимания. Думаю, с заданием справится: римский флот стоит пока еще в Утике…
Путешествие Гисгона
…Стемнело. На Греческой улице, в керамической мастерской грека Ксефона, расположенной недалеко от центра Карфагена – крепости Бирса, принимали знатного гостя. Это был сын Стритона, командир военного корабля Гисгон. Одет он был в обычную длинную разноцветную тунику, без всяких знаков отличия. Что привело его сюда?
Любовь к сестре Ксефона, прекрасной Аспасии. Обменявшись с гостем обычным приветствием, Ксефон покинул помещение, сославшись на головную боль и усталость.
В комнату вошла Аспасия. В который раз Гисгон залюбовался ею: распущенные волнистые волосы свободно падали на ее плечи и грудь, короткая белая греческая туника, перехваченная на талии тонким синим пояском, подчеркивала изящные формы молодого девичьего тела, стройные ноги эллинки от пят до колен обвивали, словно маленькие змейки, серебристые шнурки сандалий. С радостной улыбкой встретила девушка своего избранника, ее взор был полон любви и нежности. Гисгон обнял ее, и, после долгих горячих поцелуев, рассказал о поручении отца.
- Любая из галер моего брата к твоим услугам, - сказала, улыбаясь, Аспасия. – Хочешь, я поплыву с тобой?
- А почему бы и нет? – обрадовался Гисгон. – Задание отца не считаю сложным, римляне сейчас на наши корабли пока еще не нападают, с Гасдрубалом я не останусь, так как должен быстро с его ответом вернуться к отцу… Видишь: ничто не мешает тебе отправиться вместе со мной. Впрочем… Если ты не очень любишь меня…- попытался слукавить юноша. Аспасия еще теснее прижалась к своему любимому.
- А разве можно любить очень и не очень? По-моему, если любишь – значит, любишь, если нет – значит, нет. Я плыву вместе с тобой. Ясно? В конце концов, ты меня можешь выдать за свою жену, верно? А сейчас… ведь ты останешься со мной?
- Если твой брат не возражает.
- Хватит говорить глупости. Ты знаешь, как мой брат относится к тебе.
*
Рано утром первый корабль, который покинул торговую гавань Карфагена, был кораблем Гисгона и Аспасии. Стоял прекрасный тихий день поздней весны, плавание обещало быть спокойным и недолгим. Гисгон рассчитывал не задерживаться у Гасдрубала и уже сегодня вернуться домой.
- Аспасия…
- Да, мой милый?
- Я давно хотел тебя спросить, почему тебе дали имя, которое носила жена Перикла?
- Что мне ответить? Такова была воля отца, но он уже умер, и ты не сможешь задать этот вопрос ему. Он хорошо знал историю моей родины, Эллады, видимо, поэтому…
- А почему вы с братом выбрали для жительства именно Карфаген?
- Потому что торговые дела отца лучше всего шли именно здесь. Здесь наше положение очень прочно, хотя, конечно, у нас уже есть хорошие мастерские и в Элладе, и в Египте.
- Как это?
- У меня шестеро братьев, из них трое проживают в Александрии Египетской. Мы не теряем родственных связей, - улыбнулась Аспасия.
- Милая… Тучи над Карфагеном сгущаются… Почему бы тебе временно не покинуть его?
Аспасия с тревогой посмотрела на Гисгона.
- Временно? Что ты хочешь сказать? Будь со мной откровенен, прошу!
Гисгон молчал, не зная, что ответить. Он понимал, что Карфагену, может быть, суждено погибнуть, и в таком случае он должен разделить участь своей родины, но причем здесь его любимая, к тому же иной – греческой веры и крови? Почему погибать должна она? Нет, он должен не допустить ее гибели, но как это сделать? Как сказать ей?
В этот момент тяжких раздумий Аспасия взяла его за руку.
- Любимый, не мучай себя и меня. Я знаю, о чем ты думаешь. Ты думаешь, я смогу жить вдали от тебя? Что я вообще смогу жить без тебя? Как ты ошибаешься!
Она обхватила его лицо ладонями, прямо взглянула в грустные глаза юноши:
- Запомни: в самую тяжелую твою минуту жизни я буду с тобой. Рядом. Один из нас вряд ли переживет другого…
- Что ты говоришь? Я ведь воин, моряк, не пойдешь же ты служить ко мне в войско или на военный корабль!
Аспасия совершенно спокойно, тихо ответила:
- Я знаю, что говорю. Мне ведомо будущее. Помнишь, я говорила тебе о плавании моего отца к Дельфийскому оракулу? И потом…
Она лукаво улыбнулась.
- Я сейчас… - и юркнула во внутреннее помещение корабля.
- К обеду благополучно достигнем Нефериса, когда солнце будет высоко над горизонтом, - поставил в известность Гисгона командир корабля. Вдруг его внимание привлек один матрос.
- Эй, парень, поди-ка сюда! Ты кто такой? Я тебя не знаю, как ты проник на корабль?
Молодой матрос с робостью подошел к капитану, умоляюще глядя на Гисгона.
Гисгон рассмеялся:
- Успокойся, моя жена любит выдавать себя не за того, кто она есть на самом деле. Аспасия, милая, если честно, ты обвела нас обоих! Мы не узнали тебя!
- Клянусь Нептуном, я чуть было не посадил ее за весла! Впрочем, мой совет вам: пусть ваша жена остается в этом одеянии. Мало ли кого можем встретить в лагере у Гасдрубала или на обратном пути домой…
Аспасия согласилась:
- Он прав, Гисгон. Я лучше останусь в одежде матроса. Пока ты будешь вести переговоры с Гасдрубалом, я узнаю, какое настроение в его лагере. Никто не узнает меня, если даже вы обманулись…
- Я не разрешаю тебе этого. Всадники-нумидийцы Гасдрубала грубы и заносчивы…
- Не волнуйся, милый. Я буду не одна. Со мной будет мой верный слуга Сартак.
Глядя на могучую фигуру слуги-фракийца, стоявшего чуть поодаль, Гисгон согласился.
*
…Гасдрубал молча прочитал письмо Стритона. Как всегда, решение он принимал очень быстро.
- Да, я предвидел, что так оно и будет, - тихо, но так, чтобы его слышал Гисгон, вымолвил Гасдрубал и тяжело задышал.
- Такого предательства земля Карфагена еще не знала. Слепцы! На что они надеются? Блеск их золота застит им глаза! Вот что, - полководец подошел ближе к сыну Стритона. – Мой ответ будет устным, ведь твой отец полностью доверяет тебе, как я понял. Передай отцу на словах: сейчас входить в Карфаген не в моих интересах. В городе уже работают мои разведчики, но их мало, помогите им. Поднимите народ. Скажите ему правду. Возглавьте народное возмущение. Только так мы спасем и себя, и город, и всех его жителей. Только борьба с врагом – иного выбора нам римляне не предоставили. Пусть же захлебнутся нашей кровью… Пусть сами ужаснутся своим деяниям, получат проклятие своих богов.
Гасдрубал несколько раз молча прошелся по своей палатке. Гисгон невольно залюбовался им: полководец был уже не молод, ему было где-то около шестидесяти, но могучая фигура выдавала в нем настоящего богатыря, даже сейчас, в свои годы, он наверняка в поединке не уступит и молодому воину.
- Мой друг, - продолжил Гасдрубал, - я позволяю себе такое обращение к тебе, ибо мало сейчас у Карфагена настоящих патриотов, - мой друг, запомни: судьба переменчива. Пятьдесят лет тому назад Ганнибал стоял под стенами Рима – и что же? Рим не был взят, даже не был осажден, а сейчас римляне пытаются взять Карфаген. Мы должны верить в свои силы, в своих богов – иначе победа уйдет от нас. Вот что я замыслил…
Седовласый полководец развернул карту, на которой были обозначены владения Карфагена.
- Позиция под Неферисом очень крепка, я могу сдерживать здесь врага численностью вчетверо больше, чем моя наемная армия, состоящая в основном из мавров и нумидийцев. Но главное, конечно, не это. Главное – если римляне решатся на осаду Карфагена – ударить по ним с двух сторон: отсюда, и с крепостных стен города. Думаю, что такого маневра они не ожидают. Их главный сейчас расчет – на мирную сдачу города. Не допустите этого. Сможете?
- До сих пор народ остается в неведении относительно того, какие были последние решения Совета Трехсот. Однако долго так продолжаться не может. Рано или поздно народ все узнает. И что будет тогда с нами, я предсказывать не берусь, - сказал Гисгон. На это Гасдрубал сразу же возразил:
- Не бойтесь народного восстания. Руководите им смело, и простой люд вам поверит. Назовите тех, кто вел предательскую политику. Пусть их знают. Используйте наши традиционные правила управления беднотой: народное собрание, выборные суффеты. Кстати, что суффеты?
- Будут служить тому, кто сильнее.
- Люди с двойной душой. Ладно, пока я здесь с армией, а об этом вы обязательно расскажите в Карфагене, они ничего (плохого, по крайней мере) не предпримут. А потом будут служить мне. То есть, я хотел сказать, народу.
Оговорка неприятно подействовала на Гисгона. Но он сделал вид, что не заметил ее.
- Постарайтесь вернуться в Карфаген сегодня же. Портовая служба перекроет гавань цепью еще не скоро.
И, прощаясь, полководец повторил:
- Поднимите народ, - еще раз прошу… Организуйте оборону. Скажите свободным гражданам Карфагена: Гасдрубал никогда не предавал родины. Он собрал армию. Он ждет. Ждет решения народа.
Римляне
Римский лагерь под Утикой.
Его солдаты наблюдают странное, небывалое зрелище: враги сами везут им свое оружие – копья, стрелы, мечи, катапульты и баллисты… За повозками следуют послы Карфагена и наиболее знатные его жители, возглавляемые семидесятилетним Банноном Тигиллой.
Для римских консулов, ожидающих посольство, был сооружен высокий постамент, на который поставлены два кресла. В них восседали Маний Манилий и Марций Цензорин. Строго глядя на приблизившихся в полном молчании карфагенских послов, Цензорин (более красноречивый, чем Манилий) встал, выдержал длительную паузу, давая всем понять важность момента и унизительное положение пришедших; наконец, глядя куда-то вдаль, поверх голов, сказал:
- Римляне довольны, что все предыдущие условия Сената вы выполнили быстро и правильно. Настала пора вам услышать последнюю и главную волю Сената: уйдите, ради нашего спокойствия, из Карфагена, поселитесь где угодно в восьмидесяти стадиях от моря, так как этот город решено срыть до основания.
Баннону Тигилле показалось, что в этот ясный безоблачный день почернело солнце, залив небосвод непроницаемым мраком, который мгновенно рухнул на землю, скрыв от глаз ненавистных врагов. Падающего старейшину подхватили под руки преданные слуги. Когда он пришел в себя, то услышал стенания и крики соотечественников, рвущих на себе одежды и бьющихся головами о землю.
- Убейте, убейте нас сразу, подлые римляне, как мы скажем это своему народу? – кричал один.
- О боги Карфагена, где вы? Как вы можете оставить все это безнаказанным? – кричал жрец храма Баал-Хаммона.
- Вы же обещали безопасность Карфагену, если мы сдадим оружие! – кричал третий, царапая себе в кровь лицо.
Оба консула встали, терпеливо пережидая приступ отчаяния, охвативший послов.
Ждать пришлось долго. Наконец, когда снова наступила длительная тишина и, понимая, что консулы ждут ответа послов, вперед вышел Баннон Тигилла. Получив разрешение говорить, он начал:
- Если есть еще у нас, помимо сказанного прежде вам, о римляне, право на слово, то мы будем говорить не для того, чтобы выставлять свои условия (не время несчастным спорить), а чтобы вы узнали, что у вас есть основательный и разумный повод оказать нам милосердие.
Баннон замолчал, низко опустив седую голову, словно собираясь с мыслями. Затем продолжил:
- …Разве не боролись мы с вами за господство на море? Потерпев поражение, мы отказались от него, потеряв Сицилию и Испанию, отдав вам всех слонов и уничтожив боевые корабли. Разве мы не соблюдали все условия мирного договора и предписания римского Сената? Разве Публий Сципион не клялся нам в дружбе и в том, что римляне теперь – союзники карфагенян? Во имя богов, которыми вы тогда клялись, не нарушайте данных обязательств и пощадите нас! Если же вы считаете законным уничтожение Карфагена, то, о боги, каким образом вы оставите его свободным или автономным, как вы нам говорили? Объясните!
Легкая мимолетная улыбка коснулась губ Цензорина. Он ответил старцу:
- Не время обсуждать и объяснять решения Сената. Но, понимая положение, в котором вы оказались, считая, что лучше все сделать по-хорошему, без применения оружия, готов разъяснить это решение.
…Каждое утро, вставая с постели, что видите вы из окон своих домов? Море! Море, где вы были полновластными хозяевами многие века, море, которое кормило и одевало вас, где вы грабили своих слабых соседей, забирая их в плен и отправляя на серебряные рудники. Что видите вы, приходя в свои храмы? Несметные сокровища покоренных или разоренных народов, своим видом подталкивающих вас к повторению былых удачных походов. О чем напоминают вам построенные некогда гигантские казармы и склады для армии, стойла для боевых слонов?
Что другое, кроме чувств огорчения и страстного желания вернуть потерянное (если когда-нибудь представится к этому возможность), рождается в вас, когда вы смотрите на все это? Море без кораблей, стойла без слонов, казармы без солдат, склады без оружия – согласен, какое сердце выдержит это! Для человека вполне естественно, вспоминая былое счастье, верить в то, что оно вернется. И единственное лекарство, которое может помочь в этом бедствии – это забвение.
Забвение прошлого нельзя получить, если вы не избавитесь от повседневного зрелища всего того, что еще вчера было знаком вашей славы и могущества. Вот почему Сенат мудро решил помочь вам легче перенести страдания и побыстрее забыть все то, что вас окружало до сих пор, выселяя вас в глубь Ливии. Признать решение Сената неразумным и неправильным, мне кажется, не повернется у вас язык. К тому же, обещая безопасность и автономию Карфагену, мы имели в виду его жителей, а не землю, где стоят ваши дома.
Цензорин сам не ожидал от себя такой удачной речи. Довольный, что нигде не запнулся, не сбился с мысли, он сел. Оглядел послов: все стояли, низко опустив головы, слезы текли по их щекам. Воцарилось долгое молчание… Глядя на послов, заплакали даже некоторые из римских солдат. «Только мне еще в войске этой сырости не хватало», - занервничал Цензорин и недовольно произнес:
- Ну, все, что должно было сказать – сказано, а более здесь рассуждать ни к чему. Ступайте, ступайте к себе живее – ведь вы все еще послы!
Однако никто не шелохнулся. Тогда вновь выступил вперед Баннон. На старика было жалко смотреть: руки, ноги его тряслись, нос заострился, щеки ввалились, во взгляде угадывалось состояние, близкое к безумию. Тихим, прерывающимся голосом он сказал:
- Позвольте вновь просить не о себе – наша участь уже решена: вряд ли мы уйдем живыми от суда несчастных горожан, - позвольте просить за Карфаген; может быть, он, пораженный страхом, сможет подчиниться своему несчастью. Поставьте у входа в порт… свои корабли и пусть горожане не только услышат от нас требования вашего Сената, но и увидят… своими глазами…
Какое-то бульканье раздалось в груди старика – он смеялся сквозь слезы:
- Вот уж никогда не думал, что когда-нибудь мне придется упрашивать своих врагов двинуть военные корабли против собственного же отечества! Но безысходное и бедственное положение, в какое мы попали, толкает меня делать это…
Цензорин пообещал направить корабли.
Послы молча удалились, медленно ступая меж двух рядов выстроившихся римских солдат. Баннона Тигиллу уложили на носилки: настолько он был слаб.
«О боги, не дайте оказаться когда-нибудь в их положении», - подумал, наверно, каждый из римлян.
Гнев народа
…Послов ждали до самого вечера. Многие горожане буквально обсыпали башни городских стен, чтобы первыми увидеть изменения на горизонте. Однако вначале эти изменения произошли на морском горизонте, а не на суше, и они были совсем не те, которых ожидали. Появились римские военные корабли, которые встали вдалеке, ввиду города, не подходя близко к берегу.
И лишь затем появились послы.
Жители, измученные долгим ожиданием, бросились им навстречу. Приблизившись и видя удручающий вид послов, разорванные одежды, мрачные лица, плотно сомкнутые уста, они, еще ничего не зная, подняли такой вопль, что их услышали в городе. На городских башнях и стенах, предчувствуя явную гибель, ответили также рыданиями. Сотни горожан бросились навстречу послам, в панике чуть не растоптав их. Однако послы наотрез отказались что-либо говорить, требуя возможности пройти в здание Большого Совета.
Как только они вошли туда, старейшины удалили любопытных посторонних и закрыли за собой двери. Многотысячная толпа окружила здание.
…На трибуну всходил Баннон Тигилла. Все слышали, как шаркают его сандалии по каменному полу зала. «Вот, пожалуй, последние шаги в моей жизни, - думал Баннон. – Но, боги, какой позор, какой позор! За что?»
Все увидели, что его рот двигается, как бывает при разговоре, однако речи никто не услышал. На помощь пришел Стритон. Хотя стояла абсолютная тишина, он сказал:
- Потише, пожалуйста! Баннон хочет сказать, уважайте его возраст! А тебя, уважаемый старейшина, все просят: говори, по возможности, громче.
Справившись с волнением, Баннон сказал:
- …По решению римского Сената, которому мы сами, добровольно, вверили свою судьбу, нам предоставляется право выбрать себе любое место жительства на расстоянии восьмидесяти стадий от берега моря, дабы вид гавани не смущал нас воспоминаниями о былом величии Карфагена. Римский Сенат берет всех жителей города под свою защиту и обещает, что ни один волос не упадет с головы карфагенянина!
Казалось, после речи Баннона в зале наступила такая тишина, что стало слышно биение сердец. Вдруг раздался резкий голос Стритона:
- Карфаген! Что ждет Карфаген?
- По решению римского Сената Карфаген должен быть срыт до основания…
Гул гнева и возмущения стал медленно расти, словно издалека приближающаяся буря, и вот уже от криков и воплей людей нельзя было разобрать ни отдельных слов, ни фраз. Услышав шум внутри здания, ожидавший на площади народ взломал двери и ворвался в зал, где заседали старейшины.
…Камни полетели сначала в послов, а потом и в наиболее известных сторонников мирной партии, появились первые раненые.
Вернувшийся в Карфаген Гисгон застал тот момент, когда разъяренная толпа грубо выталкивала послов из зала на площадь. Стритон пытался овладеть ситуацией, но его никто не слушал (или не слышал из-за общего шума).
- Оружия! Где оружие? – все чаще раздавались возгласы.
Суффет поднял руку. Стало немного тише.
- Оружие отдано римлянам в знак нашего расположения к ним и миролюбия, - заявил суффет.
Лучше бы он этого не говорил. Раздался такой гвалт, словно небо обрушилось на землю. Град камней полетел в суффета, тот упал, обливаясь кровью.
- О боги, как вы посмели допустить такое предательство?! О горе Карфагену!
- Перевыборы! Перевыборы всех старейшин!
- Какие тебе перевыборы? Кого тебе еще не хватает? Если сам не защитишь свой дом, никто тебе не поможет!
И многое иное можно было услышать в этот момент. Гисгон с надеждой смотрел на отца, полагая, что тот что-нибудь придумает. Но Стритон стоял, словно статуя, и молчал. Он понимал справедливость народного гнева, но и понимал также, что предпринять какие-либо действия пока не в силах.
Вот толпа стала делиться на отдельные группы, где появились свои лидеры. Вот громадного роста молодой кузнец Евн машет рукой, словно тяжелой кувалдой:
- Если у нас не осталось оружия, несите сюда всю мебель этих обжор-предателей, я разожгу огонь и накую вам сотни, тысячи мечей!
- А металл где возьмешь?
- Несите все, что увидите – посуду, кубки, бронзовые статуи богов, раз эти жестянки не смогли защитить нас.
А вот невиданное прежде: в толпе появились женщины, растревоженные доносившимися до них криками мужей. Одна кричала:
- Если у вас нет луков и стрел, наши длинные волосы вы можете использовать для изготовления тетивы!
Другая:
- Мы встанем на стены рядом с вами, будем лить горящую смолу на головы врагов наших!
Третья:
- Наши руки привыкли к тяжелой работе, мы сможем сражаться и мечами!
Но больше всего возбуждали ненависть к римлянам матери, чьи дети были увезены заложниками. Они хватали и били старейшин, требуя вернуть их детей. У простых людей, видевших эти безумные действия, сердца переполнялись чувствами мести и гнева к своим врагам.
Не веря, что они остались без оружия, некоторые бросились к арсеналам, расположенным в крепостных стенах города. Они были пусты. В стойлах для боевых слонов не было ни одного слона. С новой силой отчаяние овладело толпой.
- В нашем городе проживает много иноземцев, в том числе италиков. Почему они не предупредили нас? – крикнул кто-то.
- Верно! Почему италики не предупредили нас, с какой целью римское войско высадилось в Ливии? – и разъяренная толпа двинулась к кварталам, где проживали италики. Гисгон моментально послал слугу к дому Ксефона с предупреждением о грозящей его семейству опасности. Он, правда, грек, но кто знает, вдруг гнев народа перекинется на всех иноземцев?
«Что делать? Как отвлечь толпу?» - лихорадочно размышлял Гисгон. Одна светлая мысль пришла ему в голову, и он закричал что есть мочи:
- Ворота! У нас открыты все ворота города! Римляне могут появиться в любую минуту! Запирай ворота!
И первым бросился к крепостным стенам. За ним побежали другие. Люди бросились укреплять оголенные участки стен, закрывать ворота и заваливать их камнями; многие бросились в Мегару, волокли оттуда дорогую мебель, металлические изделия (посуду, кубки, светильники, украшения и многое другое, что могло бы пригодиться в эту минуту). Прямо на улицах, площадях заработали кузнечные мастерские: простой народ ковал себе оружие, которое отняла у него городская элита. Столяры разбирали некоторые дома, делали из бревен новые катапульты. …Работа не прекратилась и ночью, для чего зажгли сотни факелов.
Патриотически настроенные аристократы помогали своему народу, чем могли, стараясь искупить свою вину перед ним. Несли свои сбережения в городскую казну, сдавали металл, мебель, некоторые участвовали в разборке своих домов. Все шло в общее дело. Главными лицами города стали мастеровые. Что они скажут – выполнялось беспрекословно и почти моментально. Нужно масло – несли масло, не хватало воды – тут же из городских общественных цистерн приносили воду. Наряду с мужчинами трудились и женщины, сменяя измученных бессонницей тружеников. День и ночь, ночь и день, без малейшего перерыва, посменно меняя друг друга, работали люди, готовясь защитить свой родной город.
О знати в эти дни словно забыли, словно и не было тех богатеев, которых они выбирали на свою погибель. У ночных костров аристократы, переодевшись в бедняцкие лохмотья, могли подслушать интересные разговоры.
- Разве можно верить этим римлянам? Мне еще дед рассказывал – стоило только какому-нибудь нашему отряду сложить оружие, как его тут же моментально весь уничтожали.
- И, самое главное, мечи и копья, которые мы делали, отдали, не спрося нас.
- Зачем же они будут советоваться с тобой, когда у тебя за душой даже драхмы нет, а у них сотни талантов серебра и золота.
- Но нас же больше, чем богатых. Могли бы и спросить!
- Они хотели нас как скотину отдать врагу, а самим за это получить свободу и уплыть куда-нибудь в Александрию египетскую, благо, что почти все уже носят греческую одежду, наверно, уже и веру поменяли.
Можно было услышать и поумнее высказывания:
- Не все богатые плохие: вот Стритон, например.
- В конце концов, мы сами их выбирали.
- Выбирали, выбирали… Ганнона все знают, его и выбрали, а кто знает меня, мастера-каменщика? Или вот тебя, пекаря, к примеру, не выберут же!
- Да я и говорить-то толком не умею, пишу с ошибками…
- Ребята, а где сейчас Гасдрубал?
- Говорят, где-то на юге залива… Может, в Неферисе.
- А почему бы его ни пригласить назад, для организации обороны города?
Так, в ночных разговорах, люди пришли к выводу, что необходимо прийти на общее городское собрание, чтобы решить многие неотложные дела.
…В эти дни совсем незаметной для горожан оказалась смерть Баннона Тигиллы, некогда первого человека Карфагена.
*
На площади бурлило народное собрание: высказывались мнения, обсуждались новые кандидатуры суффетов, командующего флотом. На этот раз чувствовалась особая раскованность, словно какое-то сложное дело, которое никак не решалось, разрешилось, и теперь нужно было только уточнить детали. Вернулись в город многие сторонники военной партии. По предложению Стритона они и Гасдрубал были амнистированы. Решение было принято очень быстро, хотя Стритон и приготовился к жарким дебатам (он боялся, что в случае отказа у Гасдрубала останется возможность самовольно подойти к городским стенам, на плечах толпы войти в город, ликвидировать демократию, арестовать Совет Трехсот и установить личную тиранию).
Новым командующим флотом Карфагена (по соблюдаемому договору с Римом, состоящим из десяти судов) был избран Гисгон, сын Стритона.
Сам Стритон, а так же Ариш, один из лидеров военной партии, вернувшийся из Горячих Вод (маленького городка на противоположной от Карфагена стороне залива), были избраны суффетами.
Рабы, занятые на общественных городских работах, получили свободу в обмен на клятву защищать город.
К Гасдрубалу был послан гонец с известием об амнистии.
*
Римские консулы Маний Манилий и Марций Цензорин не спешили к Карфагену, получив известие от своих разведчиков, какое ужасное впечатление произвело на население решение Сената.
- Пусть уляжется чувство отчаяния, но деваться им все равно будет некуда, придут к нам с повинной головой, - говорил Манилий.
- Да, без оружия не повоюешь, а когда они увидят наше войско под стенами города, откроют ворота обязательно, - соглашался Цензорин.
Однако шли дни, а никаких послов из Карфагена не было.
Тогда было принято решение выступить к Карфагену.
Многотысячная армия римлян двинулась к древнему городу.
Каково же было удивление римских консулов, когда они вместо открытых ворот увидели прекрасную в своей неприступности крепость и ее гордых защитников наверху.
Карфаген был отлично защищен самой природой: он располагался на полуострове, с трех сторон его окружала вода, а с четвертой стороны был узкий перешеек, шириной в двадцать пять стадий. В этом месте карфагеняне построили свои главные укрепления. Прямо перед римлянами высился земляной вал со стеной из толстых бревен на нем, за этим первым укреплением стояли, готовые к схватке, легковооруженные лучники, ливийцы с короткими римскими мечами, прислуга с приспособлениями для отталкивания лестниц и передвижных осадных башен.
На некотором расстоянии от этой линии укреплений находилась вторая, уже каменная стена, которая была чуть выше первой, деревянной. На ней римляне увидели тяжеловооруженных нумидийских воинов. И, наконец, за второй стеной находилась самая высокая, третья по счету, каменная стена Карфагена, толщиной более восьми метров, имевшая по всей своей длине, на расстоянии шестидесяти метров друг от друга, четырехэтажные башни. (С внутренней стороны к ней примыкали двухэтажные хозяйственные помещения, так что общая толщина стены достигала двадцати метров. На первом этаже имелись стойла для слонов, на втором – конюшни на четыре тысячи лошадей, арсенал и казармы для двадцати тысяч пехотинцев.)
Над верхними площадками башен, при появлении римлян, взметнулись языки пламени, повалил густой черный дым. Стало ясно: там стоят катапульты, готовые бросать во врага горящие снаряды.
Вдали, за крепостными стенами, на большом холме, для римлян была видна центральная крепость Карфагена – акрополь Бирса. Возвышаясь над всем Карфагеном, в центре Бирсы стоял прекрасный храм Эшмуна, бога-целителя. Стены храма были облицованы красным гранитом, западный и восточный фронтоны с позолоченными скульптурами на них поддерживали белокаменные колонны ионического стиля. Это изумительное величественное сооружение, соединяющее в себе красоту египетских и греческих храмов, словно парило над всем Карфагеном. Возведенное на отвесной скале, оно казалось неприступным, если бы не шестьдесят широких ступеней, ведущих к его входу.
Манилий подскакал поближе ко второму консулу и крикнул громко, чтобы слышали солдаты:
- Поздравляю тебя, консул Цензорин! Противник подготовил нам прекрасную встречу!
Марций Цензорин понял своего коллегу. Солдат надо было воодушевить на битву, и он так же громко ответил:
- Я тоже поздравляю тебя, консул Манилий! Это будет осада вражеского города по всем правилам. И после хорошей битвы на стенах крепости наших солдат ждет невиданная еще в истории войн добыча!
Среди римских офицеров, услышавших эти речи, был легат Сципион Эмилиан, хорошо изучивший полководческие способности обоих консулов. «Интересно, они ободряют своих солдат или себя?» - иронически усмехаясь, подумал он.
Первые стычки
На второй день осады города римляне, казалось, нашли самый слабый участок обороны. Недалеко от торговой гавани была длинная земляная коса, намытая за долгие столетия морским прибоем, с этой стороны крепостная стена выглядела наименее укрепленной.
Сюда консулы распорядились высадить десант. Здесь же началась установка стенобитных машин и осадных башен. Все было готово к штурму, и лишь спустившиеся сумерки, быстро перешедшие во мглу ночи, помешали римлянам.
А ночью открылись крепостные ворота и из них, при свете факелов, хлынули ливийские и нумидийские наемники Карфагена, сметая все на своем пути. Пока римляне строились в боевые порядки, пока к ним подошло подкрепление, отряд горожан отступил обратно за крепостную стену, выполнив главную свою задачу: машины наступающих были разбиты.
Однако это не остановило консулов, и с рассветом начался штурм. Вместо сломанных машин были установлены новые, которые, после нескольких часов работы, пробили изрядную брешь в стене. Туда сразу же устремились римские солдаты.
Получил приказ ворваться в город и отряд Сципиона. Однако брешь в стене странным образом напомнила легату другую, точно такую же, но в другом, далеком отсюда городе. Эти воспоминания были тревожными и заставляли не торопиться с выполнением полученного задания.
…Это было при штурме испанского городка-крепости Интеркации, всего год назад. Тогда военный трибун Сципион Эмилиан первым ворвался в крепость через только что разрушенную стену. Однако осажденным удалось отсечь отряд Сципиона от остального римского войска. Испанцы окружили и начали истреблять захватчиков. Сципион отдал приказ отходить, но целая толпа испанцев перекрыла путь к отступлению. Тогда сам Сципион, как молодой разъяренный лев, бросился расчищать дорогу себе и своим друзьям по оружию.
…Десять, двадцать человек уже поразил меч Сципиона. А испанцы словно вырастают из-под земли. Вот римлян уже осталось сотня… Еще меньше… Вот занесен меч над Алиеннием Пелигном, молодым центурионом, стоящим слева от Эмилиана. Эмилиан прикрыл его щитом и вонзил свой меч в грудь замахнувшегося врага…
Чем тяжелее становилось отряду римлян, проникшему в город, тем яростнее сражался Сципион, словно его силы удесятерялись. Наконец, испанцы узнали в нем того самого римлянина, который перед осадой в поединке сразил самого сильного воина Интеркации. И они решили выпустить отряд из города: перестав оказывать сопротивление, расступились, и Сципион с немногими уцелевшими (кажется, их было не более пятидесяти человек) прорвался к своим.
…Вот это-то и вспомнил Эмилиан, когда увидел разбитую стену Карфагена и те силы римлян, которые расположились на земляной косе, и которым предстояло, согласно приказу, штурмовать город. «Сил явно недостаточно», - подумал Сципион и решил действовать по-своему. Он отдал распоряжение своим младшим командирам находиться в арьергарде наступающих, закрепиться в проходе, чтобы передовые отряды римлян, ворвавшиеся в Карфаген, не попались в ловушку.
Произошло все так, как и предвидел молодой легат. Как только первые отряды римлян ворвались в город, на них со всех сторон напали карфагеняне, и если бы не помощь воинов Сципиона, все они были бы перебиты. А так, благодаря Эмилиану, получилось достойное отступление: без всякой паники, стройными рядами римляне, отбиваясь от численно превосходящего врага, оставили крепостную стену.
После этого неудачного штурма Манилий созвал совет офицеров, на котором нужно было принять план дальнейших действий. Командующий римскими войсками явно не обладал достаточной твердостью и знанием военного дела, поэтому ввел в практику такие советы, на которых сначала высказывались все командиры, а затем окончательное слово принадлежало консулу.
Большинство офицеров было за возобновление штурма, в том числе тот самый центурион (ныне военный трибун), которого Сципион спас в Испании.
- Необходимо нанести удар сразу по двум направлениям – с суши и с моря! – горячился Пелигн. Это предложение поддержал друг Эмилиана, Гай Лелий.
Сципион выступил против, доказывая необходимость длительной осады. Консула это обрадовало. «Если я сделаю неудачный штурм, моя карьера в Риме явно пошатнется, а если осада затянется, то одно из двух: либо пунийцы сдадутся на милость Риму, либо штурмовать Карфаген придется уже другому консулу, но не мне».
- Объявляю свое решение. Необходимо перейти к длительной осаде Карфагена. Оборудовать пристань для подвозки продуктов и военного снаряжения, принять все меры предосторожности от возможной вылазки противника. Консул Цензорин скоро отбывает в Рим, так что не забывайте: вся ответственность по организации осады ложится на нас с вами. Благодарю за высказанные здесь соображения. Они еще могут нам пригодиться, - консул встал, давая понять, что совет окончен.
Гасдрубал и Сципион
Обычно Гасдрубал находился в своей походной палатке в лагере-крепости под Неферисом, откуда отдавал приказы и где выслушивал отчеты младших командиров. Но иногда он позволял себе расслабиться и тогда на сутки, иногда просто на ночь поселялся в заброшенном доме на окраине Нефериса, который покинул с началом военных действий один знатный купец из Сиракуз. Дом (типично греческой планировки, так любимой Гасдрубалом) был обставлен дорогой мебелью из черного дерева, его украсили каменными вазами и многочисленными бронзовыми светильниками. Здесь, под защитой преданных воинов, полководец отдыхал, приняв ванну, слушая песни молодых гречанок-рабынь. Египтянка Тая подносила ему изысканные блюда Эллады и Египта, Ливии и Рима. Но, то ли флейтистка сегодня неуверенно играла и часто фальшивила, то ли было выпито слишком много крепкого вина, - настроение у Гасдрубала испортилось. Разные мрачные мысли полезли в голову.
«Совет Трехсот простил меня… А я их простил? Подлые шакалы… Готовы наброситься на меня при малейшей неудаче, зато стоит мне одержать победу над римлянами – скажут спасибо и… в лучшем случае, оставят в покое. Неблагодарный народ… Вместо того, чтобы самим взять мечи в руки, вечно ищут деньги для покупки наемников… А что наемник? Стоит Риму заплатить больше – и… ищи его тогда в стане врагов… В Риме все иначе. Там само население сражается во имя славы своей родины, там в полководцев не бросают камни, если те терпят поражения… О бог Эшмун, что-то голова разболелась…»
Гасдрубал встал, подошел к большому сосуду с водой и опустил туда голову. Холод немного снял головную боль.
«Почему у Фамеи так бегают глаза? Что он замышляет? Метит на мое место? Ничего у него не получится, его Стритон хорошо знает… Совет Трехсот никогда не позволит ему занять мое место.
…Как там моя Шаринат? Пригласить ее из Карфагена сюда? Нет, здесь опасно, ситуация может измениться в любую минуту, в Карфагене лучше… Если бы я мог отправить ее в Александрию египетскую… Но не могу, Совет Ста четырех начнет распускать слухи – чего это, мол, главный защитник города эвакуирует свою семью? Нет, нельзя… А что, если я одолею римлян? Тогда…» Гасдрубал внимательно посмотрел на свое отражение в воде и усмехнулся. «Тогда – всеобщее ликование народа… Я смогу выгнать из города этих подлых шакалов-старейшин, от них никакого проку, закрою Совет Ста четырех, вечно высматривающий и вынюхивающий что-то запрещенное… И стану, как Александр Македонский…»
В этом месте мысли Гасдрубала прервал его слуга, грек Прокл:
- С важным сообщением прибыл гиппарх Фамея.
- Почему сюда? – встрепенулся Гасдрубал и сделал жест рукой, чтобы рабыни удалились.
- Мне было приказано, в случае важных известий…
- Да, да, помню. Пусть войдет, - быстро вытирая голову, сказал полководец.
Вошел Фамея, начальник конницы Гасдрубала.
- Приветствую тебя, командующий армией Карфагена.
- Здравствуй, Фамея. Что нового?
- Только что мною совершено нападение на обозы римлян. Отбито много оружия и продовольствия. Если бы не подоспевшие воины Сципиона Эмилиана, я бы полностью овладел обозом, а охрану перебил бы всю.
- Сципион по-прежнему передвигается только в боевом порядке?
- Да, Гасдрубал, только в боевом.
- Много неприятностей он нам еще причинит… Если бы не его присутствие в римской армии, я бы давно решился атаковать Манилия… У него практически нет толковых офицеров и численность врага меня не испугала бы…
Гасдрубал прямо взглянул в глаза Фамеи, положил руку на его плечо. Как всегда в таких случаях, Фамея отвел взгляд, он словно стал изучать обстановку дома… «Вот опять прячет глаза… Уж не собирается ли он перекинуться к Манилию?» - подумал Гасдрубал, а сам сказал:
- Спасибо тебе. Так, кусая их время от времени, мы изведем их совсем, как назойливые мухи изводят слона. С отчаяния они решатся на какой-нибудь безумный поступок, и вот тут нам нужно будет не потерять голову, воспользоваться моментом… Верь мне, Фамея, этот момент обязательно наступит.
- Это еще не все, Гасдрубал. Мои разведчики сообщают, что карфагеняне совершили удачную ночную вылазку на центральный лагерь Манилия, консул хотел было уже скакать, куда глаза глядят, но когорты Сципиона остановили горожан, восстановили порядок в лагере и отбили вылазку.
- Опять этот Сципион! Он что, за всех римлян один решил воевать? Спасибо и за это сообщение, кстати, ты первый, кто принес мне это известие. Из города пока вестей нет. А нам следовало бы объединить свои усилия… Спасибо. Иди, отдыхай.
Фамея ушел. Гасдрубал остался один, погасил все светильники, кроме одного, висевшего под потолком в центре зала. При тусклом свете ночника предметы отбрасывали причудливые тени, голубое одеяло на кровати было похоже на застывшие волны зеленоватого вечернего моря.
- Не помешаю, господин? – тихо спросила вошедшая египтянка.
- Конечно же, нет, Тая. Иди сюда, нам есть о чем поговорить…
*
Ровно через месяц после удачного нападения карфагенян на основной лагерь римлян, о котором сообщил своему полководцу Фамея, консул Манилий вновь собрал военный совет.
- Гасдрубал со своей двадцатитысячной армией в крепости под Неферисом представляет для нас большую угрозу. Почти все города Ливии, кроме Утики, признают его власть, он собирает силы для решающего сражения с нами. Пора этому положить конец. Слушаю ваши предложения.
На этот раз Сципион не стал дожидаться и выступил первым, так как уже много думал над тем, как справиться с Гасдрубалом.
- Я внимательно изучил местность под Неферисом. Войско Гасдрубала стоит за рекой с крутыми, обрывистыми берегами, место очень неровное, не пригодное к развертыванию больших сил пехоты. Много хороших природных условий для скрытного перемещения войск небольшими отрядами. Это на руку обороняющимся, но не для наступающих. Давать бой в таких условиях считаю нецелесообразным. Надо выманить Гасдрубала подальше от лагеря и разгромить его в открытом поле.
Однако Сципиона на этот раз (что, впрочем, бывало не так уж и редко) не послушали. Большинство офицеров настаивало на выступлении против Гасдрубала и взятии крепости и самого Нефериса-города, чему Манилий неохотно уступил.
- Объявляю приказ. Завтра первый, третий, четвертый, пятый, шестой и восьмой легионы, конница Сципиона Эмилиана и Гая Лелия отправляются под моим командованием к Неферису. Под Карфагеном командующим оставляю Клавдия Марцелла.
Назавтра римское войско без особого труда переправилось через речку, глубокое русло которой в сезон зимних дождей полностью наполнялось водой, а в это время года (наступила осень) представляла собой серьезное препятствие лишь для самых низкорослых пехотинцев, не умеющих к тому же плавать.
После переправы через нее Сципион подскакал к консулу Манилию:
- Предлагаю на том берегу оставить часть инженерных центурий для устройства запасного лагеря. Мне совсем не нравится эта холмистая местность, выходящая балками к реке.
- Мало ли что тебе не нравится, легат. Лагерь будем ставить здесь, на этом берегу, - надменно заявил консул.
…Ночная стража была выставлена в усиленном варианте. Дозорные внимательно всматривались в каждый огонек, каждую подозрительную тень, мелькавшую вблизи костров. Однако, кроме нескольких шакалов, никто не побеспокоил сон римского войска.
Главные события развернулись на следующий день.
Когда уже подходили к городу и крепости, в тыл римлянам неожиданно на полном скаку врубилась конница Фамеи. Со стороны лагеря Гасдрубала вышли стройными рядами наемные воины-нумидийцы, с холмов на легионеров накинулись дикие мавры, союзники карфагенян. Ряды римлян дрогнули в первые же минуты сражения, началась паника.
Ни о каком правильном отступлении не могло быть и речи, доблестные воины Манилия бежали, бросая мечи и копья.
Римская конница попыталась отогнать конницу карфагенян, однако из-за крутых, высоких холмов правильной атаки не получилось, Фамея прекрасно знал местность, заходя то в тыл, то во фланг своими малочисленными, но очень подвижными отрядами. И лишь у самой реки, в которую бросилась отступающая римская пехота, Сципион велел своим командирам образовать из конницы круг, который, оказывая упорное сопротивление и постоянно перемещаясь, не давал возможности нумидийцам и маврам окончательно разгромить римлян. Последними реку, под градом пунийских камней, копий и стрел, перешли всадники Сципиона.
На безопасном расстоянии от врага Манилий построил свои войска, чтобы подсчитать потери. Тут, к ужасу всех, полностью недосчитались нескольких когорт, причем нашлись свидетели, которые видели, как эти когорты заняли круговую оборону на вершине одного пологого, невысокого холма. Полный ярости и злобы и на врагов, и на бездарного командующего, Сципион подскакал к Манилию с таким видом, словно хотел зарубить его. Манилий даже положил руку на рукоять меча, однако услышал следующее:
- Консул, позвольте мне отправиться на выручку к попавшим в беду. Они еще могут быть живы!
- Это очень опасно.
- Я знаю, консул!
- Вы можете не справиться за этот день.
- Мы возьмем с собой продукты на два дня!
- Действуйте, легат, и да помогут вам боги!
Взяв достаточное количество съестных припасов, конный отряд Сципиона отправился, как все считали, на верную гибель.
Через некоторое время разведчики легата обнаружили римский отряд, который вяло, уже из последних сил, отбивал атаки Гасдрубала. Как Фамея утром налетел на римлян, так на этот раз Сципион ворвался в ряды пунийцев, сея панику и смерть. Гасдрубалу показалось, что вернулось все войско Манилия, и он отдал приказ отступить.
Сципион, не мешкая, велел римской пехоте уходить, но не к реке, не на северо-запад, а на юг, чтобы обмануть врага, если тот решится на преследование.
Скрывшись за ближайшим холмом, пехотинцы последовали совету Эмилиана. Сципион же со своими всадниками целый час оставался на месте, прикрывая отход. Гасдрубал послал против опытного легата Фамею, однако гиппарх, подойдя довольно близко к римлянам, не отдавал приказа начинать битву. Несколько минут оба командира, стоя во главе своих отрядов, молча смотрели в глаза друг другу.
«Разозлить его? Что это даст? Битву? А если появится пехота Гасдрубала? Нет, пусть Фамея сам принимает решение… Моя же задача – дать возможность как можно дальше отойти пехоте, а уж я-то… Я всегда успею отступить…» - думал Сципион, глядя в лицо врага.
«Так вот он каков, этот Сципион… Прямо красавец… Чисто выбрит, на коне сидит прекрасно… Уверен в себе, это заметно… Говорят, он честен и не убивает пленных… Боги, как он красив… Прямо не человек, а статуя на живом коне… Нет, Сципион, я с тобой драться не стану. Не сейчас… Не время… Ты или улизнешь, или где-то стоит твой Манилий, который только и ждет моей оплошности… Нет, Сципион, а вот попробуй-ка ты погнаться за мной», - усмехнулся Фамея, дав знак своим воинам уходить, оставив лишь разведчиков.
Эмилиан дал возможность уйти Фамее, сам же медленно, а затем все быстрее и быстрее пошел по следам своей пехоты. Почти уже совсем стемнело, когда Сципион нагнал ее. Заночевали, не зажигая костров.
…Назавтра возвращение легата и спасенных когорт встретили такими возгласами ликования, словно они вернулись с того света. Воины поверили в неуязвимость и военный гений молодого Сципиона. Все сразу вспомнили, что он приходится приемным внуком знаменитому Публию Сципиону, победителю Ганнибала. Следовательно, по солдатской логике, призван богами уничтожить родину великого пунийца.
Манилия же неудача под Неферисом настолько вывела из себя, что он решил больше в этом году ничего не предпринимать, занимаясь лишь устройством зимних квартир, обеспечением своих воинов всем необходимым, строительством и укреплением пристани, куда могли безопасно прибывать корабли из Италии.
Кофон
Гисгон не видел свою Аспасию с тех пор, как, выполняя поручение отца, плавал с ней к Гасдрубалу. Защита города во время штурма, ночные вылазки в тыл врага, - во всем этом принимал участие Гисгон, командуя своими матросами. После того, как его избрали навархом карфагенского флота, состоящим, как мы уже отмечали, всего лишь из десяти трирем, Гисгон занялся постройкой новых кораблей. Расположение военной гавани Карфагена – Кофона – было таково, что это строительство могло осуществляться в полной тайне от римлян.
Что же представлял собой знаменитый порт Карфагена?
Это был целый комплекс построек. Чтобы проникнуть в Кофон, военные корабли входили сначала в торговую гавань, соединенную с морем узким проходом шириной в двадцать один метр, закрывающимся на ночь тяжелой массивной цепью. Затем подобный же проход соединял торговую и военную гавани. Сама военная гавань была круглой, окружена со всех сторон двумястами двадцатью эллингами. Изнутри вход в каждый эллинг украшали две ионические колонны, так что Кофон с водного пространства гавани напоминал площадь, окруженную со всех сторон портиками храмов. Снаружи гавань была обнесена неприступной сплошной стеной, защищающей от любопытных взоров вражеских лазутчиков. Эта стена имела проходы, строго охраняемые матросами.
В центре Кофона находился маленький остров-скала, на котором был построен дом наварха с высокой башней, откуда велось наблюдение за обеими гаванями и открытым морем.
Кроме того, с внешней стороны Кофона, там, где открытое море почти вплотную подступало к стене военной гавани, в древности возвели широкую земляную насыпь-пристань на тот случай, если судам не хватит места во внутренних водах.
Гисгон отлично понимал, что все двести двадцать эллингов он не сможет заполнить (хотя во вторую Пуническую войну Карфаген имел пятьсот военных кораблей), но его мечтой было построить хотя бы сто судов, из них двадцать – тяжелых, так называемых пентер. Увы, строительство кораблей продвигалось очень медленно: не хватало нужного материала, опытных специалистов.
Через своих слуг Гисгон узнал, что в тот злополучный день, когда в Карфагене вырезали всех италиков, проживающих в городе, греков, в том числе дом Ксефона, не тронули. …А сейчас он шел по улице Фарта навестить свою возлюбленную. Свернув на Греческую и миновав три пятиэтажных дома, Гисгон оказался перед большим шестиэтажным домом, таким обычным для всех горожан, но особенным только для него. Каждый раз, когда юноша подходил к этому дому, его охватывало сильное волнение. «Как встретит она меня на этот раз? Какое у нее настроение? Не заболела ли? А вдруг… согласится стать моей женой?» - лезли в голову такие мысли.
Поднявшись на второй этаж и открыв дверь в комнату Аспасии, Гисгон увидел ее, играющей на арфе.
«Она совсем не изменилась за эти дни. Впрочем, нет, стала еще красивее», - улыбнувшись, подумал он.
Аспасия встала, подошла к Гисгону, поцеловала его.
- Здравствуй, милый. У тебя теперь столько забот, что на меня времени совсем не остается.
- Я пришел за тобой, чтобы ты поселилась в моем доме наварха.
- Ты не шутишь? Но ведь я не жена тебе, как же я пройду в Кофон? Злые языки сразу же донесут в Совет Ста четырех, что в дом наварха под видом любовницы проникла разведчица Манилия.
- А что тебе мешает стать моей женой?
- Ты снова задаешь этот вопрос… Я в сотый раз отвечаю тебе: Дельфийский оракул запретил мне выходить замуж. Впрочем, если ты согласишься уплыть со мной в Александрию, там мы сможем стать мужем и женой, совершив обряд венчания по греческому образцу.
- Что ты говоришь…
- Я знаю, ты и раньше не соглашался покинуть Карфаген, а сейчас, когда тебя избрали навархом, об этом нечего и думать… Вот почему я и спросила тебя, как ты проведешь меня в свой дом.
- Помнишь, как ты обманула меня и командира корабля своим костюмом матроса? Давай используем твое искусство переодевания. Ты пройдешь под видом моей охраны, а служанки твои пройдут, как мои поварихи.
- Я согласна.
…И вот ясным, поздним осенним вечером Аспасия взошла на башню дома, который теперь был домом Гисгона. Перед ней раскинулась панорама величественного Карфагена. Солнце уже коснулось горизонта, и от высоких шестиэтажных домов трех центральных улиц – Цафона, Хамона и Фарты, идущих от порта к Бирсе, на город и порт легли темные длинные вечерние тени. На севере высилась сама крепость Бирса, из-за ее башен был виден величественный храм Эшмуна. Позолоченные фигуры западного фронтона храма так ярко сверкали в лучах заходящего солнца, что в ясную погоду вполне могли играть роль маяка (правда, лучше со стороны Карфагенского залива были видны скульптуры восточной, фасадной части храма, именно они по утрам первыми в городе встречали восходящее солнце).
Аспасия перевела взгляд на противоположную, южную сторону. Здесь была видна торговая гавань, всегда плотно заполненная судами. В этот поздний час разгружались только что подошедшие к причалам суда: из Асписа привезли лес для строительства, из Тапса – овощи и фрукты, зерно и амфоры с вином, Гиппакра прислала оружие и металлическую посуду, которую в случае необходимости можно было перелить на мечи и кинжалы. Шла погрузка кораблей, готовящихся завтра отплыть, как только откроют гавань. Вывозили украшения и изделия из драгоценных камней, совершенно бесполезные теперь в городе, пурпурные ткани, так хорошо скупаемые в Европе даже в годы войны, покидали город женщины и дети, имеющие родственников в других городах. Легкие маленькие полупиратские торговые корабли Асписа и Тапса, Гиппакры и Горячих Вод были намного быстроходнее неповоротливых военных кораблей, вот почему командующие римской армией даже не помышляли о том, чтобы отрезать Карфаген от внешнего мира со стороны моря.
Вдали, на юге и востоке, чернеющее море сливалось с темным небом так, что не было видно линии горизонта.
- Наверно, ночью начнется буря, - словно угадывая мысли любимой, сказал Гисгон, только что поднявшийся на смотровую площадку.
Аспасия посмотрела вниз, на пустующие эллинги военной гавани, но, заметив, как нахмурился Гисгон, улыбнулась:
- Спасибо тебе. Вид сверху на твой родной город просто прекрасен. Таким красивым Карфаген я еще никогда не видела. А сейчас покажи мне комнату, где ты отдыхаешь…
*
Гисгон убедил отца в необходимости еще одной ночной вылазки, теперь уже на сооружения временной римской пристани, где разгружались суда с продовольствием для армии Манилия. Напасть со стороны моря у карфагенян еще сил не было; зато, внимательно изучив расположение римских укреплений с помощью нумидийских разведчиков, составив план построек и ознакомив с ним всех воинов, кому предстоял ночной бой, Стритон и его сын рассчитывали на успех.
В холодную осеннюю ночь ворота крепостных стен открылись, пропуская большой отряд пеших и конных карфагенян. Хорошо ознакомленные с местностью, ориентируясь по сигнальным огням римских стражей, горожане быстро и незаметно вышли на исходные позиции.
…Стремительный штурм укреплений поверг врага в полное замешательство, у римлян началась паника.
Когда запылали постройки пристани, возводившиеся на протяжении многих дней, и яркое пламя осветило трупы убитых врагов, радости наступающих не было границ.
- Преследовать римлян! Снова нападем на их основной лагерь! Гисгон! – подозвал к себе сына Стритон. Тот подскакал на взмыленном коне.
- Прикрой воинов в случае появления конницы Сципиона!
- Хорошо, отец!
Приказ был отдан вовремя. Сципион, в отличие от других офицеров, ночной дозор всегда оставлял в усиленном варианте. Вот и сейчас, услышав бой у пристани, его всадники собрались быстрее всех и первыми в римском лагере были готовы к сражению. Сципион не стал ждать приказов Манилия.
- Огня! Берите больше огня!
И сам схватил пылающий факел.
- За мной!
Конница Сципиона покинула лагерь. Мгновение – и пехота карфагенян, заметив быстрое приближение огней, что говорило о выступлении римской конницы, повернула к городу, под прикрытие родных стен. Конница Гисгона выступила против римлян, прикрывая отход пехотинцев. Зазвенели мечи, послышались глухие удары мечей о щиты, предсмертные крики людей и дикое ржание лошадей говорило о том, что здесь умирали и люди, и кони.
Гисгон неожиданно оказался напротив Сципиона. Последний молниеносным ударом меча рассек новый щит карфагенянина надвое, на левой руке Гисгона появилась глубокая рана. «Как же это я не сумел толком проверить щит?» - успел подумать наварх. Еще удар Сципиона, еще, еще… Гисгон не успевал защищаться мечом. Вдруг конь Гисгона споткнулся и упал, увлекая за собой всадника. Сципион двинулся дальше, направо и налево посылая мощные удары на щиты, мечи и головы карфагенян.
К Гисгону подоспел Сартак, принимавший, по просьбе своей госпожи, участие в вылазке. Помог подняться, но, видя, что наварху передвигаться трудно, взвалил его на свои мощные плечи и бегом бросился к стене. За ворота он проник одним из самых последних.
- Врача Гисгону!
Подбежавший врач быстро осмотрел раненого при свете факелов.
- Ничего страшного, будет жить. В лечебницу!
Двуликий Ганнон
…Зима на севере Ливии отличается холодными дождями, ливнями и бурями. Плавание по морю осуществляется только в самых необходимых случаях, военные действия на суше прекращаются до весны.
Карфагеняне пользовались тем, что римский флот практически не выходил из гаваней Италии, Сицилии и одного из немногих карфагенских городов, принявших сторону римлян – Утики. Торговые корабли в хорошую погоду безбоязненно сновали между Карфагеном и Неферисом, где стоял Гасдрубал, доходили до Асписа и Тапса, прорывались мимо враждебной Утики на север, к Гиппакре. Гисгон, благодаря стараниям своей возлюбленной, через месяц уже полностью оправился от ран и весь отдавался строительству флота (было построено уже двадцать новых кораблей). Катастрофически не хватало древесины. Стритон на Совете Трехсот просил разрешения разобрать некоторые большие дома и храмы, чтобы использовать деревянные перекрытия в строительном деле, однако ему в этом было отказано.
Затихли бывшие сторонники Рима в Совете Трехсот, и, прежде всего – Ганнон. Однако это не означает, что он ничего не делал, наоборот, он делал очень много, но скрытно, так, чтобы о его действиях знало как можно меньше людей.
Оправившись от ран, которые нанесли ему простолюдины в тот злополучный день, когда в Карфагене побили послов, Ганнон сначала сделал вид, что жертвует часть своего имущества на общее дело. А затем запросил большую сумму денег из городской казны якобы на устройство у себя на дому в Мегаре и Старом городе литейных и кузнечных мастерских. Мастерскую он действительно открыл, но одну, которая стала выпускать очень тонкой работы кинжалы. Вроде как оружие, а с другой стороны посмотреть – ювелирное изделие, ибо кинжалы имели золотые и серебряные ножны, украшенные драгоценными камнями. Сэкономленные деньги (за счет не построенных мастерских), а так же большую партию оружия он отправил на двух кораблях со старшим сыном к Гасдрубалу (младший, как мы помним, был среди заложников в Сицилии). Сын Ганнона действительно прибыл в Неферис, но отдал Гасдрубалу только третью часть того, что должен был отдать, а остальное увез в Тир, где и остался сам.
Вскоре Ганнона постигло горе: у него умерла жена. В Мегаре рассказывали, что она очень любила свой город, страдала оттого, что не понимала и не воспринимала действий своего супруга. Ганнон устроил пышный погребальный обряд, похоронив супругу в своем фамильном мавзолее у крепостной стены. Эти события как-то сняли настороженное отношение патриотов к старейшине, и они перестали за ним присматривать. Воспользовавшись этим, Ганнон стал слать письма и римскому Сенату, и Сципиону Эмилиану, и Гасдрубалу, и даже гиппарху Фамее.
Римский Сенат он заверял в своем дружеском расположении к нему, предлагал консулом избрать Сципиона Эмилиана, так как Манилий не проявил себя как полководец.
Сципиону он писал о настроении в городе, подробно отмечая все слабые места обороны. Эти письма Ганнона доставлялись врагу его слугами-нумидийцами, которым он щедро платил. Те отдавали письма своим родственникам, находящимся на службе у нумидийского царя Масиниссы, союзника Рима.
Фамее он писал о том, что Гасдрубал, якобы, не доверяет своему гиппарху и при удобном случае обязательно его подведет.
Самому Гасдрубалу Ганнон писал об очень интимных сторонах жизни его жены в Карфагене. Конечно же, в этих письмах не было ни строчки правды, и все же зерна подозрения в душу карфагенского полководца были брошены, а так как сам Гасдрубал не очень хорошо знал, что такое честь и совесть народного избранника, то и в других он видел те же самые пороки, которыми обладал сам.
Одним словом, зиму жители Карфагена провели в разных заботах. У простого народа это время ушло на подготовку к будущим битвам за свою честь и свободу, у аристократов-патриотов (а таких, признаться, было не так уж и много) – на планирование своих дальнейших действий и организацию работ по постройке флота и созданию продовольственных и оружейных запасов, у большинства же правящей элиты – на поиски путей вывоза своих богатств из Карфагена, разграбления государственной казны и эвакуацию семей.
Масинисса
В Цирте, столице Нумидии, умирал царь Масинисса. Ему было уже девяносто лет, из них более пятидесяти он провел на царском троне. За годы его правления Нумидия сильно укрепилась: расширились границы государства, выросли новые города.
Очень многое в быту, религии и культуре нумидийцы переняли от карфагенян. Однако хитрый царь в ходе второй Пунической войны в решающий момент предал Ганнибала и перекинулся на сторону римлян, которым оставался верен до последних дней своей жизни.
Наступила весна – вторая весна пребывания римских легионеров под стенами Карфагена. Это было самое любимое время года Масиниссы, ему очень не хотелось умирать именно сейчас. Но старое тело плохо слушалось, в последние дни отказали ноги, и старый царь понял, что конец близок. Когда слуги уходили, а ему ненастными безлунными ночами не спалось, он вспоминал свою длинную, богатую событиями, жизнь.
…Когда он был еще совсем юношей, то воспитывался, по настоянию отца, царя Восточной Нумидии Гала, в Карфагене, в школе при храме Эшмуна. Там, в Карфагене, его поразила, как молния, безответная любовь к юной знатной карфагенянке по имени Софонисба.
Впервые Масинисса увидел ее совершенно случайно, во дворе мегарского дома одного известного военачальника, куда он зашел по совету своего друга, в поисках хорошей книги по истории Карфагена.
Софонисба стояла в саду абрикосовых деревьев с протянутой вперед левой рукой, на которой сидел голубь, и с улыбкой смотрела, как тот клевал зернышки из ее ладошки, обмотанной голубой ленточкой. Белая короткая туника с двумя золотистыми поясами под грудью и на талии, подчеркивающими красоту ее стройного, гибкого тела, была плиссирована. Густые, темные волнистые волосы свободно падали до самого пояса, не стесненные никакими головными уборами. Масиниссе тогда показалось, что перед ним стоит сама богиня красоты. Он застыл, как вкопанный, не в силах ни произнести слова приветствия, ни сделать хоть шаг к девушке, так понравившейся ему. Взгляд ее больших светло-карих глаз вскоре перешел с голубка на царевича, а улыбка так и застыла на ее лице. Обнаружив, что за ней очень пристально наблюдает незнакомый симпатичный юноша, Софонисба убежала в дом родителей.
Именно это мгновение так часто потом снилось Масиниссе, и он с тоской и печалью вспоминал его. В тот же памятный день царевич дал себе клятву хорошими поступками обязательно заслужить любовь этой знатной красавицы Карфагена.
По окончании учебы сына, Гала доверил ему конницу, которая громила Сифака, царя Западной Нумидии, союзника римлян, и даже самих римлян в Испании. Весть о победах Масиниссы достигла Карфагена, и отец Софонисбы готов был отдать свою дочь юному царевичу. Казалось, счастливая свадьба была так близка…
Однако после смерти Галы царство Масиниссы – Восточная Нумидия – стало приходить в упадок, и теперь уже его враг – Сифак – стал домогаться руки Софонисбы.
…И добился. Софонисба стала женой Сифака, а сам Сифак – союзником Ганнибала.
Когда об этом узнал Масинисса, три дня слуги боялись показываться на глаза своему царю. Тот метался, как разъяренный лев. Лично убил всех карфагенян, которые были у него в тот момент при дворе. Кровь бывших союзников словно остудила его голову и, медленно вытерев свой меч от горячей крови несчастных, ровной, спокойной походкой Масинисса покинул зловещее место расправы над ни в чем не повинными людьми. Теперь его уже никогда не видели в буйстве или горе, а всегда только с улыбкой на устах, либо спокойным, с плотно сжатыми губами. «Отомстить Сифаку я смогу только с помощью римлян. Римляне сильнее, они будут праздновать победу над Карфагеном, а я – над Сифаком», - сказал себе тогда Масинисса.
Лишь один раз чувства вновь овладели Масиниссой. Это произошло в тот самый момент, когда, казалось, сбылись его мечты: Сифак был пленен, а у его ног валялась Софонисба, умоляя убить, но не выдавать ее римлянам. Ни о чем другом она не просила. Царь всей Нумидии смотрел на карфагенянку, которая ныне стала еще красивее, чем прежде, на ее пышные, вьющиеся волосы, на эти прекрасные, заплаканные глаза и понял, что чары этой женщины властны над ним, а он не властен над собой.
В этот же день победитель Сифака женился на Софонисбе и был счастлив с ней… только два дня.
…Масинисса осмотрел внимательно стены комнаты, где он лежал. Да, это была та самая комната, которая видела их счастливыми. Он словно разговаривал со стенами. Вот восточная стена, у которой любила молиться его прекрасная жена… Вот дверь, в которую он ввел ее в день их свадьбы… На этом столе стояли ее флаконы с ароматическими маслами, лежали гребешки для расчесывания ее пышных волос…
Сейчас на столе стояла посуда с горькими и противными лекарствами, которые заставлял пить его врач-финикиец. Мысли Масиниссы перешли на римлян.
Публий Сципион потребовал выдачи Софонисбы, ибо, по его словам, поверженные враги Рима всегда несут наказание и не могут его избежать. В этом требовании он был непреклонен. Что оставалось делать бедному Масиниссе? Мысль о двойном самоубийстве не раз приходила ему в голову. Но кончить жизнь таким образом он не мог: в Цирте стояли римские войска, и что стало бы с его родиной, если бы он погиб? Скорее всего, она вся досталась бы Риму…
После долгих, мучительных раздумий Масинисса через своего слугу послал супруге чашу с ядом. Софонисба, не дрогнув, приняла смертоносный дар мужа. Только просила передать царю Нумидии свои последние слова:
- Спасибо ему, если для жены он ничего другого сделать не может. Но мне было бы легче принять эту чашу несколько дней назад, до нового замужества.
И выпила ее до дна. Вероятно, Масинисса не пережил бы своего горя, если бы рядом, неотступно, за ним не следовал Публий Сципион. Он организовал коронацию Масиниссы на новое, единое Нумидийское царство, вручив ему символы царского сана: золотую чашу и золотой венок, а так же курульное кресло и триумфальное римское одеяние. В последующие дни Сципион говорил с царем о тонкостях управления большими территориями, о том, что должен и не должен делать глава государства. Заставляя Масиниссу вникать в суть сказанного, Публий тем самым отвлекал его от мрачных дум о своей погибшей возлюбленной.
А дальше… Что было дальше? Один за другим наносил удары Масинисса по Карфагену, пока, наконец, не понял, что не владеть ему богатым городом, что этот лакомый кусочек – будущая добыча Рима. Потом были встречи с молодым Сципионом, Эмилианом, приемным внуком Публия Сципиона. Масинисса чувствовал, что рок Карфагена - это Сципионы. «Публий разбил Ганнибала, этот, молодой, увидит Карфаген в огне», - думал он.
Потом было много жен – мавританки, этруски, нумидийки и гречанки, - но ни одной любимой. Утешение Масинисса находил лишь в строительстве новых городов, храмов и общественных зданий (среди которых были даже библиотеки), укреплении старых крепостей, создании искусственных оросительных систем.
Боль в груди отвлекла от мыслей. Конец близок… Встретит ли он на том свете Софонисбу? Узнает ли ее? Что скажет в свое оправдание? А если ему повстречается там тень Сифака, ему суждено вечно с ним бороться? Масинисса стал вспоминать все многочисленные битвы со своим врагом… Как правило, он терпел поражения во всех сражениях с Сифаком, однако всегда уходил сам цел и невредим. И если бы не помощь римлян… Нет, он правильно сделал, что в своей жизни выбрал в союзники Рим, а не Карфаген.
Очередная острая боль в груди заставила его застонать. Услышав своего господина, вошел слуга.
- Что-нибудь нужно, царь?
- Да… Завтра же утром, еще не взойдет солнце, пошли гонца морем, через Гиппон Царский, к Сципиону Эмилиану. Пусть скажет, что старый Масинисса умирает… Пусть скажет, что ему вверяю судьбу своей родины. У меня три взрослых сына, имеющих право на царство. Представьте ему всех троих, если меня уже не будет в живых. Кому он доверит власть, так, значит, тому и быть, ибо деяния Сципионов одобрены богами… Теперь позовите ко мне сыновей – Миципсу, Гулуссу и Мастанабала.
Предательство Фамеи
Крепость под Неферисом весной сто сорок восьмого года до нашей эры выглядела совсем не так, как прежде: за зиму были возведены новые каменные стены, укреплены старые башни. Крепость теперь могла выдержать многодневную осаду римлян.
…Получив свежее донесение своих разведчиков о действиях противника, Гасдрубал собрал военный совет офицеров. Как только все собрались, полководец начал речь.
- Итак, только что я получил известие, что Манилий вновь собирается к нам в гости.
- Хорошо! Встретим, как положено! – раздались голоса.
- Сципион сплавал на триреме в Цирту на похороны престарелого царя-развратника, – продолжал Гасдрубал. – Кажется, вся Нумидия теперь поделена этим легатом между тремя сыновьями Масиниссы. Каковы будут действия Миципсы и Мастанабала, мы еще не знаем, а вот средний сын, Гулусса, прибыл к Манилию вместе со всей своей конницей. Это, конечно, осложнит нашу задачу. Но не сидели же мы зиму сложа руки, у нас теперь крепость не хуже, чем в Карфагене. Так что осложнится задача не только у нас, но и у римлян. И еще…
Гасдрубал молча прошелся по комнате своего нового штаба, словно обдумывая – говорить или не говорить?
- Как сообщают перебежчики, недавно от Манилия отбыла в Италию делегация сенаторов, проверявших положение дел в римском лагере. Она расскажет Сенату, что воины не хотят воевать, что они недовольны, так как война явно затягивается. Никаких толковых учений в римском лагере не проводилось, офицеры предпочитали чаще проводить время в беседах между собой, нежели в трудах вместе со своими солдатами. Думаю, на ошибках врага мы должны учиться. Вдвое усильте посты и разведку. Думаю, встречать врага будем за крепостными стенами нашего лагеря, конница Гулуссы не даст нам возможности встретиться с врагом в поле. Вспомним, насколько удачны были вылазки осажденных в Карфагене. Я лично проверю запасы продовольствия и снарядов, военного снаряжения. Вопросы есть?
- Что же мне, за стенами сидеть? – спросил Фамея.
- Гиппарх будет участвовать в ночных вылазках.
- Из-за стен крепости?
- Из крепости. При необходимости, твоим воинам придется иногда спешиваться и помогать защитникам на самих стенах.
Гасдрубал понял, что Фамея остался недоволен ответом. Оба чувствовали недоверие друг к другу.
- Позволю себе возразить, - вновь начал Фамея,- местность мне знакома не хуже, если не лучше, чем Гулуссе. Ночью на местности я ориентируюсь так же, как днем. Но на просторе я свободен в выборе направления отхода, чего у меня не будет, если я каждый раз вынужден буду скрываться в крепости. Когда известно направление отхода, перекрыть его противнику всегда легко. Вспомните, как осенью чуть было не погиб командующий флотом Карфагена: его ранили как раз при отступлении к воротам города. А если бы он выбрал сам себе путь отступления? А если бы карфагеняне бросились врассыпную в ту ночь, заранее наметив себе место сбора? Убитых было бы еще меньше! Вот о каких преимуществах свободных просторов я говорю.
Другие офицеры поддержали Фамею.
- Хорошо, - сдался Гасдрубал, - но небольшой конный отряд мне просто необходим в крепости. Оставь здесь две сотни всадников, с остальными разрешаю удалиться. Провиант свой вывези, наверно, в Горячие Воды.
- Я лучше спрячу его в надежном месте в горах.
- Больше вопросов нет? Все свободны. Поговорите с воинами, приободрите их, особое внимание обратите на неприступность нашего прекрасного лагеря, который мы все строили зимой.
Когда все ушли, Гасдрубал вызвал к себе одного офицера, который отвечал за поимку вражеских лазутчиков.
- Зибак, у тебя хлопот все прибавляется?
- С приходом Гулуссы положение осложнится: в городе большинство населения – ливийцы и нумидийцы.
- Верно. А вот тебе еще задание… Я получил секретные сведения – их необходимо проверить – что у Фамеи есть намерения послужить римлянам. Надо установить наблюдение за воинами, которым он дает особые задания. А еще лучше, если бы кто-то подслушивал да подглядывал за ним…
Гасдрубал испытующе посмотрел на Зибака. Тот смутился. «Никому не верит», - мелькнула мысль у командира разведчиков. Вслух же сказал:
- Поручение постараюсь выполнить. Единственная надежда – подкупить кого-то из охраны Фамеи. Другого пути не вижу.
- Ну и отлично, действуй. Деньги возьми из казны, скажи – по моему приказу.
*
На этот раз, по совету Сципиона, Манилий поставил лагерь перед глубоким руслом реки, надеясь на быструю сдачу карфагенской крепости у Нефериса. Однако всех смутили довольно высокие стены этого укрепления – легионеры пошли на штурм неохотно.
…Их атака была легко отбита. День шел за днем, а осажденные сдаваться не собирались, откровенно посмеиваясь над офицерами Манилия. Была предпринята вторая атака, и второй раз римские легионы были сброшены с крепостной стены. После второй неудачи в лагерь к Сципиону пришел центурион, ведя за руку безоружного воина из отряда Фамеи.
- Командир, этот воин, по его утверждению, прислан к тебе Фамеей.
Сципион с любопытством оглядел нумидийца.
- Что нужно от меня Фамее?
- Он ищет с тобой встречи.
- Зачем?
- Он велел передать, что давно уже ищет встречи со Сципионом. Только со Сципионом. Ибо только Сципион, давши слово, держит его, только Сципион не обижает пленных; Фамее известны случаи, когда отряды Сципиона под его личным руководством сопровождали, охраняя, крестьян, выходивших из сельских укреплений и возвращающихся в свои дома. Фамея думает, что тысяча двести новых всадников Сципиону не помешают. Для этого Фамея хочет встретиться с тобой.
Эмилиан улыбнулся.
- Так пусть приходит.
- Ему нужно твое слово. Слово, что Фамея сможет у римлян служить так же, как он до сих пор честно служил карфагенянам.
- А не захочет Фамея через некоторое время снова перекинуться к Гасдрубалу?
- Он готов отдать в заложники своих сыновей.
Сципион остался доволен таким ответом.
- Хорошо. Завтра утром, при восходе солнца, пусть Фамея ждет меня выше по течению реки, там, где у крутой излучины лежит большой черный камень. С собой можно взять только двоих всадников. Со мной будут тоже двое. Они останутся на расстоянии друг от друга, пока мы наедине будем вести переговоры. Центурион! Проследите, чтобы воин Фамеи беспрепятственно покинул лагерь.
«Риск, конечно, есть, учитывая коварство гиппарха. Но то место я отлично знаю и в случае чего… Если же Фамея действительно хочет стать нашим союзником, то я не завидую Гасдрубалу», - размышлял легат после ухода гостя. И затем сказал вслух, словно полководец пунийцев стоял рядом с ним:
- Эх, Гасдрубал, Гасдрубал… Уж если твои старшие офицеры предают тебя, знать, гнилая твоя армия, сражающаяся только за деньги… И лишь наше неумение продляет эту войну!
*
Утика, один из немногих ливийских городов, с самого начала военных действий державшая сторону римлян, провожала будущего покорителя Карфагена. Военный корабль, на котором находились Сципион и Фамея, покидал порт, беря курс на Остию.
Оба стояли рядом, наблюдая за удаляющимся берегом Африки, городскими постройками, за военными и торговыми кораблями, проплывающими мимо их триремы.
- Ты не боишься пиратов, легат, что плаваешь на родину только на одном корабле? – улыбнулся Фамея.
- Ты правильно заметил, Фамея, что я всего лишь легат, которому вполне достаточно одного корабля, - ответил Сципион.
- Меня не покидает ощущение, что в Риме меня закуют в цепи, как Сифака, и посадят в тюрьму.
- Нет, гиппарх. Свою преданность Риму ты доказал под стенами Нефериса, и я убью себя, если будет нарушено мое слово, которое я дал тебе. Как ты думаешь, - стараясь переменить тему разговора, спросил Сципион, - почему в этом году мы семнадцать дней проторчали под Неферисом, и даже твоя поддержка не помогла взять крепость?
У Фамеи уже не бегали глаза, как при разговоре с Гасдрубалом, он держался открыто и просто.
- Если бы римлянами, всеми римлянами командовал Сципион, я бы не сомневался в вашем успехе. Твои победы, легат, впереди. А сейчас Гасдрубал во многих тактических моментах поступал умнее и грамотнее своего соперника – Манилия. К тому же пока Манилий спал всю зиму, Неферис значительно усилил свои сооружения. Вот, пожалуй, если коротко об этом, - поклонился Фамея.
- Вслед за нами очень скоро в Рим прибудет и Манилий. Он сдаст армию новому консулу Кальпурнию Пизону, флот переходит под руководство легата Гостилия Манцина. Может, Пизону удастся сделать то, что не удалось Манилию?
- Нет. Могу повторить только то, что сказал: Африка подчинится только Сципиону, - твердо, уверенно ответил Фамея.
- Странно… Мне говорили, что такого же мнения был покойный Масинисса… Я опоздал, а он так хотел увидеть меня перед смертью… На пути к Гиппону Царскому нам помешала буря, - этот корабль, на котором мы находимся, и на котором был тогда я, выдержал, на втором корабле, который затонул, плыл Клавдий Марцелл. Клавдий погиб…
- Ты подвергаешь свою жизнь опасности.
- А разве в боях мы не подвергаем свою жизнь опасности?
- Марс оберегает тебя в битвах, Нептун же мог погубить твой корабль. Это Марс вступился за Сципиона перед Нептуном.
Такие рассуждения понравились Эмилиану, он улыбнулся:
- Я везу много даров Юпитеру, что ж, твои слова я приму к сведению, отблагодарю богов еще раз и за это.
Теперь решил задать вопрос Фамея.
- Ты видел очень близко Гасдрубала, когда просил его похоронить павших под Неферисом военных трибунов. Каким он показался тебе, полководец и главный защитник Карфагена?
- Не знаю… Я привык судить о врагах по их делам, а не по их внешним данным. Однажды я наблюдал битву между Масиниссой и Гасдрубалом со стороны, это было два года назад. Я стоял на высоком холме и мог видеть мельчайшие детали сражения. Это было удивительно захватывающее зрелище, должен заметить.
- Я командовал в той битве конницей карфагенян. И мы потерпели поражение.
- Знаю, Масинисса обратил тогда мое внимание на тебя. Пунийцев смутило то, что царь два раза вводил резерв, причем после ввода первого резерва он сделал ложное отступление. Каким прекрасным воином был Масинисса! Гасдрубал вел себя грамотно, однако он не смог в решающий момент битвы воодушевить воинов, вдохнуть в их души новые силы. Именно потому вы тогда и потерпели поражение, хотя силы у вас были равными.
Но я близко видел Гасдрубала не только в этом году. Тогда, после битвы, он приглашал меня в посредники для заключения мира с Масиниссой. Условия перемирия были уже все согласованы, и лишь упрямое желание царя расправиться с перебежчиками сорвало переговоры.
- Вы говорили на латыни?
- По-латыни, по-гречески. Иногда переходили на язык пунийцев, ведь Масинисса прекрасно знал его, для меня же в таких случаях переводили.
Небо было ясно, но поднялся сильный ветер. Сципион и Фамея закутались в плащи, присели на кормовой части корабля, им подали кушанье. Дальнейший их разговор напоминал беседу неразлучных друзей, для которых нет запретных тем. В самом конце разговора, собираясь немного вздремнуть, Фамея поведал одну тайну:
- А знаешь, Эмилиан, Гасдрубал догадывался, что я уйду от него, пытался даже подкупить одного моего воина, чтобы тот все доносил ему. Да воин оказался преданным мне человеком, все деньги выложил мне на стол и все рассказал.
На вилле Ганнона
Лето второго года войны с Римом в Ливии выдалось жарким, реки обмелели сильнее обычного, сильный южный ветер неприятно иссушал кожу. К северу от города Зама, в двадцати стадиях от реки Мельхарт находилась загородная вилла старейшины Ганнона. В этот раз у управляющего виллой нумидийца Еката забот было много: для поливки огородов, некоторых фруктовых деревьев воды в колодцах не хватало, приходилось возить воду из реки, что было небезопасно. Кругом шныряли вооруженные отряды Гулуссы, на соседние виллы наведывались римские легионеры. Давно уже сожгли виллу Стритона; крестьян, поверивших римскому центуриону, обещавшему им жизнь, и вышедших из башни виллы, увели в рабство. Виллу Гасдрубала, расположенную ближе к побережью, разорил Гулусса, но жителей и дома крестьян не тронул. Все завидовали имению Ариша: это через него проходили воины Эмилиана и ничего не натворили, разве что увели коней.
Связь с Карфагеном практически прервалась. Немногие добирались туда через другие города побережья (Неферис, Гиппакру, Аспис). Поэтому безопаснее было вывозить продукты в малые города, а уже оттуда перекупщики переправляли их морем в Карфаген. Купцы-карфагеняне и финикийцы соглашались на рискованные морские путешествия (несмотря на патрулирование побережья римскими военными кораблями), так как богатая городская казна щедро оплачивала товары, привозимые для нужд армии.
Недавно в доме Еката появились гости – греческий художник Эфиальт с прекрасной белокурой красавицей-женой, покинувшие Карфаген еще зимой.
- Город обречен, римляне вцепились в него мертвой хваткой, сопротивление Гасдрубала ничего не даст, - говорил Эфиальт управляющему. – Вот почему я ушел из города. Заказов больше нет, пойду в Цирту, говорят, туда уже добрались некоторые скульпторы и мастера-каменщики Карфагена. Может, и мне работа найдется.
- Найдется, найдется, - соглашался Екат, поглядывая на жену художника. – Ты бы получше укрыл свою жену, места у нас теперь опасные, красота северянки слишком бросается в глаза… Как там наш хозяин, видел ли его?
- Как не видеть, видел, последний заказ был у меня от Ганнона: писал его покойную супругу…
- Да, мы уже знаем о горе нашего хозяина…
- Его самого здорово побила камнями толпа, но сейчас Ганнон окреп, во всяком случае, когда он расплачивался со мной за работу (а расплатился он, скажу честно, щедро) – выглядел хорошо.
- Да… Нас боги пока не обидели, сидим тихо, а вот если придут легионеры – что делать, даже не знаю…
- Мой совет – спрячьте все самое ценное подальше от любопытных глаз. Один был честный офицер – Сципион, да и тот уплыл в свой Рим. Я знаю, по соседним виллам ходят римские воины, тащат все, что под руку попадется…
Только сказал это Эфиальт, вбежал взволнованный раб-слуга:
- Легионеры идут!
Управляющий выглянул в окно. К вилле направлялось двадцать воинов. Екат вышел на середину двора, и когда римляне подошли, первым заговорил с ними:
- Управляющий виллой Ганнона – большого друга римского народа – Екат приветствует дорогих гостей!
Командир отряда злобно оглядел Еката.
- Мы не в гости к вам пришли! «Друга», говоришь? А где же сам Ганнон?
- Он в Карфагене и всегда готов оказать вам любую услугу.
- Что ж, это хорошо. Сейчас нам нужна вот какая услуга: приготовь-ка, дружок, двадцать повозок, погрузи туда то барахлишко, что выберут себе мои воины… О, да я вижу, и конюшня у тебя еще цела – мы заберем коров и лошадей!
Почернел лицом Екат, но ничего не сказал, пошел выполнять приказ.
Воины разошлись по домам и хозяйственным постройкам. Кое-где раздались женские крики, причитания. Сам командир в сопровождении одного солдата вошел в дом Еката. Там увидел художника с его женой.
- А это кто?
- Я свободный художник, бежал из Карфагена, сюда прибыл за своей женой.
Командир сорвал покрывало с головы женщины, схватил ее за длинные волосы.
- За этой белокожей и золотоволосой красавицей ты прибыл на берега Баграда? Ты лжешь, подлый пуниец!
- Я эллин! – вскричал Эфиальт, выхватил нож и бросился на римлянина. Но прежде, чем он сделал шаг, стоявший сзади солдат пронзил грека насквозь своим коротким мечом.
- Так ты встречаешь гостей? – грозно спросил командир Еката.
- Пощади! – только и сумел вымолвить управляющий, бросаясь римлянину в ноги, дрожа от страха.
Тот отшвырнул Еката, как ненужную тряпку, вновь схватил за волосы полубесчувственную эллинку, выволок ее из дома, бросил на повозку, стоящую у входа. Его воин уже выносил завернутую в знаменитую пурпурную карфагенскую ткань дорогую посуду и украшения семьи управляющего. Тоже бросил на повозку.
- Мы еще вернемся! Смотри, получше приготовь нам встречу в следующий раз! – крикнул, уходя, римлянин.
Екат внимательно посмотрел на художника. Тот был мертв. В открытую дверь было видно, как солдаты на конфискованных у мирных жителей лошадях сопровождали повозки, нагруженные различной домашней утварью. Сопротивлявшихся крестьян связали и забрали с собой для продажи в рабство. «Пожгут дома, видимо, в следующий раз», - подумал нумидиец.
Сон Шаринат и возвращение Гасдрубала
…Шаринат с удивлением разглядывала храм бога Эшмуна и не узнавала его. Тот же холм, те же ступени, но нет портика, нет красивых золотистых фигур фронтонов, да и сама Бирса – что с ней? Вместо громадных каменных стен – какой-то деревянный частокол, внутри крепости – жалкие деревянные постройки…
Вот из храма в традиционной финикийской тунике и пурпурном, расшитом золотом, плаще выходит прекрасная Элисса, царица Карфагена. В том, что это именно Элисса, Шаринат почему-то не сомневалась. Но что это? Глаза царицы заплаканы, лик бледен, взор полон отчаяния и безысходности.
Навстречу царице, отделившись от тридцати самых знатных старцев, тоже в расшитом золотой нитью, но белом плаще, подходит Битий, ее наварх. «Как он похож на Гасдрубала», - подумала Шаринат.
- Старейшины ждут твоего ответа, - с поклоном обратился к несчастной женщине Битий. – Что передать макситанскому царю? Когда ты станешь его женой и отвратишь его войска от Карфагена? Ты знаешь: только на этих условиях он согласен не начинать войну. Так согласна ли ты?
С грустной улыбкой посмотрела на него Элисса.
- Очень скоро он отведет свои войска от Карфагена… Идемте все к алтарю, я разговаривала с богом-целителем, и он подсказал мне, как это все сделать…
И сама первая подошла к священному месту, первой бросила в огонь молитвенные ветви. Старейшины подошли следом. Шаринат так же встала поодаль, незамеченная никем.
Царица просила жрецов храма развести на алтаре очень большой огонь. Слуги бога Эшмуна выполнили эту просьбу. Когда огонь запылал ярко и его жар достиг стоявших рядом людей, один из жрецов напомнил:
- Огонь готов, бог ждет своей жертвы.
Элисса ответила не сразу. Низко опустив голову, она словно погрузилась в свои тяжелые думы…
Жрец уже хотел было повторить сказанное, как вдруг царица резко обернулась к старейшинам, сбросив плащ и воздев руки к небесам:
- О боги! Я, царица Карфагена, приношу себя в жертву ради мира и свободы своего города!
И бросилась в огонь…
- Не-е-е-ет! – закричала Шаринат, бросилась к Элиссе и вдруг быстро-быстро стала подниматься вверх, вверх, все выше и выше над храмом Эшмуна, над маленьким Карфагеном, над всей Ливией и Землей… Мгла и холод сковали тело Шаринат и она… Очнулась от страшного кошмарного сна.
Бледную, всю в поту, испуганную нашли ее в кровати служанки, которых она вызвала. Пока Шаринат приводили в себя, причесывали и одевали, тревожные мысли не давали ей покоя. «Почему мне приснилась первая правительница Карфагена? Что у меня с ней общего? Она принесла себя в жертву, и макситанский царь отступил от города, а что могу я? У нее не было детей, у меня двое прекрасных сыновей: Адонибал очень хорошо начал учиться в школе при храме Баал-Хаммона, младший – Магарбал – тоже растет смышленым мальчиком… Что за сон? Чем я прогневила богов?»
И вдруг страшная мысль пронзила ее сознание: «Я не отдала своего первенца, по древним карфагенским обычаям, в жертву богу Баал-Хаммону… О, великий и всемогущий Баал-Хаммон, прости мне мой грех, а если нельзя простить, то осуди только меня; меня, мать, но не трогай детей моих…»
Шаринат вызвала управляющего по дому, велела приготовить жертвоприношения богам Эшмуну и Баал-Хаммону. Одела сверх туники пурпурный плащ (который носили лишь самые знатные граждане, а она – по праву жены полководца), украсила голову своей любимой диадемой и в сопровождении детей и слуг сначала посетила храм Баал-Хаммона, затем – Эшмуна. Уже выходя из храма Эшмуна, встретила жену Стритона – Элишат.
- Я приветствую славную Шаринат, - с улыбкой сказала жена суффета, - и хочу сообщить ей радостную весть, если она еще ее не знает.
- Здравствуй, Элишат, но я действительно ничего не знаю, никаких радостных вестей.
- Твой муж, Гасдрубал, по решению Совета Трехсот, будет теперь возглавлять оборону Карфагена и завтра вступит в город.
Дети Шаринат запрыгали от радости, Шаринат подумала: «Боги услышали меня».
- Спасибо за добрую весть, Элишат. Слава богам, мы с мужем будем теперь вместе.
- Поспеши домой, весь город готовится встречать твоего мужа, а тебе сами боги велят хорошо встретить его, - радуясь за свою подругу, заметила Элишат.
Назавтра полководца встречали в открытом море двадцать восемь военных карфагенских трирем и две пентеры под командованием Гисгона. Пожилые жители города не знали, плакать ли им от горя, или от радости: с одной стороны, они помнили времена, когда у Карфагена было пятьсот боевых кораблей, а с другой стороны, тридцатьбоевых судов – это лучше, чем десять, как того по договору требовал долгие годы Рим.
Когда Гасдрубал сошел на берег, его подняли на щиты и понесли на площадь, где обычно проходили народные собрания.
«Вот бы сейчас потребовать арестовать всех старейшин», - мелькнула шальная мысль в голове полководца. Но он вовремя одумался и сказал себе: «Нет! Рано. Очень рано. Не поймут… Нельзя!»
…Он обвел взглядом толпу, жадно смотрящую на него. Здесь были кузнецы, торговцы, владельцы кораблей и каменотесы, повара и менялы, писцы и врачи, государственные служащие и художники мастерских, были даже крестьяне, приплывшие на своих лодочках и приехавшие на повозках (под охраной конных воинов) для того, чтобы часть своего урожая продать осажденному городу. Все ждали, что скажет Гасдрубал. И он начал.
- Друзья! Соотечественники! Целый год мы были вдали друг от друга, но сердца наши были вместе! Я под Неферисом, а вы здесь, на стенах нашего родного города, громили ненавистного врага! Теперь мы вместе и наши силы удвоились!
Враги хотели войти в пустой Карфаген и разрушить его. Безумцы! Они не знают, что каждый житель Карфагена скорее отдаст свою жизнь, чем свой родной город! Мы будем биться за него до последней капли крови, пока будет жив хоть один гражданин нашего свободного отечества! Друзья!
Гасдрубал сделал небольшую паузу, и всем существом своим насладился той звенящей тишиной, с какой слушала его многотысячная людская масса, тишиной, которую нарушал только его голос – голос полководца.
- Друзья! Я обращаюсь прежде всего к владельцам мастерских, к мастеровым людям, к кузнецам и плотникам, литейщикам и каменотесам, хлебопекам и кулинарам, моим доблестным воинам! Усильте бдительность, помните: рядом с нами живут те толстосумы, которые еще совсем недавно ратовали за дружбу с врагами, готовы были открыть им ворота Карфагена. Сейчас им деваться некуда, они отдают свои накопленные сокровища в общее дело обороны, но кто знает, какие глупые мысли придут в их головы завтра! Тщательно несите службу по охране городских стен, следите за морем, будьте готовы в любую секунду к отражению штурма, и Карфаген будет спасен!
Гасдрубал перевел дыхание, затем продолжил:
- Граждане Карфагена! Помните: у нас много врагов, но у нас много и друзей, настоящих друзей. В этот самый момент, когда мы с вами стоим на этой площади, жители маленького городка Аспис отражают натиск многотысячного римского отряда. Другой храбрый город – Гиппакра – вот уже более месяца выдерживает осаду. Я им помог оружием и обязательно еще помогу, в этом – мой долг перед людьми и богами. Мы не предадим наших союзников! Пока хоть один римлянин находится на земле Ливии, мой меч будет без устали разить врага!
С последними словами Гасдрубал выхватил свой меч из ножен и сделал движение рукой, словно кому-то срубал голову с плеч.
Крики одобрения были настолько мощными и сильными, что они донеслись до римских конных сторожевых отрядов, воины которых удивленно переглянулись между собою, гадая, чему это так радуются пунийцы.
После речи на площади Гасдрубал отправился в дом наварха в Кофоне. Здесь он с удовлетворением понаблюдал за строительством новых кораблей, поделился дальнейшими планами с Гисгоном.
- Строительство кораблей – это хорошо. Но скоро у тебя уже будет достаточно кораблей, чтобы напасть на римские конвойные суда, сопровождающие торговые морские караваны. Обязательно будем оказывать помощь нашим осажденным союзникам: Аспису, Гиппакре. Пусть помощь будет незначительной, но мы будем чувствовать себя лучше вместе, чем поодиночке. К тому же не будем забывать, что связь с другими союзными городами пока легче осуществляется морем, нежели сушей. От них мы получаем продукты, без которых не продержались бы и года. И – письма, письма, письма. Всем нашим союзникам и всем сомневающимся.
Я пришел к такому выводу: необходимо шире смотреть на эту войну. Один купец из Коринфа рассказывал мне о растущем сопротивлении римлянам в Греции и Македонии. Я просил его доставить в Коринф мое письмо. Теснее надо держать связь с сыновьями Масиниссы. Лишь Гулусса не понимает, что гибель Карфагена – это и его гибель, гибель Нумидии. У нас много служит воинов из глубинных земель Ливии. Надо держать связь с маврами, которые поставляют нам воинов, пусть они тревожат Гулуссу и самих римлян. А в итоге…
Гасдрубал торжествующе посмотрел на Гисгона.
- В итоге мы заставим римлян подписать мир и отказаться от войны. В их стане, который располагался рядом с болотом, ты знаешь, уже много больных, у них нет свежей хорошей воды. Из-за этого консул Пизон совсем недавно вынужден был немного отодвинуть свой лагерь от города… Недовольство в войске врага ширится и растет… Мы должны принять все возможные и невозможные меры, чтобы это недовольство постоянно росло, для нас желательно, чтобы у римлян вспыхнул бунт.
Вдруг лицо Гасдрубала нахмурилось, он испытующе посмотрел на Гисгона.
- Я давно тебя знаю, Гисгон… Ты женат?
- Нет, - покачал головой наварх.
- В твои-то годы? И у тебя никого нет?
- Есть эллинка Аспасия, она дороже мне всех женщин мира!
- Почему же ты не женишься на ней?
- Ее отцу что-то там наговорил Дельфийский оракул, как будто бы ей нельзя иметь мужа… - пожал плечами Гисгон.
- Может, в нашей ситуации это и к лучшему… Я вот что хотел тебя спросить, Гисгон… О моей Шаринат ты ничего не слышал?
Наварх сначала не понял вопроса Гасдрубала, однако потом догадался, что он может иметь в виду. Ведь Гасдрубала так долго не было в Карфагене, а его жена никуда из города не отлучалась.
- Моя мать Элишат часто бывает у твоей жены. Знаю только, с ее слов, что Шаринат очень ждет тебя.
- Да, да, знаю, ждет. Твой отец в здании Совета?
- Оба суффета ждут там.
- Хорошо, мне пора туда. Пойдем вместе, тебе полезно будет присутствовать при нашем разговоре.
Гасдрубал и Гисгон покинули Кофон и направились к зданию Большого Совета. Однако там, кроме суффетов, оказался незнакомый нумидийский воин.
- Битиас, один из младших командиров Гулуссы, - представился тот Гасдрубалу.
- Что привело тебя в Карфаген?
- Недовольство Гулуссой. Все мои воины считают, что враги нам – римляне, а не Карфаген. Многие приняли ваши обычаи, молятся Баал-Хаммону и Тиннит, язык и обычаи римлян для нас чужды. Мои воины и я понимаем позицию нейтралитета братьев Гулуссы, но мы не можем понять самого Гулуссу. И если наш вождь ведет с вами войну, а мы этого не хотим, я готов перейти на вашу сторону и своим оружием поражать настоящих наших врагов – римлян.
- Сколько у тебя воинов?
- Моих – шесть сотен, и еще две я уведу у своего дяди, тоже командующего отрядом всадников.
- Отлично. Когда ты сможешь подойти к Карфагену?
- Уже завтра.
- Сделаем так. Твой отряд беспрепятственно пропустят за первое земляное укрепление Карфагена, а потом, во избежание недоразумений, триста твоих воинов, или, скажем так, каждый третий сдаст свое оружие нашей страже. После этого весь отряд пройдет через ворота крепостных стен Карфагена. Ты согласен? Сданное оружие вам вернут позже внутри города.
- Да! Мы согласны на эти условия. Благодарю доблестного защитника Карфагена Гасдрубала! Сам Гасдрубал будет принимать завтра мой отряд?
- Не сомневайся, друг мой! Вы все увидите меня на одной из башен города еще на подходах к нашим укреплениям.
…Осмотр стен, башен и оружейных мастерских затянулся до позднего вечера. Гасдрубал очень устал: ведь он был уже не молод, ему перевалило за шестьдесят. Хотя ему никто и не дал бы столько лет, если бы не пышные седые волосы, выбивающиеся из-под шлема, да окладистая, черно-седая борода, чуть длиннее той, что прилично носить иному полководцу.
Уже затемно он вернулся в свой дом в Мегаре. У колоннады второго этажа дома стояла его жена с детьми. «Наверно, давно ждет», - подумал Гасдрубал и поднялся наверх. Ему стало немного стыдно, что он не освободился пораньше.
- Здравствуй, Шаринат. Здравствуйте, мои милые. У меня столько дел, для семьи времени совсем не остается…
Они прошли в зал, где обычно обедали всей семьей, легли на ложа, чернокожие рабыни принесли еду.
За ужином Гасдрубал рассказал о своей жизни в Неферисе (умолчав, конечно же, о египтянке Тае), об отражении двух атак римлян. Дети слушали отца, не сводя с него восхищенных глаз.
Когда Адонибал и Магарбал ушли спать, а Гасдрубал и Шаринат перешли в гинекей, в комнату хозяйки дома, диалог жены и мужа принял другой, спокойно-доверительный характер.
- Скажи мне, Гасдрубал, ты действительно веришь в то, что город устоит?
- Я сделаю все от меня зависящее, чтобы город устоял. Даже если они ворвутся в город, каждый дом, каждая улица станет кладбищем для тысяч римлян. Горожане настроены очень решительно. После того предательства, которое позволила себе элита города по отношению к простым жителям, старый город не верит Мегаре. Со мной ли, без меня ли, они будут защищать свои дома, свои улицы и переулки, свой очаг и свою семью. Они будут защищать свою свободу, свободу полноправных граждан великого Карфагена. …Что я без них? Полководец без войска… Только, Шаринат, я с тобой хотел поговорить не о службе, о другом…
Ведь ты вдвое моложе меня, и… первый сын не мой, у него другой отец… Правда, мы поженились потом, я взял тебя уже с сыном… Понимаешь, в чем дело… Я получал в Неферисе письма Ганнона…
- Письма… о чем?
- Нехорошие письма о тебе… Что мне думать?
- Что тебе думать? – как-то с болью в голосе, с надрывом произнесла Шаринат. – Что тебе думать… обо мне? А что ты до сих пор думал обо мне? Если любишь меня, то знаешь меня и… причем здесь какие-то письма Ганнона? Я не знаю, что в них и знать не хочу! А ты!.. Любишь ли меня? С кем ты – со мной или с какими-то грязными письмами человека, которого я даже не знаю?
- Ты хорошо его знаешь.
- Гасдрубал, пойми… Либо наши души вместе и они вместе навсегда, и никакие письма, слова и действия чуждых нам людей не в состоянии разрушить наше счастье, либо наши души живут раздельно, каждая – сама по себе и тогда… Тогда, конечно, какие-то письма могут подействовать на тебя…
Гасдрубалу стало неловко за свои слова, он обнял жену.
- Конечно же, мы вместе. Просто… я все время думаю о разности наших прожитых лет… У меня их больше…
Шаринат с улыбкой отрицательно покачала головой, встала, погасила светильник.
…Лунная дорожка пролегла по лежащему на полу ковре, прямо посредине комнаты. Лунный свет проникал через открытые окна, двери дома. Мягкий, голубой свет лился на виллы богачей и дома бедняков, примиряя их друг с другом. Воины Карфагена спали в своих казармах, во сне вспоминая родительский кров далекого жаркого ливийского юга, либо пещер Атласских гор, в которых жили свободолюбивые горцы, не признающие ни Рима, ни Карфагена, ни кого бы то ни было еще. Спали в своем лагере римляне, видящие в своих снах покинутую ими пышную цветущую растительность Италии, полноводные реки и голубые озера, изумительной красоты водопады и седые вершины Альп. Стояла душная, жаркая летняя ночь Карфагена…
Не спала лишь стража воюющих сторон… В задумчивости ходили воины у своих костров, внимательно всматриваясь в ночные силуэты черных деревьев и мрачных стен, белые от лунного света песчаные дороги и тропинки… Каждый из них думал о том, что будет завтра: «Выживу ли? Пройдет ли завтрашний день незаметно в череде тысяч дней жизни, либо станет роковым и последним? Если быстрая смерть – это еще не так плохо, а если тяжелое увечье, плен и рабство?»
Г Л А В А 2. Ч Т О М О Ж Е Т Н А В А Р Х ?
Гисгон
Назавтра, как и обещал Битиас, он привел под стены Карфагена восемь сотен прекрасно вооруженных всадников. Осажденные встретили их криками восторга и открыли ворота. Для римлян это было столь неожиданно, что они даже не подняли тревогу. Деморализация войска подходила к опасной черте, воины собирались в «отряды» для грабежа окрестных территорий, в лагере появились торговцы, которые по дешевке скупали краденое и потом втридорога продавали этот же товар, появились женщины легкого поведения, не полагавшаяся для солдат прислуга из местных жителей, захваченных в плен.
Ни с чем вернулись отряды, осаждавшие Аспис и Гиппакру. Впрочем, пока они «успешно» отступали к основному лагерю Пизона, сильно обросли поклажей за счет имущества попадавшихся по дороге вилл пунийцев, поэтому недовольства и уныния среди солдат не наблюдалось.
В Карфагене же строили флот. И вот, когда количество судов подходило к сорока, Гисгон решил: пора начинать небольшие вылазки.
Два раза выходил военный флот Карфагена на поиски небольших скоплений вражеских судов, но безуспешно. Наконец, уже к вечеру третьего дня, двадцать пять кораблей Гисгона встретили римский флот из двадцати судов, шедших из Лилибея. Гисгон развернул корабли так, что в центре оказались тяжелые пентеры, замедлившие ход, а по бокам – более легкие и подвижные триремы, оказавшиеся ближе к противнику.
Римский флотоводец тоже развернул свой флот, спрятав за триремами тяжелые корабли, квинкверемы.
Гисгон решил использовать свое численное преимущество, охватить со всех сторон вражеские суда так, чтобы крайние триремы, находящиеся на флангах, сжимая «кольцо», ударили в борта квинкверем, шедших последними.
План удался блестяще. Пока в центре римские корабли вступали в поединки с кораблями Гисгона, его крайние триремы развернулись на девяносто градусов и на полном ходу врезались мощными таранами, находящимися в носовой части кораблей, в слабые борта длинных тяжелых квинкверем. Две из них были полностью разрублены пополам и пошли ко дну. У третьей настолько сильно была повреждена носовая часть, что ее моряки думали уже не о битве, а о том, как спастись на другие корабли. Лишь четвертая, последняя квинкверема осталась на плаву за счет того, что таран карфагенского корабля застрял у нее в днище. Римляне хлынули на палубу атакующей триремы, и ей пришлось бы плохо, если бы в этот момент к другому борту квинкверемы вплотную не подошло второе карфагенское судно. Его моряки во главе со своим капитаном высадились на большой римский корабль и пришли на помощь сражающимся соотечественникам, ударив с тылу.
Пока карфагенские триремы расправлялись с тяжелыми римскими кораблями, в центре кипел жаркий бой. Корабли противников сцеплялись абордажными лестницами, металлические зубья на концах которых впивались в палубы кораблей и не давали им уже разойтись. В таких случаях, если загорался один корабль, пламя часто переходило и на второй. Вот вспыхнула одна пара кораблей, вторая… Гисгон находился на пентере, взятой на абордаж сразу двумя римскими триремами. Однако бой так удачно сложился у Гисгона, что экипажи атакующих кораблей были все перебиты, вспыхнувший огонь от стрел вражеских катапульт потушен, а обе римские триремы целыми и невредимыми захвачены в плен.
Сам наварх отделался легкой царапиной у виска – то оставила след стрела какого-то сицилийца.
- Сегодня Мелькарт на твоей стороне, Гисгон! – пошутили матросы.
- На нашей, ребята, на нашей! – уточнил командир.
Когда горело уже шесть римских кораблей, две или три триремы попытались покинуть место битвы. Это им сделать не удалось: моментально было организовано преследование, беглецы настигнуты.
- Сдавайтесь! – кричали им капитаны карфагенских кораблей.
- Никогда! – был ответ.
Чуть поодаль от основного сражения разгорелось еще одно…
Последние поединки заканчивались уже затемно при свете догорающих и тонущих кораблей.
Победители не стали здесь задерживаться. Ночное звездное небо позволяло легко ориентироваться, и Гисгон дал команду всем начать медленное движение в сторону Карфагена, придерживаясь курса корабля, на котором находился наварх.
В первом морском сражении Гисгон потерял одну пентеру и шесть трирем. Римский флот погиб весь, из него восемь трирем в качестве трофея достались карфагенянам. К сожалению, не удалось взять живым наварха противника: тот пал в поединке с матросами-нумидийцами.
*
За одержанную победу Гисгон решил отблагодарить морского бога Мелькарта. Жрецам храма Мелькарта он передал богатые кубки и вазы, дорогое оружие, захваченное у римлян, совершил жертвоприношение на алтаре.
После официальной церемонии к наварху подошел один из служителей храма, Бодмелькарт, приходившийся ему дядей по материнской линии. С поклоном он обратился к Гисгону:
- Доблестный воин, позволь мне пригласить тебя в одно из потайных мест храма.
«Интересно, куда он меня поведет?» - улыбнулся про себя Гисгон, в молодости учившийся в школе при этом храме и облазивший его сверху донизу. Отослав своих слуг, наварх последовал за жрецом.
Зайдя в сокровищницу храма, где лежали и стояли наиболее богатые подарки от своих и иноземных вельмож, Бодмелькарт нажал на потайную дверь в стене, которая тут же легко открылась.
«Да, здесь я еще не бывал», - подумал Гисгон, оглядывая полутемное помещение, освещаемое лишь светильником жреца. Бодмелькарт поднес свой огонь к специальному желобку у стены, и пламя моментально охватило налитое в него масло, ярко осветив небольшой зал со стоящим глобусом посередине.
- Наварху Карфагена полагается знать больше, чем флотоводцам других держав, - начал Бодмелькарт. – Знания всегда во все времена могли служить источником как добра, так и зла, в зависимости от того, кто ими владеет. Вот почему не всему мы учим в наших школах, самые ценные сведения храним здесь, утаивая от невежественных простолюдинов и наших врагов. Последняя битва показала, что ты настоящий и опытный защитник Карфагена, у которого, даже если разобьют весь флот и останется только один-единственный корабль, будет желание до конца сражаться за свободу и независимость нашей державы. Поэтому ты должен обладать всеми знаниями, собранными нами, чтобы всегда иметь возможность применить их на практике. Главный жрец храма поручил мне рассказать все…
Бодмелькарт подошел к глобусу.
- Посмотри: это наша Земля. Хорошо ли ты знаешь ее?
- То, что Земля – шар, это я знаю, нам говорили еще в школе… Говорили нам и об экспедиции трехсотлетней давности на юг Ливии… Корабли доплыли тогда до «Южного рога». Но что это? Если плыть дальше на юг, то можно потом попасть в великий восточный океан и достигнуть страны Пунт?
Бодмелькарт улыбался, довольный своим учеником.
- Да. Эти сведения мы получили от жрецов египетских храмов. Более четырех столетий тому назад, при фараоне Нехо Втором финикийцы, находившиеся на службе у египтян, отправились на запад, обогнули Ливию с юга и вернулись домой с востока. Посмотри, может, найдешь и еще кое-что интересное…
Гисгон стал внимательно изучать глобус.
- На запад от столбов Мелькарта примерно в тридцати или более днях пути лежит какая-то огромная земля… Она соединяется с Великой Южной Землей, далеко уходит на север и нависает над Британскими островами, над «Крайним Туле»… Что о ней известно?
- То, что на север от Британии в шести днях пути находится остров «Крайнее Туле», мы знаем от Пифея Массалийского. О Великом Западном Материке сохранились сведения от древних египтян. Соединяется ли он на севере с Крайним Туле, а на юге – с Великой Южной Землей, мы пока точно не знаем.
- Вот написано: Индия, Персия… Знаю, отсюда к нам приходят замечательные по прочности мечи, кинжалы, изготовленные из пулада. А что это за большая земля на юго-востоке от Индии?
- Оттуда мы получаем очень сильный яд, тайну состава которого хранят индийцы. Если наконечник стрелы смазать этим составом, то достаточно сделать им малейшую царапину на теле врага, чтобы убить его.
Вдруг Гисгон нахмурился:
- Насколько огромны стали владения римлян: Испания, Греция, а если еще добавится Ливия…
Жрец положил руку на плечо воина.
- Во многом это будет зависеть от тебя. И если к тебе будут благосклонны боги Карфагена, может быть, Ливия все-таки останется Ливией, и никогда не будет Африкой, как называют нашу землю римляне. И все же, помни: как бы ни были огромны завоевания Рима, смотри, как они малы, по сравнению с тем, чем владел Александр Македонский.
Жрец обвел указкой земли Македонии, Греции, Египта, Персии, Бактрии и Согдианы, части Индии до реки Инд.
- А здесь, - он обвел громадную территорию, равную по площади империи Александра Македонского, на северо-восток от Индии, - по рассказам индийцев, существует загадочная страна, имеющая многовековую историю, как Египет или Вавилон. О ней мы практически ничего не знаем. Говорят, что там живут желтокожие люди, у которых глаза узкие, как щели. Видимо, там очень много солнечных ярких дней, а почва белая, отражающая много света, отчего люди постоянно вынуждены щуриться. Мы предполагаем, что в ту землю должен быть водный путь из Индии. Если Карфагену не суждено жить, мой совет: будешь цел и невредим, постарайся попасть в Александрию египетскую, только та земля имеет выход к южным морям, имеет кратчайший путь в Индию. Вдруг тебе снова удастся убедить правителей Египта в необходимости большой водной экспедиции, только теперь уже не вокруг Ливии, а в неведомые восточные страны… Такая экспедиция могла бы принести большой доход и пользу тем странам, которым в будущем придется противостоять Риму… Но помни: если ты передашь сведения, полученные здесь, нашим врагам, тебя неминуемо настигнет кара богов. Она будет ужасной…
- Это предупреждение, Бодмелькарт, излишне. С молоком матери я впитал в себя ненависть к Риму.
Жрец взял длинный и узкий медный лист, положил его на желобок у стены, в котором горело масло. Сразу стало темно, как ночью. Открылась дверь, и два родственника покинули тайное помещение храма.
- Приходи в любое время, с любыми вопросами и в любом настроении. Здесь всегда рады видеть тебя, - сказал на прощание Бодмелькарт.
Выйдя из храма, Гисгон обнаружил разительную перемену в погоде: бушевала гроза, находящегося на этой же площади храма Решефа и стен Кофона с главным входом в него из-за потоков воды почти не было видно.
«А ведь римляне могут подумать, что их корабли погибли не в сражении с нами, а от ударов стихии», - подумал он, прикрываясь плащом.
Сципион пришел
Все в Карфагене считали, что суффетам Стритону и Аришу повезло: против них Сципион Эмилиан практически не воевал. Но вот избрали новых суффетов – Карталона и Мирсу, прошла дождливая и холодная зима, наступила третья весна войны, и в Карфаген проникла неприятная новость (разведка у Гасдрубала работала хорошо): консулом в Риме избран Сципион, он произвел набор войск по всей Италии и готовится появиться под стенами города. Не успел Гасдрубал как следует обдумать эти вести, как тут же поступил сигнал с северной крепостной стены, защищающей Мегару со стороны моря: там увидели неприятельский флот.
Гасдрубал поспешил на укрепления Мегары. Взобравшись на одну из башен, он увидел на горизонте, в бликах восходящего солнца, весь неприятельский флот, насчитывающий более сотни кораблей.
«Так. Кажется, начинается», - подумал он и отдал приказ об общей тревоге.
Римские корабли приближались, их становилось все больше и больше. Нечего было и думать о выводе своего жалкого флота из Кофона.
На расстоянии действия катапульт передняя линия кораблей римлян остановилась и начала обстреливать стены и башни крепости. Под их прикрытием к берегу приблизились лодки с десантом, триремы с лестницами и лучниками. Лучники выбирали себе цели на стенах, мешая защитникам Карфагена сбрасывать штурмующих в море. Римские легионеры отчаянно карабкались по отвесным скалам и стенам крепости.
«Нет, это еще не Сципион. Тот бы до такого безумия не дошел. Это Гостилий Манцин. Наверно, хочет перехватить лавры победителя Карфагена у Сципиона. Ну, что ж, пусть попробует», - подумал Гасдрубал, отдав приказ вести прицельный огонь из катапульт по кораблям римлян. Пришлось последним все время маневрировать, чтобы не выглядеть безобидными мишенями для карфагенян.
…Прошло уже несколько часов битвы за стену Карфагена, когда римляне, наконец, заняли одну старую полуразрушенную башню крепости, которую не ремонтировали еще со времен первой Пунической войны, стоявшую в нескольких метрах от стены отдельно. Не ремонтировали ее по одной простой причине: основание башни оказалось непрочным, она стала медленно наклоняться и оседать в море, и ее вывели за черту стены. Заняв ее, римские воины смогли перебросить лестницы на стену, перебрались по ним и вытеснили защитников города с одного пролета стены (от башни до башни). Для дальнейшего наступления нужны были подкрепления. А их у римлян уже не было. Тогда сам Манцин, командовавший передовым отрядом, отступил со стены, убрал лестницы-мостики и решил закрепиться на старой башне и вокруг нее.
- Мы должны во что бы то ни стало сбросить их оттуда! – сказал Гасдрубал. – Как можно больше зажигательных стрел: даже если их не поразит огонь, они задохнутся в дыму!
Стрелы катапульт с зажженными тряпками, паклей, обмазанной смолой, полетели на башню. Манцин почувствовал, что долго ему не продержаться, и стал подавать сигналы своим кораблям, чтобы те забрали его.
- Гисгон, Ариш! Откройте потайной ход в башне, окружите Манцина снизу, не дайте ему уйти!
Спустившиеся густые сумерки и быстро наступившая ночь способствовали операции карфагенян и осложняли задачу римлян по спасению своего отряда. Гисгон и Ариш со своими отрядами потайным ходом вышли за пределы крепости к морю, окружили башню, в которой заперся Манцин. Теперь новый десант римлян встретил бы на берегу воинов Гисгона и Ариша.
Гасдрубал несколько раз пробовал перебросить лестницы на башню, но римляне каждый раз сбрасывали их, либо разрубали тяжелыми мечами.
Тогда горожане, по совету Гисгона, решили усилить отряд внизу и взять башню штурмом снизу. Осуществить это, однако, не удалось: на горизонте появилось множество новых римских кораблей.
- А вот это точно, Сципион, - вслух сказал своим приближенным Гасдрубал, наблюдая, как десятки маленьких огоньков надвигались из темноты ночного моря. – Передайте наварху и Аришу, чтобы немедленно возвращались. И пусть получше замаскируют вход.
Отряд карфагенян вернулся в город, снаружи остался один Сартак, который теперь почти неотступно следовал за Гисгоном во всех его сухопутных боях (конечно же, по приказу Аспасии). Храбрый фракиец завалил вход камнями, травой или тряпками (в темноте Сартак не очень разглядел – чем); когда закончил работу, три раза взмахнул мечом. Это был знак Гисгону. Сверху ему спустили канат, по которому он быстро забрался на крепостную стену.
К берегу подошли триремы, на которые беспрепятственно эвакуировались воины Манцина вместе со своим «доблестным» командиром.
Гасдрубал не стал мешать Сципиону. Зачем?
- Даже очень маленькая заноза может дать большой нарыв, лучше избавиться от нее. Отряд Манцина на этой башне и был для нас такой занозой, - сказал он своим командирам. – Завтра же разобрать эту старую развалину, союзницу римлян!
*
Сципион собрал военный совет вскоре после этого неудачного штурма Карфагена. Необходимо было изменить тактику осады, сделать войско боеспособным, для чего все должны были поверить в главнокомандующего, а солдаты – в своих командиров. Необходимо было изменить общее настроение, царившее в войске.
…Эмилиан обвел взглядом присутствующих. Здесь были друзья: Гай Лелий, военный советник грек Полибий, совсем молодой военный трибун Тиберий Гракх, сенатор Гай Фанний. Были здесь те, кого он оставил год назад: Алиенний Пелигн, Гостилий Манцин и многие, многие другие.
- Доблестные командиры! – начал речь Сципион. – Вот уже два года наши войска стоят под стенами Карфагена. Два года у города, не имеющего флота, выдавшего нам все свои мечи и катапульты и лишь благодаря нашему промедлению со штурмом создавшим себе новое оружие. Это оружие и доспехи непрочны: я сам в одной из ночных стычек год назад своим мечом разрубил щит одного пунийца надвое. Тот, кто хорошо владеет своим оружием, не должен бояться врага. А как можно хорошо владеть оружием, если не проводить занятий? Как можно выдержать многочасовой бой – а именно такие бои нас ждут внутри города – если (я видел своими глазами) воины устают после часовой схватки с врагом? Только в здоровом теле здоровый дух, об этом забывать нельзя. Завтра же мы удалим всех посторонних из лагеря, солдаты все ценности сдадут квестору. Рано нам еще думать о ценностях. Сначала нужно ранами и кровью заплатить за будущую победу, и лишь самым храбрым и сильным, самым ловким и умным бойцам боги даруют жизнь, а я обещаю им несметные сокровища Карфагена.
Сципион сделал небольшую паузу, оглядел присутствующих и понял, что его слушают с большим вниманием.
- Друзья! Нам нельзя забывать, какой город сейчас мы штурмуем и осаждаем без особого успеха вот уже два года. Это Карфаген, родина Ганнибала, солдаты которого пятнадцать лет топтали священную землю Италии; Ганнибала, который хотел идти штурмовать Рим; Ганнибала, от руки которого в битве при Каннах погиб мой дед. А разве среди своих родных и близких вы не найдете тех, кто пал от руки нашего общего врага? Обязательно найдете! Так разве не заслужил Карфаген гибели от римского меча? Разве мы не должны выполнить волю богов – стереть с лица земли этот проклятый богами город? Юпитер устал ждать!
Консул снова сделал паузу, чтобы собравшиеся хорошо запомнили сказанное.
- И еще… Мы с вами – граждане Рима и земля эта, которой владел Карфаген, принадлежит отныне Риму по праву. Так давайте вести себя на этой земле как рачительные хозяева, а не как дикие варвары, хватающие добычу и убегающие вдаль. Любой крестьянин должен видеть в нас своих новых господ, то есть защиту от разбойников и диких африканских племен южных пустынь. Пока же я не вижу такого отношения к местному населению. Нужно очень хорошо различать, где враг, а где мирный сельский житель. Без моего личного приказа отныне не будет обижен ни один селянин. За продукты, скот и инвентарь, необходимый нам, отныне и до окончания военных действий будем платить. И, надеюсь, все вы прекрасно понимаете, что чем скорее мы возьмем Карфаген, тем лучше будет для нас и нашего отечества…
Завтра утром построить войска, я сам буду говорить с моими воинами. Квестору подготовить помещения для приема вещей и ценностей, помощников себе для описания сдаваемого имущества возьмите у Гая Лелия. Кто хочет добавить к тому, что я сказал?
В ответ – общее молчание.
- Просьбы, замечания есть?
Никто не обронил ни слова.
- Благодарю за понимание. Обещаю, что приложу все усилия, все свои знания и опыт для успешного окончания этой военной кампании.
*
Уже на следующий день солдаты Рима почувствовали, что у них новый командующий. После речи, обращенной к воинам, он организовал сдачу всего лишнего имущества; посторонних (то есть торговцев, женщин, слуг) просил удалиться из лагеря. Начались ежедневные учения, строительство новых земляных укреплений поперек всего перешейка, соединяющего Карфаген с материком.
- Мы сделаем блокаду Карфагена полной, - говорил Сципион. – Даже птицы перестанут летать туда, не то, что этот Битиас, вышедший из города и сейчас постоянно доставляющий продовольствие осажденным.
Разведчики-нумидийцы доносили о начатых работах Гасдрубалу и обоим суффетам.
- Так… Посмотрите сюда, - Гасдрубал показал Карталону и Мирсе план Карфагена. – Здесь, в самом узком месте перешейка, Сципион возводит свои укрепления. А здесь, - полководец указал на пустующее место у стен старого города, - берег моря и городская стена сходятся под острым углом… Почему бы здесь нам не поставить свой лагерь, напротив римского, вне городских стен? Пусть наши воины, как и наш враг, не теряют времени даром и разомнут свои тела в тяжелой работе. И противник не будет тогда слишком задирать свой нос… А?
Суффеты одобрили план Гасдрубала, и тот назавтра же начал возводить укрепления вне городских стен, на расстоянии четырех стадий от города.
…Вновь два полководца рассматривали друг друга: Сципион с новых своих укреплений наблюдал за работой пунийцев, последние внимательно следили за действиями осаждающих.
Бои в Мегаре
Оставшиеся в городе богатые граждане вели себя по-разному. Кто замкнулся в своем доме, как в крепости, не желая больше никого видеть и слышать, подсчитывая убытки от разваливающейся на глазах торговли (к ним относился, в первую очередь, Ганнон); кто, наоборот, часто теперь ходил друг к другу в гости, как Элишат и Шаринат. Беда объединяет добрые сердца и заставляет их раскрываться навстречу друг другу. Двух женщин объединяла общая забота: и у той, и у другой мужья были патриотами Карфагена, дни и ночи проводили в трудах по укреплению армии. Каждый новый штурм города они воспринимали с тревогой, гадая – отразят натиск на этот раз, или нет? Бежать им в Бирсу – последний оплот города – или еще рано? Живы будут их мужья, или их принесут домой умирающими от смертельно нанесенных ран?
Чтобы лучше знать обстановку, каждый раз они, как и все в Мегаре, при различных осложнениях рассылали домашних на разведку, те бегали к городским стенам и каждый раз пока что приносили утешительные вести.
Вот опять донесся тревожный шум со стороны крепостных стен, послышались глухие удары стенобитных машин римлян. Элишат, бывшая в доме своей подруги, заспешила домой. Перебежав через последний мостик, каких было множество в Мегаре, перекинутых через оросительные каналы, Элишат встретила своего управляющего по дому.
- Я уже послал слуг к стене, - сообщил тот ей.
Прошло совсем немного времени, когда поступило первое известие: Карфаген штурмуют со стороны суши, в северной части крепостной стены.
- Значит, они пытаются проникнуть в Мегару? – с ужасом спросила Элишат.
- Успокойся, госпожа, если это случится, твой муж обязательно успеет предупредить нас, - сказал управляющий.
- Гисгон, наверно, тоже на стенах?
- Скорее всего, да. Флот стоит в Кофоне и многие моряки сейчас на стенах города. Где же быть ему, если не там?
- Храбрый юноша… Однако позаботьтесь о Малхе, соберите все необходимое для него, мало ли что…
Последнее приказание было излишним: у всех женщин города давно уже все самое необходимое было собрано и лежало на видном месте на тот самый случай, если придется спасаться в последнем убежище Карфагена – Бирсе.
Прошло целых четыре часа с начала штурма, когда пришло следующее тревожное сообщение: римлянам удалось взобраться на стену и бой уже идет наверху.
Начались первые приготовления в доме Элишат. Одели Малха и слуги встали с ним у ворот дома, готовые в любую минуту броситься бежать. Однако последняя, самая тревожная весть пришла не от своих домашних, а от слуги Шаринат, Необулы.
- Госпожа Элишат! – закричала та еще издали. – Римляне прорвались в Мегару! Только что к моей госпоже прискакал воин ее мужа и требовал ото всех как можно быстрее бежать в Бирсу или старый город!
- Идем с нами, Необула!
- Да, мне разрешила госпожа.
- Вот и хорошо. Идемте! – распорядилась Элишат.
Как только они все вместе двинулись в путь, прибежал воин от Стритона, и слуги, которых посылала Элишат в разведку. Воин, убедившись, что все домашние уже идут в старый город, тут же повернул назад. Двигаясь чужими садами, пересекая многочисленные каналы, встречаясь со знакомыми и незнакомыми соседями, тоже вынужденными покинуть уютные родные дома Мегары, Элишат думала: «Неужели это конец? Это – всё? Бедный Малх! Впрочем, он еще очень мал, он ничего не поймет… А вот Гисгон… Мой милый муж… Живы ли они еще? Бирса, старый город… А потом? Плен или смерть? Лучше уж смерть, чем плен и рабство…»
С этими мыслями она в сопровождении своих слуг успешно дошла до ворот старого города.
Навстречу гражданскому населению, бегущему из садов Мегары, шли воины Гасдрубала, вынужденные покинуть внешний лагерь у стен старого города и теперь направляющиеся в северную часть Карфагена. Во главе солдат шел сам полководец, из-под шлема которого были видны развевающиеся длинные седые волосы. Глядя на твердый, решительный шаг этого опытного воина, на его хмуро сдвинутые брови, яркий пурпурный плащ, закрепленный на могучих плечах, жители думали: «Этот будет сражаться до конца… Или все погибнем, или спасем Карфаген».
Вдруг взгляд Гасдрубала встретился с взглядом жены, только что бежавшей сюда вместе с двумя сыновьями. Неожиданно для самого себя он улыбнулся.
- Мы выгоним их из Мегары! Мы защитим свои семьи! – потрясая мечом, отвечая на мысли многих горожан, громко сказал Гасдрубал.
- Мы будем биться за каждый свой дом! – ответил Гасдрубалу какой-то кузнец, от его громоподобного голоса, казалось, задрожал воздух.
- Гасдрубал, мы с тобой, мы не сдадим город! – кричали горожане вслед уходящим воинам.
Как только поток беженцев из Мегары прекратился, ворота Бирсы и старого города закрылись, жители поднялись на крепостные стены к воинам, готовые либо умереть, либо прогнать прочь непрошенного «гостя».
*
Гасдрубал разбил свою армию на многочисленные мелкие отряды, с командирами договорился, что каждый из них будет вести боевые действия в том районе Мегары, который знает лучше всего.
Так, например, Стритон направился к своему дому, Гасдрубал – к своему, и так все. Лишь суффетам Карталону и Мирсе были оставлены два больших воинских подразделения на случай встречи с основными силами римлян.
Сгущающиеся сумерки оказались новым противником Сципиона. Небольшие отряды Гасдрубала, державшие связь между собой, наносили неожиданные удары по легионерам и так же неожиданно отступали, если к противнику подходило подкрепление. Каналы, заборы, кусты и деревья не давали возможности римлянам сражаться в привычной для них манере, видя общую картину битвы. Суффеты, узнав от разведчиков, где находятся основные силы Сципиона, вначале нападали на них, забрасывая копьями и дротиками, а затем имитировали отступление по разным направлениям, не ввязываясь в рукопашную.
Эмилиан, видя, как исчезают в наступающей ночной тьме расходящиеся по садам Мегары его легионеры, понял, что из победителя он в одну ночь может оказаться побежденным. И тогда велел протрубить сигнал общего отхода.
Прорываясь через незнакомые сады, изгороди и кустарники назад, к городской стене, сам консул то там, то здесь натыкался на трупы солдат-римлян. Убитых пунийцев почти не попадалось. Лишь когда стали подходить к воротам города, встретили много поверженных врагов, принявших смерть еще днем.
- Огня! Почему так мало огня? – нервничал консул. Но он ошибался, огня было очень много: почти каждый воин нес факел. Однако Мегара была столь велика, а кустарник и деревья садов были столь густы, что отступающие солдаты выходили, словно из обширного девственного леса. Теперь, соединяясь в месте, свободном от деревьев, свет от горящих факелов позволял свободно различать воинские звания и лица римлян. Огня становилось все больше и больше, и вот уже, казалось, - не ночь, а день встречают внутри города осаждающие войска.
«Может, переждать ночь здесь, у стены, а следующим днем захватить всю Мегару? Но будут ли бои в садах днем легче ночных? Нет, не будут. Да и Мегара – это не Карфаген. Карфаген, город ремесленников и оружейников, ювелиров и торговцев – там, где Кофон, где большие, в шесть этажей, городские дома, где здание Сената. Видимо, наступление на Мегару – моя ошибка. Прельстился более слабым видом внешних стен Мегары по сравнению с неприступным видом внешних стен старого города. Впрочем… Вдруг взятие Мегары напугает городскую элиту, и старейшины решат сдать город без боя?» - думал Сципион, наблюдая за отступающими когортами. С последним легионом покинул Мегару и сам консул. У ворот его ждали Гай Лелий и Гулусса. Первый сообщил о занятом им внешнем лагере карфагенян, второй – о неожиданной встрече со своим родственником (Гулусса был женат на племяннице Ариша).
*
Двухэтажный небольшой дом Ариша в Мегаре находился очень близко к стенам старого города, и бывший суффет надеялся, что всегда успеет покинуть его перед тем, как здесь появятся первые воины Сципиона. Когда же поступило известие о том, что в Мегару вошли отряды Гасдрубала, Ариш и вовсе решил никуда не уходить. Каково же было удивление хозяина дома, когда он услышал короткую схватку у входной двери, звон мечей и предсмертные крики управляющего и двух слуг, решивших защищаться от внезапно появившихся римлян. Быстро спустившись на первый этаж, Ариш обнаружил, что это не римляне, а нумидийцы – союзники римлян, во главе с его родственником – Гулуссой.
- А-а-а, вот, дядя, и ты, я так хотел тебя видеть! – с недоброй улыбкой сказал Гулусса, дав знак своим воинам удалиться.
- Зачем ты убил моих людей? – с гневом спросил Ариш, поднимая меч, который выронил, умирая, его слуга.
- Спокойно, спокойно, дядя. Не надо оружия, - направив свой длинный нумидийский меч на хозяина дома, сказал Гулусса. – И скажи своим слугам, чтобы они не сопротивлялись – я не биться с вами сюда пришел.
В это время в разных концах Мегары зазвучали римские трубы, возвещающие об общем отходе.
- Тем более что играют отход, - продолжил нумидиец. – Так вот, дядя, я спрашиваю тебя – не пойдешь ли ты с нами? Моя жена так соскучилась по тебе.
- Я разделю общую участь моего родного города, какова бы она ни была, - спокойно, без пафоса ответил Ариш.
В этот момент, видимо, беспокоясь за жизнь своего мужа, с верхнего этажа спустилась Арсиноя, молодая красивая жена Ариша. Она с изумлением стала разглядывать стоявшего посреди зала молодого нумидийца в богатых царских доспехах.
- Зачем ты вышла? Иди назад! Слуги, уведите ее! – заволновался Ариш.
- Зачем? Не надо! – хотел было воспротивиться Гулусса, но тут послышался короткий бой в саду у дома; внутрь быстро вбежал слуга Гулуссы:
- Царь, уходим, здесь много пунийцев!
Это была правда: следом за слугой Гулуссы в дом один за другим стали вбегать воины, ведомые Зибаком. Воспользовавшись минутным замешательством последнего, не ожидавшего увидеть в доме Ариша самого хозяина (ведь все покинули Мегару), да еще в присутствии одного из новых нумидийских царей, Гулусса, оттолкнув бывшего суффета и его жену, взбежал по лестнице и крикнул слуге:
- Уходим через второй этаж!
И – громко, чтобы хорошо расслышал Зибак:
- До свидания, дядя! Надеюсь, скоро увидимся у Сципиона!
Слуга быстро поднялся за своим господином, и все услышали, как две пары ног проследовали к окнам второго этажа.
- К окнам, не дать им уйти! – скомандовал выбегающим солдатам Зибак, сам же остался на месте, положив руки на рукоять меча и хмуро глядя в глаза хозяина дома.
- Что это значит? – удивленно спросил Ариш.
- Это значит, что ты сейчас же проследуешь за мной в тюрьму при храме Баал-Хаммона. Ты арестован, - заявил Зибак.
- Ты не имеешь права меня арестовывать – я член Совета Трехсот, - хотел было сопротивляться опешивший старейшина.
- О своем поведении я отчитаюсь перед Советом Трехсот. – Зибак был неумолим.
Поняв всю нелепость происходящего, Ариш поднял свой меч, намериваясь убить разведчика Гасдрубала и последовать за Гулуссой. Однако Зибак был прекрасным воином: моментально выбив меч из рук Ариша, он передал старейшину вошедшим воинам своего отряда.
- В тюрьму его! Что Гулусса?
- Ушел…
- Ничего! Этот не уйдет!
Смерть Ариша и поражение Гисгона
Через два дня члены Большого Совета и Совета Ста четырех слушали Зибака и его солдат (как свидетелей). Когда дали слово обвиняемому, то возмущению старейшин не было предела.
- Я не виновен! – стараясь перекричать всех, оправдывался Ариш. – Что видел этот Зибак? Как у меня был Гулусса? А о чем мы с ним говорили, откуда он знает?! Этот Гулусса, будь он проклят, специально разыграл перед Зибаком спектакль!
- А что ты делал в Мегаре, когда все уважающие себя граждане ушли в старый город, подлец?! – крикнул один из старейшин, схватил скамью, на которой сидел, и ударил ею по голове бывшего суффета. Ариш покачнулся и упал. Тут многие повскакали с мест, схватили скамьи и стали бить ими обвиняемого. Наиболее дальновидные политики, такие, как Стритон и Карталон, не принимали участия в избиении, но и не пытались заступиться за избиваемого, во-первых, потому, что были сбиты с толку рассказом Зибака и показаниями свидетелей, во-вторых, в обстановке всеобщего психоза боялись показать себя не патриотами.
Ариша забили скамьями до смерти, тело оттащила стража Совета. Когда старейшины немного пришли в себя (одни, удивляясь своему собственному поведению, другие – проримски настроенные – злорадствуя над недостойным поведением патриотов), на трибуну поднялся Стритон.
- Уважаемые старейшины. В осажденном большом городе, каким является Карфаген, обязательно найдутся люди, желающие покинуть его. Мне кажется, им не надо препятствовать. Ибо в случае, если мы будем мешать, эти люди могут объединиться между собой и стать предателями, захватив и открыв любые из наших городских ворот врагу. История полна примеров такому поведению осажденных, достаточно вспомнить прошлую нашу войну с Римом. В порту надо просто учитывать отплывающих, предупреждая их о том, что назад они вернуться в осажденный город не имеют права. Если желающих покинуть город будет много, можно будет организовать их выход и через городские ворота. Конечно же, я не имею в виду здесь тех, кто был на командных военных должностях: эти люди знают много военных секретов, их отпускать нельзя.
Предложение Стритона было принято как закон. Потом вновь вернулись к Аришу – что делать с его домом и женой? Поскольку детей у них не было, решили продать всех слуг и вдову в рабство, имущество так же продать, а вырученные деньги сдать в городскую казну.
Арсиною как служанку купила себе Шаринат, пожалев юную красавицу-гречанку, ни в чем, собственно, не виновную. Потом, правда, жена Гасдрубала не раз корила себя за этот поступок.
Но это потом. А пока старейшины выходили из здания Совета, обдумывая текущие свои и городские дела.
Навстречу старейшинам, через всю центральную площадь, шел Гисгон. Он был в полном боевом одеянии наварха. Найдя глазами Карталона и Мирсу, подошел к ним.
- Уважаемые суффеты, прошу проследовать за мной на южную городскую стену. Обещаю вам, вы увидите нечто необычное для себя, - сказал Гисгон.
Удивленные, Карталон и Мирса последовали за навархом.
Взойдя на башню, с высоты которой хорошо была видна земляная коса, на которой вновь, как два года назад, закрепились римляне, суффеты заметили необычное движение в стане врага: выстроившись цепочкой, легионеры передавали друг другу камни, которые складывали прямо в воду, в одном месте. Сюда же, под прикрытием нескольких трирем, грузовые корабли доставляли камни побольше, которые трудно было перетащить посуху.
- Похоже, Сципион решил отгородить Карфаген от моря, - как можно громче, чтобы слышали воины, сказал Карталон. На стене раздался дружный хохот солдат. Римляне, конечно же, слышали, как насмехаются над ними, однако работа продолжалась в том же темпе.
- К сожалению, я ничем не могу помешать им, - сказал Гисгон, показывая рукой на римские триремы, перегородившие выход из гавани.
- Ничего, пусть повозятся. Через месяц, когда они будут похожи на полудохлых червей, мы перебьем их – не мечами, нет, - просто палками! – заметил Мирса.
- Смотрите, смотрите, - крикнул кто-то, - а вон у того бедняги, кажется, от натуги пояс лопнул!
И снова дружный хохот нумидийцев донесся до римлян.
Стоявший рядом Гасдрубал тоже посмеивался, сам, однако, молчал, не вступая в разговор.
«Сципион, кажется, всерьез занялся Карфагеном. Он перекопал весь перешеек так, что теперь там и мышь не проскочит. И вот теперь консул взялся за море… Отряды Битиаса где-то между Неферисом и Асписом, как они будут доставлять продовольствие? Ну что ж… Серьезный у меня противник, не любит шутить… Нужно серьезно подумать и нам».
- Гисгон, позволь мне войти в твой дом наварха. Прошу прощения у суффетов, но действия противника наводят меня на некоторые мысли, которые я хотел бы обсудить вместе с командующим флотом. Позвольте нам удалиться, - вежливо откланялся Гасдрубал и увел с собой Гисгона.
…В доме наварха на острове в центре Кофона Гасдрубал не стал рассматривать карту города, как сначала хотел это сделать, а поднялся вместе с Гисгоном наверх башни, откуда Карфагеном любовалась Аспасия.
Был полдень, солнце стояло высоко, его лучи падали почти отвесно, утомляя жарой всех, кто в этот час не спрятался в тени дерева или дома. Вид Карфагена, если бы его увидела сейчас Аспасия, был совсем иной, чем в тот вечер. В гавани не было никакого движения кораблей, на горизонте стояли триремы врага; у подножия Карфагена, на земляной косе, под прикрытием вооруженных и готовых броситься в битву воинов, трудились легионеры. На них, посмеиваясь, смотрели со стен города нумидийцы и некоторые жители.
- Гисгон, друг мой, Сципион – враг умный и опасный, - начал Гасдрубал, - и если что-либо задумал, то доведет свои планы до конца. Сейчас он, ты знаешь, строит укрепления на перешейке, отделяя Карфаген от наших союзников со стороны суши. Теперь хочет блокировать город и со стороны моря. Кто знает, может быть, ему это и удастся. Но посмотри…
Гасдрубал обернулся туда, где море ближе всего подходило к военной гавани, отделенной от него лишь каменной стеной Кофона.
- Сейчас твои корабли выходят в море через торговую гавань, которая будет вскоре перекрыта. А если прорыть узкий проход из Кофона прямо сюда, к морю? Разумеется, скрытно, незаметно от Сципиона. Может быть, даже ночью. Сигнальные факелы все равно горят на стенах, так что лишние огни в городе римляне не заметят. Основная работа будет проводиться гражданским населением.
- Очень хорошо. Мои матросы не останутся в стороне, завтра же прикажу им начать рыть канал, - согласился Гисгон.
- Суффетов ставить в известность пока не будем: через пять дней перевыборы. А новые увидят все сами, когда тайна уже перестанет быть тайной.
- Согласен. Гасдрубал, у меня тоже есть предложение, - Гисгон подвел полководца к тому месту башни, откуда открывался хороший вид на три центральные улицы, ведущие к Бирсе.
- Мне эта мысль пришла в голову в тот момент, когда я шел к своей возлюбленной, Аспасии…
- Какое хорошее, красивое имя…
- Я боготворю это имя… И не скрываю свою любовь к эллинке. Так вот… Кто знает, Сципион может ворваться в старый город так же, как он это сделал недавно в Мегаре… Если это произойдет, бои здесь будут еще более страшными, чем в садах Мегары… Но их можно сделать для врага невыносимыми… Я думаю о строительстве подземных ходов. Одного хода, который сейчас связывает Бирсу с Кофоном, явно недостаточно. Почему бы поперек этого хода не сделать еще один? Мы же не знаем, откуда нападет Сципион.
- Прекрасная мысль. Пожалуй, я поручу эту работу Зибаку.
- У меня есть верные матросы, на которых тоже можно положиться. Они никому не скажут, какая работа им поручена.
- Хорошо, Зибак подойдет к тебе. Не будем мешкать, примемся за дело этой же ночью, мой юный друг!
С этим общим решением, довольные результатом разговора, Гасдрубал и Гисгон спустились в зал, где вместе провели время за обедом.
*
И вот наступили те самые дни, которых так ждал и так боялся Гисгон. Теперь всю надежду карфагеняне возлагали на свой, пусть малочисленный, но все же военный флот. Когда работа римлян по постройке дамбы, закрывающей вход в гавани Карфагена, была завершена, Гисгон открыл новый водный проход из Кофона и вывел в открытое море весь свой флот: шестьдесят пентер и трирем, керкур и миопар.
К сожалению, изменивший направление сильный ветер не благоприятствовал карфагенянам, и Гисгон вынужден был ограничиться лишь демонстрацией своего флота врагу, хотя было бы лучше, если бы он напал на корабли римлян, стоявшие без матросов и гребцов в морском лагере.
Римлян же буквально ошеломило появление флота у полностью осажденного врага. Спешно были брошены все земляные работы, матросы заняли свои места на кораблях. Сципион посмеивался: «Ай да Гасдрубал, ну молодец! То, что ты построил такой флот, делает тебе честь, а вот то, что не воспользовался моментом для нападения на беззащитные корабли – твоя роковая ошибка».
Когда через три дня рано утром Гисгон вновь вывел свой флот для сражения, римляне были готовы к нему: сто двадцать квинкверем и трирем стояли на открытом рейде, полные боеприпасов и воинов, готовых к абордажным схваткам.
Наверно, в этот день все жители города, от мала до велика, высыпали на крыши домов, на крепостные стены и даже на крыши храмов, чтобы увидеть битву, которая (кто знает?) могла бы спасти Карфаген.
Начало сражения было удачным для Гисгона. Он правильно рассчитал, направив вперед, против тяжелых кораблей римлян, легкие суда, которыми командовал грек Эпикид. Они таранили триремы и квинкверемы врага, ломали весла и рули, и практически невредимыми уходили назад. После чего в это место наварх направлял свои тяжелые корабли, которые довершали начатое Эпикидом, если римляне не успевали отвести поломанные суда под прикрытие свежих сил.
Несмотря на двойное численное превосходство осаждающих, работа Эпикида значительно сокращала его.
Из-за большого скопления кораблей в заливе в бой вступали не все сразу, а как бы по очереди, к тому же многочисленные отмели сильно ограничивали маневр судов. Вот затонуло пять кораблей римлян, десять, пятнадцать… Вдвое меньше – у Гисгона…
Не сходя ни на минуту с башни дома наварха, за битвой наблюдала Аспасия. Она считала уничтоженные корабли римлян: «Шестнадцать, семнадцать, восемнадцать…»
Близился полдень, а исход морского сражения оставался неясен: подавляющее преимущество римлян в кораблях давало себя знать.
Матросы Гисгона прекрасно понимали, что сегодня решалась судьба Карфагена. Это придавало им столько ярости и силы, что в абордажных боях они почти всегда выходили победителями. Римляне тоже понимали положение осажденных и их отчаянное сопротивление, отчего тоже сражались с невероятным упорством, молча, без стона погибая под ударами врага, либо побеждая его.
Экипаж корабля Гисгона, ведомый вперед самим навархом, уже захватил в плен два вражеских корабля и готовился к схватке с третьим. В этот момент пришла тревожная весть: при нападении на очередную квинкверему римлян стрелой в шею был смертельно ранен Эпикид. Однако сама керкура грека уцелела и продолжала бой.
Уже свыше тридцати затонувших и полузатонувших кораблей римлян и карфагенян скопилось в самом центре морской битвы, их приходилось обходить тем, кто еще был цел и жаждал сражения.
Наступал вечер, а итога битвы все не было видно: пятнадцать кораблей выведено из строя у Гисгона, сорок – у Сципиона.
Когда солнце коснулось горизонта, Гисгон понял: он не предусмотрел ночного сражения, корабли не могут оставаться в заливе против вдвое большего количества кораблей противника; пока еще не совсем стемнело, и был виден вход в Кофон, надо отходить. Прозвучал сигнал к отходу.
И вот здесь произошло то, что погубило карфагенский флот. Его легкие корабли, потерявшие своего боевого командира, из-за быстроты и хорошей маневренности первыми достигли берега, в беспорядке сгрудились около узкого прохода, толкаясь и мешая друг другу, не давая пройти в гавань пентерам и триремам.
В силу этого Гисгон вынужден был отвести тяжелые корабли к широкой насыпи, с давних времен возведенной перед крепостной стеной Кофона для разгрузки торговых судов. Наварх выстроил корабли в одну линию, кормой к берегу.
Римлянам вначале показалось, что представилась легкая возможность уничтожить флот противника: что может быть легче поражения неподвижной цели? И вот десять трирем на полном ходу сталкиваются с кораблями Гисгона, таранят их, забрасывают камнями и стрелами, отталкиваются от поломанных судов и разворачиваются для отхода. Но, развернувшись, они сами стали прекрасной мишенью для баллист и катапульт, установленных на крепостных стенах. Брошенные метко сосуды с горящей смолой и серой зажгли все близко подошедшие корабли Сципиона. Отважные римляне направили пылающие корабли к берегу, вплотную к кораблям Гисгона, чтобы огонь перекинулся на суда карфагенян. Это удалось лишь двум триремам римлян, остальные оттолкнули шестами и веслами. Моряки с горящих судов прыгали в воду, часть из них тонуло, других выбрасывало на берег, где они попадали в плен, лишь некоторые доплывали до своих кораблей, стоявших вдалеке.
Когда этот способ у Сципиона не удался, уже в сумерках римляне пустились на другую хитрость. Бросив вдалеке якоря, корабли вновь шли на сближение и таран, носом повреждая стоящие у насыпи суда противника. Затем все моряки хватались за канат якоря, втаскивая его на палубу и, тем самым, отводя корабли на безопасное расстояние, не разворачивая их. Потом вновь бросались на неподвижно стоящие триремы Гисгона… И так вновь и вновь…
Положение наварха стало безвыходным. На глазах жителей города погибала их последняя надежда. Плач и стенания неслись с городских стен. Лишь наступившая темнота позволила трем триремам незаметно для римлян зайти в Кофон. На одной из них, скрежеща от бессильной ярости зубами, залитый весь кровью убитых врагов, находился командующий… Вот только командующий… чем?
Уже несуществующим карфагенским флотом.
*
…Как только Гисгон вошел в свою спальню и рухнул на кровать, обессиленный дневным боем и горем поражения, к нему вошла Аспасия.
Села на край кровати. Взяла любимого за руку. Что она говорила, Гисгон слышал очень плохо, находясь в состоянии полудремы.
- Будет так, как ты хочешь… Мы станем мужем и женой… И будем вместе до самого последнего дня нашего свободного города… Боги отвернулись от Карфагена… Ну так что ж? Чем мы виноваты перед богами? Что защищаем свою родину? Говорят, когда-то Ганнибал в Италии совершил много плохих дел… Зачем ворошить могилы предков? Душа Ганнибала уже давно покинула его тело… Причем здесь он? Нет, не мстить нам пришли римляне. Им нужны сокровища и богатства твоей родины, Гисгон, и моей родины, прекрасной Эллады. Вряд ли они на этом остановятся. Они будут захватывать все новые и новые земли, пока не свалятся под тяжестью награбленного. Золото и роскошь погубят римлян. Им никогда не подняться до тех высот духовных ценностей, которыми обладала моя родина. Они будут мнить себя властелинами мира, даже не подозревая, насколько весь остальной мир обширнее и больше их жалких владений.
Не плачь, Гисгон… Плачут слабые и бессильные. Наш дух во много раз сильнее римского… Разве смогли бы римляне защищать свой город так, как делаем это мы? Даже если мы погибнем – мы победим. Ибо, убивая простых граждан Карфагена только за то, что они свободны и не желают стать рабами, римляне насылают на себя проклятия всех племен и народов, всех богов всего мира. И эти проклятия воплотятся в самых страшных, самых диких и не знающих жалости врагах римлян. И они придут и будут сокрушать все на своем пути к Риму, как сейчас это делают легионеры Рима здесь… Не плачь… Наша любовь сильнее, Гисгон… Все имеет свой конец, но люди, которые будут жить после нас, будут хуже и слабее нас душой… Ибо побеждает в этом мире лишь грубая физическая сила, мощь духа не в силах побороть ее… Справедливости и свободы становится все меньше и меньше… Но это лишь в этом, нашем мире, значит, есть иной мир, где все наоборот, где добрый дух сильнее грубости и вероломства… Там с тобой, Гисгон, мы будем намного счастливее, чем здесь… Успокойся, я – рядом с тобой до конца дней твоих… Спи, любимый мой… Спи…
И вновь – двуликий Ганнон
Гасдрубал весь прошедший день провел на одной из башен города, сначала безучастно наблюдая за ходом морского сражения, затем руководя обстрелом из катапульт и баллист подплывающих близко к берегу римских кораблей.
Происходящая на его глазах гибель карфагенского флота наводила полководца на мрачные мысли… В глубине души он все-таки надеялся на Гисгона.
«Итак, флот гибнет… А что остается? Стены города против легионеров Сципиона? Наверняка консул закроет нам и этот, второй выход из гавани… Впрочем, зачем он нам, если нет теперь флота? Выход из Кофона настолько узок, что попасть сюда мимо подводных камней мелководья вряд ли сможет посторонний… Подвоз продовольствия прекратится совсем… Голод замучает горожан и гибель неизбежна… неизбежна…
Да, неизбежна! Пора подумать о себе. Можно было бы через Зибака связаться со Сципионом, но нужно сначала обрести новых друзей, действовать не одному… Этой же ночью поговорю с Ганноном… Я найду правильные слова для этого непростого разговора… Да, этой же ночью…»
Встретив для приличия Гисгона и молча проводив его в дом на острове, Гасдрубал направился в Мегару к Ганнону. Тот еще не спал, просматривая какие-то записи и затем бросая их в огонь.
- Чем обязан я «великому» полководцу карфагенян? – с явной издевкой спросил Ганнон.
- Старейшина Ганнон, я знаю, ты понимаешь, в каком положении сейчас оказался Карфаген и каждый из нас. Меня не было в Карфагене в тот самый момент, когда принималось решение об оказании сопротивления римлянам. Волею богов и народа Карфагена я был поставлен во главе вооруженных сил и был обязан организовать оборону города. Тебе не в чем меня упрекнуть, я исполнял свой долг честно. Так же не в чем мне упрекнуть и тебя, Ганнон, ты честно и последовательно всегда являлся сторонником Рима. И, кто знает, может быть, ты был прав, сразу предлагая согласиться на условия северян. Сейчас их требования будут жестче. Но зачем гадать, какими будут условия Сципиона, не лучше ли прямо спросить его об этом?
Ганнон очень внимательно выслушал Гасдрубала, несколько раз в его глазах блеснули недобрые огоньки. Жестом он пригласил полководца прилечь и отведать с ним скромного вечернего ужина с прекрасным крепким ливийским вином, уже разлитым в серебряные кубки.
- Да, я действительно всегда был сторонником мира с Римом, - медленно, словно раздумывая над смыслом произносимых слов, начал говорить Ганнон, ложась рядом с Гасдрубалом, держа в руке свой кубок с вином и время от времени отпивая из него. – Но это не потому, что я люблю римлян. Это просто результат логического рассуждения. Если римляне самый сильный народ Средиземноморья, самое разумное – подчиниться ему без сопротивления. Только в этом случае можно рассчитывать на какие-то снисхождения со стороны властелинов мира. На что можно надеяться сейчас? Я не знаю. И потом, как ты собираешься встречаться со Сципионом?
- В нетронутом городе всегда найдется намного больше ценных вещей, чем в сожженном, где лежат одни черные головешки. Надо встретиться со Сципионом сейчас, пока он не начал штурма Карфагена.
«Что задумал Гасдрубал? Ловушку для меня? Не думаю. Его положение сейчас, после гибели флота, незавидно. Пожалуй, как я и предвидел, Гасдрубал хочет заручиться поддержкой моей партии… Но кто будет вести переговоры со Сципионом? Он? А какая роль отводится мне?» - такие мысли проносились в голове Ганнона, и, не дожидаясь услуг домашних, он сам подливал вино в кубок полководца.
- Это вино по достоинству можно оценить лишь со второго раза, пей, пожалуйста. Жаль, конечно, что приходится сегодня пить по случаю гибели нашего флота, а не его победы… Ну что ж, я давно уже вижу: боги окончательно отвернулись от Карфагена. …Что же касается Сципиона, переговоры с ним возможны, но не забывай: консул лишь выполняет решения римского сената, а право принятия решений принадлежит только сенату. Учитывая честность и неподкупность Эмилиана, нам (на слове «нам» Ганнон сделал особое ударение) трудно на что-либо рассчитывать.
- И все же я хотел бы попытаться…
Ганнон чуть заметно улыбнулся. «Он сказал – «я». Все ясно. А какое место в своих планах он отводит мне?» И перебил Гасдрубала:
- Вполне понимаю твои планы. Пролитие крови в схватках и сражениях разумно до определенного момента. Когда же поражение очевидно, лучше сдаться на милость победителя, чем просто подставить свое горло под нож. Допускаю, что у тебя могут быть и еще какие-то свои, личные планы, о которых я, как благородный и хорошо воспитанный человек, даже и не спрашиваю. В нашем положении, - Ганнон сделал длительную паузу, съел несколько фиников, запил их вином… Затем снова повторил:
- В нашем положении… откровенность необходима. Вот почему признаюсь тебе: я давно уже веду переписку со Сципионом и два раза честно предупреждал этого гордого римлянина, что наши соотечественники, к сожалению, способны на неразумные действия. Как иначе можно расценить решение об оказании вооруженного сопротивления? Без флота, без оружия… Но, к сожалению, с полной блокадой города эта переписка оборвалась.
Гасдрубал недовольно передернул плечами.
- Однако время еще есть, - поспешил успокоить его Ганнон. – Завтра Сципион еще ничего не успеет предпринять, завтра ты напишешь ему письмо, а я, с твоего разрешения, покину Карфаген через прорытый канал следующей ночью, выполняя поручение. Любопытным (какими могут оказаться, например, Стритон со своим сыном) скажешь, что я послан в римский лагерь или к нумидийцам для выполнения тайного задания…
На этот раз улыбнулся Гасдрубал.
- Сразу видно, что ты не военный человек, Ганнон. Завтра уже будет поздно. Пиши сам письмо сейчас, а я отправлю его этой же ночью.
Ганнон понял, что хотят прибегнуть к его услугам, можно сказать, даром. Он встал, подошел к стене, у которой на массивной каменной подставке стояла большая серебряная ваза, красиво отделанная драгоценными камнями.
- Прими, Гасдрубал, от меня эту нашу фамильную реликвию. Для удачного окончания задуманного нами дела хотелось бы, чтобы с письмом ты отправил именно меня. Важно не то, что Сципиону известны мой почерк и моя печать. Важно то, что я ему мог бы передать устно в случае его сомнений в нашей искренности.
- Да, конечно, конечно… - сразу же согласился Гасдрубал, принимая ценный подарок.
- А еще лучше, если со мною не будет никакого письма, а смысл нашего разговора я передам римскому полководцу устно, - заявил Ганнон.
- Я советую тебе плыть сейчас же. До рассвета, во всяком случае. Вот пропуск в гавань Гисгона. – Гасдрубал снял свой перстень с указательного пальца правой руки и передал старейшине.
- Благодарю. Я возьму с собой пару слуг. Думаю, им хватит места на судне. О своем решении Сципион обязательно найдет возможность тебя известить. Этот дом оставляю тебе, - Ганнон три раза хлопнул в ладоши, а сам подумал: «Мне он уже не нужен».
В зале появился громадного роста темнокожий ливиец.
- Его зовут Мавр, он присмотрит за слугами. Мавр, это твой новый хозяин, Гасдрубал. Выполняй все, что он тебе прикажет.
Ливиец с покорностью поклонился и вышел. Ганнон, видя, что Гасдрубал встает с ложа и собирается так же, как и он, покинуть дом, движением руки остановил его:
- Нет-нет, мое гостеприимство на этом не закончилось. В знак нашей дружбы я прошу на эту ночь остаться здесь. А чтобы тебе не было одиноко…
Ганнон один раз хлопнул в ладоши. Вошла смуглая египтянка.
- Тая? Откуда ты? Почему ты здесь? – удивился, ничего не понимая, Гасдрубал.
- Когда я месяц назад приплыла из Нефериса, меня первым в порту встретил Ганнон. Я хотела идти к тебе, но старейшина почему-то уверял меня, что ты сам сюда придешь. И вот – он оказался прав, – улыбаясь, сказала Тая. Гасдрубал вопросительно посмотрел на Ганнона.
- Не смею больше мешать вам, - откланялся старейшина, не желая вдаваться в детали этой пикантной ситуации.
Этой же ночью в сопровождении двух слуг, несших тяжелый сундук, Ганнон с помощью перстня, полученного от Гасдрубала, проник в Кофон, занял легкую гемиолу и велел ее матросам выходить в открытое море.
Когда судно покинуло осажденный город, освещаемый сигнальными огнями, и далеко позади остались догорающие жертвы дневного морского сражения, его окружила со всех сторон темная, безлунная и беззвездная ночь. Беглецам показалось, что они уходят во мрак подземного царства бога Баал-Хаммона.
- Хозяин! Куда плывем? – спросил старший матрос. Его голос в плотном, вязком воздухе прозвучал необычно глухо.
- Пока никуда. А как начнется рассвет – в римский морской лагерь, - ответил Ганнон.
Лето и осень третьего года войны
В сложные летние дни третьего года войны с Римом, защищаясь от наседавшего врага, жители Карфагена не изменяли своим политическим принципам. И когда подошло время менять суффетов (их переизбирали ежегодно), это было сделано так же, как и всегда. Новыми суффетами стали: Стритон (во второй раз) и молодой воин очень знатного рода, отличившийся во многих схватках с врагами на крепостных стенах, Гамилькар. Учитывая, что флот у карфагенян был разгромлен, и теперь ему уже неоткуда было взяться, вся надежда оставалась на командующего армией Гасдрубала и этих двух суффетов. Правда, оставалась еще армия в лагере под Неферисом, которой командовал Диоген, да конный отряд Битиаса, кочующий по глубинным землям Ливии, но от них не было никаких вестей.
Стритон и Гамилькар оказались очевидцами энергичных действий Сципиона: уничтожив флот карфагенян, консул продолжил строительство широкой насыпи между городскими стенами и морем. Не обращая внимания на обстрел со стороны пунийцев, римские легионеры под градом стрел и копий клали и клали тяжелые камни, отрезая город от моря. Вскоре на этой насыпи защитники города увидели стенобитные машины. На ночь их оставляли под охраной небольшого отряда. И тогда Гамилькар попросил Гасдрубала:
- Позволь мне с небольшим отрядом напасть на эти машины ночью со стороны моря. Вылазки будут ждать со стороны стен Карфагена, назад никто смотреть не будет, а мы с незажженными факелами выйдем с той стороны, откуда нас не ждут. Зажжем факелы от дежурных огней римлян и спалим все их машины.
Гасдрубал одобрил этот план.
И вот однажды ночью семь сотен обнаженных нумидийцев, ведомые Гамилькаром, спустились с крепостной стены вдалеке от сооруженной римлянами насыпи и пошли (местами – поплыли) к ней по мелководью.
Весь отряд доплыл до римлян абсолютно незамеченным. И лишь когда вспыхнуло семьсот факелов, и загорелись машины римлян, последние очнулись ото сна и бросились на своих врагов. Несмотря на то, что воины Гамилькара были безоружными и беззащитными, их легко поражали дротиками и мечами, они, как безумные, бросались от одной машины к другой, пока не загорелись все, а потом с огнем в руках бросились на римских солдат. Те не ожидали такого отчаянного напора и побежали с насыпи по направлению к основному лагерю. Сципиону стоило больших усилий остановить бегство. Он собственноручно убил нескольких обезумевших от паники солдат. Когда римляне повернулись лицом к своему врагу, такового уже не оказалось: сделав свое дело, карфагеняне скрылись во мраке ночного моря так же внезапно, как и появились.
Сципион неистовствовал. Он, пожалуй, как никто другой, понимал обреченность Карфагена, но его не устраивала длительная осада. Если война затянется, лавры победителя достанутся другому консулу, которого выберут после него. А коварный Гасдрубал пускался все на новые и новые хитрости, которые затягивали войну, но не могли в целом переломить ее ход в пользу карфагенян.
Вот теперь в лагере Сципиона сидел Ганнон, выпрашивающий для элиты города привилегии в случае мирной сдачи города. «Если бы окончательное решение принадлежало мне, - раздумывал Эмилиан, - я бы пошел на сделку с Ганноном и Гасдрубалом. Но решение римского Сената известно. «Карфаген должен быть разрушен», - вот политическое завещание уже покойного сенатора Марка Катона. И оно должно быть выполнено. Нет, дорогие мои пунийцы, вы еще не знаете, что значит по настоящему осажденный город. Только я покажу вам это. И если голод не заставит вас открыть ворота города… Тогда…»
Сципион знал, что будет тогда. А пока он удваивал свои усилия по организации работ, по укреплению дисциплины в армии. Его видели в течение одного дня по несколько раз в одних и тех же местах: то в основном лагере, где в центре возвели каменную с деревянным четырехэтажным окончанием башню такой высоты, что с нее можно было видеть все, что происходит в Карфагене; то на построенной насыпи, отделившей город от моря, где стали возводить каменную стену напротив городской на таком близком расстоянии, что можно было при штурме перебросить с одной на другую лестницы; то в морском лагере, где он всегда проверял боеспособность сторожевых постов; то на территории складов оружия и продовольствия. И даже ночью он успевал побывать во всех опасных местах. У римских солдат начинало складываться впечатление, что их вождь никогда не спит. В него стали верить, как в бога, который не только выиграет эту войну, но и спасет жизнь многих солдат, потому что не станет проливать кровь напрасно.
*
Когда было завершено строительство стены на насыпи точно такой же высоты, что и городская, Сципион решил, что пора уничтожить сильный лагерь карфагенян у Нефериса.
Начиналась осень, и оставлять вне стен Карфагена чуть ли не семидесятитысячное войско пунийцев до следующего года не входило в планы римского консула.
Взяв с собой Гая Лелия и Гулуссу, он двинулся в третий раз к Неферису.
На этот раз против крепости Диогена стояла армия не Манилия или Цензорина, а опытнейшего римского полководца, который прекрасно уже успел изучить местность и не допускал в своих действиях ни малейшей оплошности.
Воздвигнув свой лагерь в двух стадиях от лагеря Диогена, Сципион начал осаду по всем правилам военного искусства. Целый месяц римляне возводили осадные укрепления, пускали их в действие, видели, как осажденные сжигали их, начинали строить их вновь и вновь. Целый месяц Эмилиан метался между Карфагеном и Неферисом, лично руководя обеими осадами.
…В ночь перед решающим штурмом консул снова прискакал в римский лагерь под Неферисом. Собрал военный совет. Приказ прочитал таким тоном, словно это был совет старшего товарища:
- Друзья мои, завтра, по воле богов, мы должны овладеть лагерем пунийцев, в котором сидит Диоген. Четыре стенобитные машины подведены под стены крепости и предстоящая их работа должна дать результат. Здесь с главным отрядом буду находиться я. Ты, Гай Лелий, во время штурма зайдешь с тыла лишь с одним легионом и проникнешь на территорию лагеря, откуда нас никто ждать не будет. Главная твоя задача – сеять панику и неразбериху в стане врага.
Твоя задача, Гулусса, - ворваться в крепость после того, как рухнет крепостная стена и ее руины возьмет мой отряд. Проникнув в лагерь, твои конники должны будут быстро занять всю их территорию, чтобы пунийцы нигде не могли закрепиться и оказать организованное сопротивление. Задача ясна?
Все одобрили план полководца. Тот улыбнулся.
- Вот и хорошо. Отдыхайте. Завтра трудный день.
*
Штурм крепости проходил точно по плану Сципиона. Вначале, в результате работ стенобитных машин, рухнула стена на протяжении двух пролетов, и сюда устремились римские легионеры, ведомые самим консулом. Когда жаркий бой разгорелся на развалинах, в лагере Диогена поднялась паника: в тыл пробрался римский отряд неизвестной численности. Многие защитники крепости, не слушая своих командиров, стали убегать под защиту городских стен Нефериса. В этот момент воины Сципиона полностью овладели образовавшимся проходом в стене и пропустили на территорию лагеря конницу Гулуссы. Та ворвалась в крепость, убивая всех, кто попадался на ее пути.
Защитники крепости умирали, мужественно сражаясь с многочисленным воинством Сципиона и Гая Лелия. Пощады никто не просил. Лишь небольшой горстке воинов во главе с самим Диогеном удалось уйти в Неферис под защиту городских стен, значительно менее высоких, чем крепостных.
…Еще горел лагерь, еще не остыли трупы убитых врагов, когда Сципион подозвал к себе Лелия и Гулуссу.
- Оставляю вас здесь с полной уверенностью, что после взятия таких мощных укреплений городок падет, благодаря вашим усилиям, быстро. Я же отправляюсь к Карфагену с радостной вестью для наших воинов. К тому же Карфаген – это не Неферис, а Диоген – не Гасдрубал, от последнего можно ожидать каких угодно неприятностей. До свидания, друзья мои!
И Сципион Эмилиан тут же ускакал, сопровождаемый малочисленной личной охраной.
*
Через два дня после взятия карфагенского лагеря под Неферисом Сципион получил известие от Гулуссы. Нет, не о взятии города, а о том, что на него вышел Зибак, разведчик Гасдрубала, с просьбой устроить встречу его командиру с римским консулом.
«Однако Гасдрубал настойчив. Это хороший признак», - подумал Сципион и приказал гонцу:
- Отвези Гулуссе мой приказ не отпускать Зибака. Пусть станет свидетелем падения Нефериса. А потом отпустите его в Карфаген, пусть расскажет Гасдрубалу о подвигах моих воинов, а так же сообщит, что я жду его в полдень на крепостной стене Кофона на шестой день падения Нефериса.
…Ждать падения Нефериса пришлось еще целых двадцать дней. Почти месяц маленький городок на юге Карфагенского залива, защищаемый практически самими жителями и горсткой воинов, противостоял многочисленной римской армии. При штурме погибли все воины Диогена, сам Диоген, почти все взрослое население Нефериса, включая стариков и женщин, пытавшихся отстоять свои жилища и детей.
Обо всем этом рассказал Гасдрубалу Зибак, вернувшийся невредимым в Карфаген. «Положение изменилось к худшему, и говорить с консулом так, как я рассчитывал до падения Нефериса, уже нельзя», - размышлял карфагенский полководец. «Однако наступила зима и больше военных действий не будет – это тоже надо учитывать. Захотят ли римские солдаты третью зиму мерзнуть в Африке у стен одного города? Надо напомнить об этом Сципиону…»
На шестой день падения Нефериса, как и было условлено, на стену Кофона взошел Гасдрубал. На свою стену, отстроенную на искусственной насыпи, поднялся Сципион. Полководцев сопровождало лишь по два солдата. Быстро летящие низкие тучи, казалось, задевали за шлемы военачальников, серое небо посылало на землю мелкий моросящий дождь. От обилия влаги одежда воинов промокла и выглядела не так красиво, как того желал Гасдрубал.
- Так о чем хотел говорить со мной главный защитник Карфагена? – первым спросил Сципион.
- О трех зимах, которые проведут твои воины под этими стенами! Нельзя исключать четвертую, пятую, шестую и так далее, если сейчас мы не договоримся о мире.
- На каких же условиях думает заключать мир Гасдрубал?
- Мы отдадим все богатства Карфагена, которые имеем, вы же оставите нам наши жилища и жизнь.
- Вы знаете решение римского Сената: Карфаген должен быть разрушен. Могу лишь обещать жизнь всем его жителям, кроме перебежчиков из моей армии.
Гасдрубал не ожидал, что переговоры будут столь короткими. Тогда он высоко поднял голову и сказал громко, чтобы слышали на обеих стенах – и враги, и свои:
- Вы два месяца штурмовали Неферис, который в сто раз меньше Карфагена. Умножьте сто на два – столько вы простоите еще месяцев под стенами этого города, ибо ни один его житель не согласится на эти условия римского Сената. Мы примем смерть от голода, от ваших стрел и мечей, но никогда не согласимся на жизнь без моря, которое нас взрастило и дало нам славу. Долг обязывает меня разделить со всеми участь несчастных и в то же время счастливых карфагенян. Несчастных – ибо они не заслужили тех мучений, на которые обрекаете их вы, римский консул. Счастливых – ибо нет ничего прекраснее, как смерть во имя свободы и справедливости.
И, отвернувшись от Сципиона, Гасдрубал сошел со стены.
Зимой
…Легко говорить красивые речи на виду у многих твоих сторонников, верящих в военный талант полководца; очень тяжело думать о грядущих темных днях холодными зимними ночами… Шаринат не успокаивала, а почему-то раздражала Гасдрубала. Видя ее грустные, красивые глаза, он представлял себе цепи, в которые закуют ее руки и ноги. Рядом, тоже в цепях рабов, будут ее дети.
Спасаясь от этих видений, Гасдрубал все чаще и чаще убегал ночами в дом Ганнона, к своей египтянке. Но и Тая последнее время не радовала его. Неожиданно на помощь пришел молодой Гамилькар.
Как-то, в очередной раз, осматривая продовольственные запасы армии, суффет предложил:
- Гасдрубал, у твоей супруги в служанках ходит прекрасная женщина, вдова Ариша. Если ты не обратил до сих пор на нее должного внимания, я прошу: позволь это сделать мне. Я же в свою очередь могу предоставить тебе двух сестер-этрусок, которые живут у меня всего год. Мне посчастливилось спасти их в Асписе, где они продавались как рабыни. Поверь мне, Сципион может сильно укоротить наш и без того не длинный жизненный путь, так зачем отказывать себе в последних радостях в эти зимние, скучные дни? Заходи ко мне сегодня вечером вместе с Арсиноей. Буду рад устроить встречу, которая надолго запомнится, и о которой ты всегда будешь вспоминать с благодарностью.
- Хорошо. Я приду вместе со своим слугой Проклом и служанкой Арсиноей, - согласился Гасдрубал.
*
Для Карталона наступившая зима принесла новые хлопоты. Неожиданно сбежал из Карфагена главный хранитель городской казны, прихватив с собой немалую сумму. Вместо него на Совете Тридцати было решено избрать надежного человека, который в эти трудные голодные дни не стал бы разбазаривать народное достояние. Лучше Карталона никого не нашли. В подчинение к нему теперь переходили пять хранителей городской казны.
На следующий день после своего избрания Карталон собрал всех хранителей в городской сокровищнице с тем, чтобы узнать подробнее положение дел с финансами Карфагена.
Первым проинформировал Карталона хранитель сокровищницы:
- Здесь хранится лишь пятая часть всего богатства, принадлежащего народу Карфагена. Чуть более пяти тысяч талантов. Обычно здесь хранится не менее семи тысяч талантов, однако последнее время Гасдрубал очень много берет на нужды армии, в основном на оплату продовольствия, которое постоянно дорожает. Новых же поступлений, которые обычно шли от торговли и из сельской местности, нет. Боюсь, что скоро здесь не будет и пяти тысячи талантов.
- А где остальные богатства?
- Они разделены между храмами Эшмуна, Баал-Хаммона, Астарты-Тиннит и Решефа, - сказал жрец храма Эшмуна. – В каждом чуть более пяти тысяч.
- Что значит – чуть более?
- Например, в храме Эшмуна сейчас пять тысяч триста пятьдесят пять талантов золота и серебра. Из них пять тысяч – это неприкосновенный запас, который можно израсходовать только по решению народного собрания. И так в каждом храме. Что же касается переменной части – трехсот пятьдесяти пяти талантов, то эту сумму мы можем выдавать по требованию суффетов, Гасдрубала, давать в кредит под проценты, либо финансировать какое-либо городское общественное строительство.
- Как пополняется городская казна в храмах?
- Десять процентов своих доходов мы обязаны передавать в городскую казну.
- Итак, общая сумма городской казны – свыше двадцати пяти тысяч талантов?
- Да.
Карталона смутила столь большая цифра. «Хотя, конечно, удивительного здесь ничего нет, - размышлял новый главный хранитель казны. – По условиям мира, заключенного после разгрома армии Ганнибала, мы должны были выплачивать Риму по двести талантов в год в течение пятидесяти лет. И уже через четырнадцать лет мы готовы были выплатить всю оставшуюся сумму сразу!»
Вслух же спросил:
- Предлагалась ли эта сумма римлянам в качестве выкупа за нашу свободу?
- Примерно эта сумма называлась во время переговоров еще с Цензорином под Утикой. Говорилось так: «двадцать тысяч талантов или чуть более». Однако жадные северяне и слышать ничего не хотят о выкупе, они считают, что в качестве добычи им достанется гораздо больше.
- Когда последний раз проводилась ревизия?
- Давно не проводилась.
- Давно – это как? – попросил уточнить Карталон.
- Уже лет двадцать…
- Через месяц представить мне отчет с точностью до четверти таланта. Я сам обойду все храмы и сверю все записи.
- Но записи в храмовых книгах могут вести и читать лишь сами слуги богов… - попробовал возразить жрец храма Решефа.
- Казна считается городской, а главный хранитель казны не имеет права проверить ее расход?
- Мы сами несем ответственность перед богами за хранящуюся у нас часть городской казны, и если мы вздумаем обмануть тебя, нас постигнет страшная кара богов, - ответил жрец храма Эшмуна.
- Это хорошо. И все же я хотел бы проверить все лично. Ибо в данный момент, когда мой предшественник находится в стане врага, будет лучше, чтобы главный хранитель был в курсе дел, которые ему поручены. Кстати, какую сумму прихватил предатель и откуда?
- По нашим сведениям, немного. Чуть более десяти талантов из сокровищницы, - ответил ее хранитель.
- Десять талантов, по-вашему, немного!? Да на эти деньги можно досыта накормить все гражданское население Карфагена! – возмутился Карталон. Успокоившись, добавил:
- Когда жители считают каждую горстку полбы, когда у некоторых нет даже и ее – жизнью своею отвечаете за каждую драхму городской казны. А что касается того, что мне можно и чего нельзя – это я согласую с Советом Ста четырех. Думаю, она согласится со всеми моими требованиями к вам. Надеюсь, ее решения вы не будете оспаривать?
Все наклонили головы, соглашаясь с доводами нового начальника.
- Вот и отлично. Мы поняли друг друга. Завтра же начну проверку с вас, - Карталон указал рукой на побледневшего хранителя сокровищницы.
*
Однако Карталон сказал неправду. Как только все разошлись, он тут же именем Совета Ста четырех – высшего судебного и контрольного органа Карфагена – велел арестовать хранителя сокровищницы, а сам произвел обыск у него на дому. Он нашел то, что искал и чего никогда бы не нашел в государственных финансовых отчетах: расписки в получении денег, взятых из казны незаконно, на личные нужды.
«Ганнону – тридцать талантов, Гасдрубалу – пятьдесят талантов, - читал расписки Карталон. – Гамилькару – пять талантов, снова Ганнону – десять талантов, Арсиное – пять талантов, - ей-то зачем? Зибаку… Мирсе… о боги, да здесь фамилии многих старейшин…»
Через день Карталон доложил Совету Ста четырех о незаконной выдаче золота и серебра, многих драгоценностей из казны хранителем сокровищницы, утаив при этом о расписках Гасдрубала и некоторых своих близких друзей. Решение Совета было необычно быстрым для него: постановили, без обсуждения, распять хранителя на кресте, установленном на площади перед зданием Большого Совета (так обычно расправлялись с восставшими рабами), Карталону же дали право ревизии всех государственных богатств, находящихся в храмах.
Итог подсчета оказался удручающим: вместо положенных двадцати пяти тысяч талантов в наличии оказалось восемнадцать тысяч сто двадцать семь талантов золотом и серебром. Правда, некоторые граждане, такие, как Гамилькар, пообещали Совету Ста четырех в течение двух дней либо сдать деньги обратно, либо представить полный финансовый отчет, но подобных Гамилькару было мало, и общей картины расхищения городской казны они не могли затушевать. Замена всех хранителей вряд ли гарантировала бы сохранность оставшегося богатства.
…Однажды вечером, возвращаясь из храма Эшмуна, Карталон встретил Гасдрубала.
- Приветствую главного хранителя городской казны и очень ему сочувствую, - картинно раскланялся седобородый полководец. – Для скрашивания наших серых, ненастных будней прошу отужинать в моем доме.
Карталон согласился, интересуясь вопросом – будет ли Гасдрубал спрашивать про найденные его расписки или нет? Однако тень сомнения в правильности данного согласия легла на его чело, когда он увидел, что полководец следует не в свой дом, а в дом Ганнона.
- Куда мы идем? – с тревогой спросил Карталон.
- Разве ты не знаешь, что у меня теперь два дома – Ганнон завещал мне все свое карфагенское имущество, - ответил Гасдрубал.
«И какой бог надоумил меня согласиться на его предложение поужинать! Не влипнуть бы в какое-нибудь нехорошее дело!» - входя в дом Ганнона, подумал Карталон.
Однако после третьего бокала вина все сомнения у главного хранителя исчезли, а легкая музыка не то рабынь, не то служанок и жарко прогретое помещение окончательно расположили его к своему сотрапезнику.
- Ты умный человек, Карталон, понимаешь, что я не могу не брать денег из казны, - говорил ему Гасдрубал. – Армия требует больших денег… Каждодневные учения, строительство машин… Разве за всеми младшими командирами уследишь, как они тратят деньги? Кому-то недоплатят, кому-то недодадут мяса, а отвечает за всех Гасдрубал… Разве это справедливо? И вот еще что… Для того, чтобы мой ум, ум полководца, не притупился в бесконечных упражнениях с солдатами, я позволяю себе изредка по вечерам, как сейчас, повеселиться…
Гасдрубал лег поближе к Карталону и зашептал ему на ухо:
- Ты не можешь себе представить, Гамилькар подарил мне двух таких прекрасных блондинок-этрусок, что дух замирает… Впрочем, убедитесь сами…
В этот момент под легкую музыку арф в зал впорхнули две юные этруски в коротких греческих туниках. Потанцевав немного, они приблизились к отдыхающим мужчинам и приняли из их рук кубки с вином.
- Как тебя зовут? – спросил захмелевший Карталон этруску, присевшую на его ложе.
- Меня здесь зовут Второй Таей, - смеясь и подливая ему вино в бокал, ответила юная красавица.
Слабеющая рука не послушалась, бокал укатился под стол, и большое красное пятно разлилось на ложе. Карталон последним усилием воли сказал себе: « Хватит. Довольно. Я пьян, и все остальное сейчас для меня лишнее, и мне не надо… Что бы такое придумать?»
Он схватился за живот и застонал.
- Может быть, Карталону что-нибудь нужно? – посочувствовал ему Гасдрубал.
- Боюсь, мой друг, что я могу испортить… испортить… так хорошо начавшийся вечер… Живот… М-м-м…
- У меня есть хороший врач. Позвать врача?
- О нет, я знаю, что это такое… Это у меня надолго… Я лучше пойду… Слуга! Где мой слуга?
- Так может, лучше врача? А, Карталон?
- Н-нет, где мой слуга? Извини, Гасдрубал, извини, но… я лучше отлежусь дома… А, вот и ты, мой толстый ливиец… Неужели это я тебя так раскормил? Мне бы твой здоровый живот… Ну, бери своего хозяина и неси домой… До свидания, Гасдрубал. Допьем как-нибудь в другой раз. До свидания…
- До свидания, - ответил полководец, которого обнимали теперь обе удрученные печальной сценой этруски. Он с презрением смотрел на пьяного главного хранителя казны, которого уводил (или уносил?) слуга. «Дурак! Другого раза не будет… Больше я не позову тебя! Многие из горожан вряд ли доживут до лета… Чтобы ты рассказал им о моих прекрасных вечерах и ночах? Никогда! Ну и дурак! Разве можно отказаться от таких женщин?»
- Сегодня твоя очередь, Вторая Тая, показывать свое мастерство, - целуя юную богиню красоты, сказал Гасдрубал и дал знак всем остальным удалиться.
Жертва
В то время как многие правители Карфагена не очень испытывали недостаток в продовольствии, в кварталы простых жителей пришла настоящая беда. От голода умирали десятки, сотни жителей. Из почти миллионного населения города теперь едва оставалась десятая часть.
Государственные запасы продовольствия тратились только на тех, кто служил в армии. Гражданское население было предоставлено самому себе. Многие, отдавая последнее стражникам, чтобы те открыли ворота, бежали из города и, попадая в плен к римским солдатам, становились рабами. Но эти люди все равно считали себя счастливчиками, ибо им удавалось сохранить себе жизнь.
Те же, кто оставался внутри городских стен, были практически обречены. Их ждала либо смерть от голода, либо от меча осаждающих. Но и в эти безрадостные зимние дни защитники города продолжали жить и работать. Были прорыты подземные ходы вдоль улиц Греческой и Этрусской, поперек подземного хода, который шел от Бирсы к гавани. Все они соединялись между собой и в случае необходимости тот или иной участок мог быть засыпан. Продумывалась тактика уличных боев, защита отдельных кварталов. В каждом доме его взрослые жильцы являлись отрядом самообороны, которым руководил старший мужчина. Все эти избранные командиры маленьких отрядов знали друг друга в лицо, ибо не один и не два года они прожили рядом в этом большом городе, многие были между собою родственниками.
- Ну что, Евн, покажем мы этим жадным римлянам, как зариться на чужое добро? – спрашивал пекарь своего соседа кузнеца.
- Не беспокойся, Эт, я умею не только ковать мечи, но и применять их на деле! – улыбался кузнец, похлопывая по спинам двух своих взрослых сыновей.
- Тебе хорошо, сосед, у тебя два сына служат в армии и получают там еду, а моя пекарня уже неделю стоит без дела и мои дочки не замужем, кушать просят у меня! – сокрушался пекарь.
- Надо было раньше детей заводить! – смеялся Евн, а, подойдя поближе к Эту, шептал ему на ухо:
- Я знаю, в твоем доме сейчас совсем плохо, зайди вечерочком ко мне, у меня еще осталось немного полбы, да и оливок с финиками отсыплю, так и быть.
Семьям богачей, любящим свой родной город и не собирающимся его предавать, тоже жилось неважно: приходилось делиться продуктами с бедными знакомыми, бывшими рабами (теперь все рабы Карфагена по решению Большого Совета имели право получить свободу, чтобы тем самым увеличить количество защитников и не допустить измены). Многие рабы, чтобы не умереть с голоду, оставались добровольно слугами своих бывших рабовладельцев. Так, никто не ушел из домов Стритона, Гасдрубала, Гисгона. Их нужно было всех кормить. Гисгон вынужден был думать теперь и о слугах своей жены Аспасии, ее брате Ксефоне, мастерская которого перестала давать доход.
…Однажды, по просьбе матери, Гисгон зашел к ней домой. Он уже давно жил в доме на острове, вместе с Аспасией, и почти забыл отцовский дом, особенно женскую половину.
«Как похудела мать», - подумал Гисгон, увидев Элишат, лежащую на своем ложе.
- Как ты себя чувствуешь? – спросил он, целуя ее руки.
- Спасибо, сын, не хуже, чем большинство сейчас в Карфагене. Врач советует поменьше двигаться,… чтобы поменьше кушать. Как твои дела?
Гисгон нахмурился.
- Мои дела? С едой у меня не плохо. Ведь, несмотря на то, что флота у меня нет, я получаю по-прежнему как флотоводец.
- Не огорчайся, сынок. Твоей вины в потере флота нет. Все делается на земле по воле богов. Вот и с продовольствием: оно почти иссякло, а бунтов и измены в городе нет, ибо богам угодно, чтобы мы защищали свою родину.
- А недавняя казнь хранителя казны?
- Растрата государственного имущества не такая уж большая измена. Мне непонятна позиция Совета Ста четырех… Ты ничего не слышал о пирах Гасдрубала, нет? Поверь мне, он тратит много денег не по назначению. Но кто ему смеет сделать замечание? Он – последняя надежда Карфагена, и эту надежду нельзя убивать своими руками. Поэтому если кто тебе будет говорить плохо о нашем полководце, передай этого человека в руки Зибака. Тот зажмет язык любому болтуну. Несмотря на некоторые слабости нашего опытного Гасдрубала, лучше него сейчас никто не защитит город. Как ты думаешь?
- Я думал об этом, мама. Да, ты права.
- Но я не о Гасдрубале хотела говорить с тобой, сын мой. Я хочу,… чтобы ты знал…
Элишат глубоко вздохнула, ее руки нервно пробежали по складкам одежды…
- Твоему младшему брату, Гисгон, только два года…
- Скоро будет три.
- Не перебивай, когда мать говорит, - строго оборвала сына Элишат. – Я решила…
Но не могла сказать Гисгону о том тяжком решении, которое она приняла. Тогда Элишат начала издалека.
- Почему боги отвернулись от нашей родины, Гисгон? Почему столько неудач?
Она взглянула в глаза сына, взяв его за руку.
- Не потому ли, что мы забыли веру и обычаи наших отцов? Вспомни: раньше самые знатные матери Карфагена отдавали своих первенцев богу Баал-Хаммону, чтобы беды минули наше отечество. А что сейчас? Мы ходим в греческих одеждах, говорим по-гречески и скоро будем молиться греческим богам… Я не виню тебя, нет, Гисгон, речь не о тебе. Я говорю скорее о себе… Я и подобные мне – Шаринат, например, - не отдавали своих маленьких детей богам. Не потому ли, что народ Карфагена перестал верить в своих богов, и боги перестали оказывать свою помощь людям?
Она встала, подошла к окну. Глухим, каким-то чужим, надтреснутым голосом сказала:
- Мой младший сын, Малх, очень слаб. Если римляне возьмут город, ему вряд ли удастся выжить. Боги подсказывают мне, что его предназначение другое. Я решила принести его в жертву богу Баал-Хаммону…
Наступило длительное молчание. Мать всё сказала сыну. Но что мог сказать ей он? «Может быть, она еще сомневается, как ей поступить? Но в чем могу убедить ее я; я, женившийся на эллинке?» - лихорадочно размышлял Гисгон. И тут его осенило.
- Кому-нибудь еще говорила о своем решении?
- Нет.
- Элишат, посоветуйся со своим мужем. Только он вправе решать судьбу своего сына.
Мать повернулась к сыну, улыбнулась понимающе.
- Спасибо, сын, за совет. Я так и сделаю. Думаю, твой отец одобрит мое решение. Не буду больше отвлекать тебя от государственных дел. Не могла просто не сказать тебе об этом заранее… Ступай. Хорошо, что зашел.
- Нужно ли тебе что-нибудь? Что ты кушаешь? Ты так похудела…
Гисгон погладил тонкие руки матери. Ее глаза заискрились счастьем.
- Да и ты, сын, не располнел. Береги себя. Не рискуй напрасно. За меня же не беспокойся. Жена суффета не нуждается в продуктах, я сама многим оказываю помощь. Ну, ступай.
Поклонившись, Гисгон вышел.
Через два дня Элишат по древнему карфагенскому обычаю ночью сожгла своего сына Малха (предварительно умертвив его) на бронзовых руках статуи бога Баал-Хаммона. Когда огонь принимал драгоценную жертву, при звуках флейт, тамбуринов и лир звучали заклинания Элишат:
- О великий бог Баал-Хаммон! Приношу в жертву самое дорогое, что есть у меня: своего сына. Я отдаю его ради сохранения жизни других сыновей и дочерей Карфагена, ради жизни самого города. Сжалься над несчастными! Никогда еще твоему народу не было так тяжело, как сейчас, никогда еще мы не были так беззащитны, как сейчас. Неужели ты не внемлешь мольбам матери? Матери, отдающей своего сына? Чем мы так прогневили тебя, о великий Баал-Хаммон? Ты властвуешь на небе, земле и под землей, скажи, где ты видишь в будущем наш величественный город и его жителей? Не может же он исчезнуть с лица земли, не оставив следа! Сжалься над нами и прими мою великую жертву!
Жрец, внимательно наблюдавший за соблюдением правил обряда, подошел к склонившейся женщине, поднял ее за плечи.
- Я не знаю, что сделает великий бог Баал-Хаммон, но он хорошо принял твою жертву, Элишат.
…В эту ночь еще два младенца были сожжены своими матерями в честь бога Баал-Хаммона. Все просили только одного: спасения Карфагена.
Г Л А В А 3. Ш Т У Р М Г О Р О Д А
Начало штурма
…Когда сильный южный ветер стал теплым, как нежное прикосновение женских рук, в садах громко запели птицы, возвещая приход весны, и закончились длинные зимние дожди, Сципион Эмилиан, обходя свой лагерь и видя, как решительно настроены его воины, объявил о созыве военного совета.
«Пора. Нельзя допустить, чтобы мой труд лег в основу триумфа следующего консула. Нет, этого не будет! Карфаген возьму я, либо его не возьмет никто!» - так размышлял приемный внук Публия Корнелия Сципиона.
«Сципион старший победил во второй Пунической войне, Сципион младший выиграет третью!» - с этими мыслями он вошел в свою палатку, где его ждал Полибий.
- Хорошо, что ты здесь, мой друг, - обрадовался Эмилиан, наливая в кубки разбавленное вино. – Как только протрубят первую ночную стражу, я соберу совет. Прошу быть, конечно же, и тебя. Сегодня у меня радостное настроение. Жрецы предсказали мне раннее начало удачного штурма. Это отвечает моим замыслам. Что на это скажешь?
Грек внимательно посмотрел на консула, которого знал давно и очень хорошо, но на всякий случай вновь предупредил:
- Эмилиан, снова и снова я предупреждаю тебя: не пролей крови врагов больше, чем того потребует обстановка. Тебе суждено взять Карфаген, но только богам известно, какую цену тебе придется заплатить за это.
- Не огорчай меня в этот радостный весенний день, Полибий, друг мой! Ты прекрасно изучил мой характер и знаешь, что я верен древнему вашему изречению, начертанному в Дельфах: «Ничего слишком». Лишней крови я не пролью ни римской, ни пунийской. Да я вообще согласен не проливать ничьей крови, если Гасдрубал сдаст мне город. Но нет, не хочет, старая собака… Или не может?
- Скорее – не может. Не забывай: полководцы у них такие же выборные, как у вас…
- У нас, Полибий, у нас. Не отделяй себя от моего отечества. Отныне Рим и Афины – одно целое на века. И наша с тобой дружба – тому залог!
Видя, в каком радостно-возбужденном состоянии находится сегодня Сципион, Полибий решил удалиться и не мешать:
- Оставляю тебя, чтобы ты не упустил ни одной мелочи в речи на военном совете, собрался с мыслями.
- Спасибо. Мне действительно над многим надо сейчас подумать.
Полибий вышел. Оглядел оживленный лагерь римлян. Видя, как успешно идут занятия у солдат, как чинится воинское снаряжение и сооружаются стенобитные машины, подумал: «Пожалуй, я буду свидетелем исторического события. Надо внимательно за всем следить и быть ближе к Сципиону, чтобы записать потом все его слова и действия».
Вечером у консула собрались офицеры.
Он обвел всех внимательным взором и начал речь.
- Как вы знаете, боги благоволят нам. Вот почему мы не вправе затягивать далее приготовления к штурму. Сегодня я еще раз обошел лагерь и вижу, что все готово. Настроение у солдат отличное и ждать больше нечего.
Радостное настроение полководца передалось всем, словно свежий ветер надежды на скорую славу влетел в помещение, раздались возгласы одобрения.
- Теперь конкретно. Я возглавлю участок самый сложный – со стороны искусственной насыпи. Именно здесь нас ждут, и именно здесь мы будем прорываться в город, ибо, заняв сразу Кофон и центральную площадь у храма Аполлона, мы проникнем в самое сердце Карфагена.
Ты, Лелий, будешь штурмовать город со стороны естественной насыпи, с юга. Главное: четные и нечетные легионы будут сменять друг друга через сутки. Послезавтра начнут четные, остальным быть в резерве. Седьмой и восьмой легионы оставляю в своем личном резерве, и никто не имеет права брать из них ни одного воина.
Не забывайте, в центре города высокие шестиэтажные здания, тесно стоящие друг к другу. Поджигать их нельзя: огонь встанет стеной между нами и врагом, помогая последнему. Поэтому, когда мы окажемся внутри, всякие возгорания гасить, для чего выделить специальных людей.
В городе продолжает находиться не менее ста тысяч жителей, возможно большое количество жертв. Нужны санитарные отряды, которые хоронили бы трупы в погребальных ямах. Иначе мы утонем в море крови…
И вновь о высоких домах. Крыши домов, как многие из вас видели, плоские, бои будут идти как наверху, так и внизу. Поэтому сразу же делите свои отряды на те, что будут сражаться внизу и на те, что будут вести бои на крышах.
Главное – не прекращать штурма ни на одно мгновение. Мы измотаем их. Вот почему я буду менять ежесуточно легионы. Всем легатам и военным трибунам держать со мной постоянную связь. Мы брали города, но никогда еще не встречали такого большого. Что я упустил – подскажите сейчас. Слушаю вас.
К удивлению консула, все молчали.
- Неужели я ничего не упустил? Если у кого-то появятся завтра ценные мысли, в любое время приходите ко мне. А послезавтра с началом второй дневной стражи начинаем штурм. И будем молить Юпитера и Марса, чтобы он успешно завершился взятием этого проклятого богами города. Предупредите солдат, что городские ценности Карфагена – храмовые, общественных зданий, библиотек – принадлежат всему римскому народу и их трогать нельзя, за что будет мое щедрое вознаграждение. Все же частное принадлежит им. Выступать перед солдатами я не буду. Лишь завтра с утра принесу жертвы богам, а больше – никаких речей. Наступила пора говорить римскому мечу!
*
В тот же день и час, когда Сципион выступал перед своими офицерами, Элишат принимала в своем доме гостью – жену Гасдрубала.
Две женщины хорошо знали друг друга, успели уже о многом поговорить и выплакать немало слез. И все же Элишат никак не решалась спросить подругу об ее отношениях с мужем. Шаринат начала этот тяжелый для нее разговор сама.
- …Я предлагала Гасдрубалу принести сына в жертву Баал-Хаммону. Но он и слышать ничего не хочет. Ты ведь знаешь, старший мой сын, Адонибал – от моего первого мужа… Гасдрубал сказал, что не может делать выбор между сыновьями и кого-то одного из них назначить жертвой. Запретил это делать и мне. Так я не смогла той ночью последовать твоему примеру. Прости меня, Элишат. И… я знаю, о чем ты хочешь меня спросить. Да, когда Гасдрубал остается ночевать в доме Ганнона, я знаю, чем он там занимается. Мне все говорит Необула, а той рассказывает Прокл. Увы, в ночных оргиях моего мужа принимают участие не только многие молодые офицеры Карфагена, что мне, собственно, безразлично, но и те, кого я, по своей глупости, спасла от тяжкого рабского положения. Имею в виду прежде всего Арсиною, вдову Ариша. Как говорит Необула, она там веселится со всеми… А ведь когда она была замужем, вела себя вполне достойно, несмотря на свой юный возраст… Как судьба меняет людей…
- Судьба, говоришь? Не думаю, чтобы судьба изменила твой характер, Шаринат. Или мой. Нет, здесь что-то другое… Есть, видимо, люди с изменяющимся характером… Сегодня – один, завтра – другой…
- Наверно, ты права. И мой Гасдрубал был иным, пока не начал эту войну с Масиниссой… Разлука со мной изменила его. Сначала мне говорили о какой-то египтянке, которую ему якобы нашел Зибак, а потом… Впрочем, теперь мне все безразлично. Жаль только, что такой человек возглавляет борьбу нашего несчастного народа.
- Народ ничего не знает. Поверь мне, Шаринат.
- Хорошо, если так. А то его разорвали бы на части эти грубые простолюдины.
- Они грубы, Шаринат, это верно. Но им нельзя отказать в чувстве любви к своей родине. И они готовы отдать жизнь, защищая город. Кроме него и моря у них ничего другого нет. И потом… Даже если бы они что-то и знали о Гасдрубале плохое, другого полководца где найти? Гасдрубал у нас один, и оценивать его будут по тому, как он сумеет защитить город, а не по тому, какую личную жизнь он ведет. Тебе же советую – сходи, помолись в храме Астарты, богини любви, принеси ей свои дары, может, судьба твоя и изменится к лучшему. Я в свое время, когда выходила замуж за Стритона, почти не выходила оттуда, и богиня даровала мне трех сыновей.
- Из которых остался один Гисгон, моя бедная Элишат…
- Увы. Я совсем не знаю о судьбе Химильката… Коснулся ли его шеи римский меч? Или моего мальчика заставили стать гладиатором и его тело разорвали на части дикие звери? Или Химилькат жив и его ноги в цепях раба, а сердце рвется домой, к родной матери? Ничего не знаю…
- Уже поздно, дорогая. Твой муж уже, наверно, давно пришел домой и не дает о себе знать из вежливости ко мне. Прощай. И пусть спасут нас боги…
- И наши мужья и дети, - добавила Элишат.
*
Начался штурм Карфагена…
В последний момент, по совету Полибия, в план боевых действий были внесены изменения. Члены военного совета согласились, что лучше будет, если сначала на штурм пойдут лишь одни легионы Гая Лелия со стороны земляной косы, так как здесь предварительно требовалась длительная работа стенобитных машин.
Целый день римляне долбили стены Карфагена, пока они не рухнули, уступая силе и настойчивости римской армии. Однако когда легионеры, уже глубокой ночью, хлынули на развалины стены, их встретили страшным оружием: вначале специальные огнеметные машины буквально сожгли передовые отряды наступающих, а затем в них полетели иберийские копья-дротики, называемые фалариками. Металлический наконечник фаларики, длиной в девяносто сантиметров, как правило, пронзал насквозь и щит, и доспехи солдата. Но даже и тогда, когда он застревал только в щите, воин вынужден был бросать свой щит и оставаться беззащитным, так как средняя часть копья обертывалась смоченной в смоле паклей, подожженной в момент броска.
Отрядам Гая Лелия пришлось бы очень туго, если бы в этот момент не начал штурм со стороны искусственной насыпи сам Сципион. Вначале здесь баллисты забросали карфагенян снарядами с горящей смолой, затем с римской стены на городскую были переброшены лестницы, доски, специальные крючья, по которым легионеры во главе с самим консулом бросились в город.
…Бои у стен продолжались целые сутки, причем более успешно у Сципиона, чем у Лелия. Эмилиану удалось овладеть всей стеной, окружавшей Кофон, в последний момент с острова бежали слуги наварха (сам Гисгон вместе со своей женой, надевшей воинские доспехи, уже несколько часов находились в самой гуще сражающихся). Уже к вечеру первого дня боев в городе консулу удалось захватить территорию площади, расположенной перед главным входом в Кофон и храмом Решефа, укрепиться здесь, разобрав каменную мостовую и сложив из камней невысокую, в рост человека, стену. Сидящие за стеной римские легионеры, в полном армейском снаряжении, не спали всю ночь.
А утром Сципион решил использовать дополнительно свой седьмой резервный легион, справедливо полагая, что именно в этот, второй день боев в городе, решится судьба штурма и всего Карфагена.
Дождавшись подкрепления, он бросил свежие силы на штурм храма бога Решефа (римляне называли его для себя храмом Аполлона: видимо, статуя перед храмом им очень напоминала изображение известного греческого бога).
Ворвавшись в него, солдаты остолбенели, увидев неслыханные сокровища: все стены изнутри были отделаны чистым листовым золотом. Сколько золота было здесь? Пятьсот талантов? Тысяча? Больше? Считать было некому и некогда: простые воины, обезумевшие от сказочных богатств, забыв про наказы командиров и не слушая их, бросились обдирать стены и резать золото ножами. И пока не поделили все золото, не вышли из храма.
За это время Гасдрубалу удалось переместить огнеметные машины с южного направления к площади, на которой находился сам Сципион со своим войском. Однако пустить их в ход не удалось: в короткой, но яростной схватке, Эмилиан отбил у защитников города эти машины, поразив мечом в самое сердце молодого Гамилькара, неутомимого как в пирах своего командира, так и в организации боевых действий. Это был первый знатный карфагенянин, убитый римлянами.
Гай Лелий, почувствовав, что сопротивление на его направлении ослабевает, удвоил усилия, закрепился на стене (вернее, на ее развалинах), ворвался в первые, самые близкие к морю, кварталы домов и начал медленно продвигаться вперед, стремясь соединиться с войсками Сципиона.
…Воины Лелия первыми ощутили на себе всю ярость простых горожан.
Без боя не сдавался ни один дом. Пройти по узким улицам, не взяв домов на них, было невозможно: с плоских крыш шестиэтажных зданий летели в захватчиков камни, бревна, горящие стрелы.
Чтобы попасть на крыши первых домов, несколько часов пришлось затратить на бои за обладание лестницами. Практически на каждом лестничном пролете стояли защитники – мужчины, которым помогали их жены, дети и старики, поднося камни, стрелы для луков. Зачастую после смерти мужчин обезумевшие женщины сами кидались на римские мечи, пытаясь поразить врага ударами кинжалов.
Захватив первые крыши домов, римляне избрали другую тактику: вначале занимали кварталы домов сверху, перекидывая лестницы и доски с дома на дом, а затем уже спускались вниз, на сами улицы, сократив тем самым количество своих потерь.
Стритон, увидев эту тактику римлян, решил также применить ее. Если с трех сторон дома, захваченного римлянами, находились дома, где были карфагеняне, моментально на крышу римлян перекидывались доски, и захваченный участок тут же освобождался.
Лелий предпринял тогда контрмеры. Теперь уже захватывалось не по одному, а по три, четыре дома в одну линию сразу. Заняв одну линию домов, переходили на вторую, потом третью, четвертую…
Захватчикам стало казаться, что этим домам и улицам не будет конца.
Свободные пространства между домами покрылись трупами в несколько слоев, между ними лежали умирающие раненые, на которых никто не обращал внимания. Санитарные отряды не успевали разгребать проходы и сваливать трупы (вместе с ранеными) в ямы. По лестницам домов текли потоки крови, на первых этажах с потолков кровь капала, как дождь. Если какой-нибудь дом просматривали невнимательно, оттуда выходили уцелевшие защитники и поражали своих врагов в спины. Вот почему Сципион и Лелий распорядились не щадить никого.
…Но карфагеняне дорого отдавали свои жизни. Поняв, что основной бой идет на крышах, сюда вместе с мужьями вышли женщины. На глазах Карталона его жена, сражавшаяся вместе с ним в доспехах воина, как Аспасия, схватила могучего телосложения римлянина, стоявшего на краю крыши, и бросилась с ним вниз на мостовую. В отчаянии Карталон зарубил шестерых врагов, но потом сам был пронзен сразу четырьмя мечами легионеров и тут же испустил дух.
Основным оружием стариков и детей-подростков стали луки со стрелами. Они позволяли не вступать в единоборство с физически более сильным врагом, а поражать его издали. Из окон, с лестниц, из-за любого прикрытия в римлян летели тысячи стрел. Как выяснилось потом, наконечники некоторых из них были смазаны неизвестным ядом, и достаточно было небольшой царапины, как через сутки наступала смерть.
К исходу второго дня боев в городе отряды Лелия соединились с легионами Сципиона и по трем центральным улицам – Цафону, Хамону и Фарте – немного продвинулись к Бирсе. Граница враждующих сторон пролегла по улице Портовой – первой из трех улиц, ставших впоследствии временными рубежами между захватчиками и защитниками города.
…Напрасно карфагеняне ждали ночной передышки. Сципион осуществил свой коварный замысел: через сутки легионы сменяли друг друга и свежие силы вступали в бой с изнуренным противником…
За ночь отряды римлян дошли до площади Новых ворот, на пересечении Хамона с улицей Этрусской, той самой улицей, где жили кузнец Евн и пекарь Эт. Площадь было не узнать: камни, которыми она была замощена, вынуты из земли и из них сложена громадная широкая стена, преграждающая путь к Бирсе. Здесь же, за стеной, Гасдрубал установил одни из последних катапульт и баллист. Их стрельба немного приостановила продвижение римлян, но ненадолго.
По соседним с Хамоном улицам – Цафону и Фарте – Сципион обошел площадь Новых ворот, и ее укрепления оказались напрасными. Однако бои по улице Этрусской продолжались, и они были наиболее упорными из всех. Тут жили кузнецы, пекари, каменотесы, то есть люди, привычные к долгому изнурительному физическому труду. Здесь никто не отступал, и даже окруженные со всех сторон, люди в домах, на этажах, в квартирах бились до последнего.
…Полдня в полном окружении защищались четыре дома на улице Этрусской, где с кузнецом Евном оказался небольшой отряд воинов во главе с Мирсой. Жены Мирсы не было рядом с мужем: как многие знатные горожане, он велел своей семье спрятаться в Бирсе.
Стрельбу из стрел римляне чередовали с попытками перебросить доски на дома Евна и Эта. Однако каждый раз эти попытки кончались неудачей: жены пекарей и кузнецов под прикрытием щитов своих мужей сбрасывали доски и лестницы вниз. Стоило только захватчикам неосторожно подойти к домам снизу, как кузнецы кидали в них камни с такой силой, что головы легионеров разбивались, как переспевшие яблоки, упавшие на землю, - словно на них и не было никаких шлемов.
О героических защитниках Этрусской доложили Сципиону. Эмилиан лично прибыл понаблюдать за штурмом домов. Присутствие консула воодушевило солдат, и они снова бросились вперед. На этот раз три из четырех домов удалось захватить. На глазах Евна жена Эта, схватив в обнимку одного из римских солдат, бросилась с ним вниз. Она не знала, что повторяет тем самым подвиг жены Карталона. Не сговариваясь, десятки жительниц Карфагена в свой последний миг жизни совершили один и тот же поступок…
Сам Эт был изрублен на куски, успев крикнуть другу:
- Подороже продай свою жизнь, Евн!
- Прощай, друг!
В этот момент с противоположных соседних крыш сразу двадцать досок легли на крышу дома, где оставались Евн с семьей и Мирса с двадцатью солдатами. Поручив Мирсе защищать его со спины, Евн схватил громадных размеров деревянную балку, свалил ею вскочивших было на дом солдат и, бросив ее на доски, часть сломал, а оставшуюся часть сбросил на мостовую. С другой стороны успешно отразил натиск и Мирса со своим отрядом, лишь крики падающих со стен оглашали воздух.
Тогда римляне вновь выпустили сотни стрел. Была убита жена Евна и многие защитники, тяжело ранен в шею Мирса. С десяток стрел вонзилось в Евна, но он словно не замечал их, отряхиваясь от них, как от назойливых ос, хотя все тело у него кровоточило. Окинув взглядом врагов на соседних домах, он заметил Сципиона.
- А-а, вот кто мне нужен! – вскричал Евн, схватил длинную и толстую балку, еще больше прежней, и перекинул ее на крышу, где стоял консул.
- Приготовить сеть! – скомандовал Эмилиан.
Охрана консула попыталась сбросить балку, но не успела: Евн быстро перебежал по ней; владея мечом, как игрушкой, зарубил первых попавшихся под руку и направился к консулу, прямо глядя ему в глаза. Сейчас же остальные набросились на кузнеца, опутывая его металлической сетью. Она оказалась довольно прочной и Евн не смог разорвать ее. Тогда он повернул меч острием к себе, но и здесь удача изменила храброму богатырю: увидев это движение, Сципион сам бросился на кузнеца, схватил его меч и не позволил покончить жизнь самоубийством.
- Прекрасная добыча для гладиаторских боев! – согласился с действиями консула Полибий, неотступно следовавший за полководцем.
Затем Эмилиан по переброшенной на соседний дом лестнице подошел к раненому Мирсе, истекающему кровью. Увидев на нем одеяние знатного карфагенянина, множество колец на руке, свидетельствовавших об участии во многих боевых походах, Сципион распорядился:
- Этого пунийца не убивать. Смотрите: он участвовал во многих военных походах, хотя Римом Карфагену было запрещено воевать. Это будет живым свидетельством вероломства и неверности пунийцев данным обещаниям.
Прекрасно зная латынь, Мирса понял, о чем идет речь. Тогда он собрал последние силы и возразил консулу:
- Это походы уже последней войны, Сципион. Вспомни, как вы бежали от Гиппакры, от Асписа и Нефериса. Я успел побывать везде! Да, я сражался и с Масиниссой, хотя мы и потерпели поражение. Но моя совесть, Сципион, осталась незапятнанной: я всегда защищал свою родину и никогда не вступал на чужую землю. В отличие…
Мирсе не суждено было договорить: душа покинула тело, прежде чем до него дотронулась рука римского солдата.
Город в огне
К концу третьего дня пребывания римских солдат в Карфагене им удалось по улице Хамон выйти к Бирсе; оставалось совсем немного пройти к центру города и по двум соседним улицам, Цафону и Фарте. Тогда Сципион, третьи сутки не смыкавший глаз, но не показывающий виду, что страшно устал, дал приказ поджечь центральные кварталы домов, чтобы расчистить путь к акрополю Карфагена, окруженному, как и сам город, могучими каменными стенами.
…И запылал город. В огне гибли еще остававшиеся в живых немощные старики и старухи, грудные дети, тяжелораненые защитники Карфагена. Крики о помощи тонули в реве пожара. Рушившиеся дома погребали под собой всех, кто оставался в них. Отряды римлян валили стены домов, крючьями растаскивая балки, камни, трупы и отдельные их части, а зачастую еще живых, но покалеченных людей. От многодневного плача, крика и воплей погибающих, а теперь еще и от страшного гула всепожирающего огня, последние солдатские чувства окаменели, и легионерам было безразлично, что или кого они складывали в ямы – ноги или руки людей, головы своих или чужих воинов, раненых детей горожан или своих солдат. Все делалось быстро, в какой-то сумасшедшей спешке, под пляску языков пламени. Приказы легатов, трибунов, центурионов перекликались с криками горожан и сигналами труб.
Вдруг Сципиону, стоявшему у стен Бирсы, доложили странную весть: на перекрестке улиц Цафон и Портовой, а так же у моря на улице Этрусской (где пленили кузнеца Евна) появились, словно из-под земли, крупные отряды пунийцев.
- Прекратить наступление! Продолжить расчистку улиц! Гай Фанний! Бери последний резервный легион и быстро на улицу Цафон! Мы же с тобой, Полибий, последуем на Этрусскую. Лелий! За мной!
Отряды, так взволновавшие Сципиона, действительно появились из-под земли, по заранее прорытым подземным ходам. Гисгон давно уже предлагал Гасдрубалу воспользоваться ими, но мудрый полководец медлил. Сначала он удалил всех жителей из Мегары, велев им спрятаться за стенами Бирсы, и снял охрану Мегары, защита которой теперь была никому не нужна. Когда же римляне решили, что городу конец, два отряда под командованием Стритона и его сына, Гисгона, по приказу Гасдрубала отправились в тыл врага.
Появление их было столь неожиданным для римлян, что они позволили отряду Стритона от улицы Цафон по Портовой дойти до улицы Хамон, а Гисгону очистить от захватчиков громадную часть города у моря, еще не охваченную огнем, между улицами Греческая и Портовая. Причем если Стритону не удалось соединиться с Гасдрубалом, то его сыну посчастливилось пробиться к основным силам карфагенян.
Гисгона хорошо знали в портовом районе, где находилась мастерская Ксефона, здесь жило много моряков, и оставшиеся в живых поклялись умереть вместе со своим навархом, но не стать рабами Рима.
…Четвертые сутки Гисгон и Аспасия, Сартак и Ксефон, их слуги не смыкали глаз, не было времени ни для сна, ни для еды. Их лица почернели от усталости и страданий, которые они видели на каждом шагу. «Как хорошо, что я не забеременела», - думала каждый раз Аспасия, видя покалеченные, либо обгоревшие тела младенцев. Раненых изредка удавалось отправить в Бирсу. Несколько раз Гисгон безуспешно пытался уложить свою жену вздремнуть хотя бы на часок, та лишь виновато улыбалась и отрицательно качала головой.
- Вдруг тебя убьют, а я в это время буду спать? – каждый раз отвечала эллинка. Однажды Гисгон не выдержал и сказал:
- Неужели это будет для тебя прекрасное зрелище, когда меня пронзит меч римлянина?
Но Аспасия тут же зажала ему рот своей ладонью.
- Сципион! – вдруг раздался возглас одного из моряков.
Аспасия и Гисгон взглянули туда, куда показывали все. Да, действительно, напротив наскоро возведенных укреплений стояли легионеры во главе со своим консулом, которого уже привыкли видеть карфагеняне.
- Он, видимо, тоже не спит, - почему-то подумала вслух Аспасия.
И вновь закипел бой…
Каким он был по счету для Гисгона? Сколько еще их будет?
*
Стритону пришлось тяжелее, чем другим. Сражаясь в полном окружении, он отражал натиск совершенно свежих сил под предводительством Гая Фанния. Его основными мыслями были две: «Не уснуть… Не уснуть… Не оторваться от входа в подземелье…» Он понимал, что стоит только потерять вход, как весь его отряд вместе с ним погибнет.
А люк находился на углу улиц Цафон и Портовой, в магазине, который принадлежал еще совсем недавно Карталону. Поэтому, теснимый римлянами, отряд суффета все теснее и теснее прижимался к этому дому. Наконец, наступил момент, когда находиться здесь стало бессмысленно. Оставив небольшой отряд прикрытия под командованием Зибака, Стритон со всеми ушел подземным ходом в Бирсу, к основным силам Гасдрубала. Прошло совсем немного времени, как перед Стритоном и Гасдрубалом появился и сам Зибак.
- А ход? – хором спросили оба.
- Завалил, - устало махнув рукой, ответил командир разведчиков.
Без слов с благодарностью его обняли и Стритон, и Гасдрубал.
- Однако проход до площади Новых ворот и далее к храму Решефа существует, - тут же добавил Зибак.
Стритон получил новое указание Гасдрубала: взять четыре сотни нумидийцев, отряд Зибака и выйти в районе площади Новых ворот, либо у храма Решефа, пробиться по Портовой или Этрусской к морю, а далее – на соединение с Гисгоном. Разрешил, правда, часок перед этим отдохнуть.
Наскоро перекусив, все упали, где стояли, и тут же уснули. Многие жены, находившиеся здесь, подошли к своим мужьям и стали охранять их короткий сон. На коленях Элишат спал Стритон. Рядом с Зибаком была его жена…
Прошло значительно больше часа, но Гасдрубал все не давал приказа поднимать уставший отряд: связь с Гисгоном не терялась, наварх удачно противостоял Сципиону, правда, с Портовой улицы его потеснили. И лишь когда поступили сведения, что Гисгон уже сражается на Этрусской, Гасдрубал грубо (иначе бы они не проснулись) растолкал Стритона и Зибака, велел поднимать отряд и уходить.
Спускаясь в подземелье, Стритон в последний раз, уже издали, попрощался со своей женой.
- Гисгон жив! – крикнул он Элишат. Та улыбнулась, утвердительно закивала головой. Рядом с ней стояли женщины – жены тех, кого он уводил обратно в темноту тайных ходов. Прощаясь с мужьями, уходящими на неравный бой с захватчиками, они подняли вверх руки… В ответ воины одновременно ударили своими мечами о щиты… Еще и еще раз слышались дружные удары, пока последний солдат не скрылся за потайной дверью подземного хода.
…Кому суждено вернуться? Об этом не думали: стало ясно, что Карфаген гибнет, и всех занимала лишь мысль о том, сколько еще дней и ночей продлится это безумие…
*
Воинам Сципиона удалось расчистить центр от завалов, и теперь отряды римлян беспрепятственно проходили от гавани, мимо дымящихся развалин домов улицы Хамон, к самой Бирсе. Однако огня стало еще больше: пожар сместился к улицам Цафон и Фарта, от них пошел на окраины.
Выйти из-под земли у площади Новых ворот Стритону не удалось: здесь все было завалено рухнувшими домами. Тогда он решил появиться в храме Решефа. Это был очень дерзкий поступок: площадь у храма буквально кишела легионерами. Но когда полутысячный отряд суффета ринулся на врагов из оскверненного римлянами храма, обезумевшие захватчики решили, что боги Карфагена сами рождают защитников города, и бежали, побросав даже оружие. Оставив Зибаку пятерых человек для завала подземного хода, Стритон начал пробиваться по Портовой к морю.
«Всегда так… Самую грязную, самую черновую и ответственную работу – мне», - ворчал про себя главный разведчик Гасдрубала. Он аккуратно забаррикадировал изнутри выход; взял с помощником длинную сваю, начал долбить ею по столбам, держащим верхний свод. Обвал…
При тусклом освещении светильников Зибак осмотрел его. Работа ему не понравилась: под верхним сводом оставалось пространство, куда мог пролезть человек. Тогда он вновь взял с солдатами бревно и вновь стал долбить по столбам подземного хода…
На этот раз обвал оказался мощным и роковым для всего отряда разведчиков: из рыхлой земли вылез лишь один солдат, который в полной темноте, по километровому проходу добрался до выхода в Бирсе.
Моментально поседевший в свои двадцать лет, с трясущимися руками и ногами, не чаявший уже увидеть белый свет, он рассказал о гибели Зибака. Гасдрубал послал вниз десять человек спасти разведчиков, однако те вернулись с полпути: под площадью Новых ворот произошел обвал, который отнял последнюю надежду на спасение заваленных людей.
…Стритону на Портовой пришлось сражаться и с римлянами, и с огнем. После первого замешательства, когда Сципиону перепуганные разведчики неверно сообщили о захвате горожанами Кофона, консулу удалось погасить панику и направить часть своих сил к отряду суффета.
Задача у Стритона была очень сложной: он пробивался к месту, которое защищал Сципион. Эмилиан понимал, что уходить ему отсюда нельзя, это подорвет его авторитет в армии. Вместе с тем положение действительно было опасным: он оказался между двух огней. С одной стороны – моряки Гисгона, с другой – хорошо вооруженный отряд суффета, который знал, что если не пробьется к своим, то ему грозит полная гибель. Гасдрубал сообщил наварху о пробивающемся к нему отряде отца. Гисгон предпринял встречный удар.
…Обессиленные бесконечными уличными боями, матросы Гисгона уже пятый день вместе со всеми оставшимися в живых горожанами сражались на улицах родного города. Непонятно откуда появившаяся мощь и сила в навархе воодушевляла его подчиненных. Им удалось немного потеснить римлян.
Сципион Эмилиан принял единственно правильное решение: он лично занялся уничтожением отряда Стритона. В окружении своей охраны он стал пробиваться к суффету. И сразился с ним в поединке, и смертельно ранил его… Стоя над остывающим телом Стритона, он смотрел, как гибнут, сражаясь, враги под ударами римских мечей, как подступает огонь, пожирая дома, мебель, ткани, убитых и раненых мирных жителей и воинов.
- Бросьте тело суффета тем, кто идет ему на помощь, - распорядился консул.
…Когда вдруг римляне, против которых сражался Гисгон, расступились, и он увидел лежащего на мостовой мертвого, всего в крови, своего отца, в глазах у него потемнело. С яростью он набросился на своих врагов… Но гнев, даже в битве, хорош в меру. Наварх же не заметил, что в пылу сражения очень далеко ушел от защищавшихся с ним воинов и оказался в окружении. Удар в правый бок, нанесенный почти сзади и снизу, парировать он никак не мог. Увидев, что над тяжело раненым мужем снова занесен меч римлянина, Аспасия поразила врага из лука и что есть силы крикнула:
- Сартак!!!
Верный друг и так все видел прекрасно.
Он с Ксефоном пробился к падающему Гисгону, здесь они убили несколько римлян, пытавшихся взять знатного карфагенянина в плен, а затем вынесли истекающего кровью наварха с места сражения.
Аспасия внимательно осмотрела мужа. Рана была большой и опасной. Наскоро перебинтовала его. Сквозь повязку тут же проступила кровь. Ксефон посмотрел на сестру, Гисгона, Сартака и сказал:
- Ему уже не защищать Карфаген, даже если он и поправится. Если к вечеру римляне не займут нашу мастерскую на Греческой, бери с собой, сестра, Сартака, лодку, и попытайтесь ночью выйти в море. Может, повезет и удастся избежать римского плена. А раненые, сама знаешь, в плену не нужны, здесь ему верная смерть.
- А ты, брат? – со слезами на глазах спросила Аспасия.
- Что я? Меня на Греческой все знают, я буду защищать ее, как свою родную улицу, где мы с тобой росли чуть ли не с самого детства. Прощай. Прощай, Сартак. Помоги Аспасии унести к нам в мастерскую Гисгона.
И Ксефон ушел к сражающимся.
У стен Бирсы
…Уже шесть дней и шесть ночей Сципион находился внутри Карфагена, за это время ему практически не удалось ни разу прилечь, ни разу толком перекусить. Как и было задумано с самого начала штурма, отряды легионеров постоянно через сутки сменяли друг друга. И вот оставшиеся в живых нападающие четных легионов уже в четвертый раз входили в этот кромешный ад пожара, криков, падающих стен и обваливающейся кровли, метко летящих из окон и с крыш стрел и копий. Лишь главнокомандующего никто не сменял, а он не позволял себе ни на секунду расслабиться, постоянно координируя действия отдельных когорт и даже центурий.
«Но ведь я непосредственно не участвую в сражении, каким же образом защищающимся удается шесть суток подряд, без сна и хорошей пищи, вести постоянные бои?» - удивлялся про себя Сципион.
А еще больше удивило Эмилиана то, что после тяжелого ранения Гисгона матросы и мастеровые города ударили со стороны набережной с такой силой, что вновь овладели всей Греческой улицей, примыкающей к Бирсе. И теперь консул вместе со своими офицерами безуспешно пытались вернуть себе потерянные дома, либо их развалины.
Уже не было в живых обоих суффетов, выбыл из битвы Гисгон, а у Гасдрубала откуда-то появлялись все новые и новые командиры отрядов. Сципион отчетливо видел, что многие из них не носили даже военных доспехов (среди них был, в частности, Ксефон).
…Может быть, удалось бы долго еще продержаться на Греческой, но на седьмой день боев в городе Гасдрубал принял решение: всем оставшимся в живых патриотам войти в Бирсу и приготовиться к боям на ее высоких каменных стенах.
…Когда за последними карфагенянами, уходящими в акрополь, захлопнулись массивные ворота и римляне вплотную подступили к Бирсе, Сципион, внимательно осмотрев мощные укрепления и оценив ситуацию, подумал: «Да… Здесь работы еще на добрую неделю, а может быть, и больше».
На этот раз консул ошибся. Отцы города решили сдать Бирсу и ее храмовые ценности целыми и невредимыми. Не наступил еще и вечер, как ворота Бирсы открылись, и к Сципиону направились пять седобородых старцев в белых одеяниях, увенчанные венками и с оливковыми ветвями в руках, символизирующими мир и покорность.
Они пали перед консулом на колени, прося лишь одного: сохранить всем укрывшимся в акрополе жизнь.
- Обещаю сохранить жизнь всем, кроме перебежчиков из моей армии, - ответил Эмилиан.
Старцы поклонились, встали, подошли к воротам и распахнули их.
- Обещана жизнь всем, кроме перебежчиков! – передали они волю римского консула.
И вот из Бирсы потянулась длинная цепочка изможденных, полуголодных, зачастую плохо одетых (из-за многодневных боев внутри города) мирных жителей. В основном это были женщины, дети, старики. Последними шли семьи тех, кто еще вчера был полновластным хозяином Карфагена. Среди них – Элишат, которую вела Необула, Арсиноя и Тая, вдовы погибших: Мирсы, Зибака и многих, многих других. После того, как вышло гражданское население Карфагена (а это – не менее сорока пяти тысяч человек), стали выходить те, кто с оружием в руках защищал город. Здесь были государственные и храмовые служащие, в том числе брат Элишат – Бодмелькарт. Оставив свои мечи, копья и дротики в акрополе, они спускались со ступенек, настороженно наблюдая за поведением тех, с кем только что сражались. Сципион велел отвести их в сторону, отдельно от мирных жителей.
Девятьсот перебежчиков и семья Гасдрубала с несколькими патриотами (среди них оказался и Ксефон), отказавшиеся сдаваться, укрепились на отвесной скале, где стоял храм Эшмуна. Шестьдесят ступеней, ведущие к храму, были забаррикадированы.
Сципион приказал немедленно начать штурм. Многочисленные лестницы, которые использовались при взятии домов Карфагена, были быстро приставлены к отвесным склонам горы, по ним поднялись покорители мира, и вспыхнул последний ожесточенный бой…
Смертельно раненый мечом римлянина Ксефон схватил в объятия своего врага и вместе с ним рухнул на площадь Бирсы, к ногам Эмилиана. Глядя на два крепко обнявшихся мертвых тела, стоявший рядом Полибий заметил:
- Сципион, смотри: этот воин не пуниец, это эллин. Что ты на это скажешь?
- То, что ты видишь перед собою: все живое, что противостоит римлянину, рано или поздно гибнет от римского меча.
- Мне удивительно другое, - возразил Полибий. – Ты – римлянин, я – эллин. У наших ног лежат в смертельных объятиях друг друга наши соотечественники, но мы с тобой не в Элладе и не у стен Рима, ведь гибнет Карфаген, где же убитые пунийцы? Их мало, очень мало…
Сципион с удивлением и непониманием посмотрел на своего друга, потом указал на скалу:
- Воины подступили к стенам самого храма. Нам с тобой тоже надо быть там.
При помощи солдат они быстро поднялись наверх и увидели прямо перед собою самое прекрасное сооружение Карфагена. Оно было заперто изнутри, в двери ломились легионеры. Из-под крыши начали выбиваться черные клубы дыма и языки пламени. Храм горел, и, видимо, вместе с ним решили сгореть заживо его защитники, не пожелавшие принять смерть от рук захватчиков.
В этот момент все увидели спускающегося с крыши по канату Гасдрубала, которому помогал Прокл. Гасдрубал уже был внизу, когда к Проклу подскочил один из перебежчиков и убил его ударом меча.
Гасдрубал подбежал к Сципиону, упал на землю и завопил:
- Не губи мою жизнь, Сципион Эмилиан! Я до конца оставался верен присяге, которую дал своему народу и Карфагену, но когда не стало ни того, ни другого, я свободен от данной мною клятвы и молю тебя: не отнимай у меня жизнь!
Вдруг с начинающей рушиться кровли храма все с удивлением услышали женский смех. Это стояла наверху Шаринат со своими двумя детьми.
- Подонок! Ты молишь римлянина оставить жизнь только себе, забыв о том, что у тебя есть семья – жена и дети! – кричала Шаринат. – Еще бы не пасть Карфагену, если у него был такой храбрый полководец! – Шаринат вновь разразилась истерическим смехом.
- Трус! Все честное и светлое, что было в городе, умерло в эти несчастные дни, остались в живых лишь одни гасдрубалы! Дети мои! Последуем же примеру наших героев! Мы не можем оставаться в живых среди этих червей, именующих себя людьми! Будьте же вы все прокляты, придет и ваш черед сгореть в огне! Будь проклят, Гасдрубал!
С этими словами она заколола своих детей и сбросила их в огонь. Взглянув последний раз на пылающий и дымящийся в развалинах Карфаген, на коснувшееся горизонта огромное красное солнце, на всех, кто стоял на площади перед храмом, Шаринат вонзила в свое сердце нож, которым только что убила детей, и рухнула с крыши в бушевавшее пламя…
…Римляне стояли молча, пораженные силой воли последней свободной карфагенянки. Глядя, как огонь все сильнее и сильнее разгорается в стенах храма, смертельно уставшему Эмилиану вдруг показалось, что это не Карфаген – Капитолий Рима охвачен огнем, пожирающим его сокровища; не пунийцами – трупами римлян усеяна площадь, а оставшихся в живых богатых патрицианок волокут какие-то дикие варвары в звериных шкурах.
«Будет некогда день, и погибнет священная Троя.
С нею погибнет Приам и народ копьеносца Приама».
- Что? – услышал вдруг голос своего друга Сципион.
Оказалось, что фразу из Гомера он произнес вслух.
- Я подумал о своей родине, Полибий, об изменчивости судьбы не только полководцев, но и целых народов. Давно ли Ганнибал наводил страх на жителей Рима? А вот сейчас от его родины не осталось ничего. Видимо, - пройдет время – когда-то точно так же перед неведомым пока еще врагом падет и сам Рим. Ведь пали державы ассирийцев и персов, Александра Македонского и Карфагена. Придет и наш черед.
- Ну, это когда еще будет… Сейчас же очнись: у твоих ног лежит Гасдрубал.
Сципион презрительно покосился на своего недавнего соперника:
- Он… свободен.
З А К Л Ю Ч Е Н И Е
Темная, безлунная ночь окутала Африку. Звезды смотрелись в реки и озера великого континента, словно говоря себе и другим: «Как мы сегодня ярки, хороши… Эта желтая Луна не мешает сегодня сиять нашим холодным голубым лучам… Как мы сегодня близки к людям, смотрящим на нас… Смотрите… Смотрите… Вам никогда не дойти до нас, но любоваться нашей красотой мы позволяем и делаем это с радостью…»
Однако мало кто смотрел в небо. Большинство людей спало, кто-то сидел у огня и подкидывал в него сухие веточки, а отряд Битиаса, расположившийся в районе Горячих Вод, вот уже пятую ночь смотрел на пылающий Карфаген (всего же пожар в Карфагене продолжался целых семнадцать дней).
«Этой ночью огонь виден, как никогда. Наверно, горит храм Эшмуна – самая высокая точка города, - размышлял, глядя на далекие всполохи огня, появляющиеся в клубах розового дыма, Битиас. – Вот и не стало Карфагена, города, где я вырос и возмужал. Пришел из-за моря более сильный народ… Как он поведет себя с нами, нумидийцами? Что оставит нам и оставит ли вообще?»
Долго в раздумье сидел на берегу залива Битиас, сон не шел к нему, он был словно заворожен зрелищем далекого гигантского пожара.
«Горят дома, а в них, скорее всего, сгорают раненые воины, люди, не могущие передвигаться… Дети и старики… За что? За что так боги жестоко обошлись с этим народом?» - спрашивал Битиас, но никогда еще боги не отвечали на вопросы людей… И лишь волны беспрерывно набегали на прибрежный песок, и лишь их журчание слышал Битиас…
Утром он решил покинуть эти места и уйти в Цирту, отдав себя и своих людей в распоряжение Миципсы, старшего сына Масиниссы. Он знал этого нового правителя Нумидии как очень расчетливого политика, думающего и о себе, и о своем народе (в отличие от своего брата Гулуссы, который всецело доверился римлянам).
Небо на востоке чуть посветлело: начинался новый день; а Битиас все продолжал смотреть на умирающий Карфаген, которому он уже не мог помочь, - ни оружием, ни людьми, ни судами с продовольствием – ничем…
…Этой же ночью зарево пожара могли бы наблюдать с лодки, плавающей неподалеку от острова Эгимура, в сорока пяти километрах от Карфагена.
В ней находилось двое мужчин и одна женщина, причем один из воинов был тяжело ранен. Но ни Аспасия, ни Сартак с Гисгоном (это, конечно же, были они) не видели одной из последних трагических ночей гибнущего города: все забылись в тяжелом, глубоком сне после бессонного многодневного пребывания в самом пекле ада…
Что будет с ними, плывущими в маленькой беззащитной лодочке посреди огромного моря, где либо буря, либо люди вражеского корабля сразу могут отнять у них жизнь? Спасутся ли они в тихом укромном месте, или их поймают и продадут в рабство? Кто знает…
А пока…
Пока же после гибели Карфагенской державы оставался в живых ее единственный, хоть и тяжело раненый, но свободный и никому не подчинившийся гражданин. Имя ему было – Гисгон.
С Л О В А Р Ь
Аппиан (ум. в 70-е гг. 2 века) – историк Древнего Рима. Грек, родился в Александрии. Автор написанной на греческом языке «Римской истории» от основания города до начала 2 века, в 24 книгах. Дошли до нас почти целиком книги 6-9 и 11-17; утрачены полностью книги 18-24, известны лишь их названия; от остальных книг сохранились фрагменты. Войны Рима с Карфагеном описаны в 5-8 книгах. Источником по 3-й Пунической войне служил для Аппиана, скорее всего, труд Полибия.
Аспис (греч.) – карфагенский городок, то же, что Клупея (лат.). Находился около совр. Мензель-Темим.
Баллиста – камнемет. Эта военная машина могла быть различных размеров и различной мощности. Вес каменных ядер баллисты достигал 90 килограммов, дальность полета камня – 400 метров.
Боги Карфагена: Баал-Хаммон – один из главных божеств Карфагена, знатные карфагенянки жертвовали ему своих первенцев. Считалось, что Баал-Хаммон имеет триединую сущность как божество небесное (солнце), земное (плодоносящее) и потустороннее (владыка подземного мира).
Бодмелькарт – в переводе с финикийского имя Бодмелькарт означает буквально – «слуга Мелькарта».
Мелькарт – «царь города», предводитель моря, походов.
Эшмун – бог-врачеватель, его священное животное – змея.
Решеф – бог войны и бури. Его атрибут – лук, поэтому греки и римляне называли его Аполлоном.
Тиннит – лунное божество, жена Баал-Хаммона. «Госпожа» Карфагена, «председательница» карфагенских Советов. Священная птица богини – голубь. Астарта – богиня плодородия и любви. В Карфагене был один совместный храм двух богинь, Астарты-Тиннит, с двумя раздельными целлами (внутренними помещениями храма).
Войско римское – главной воинской единицей римского войска была центурия, состоящая из 80-100 воинов. Командовал центурией опытный воин, называвшийся центурионом. Центурии объединялись в подразделения, носившие название когорты. Каждую когорту возглавлял младший офицер, так называемый военный трибун. Десять когорт составляли легион – крупнейшую боевую единицу армии. Численность легиона – от 4200 до 5 тысяч человек. Легионом командовал старший офицер – легат.
Гасдрубал – полководец, главный организатор обороны Карфагена во время 3-й Пунической войны. В Карфагене было принято в богатых и знатных семьях давать детям имена знаменитых родственников. Вот почему были десятки (если не сотни) Гамилькаров, Ганнибалов, Магонов, Ганнонов и др. Чтобы не путаться, придумывали прозвища: Гамилькар Самнит, Ганнибал Скворец, Гасдрубал Козел и т.д. Автор этой книги уходит от этой проблемы, стараясь прозвищами не умалять достоинств людей той далекой эпохи.
Гиппакра (греч.) – карфагенский городок, то же, что Гиппон Диаррит (лат.), современная Бизерта.
Гиппарх (греч.) – командующий конницей.
Дельфийский оракул – прорицалище при храме бога Аполлона в Дельфах (Средняя Греция), один из самых знаменитых религиозных центров не только Греции, но всего древнего мира в целом. Слово «оракул» может обозначать жрицу, которая говорит от имени бога; святилище, где она пророчествует, или пророчество, которое она передает.
Драхма – здесь: малоазийская драхма, равная 3,6 г серебра, употреблявшаяся со времен царя Креза (VI век до н.э.) в Лидии, Ионических островах, Финикии, а затем Египте и Карфагене. Самой крупной монетой Карфагена была додекадрахма, равнявшаяся 12 драхмам.
Евн – руководитель сицилийского восстания рабов 138-132 гг. до н.э. Важнейшие вопросы восставшие решали на народном собрании, а так же в Совете при царе Антиохе (это имя принял Евн). Восстание было жестоко подавлено армией консула Публия Рупилия. В данной книге подразумевается, что Евн стал рабом при взятии Карфагена.
Катапульта – военная стрелометательная машина. Стрелы катапульты в длину достигали 135 сантиметров. Самые мощные катапульты били на расстояние до 400 метров. Прислуга при катапультах была от двух до шести человек.
Катон, Марк Порций (234-149 гг. до н.э.) – крупнейший политический деятель и писатель Древнего Рима, сенатор.
Карфаген – город на побережье Северной Африки, основанный переселенцами из финикийского города Тира около 814 г. до н.э. (в СССР была принята иная дата основания Карфагена – 825 г. до н.э.). Первой царицей Карфагена была Элисса, однако вскоре после ее смерти устанавливается республиканская форма правления. Народное собрание избирало полководцев и ежегодно – Совет 300-т, Коллегию 104-х и двух суффетов. Высшими законодательными органами государства к началу 3-й Пунической войны были: Совет тридцати и Совет старейшин (т.н. Большой Совет), состоящий из 300 человек. Римляне Совет старейшин часто называли Сенатом.
Главным оплотом правящей торгово-промышленной и земельной олигархии являлась Коллегия (Совет) 104-х – высший судебный и контрольный орган в стране.
Квинкверема – галера, военный корабль, имевший 5 рядов весел. Обычно имела 50 матросов, 300 гребцов и 120 солдат. То же, что пентера.
Керкуры, миопары – быстроходные мелкие суда.
Книга – в то время рукописные книги представляли из себя ленты-свитки.
Ливия – так назывался (до римлян) континент Африка.
Ложа для приема пищи – в древнем мире было принято принимать пищу не сидя, а полулежа.
Маний Манилий и Марций Цензорин – римские консулы 149-148 гг. до н.э.
Масинисса (ок.240-149 гг. до н.э.) – царь Восточной (с 205 г.), а затем всей Нумидии (с 201 г.). Во время 2-й Пунической войны (218-201 гг. до н.э.) – сначала союзник Карфагена, однако около 206 г. перешел на сторону Рима и оказал последнему существенную помощь в битве при Заме. Пользуясь тем, что Карфагену было запрещено вести войны без разрешения римского Сената (по договору 201 г. до н.э.), Масинисса отбирает у него одни территории за другими. Потеряв терпение, в 150 г. до н.э. Карфаген объявил войну царю Нумидии, что послужило поводом к 3-й Пунической войне. После смерти Масиниссы римляне разделили его страну между тремя его сыновьями.
Мельхарт (финик.) – Баград (греч.), современная Меджерда, река.
Миципса, Гулусса и Мастанабал – три старших сына Масиниссы, имевших право на царство. Всего же, по свидетельству древнеримских историков, у царя Нумидии было более сорока сыновей.
Наварх (греч.) – командующий флотом.
Огнеметные машины – применялись еще древними греками для разрушения деревянных стен. Мощными мехами по полому бревну нагнетался воздух, который разбрызгивал пламя из висевшего на конце бревна котла. В котле находились горящие угли, сера и смола.
Пентеры – галеры, военные корабли греческого типа, имевшие 5 рядов весел. У римлян подобные суда (несколько усовершенствованной конструкции) носили название квинкверем.
Пифей Массалийский – великий греческий мореплаватель IV века до н.э. Под «Крайним Туле» Пифея Массалийского могла подразумеваться Исландия.
Полибий (ок.201 – ок.120 г. до н.э.) – древнегреческий историк. Сын стратега Ахейского союза, сам был гиппархом союза. После победы римлян при Пидне в 168 г. до н.э. над армией македонского царя Персея Полибий в числе 1000 знатных ахейцев был отправлен заложником в Рим, где познакомился и сблизился со Сципионом Эмилианом, стал его другом. Полибий – свидетель гибели Карфагена. Он автор «Истории» в 40 книгах, от которых сохранились полностью лишь первые 5, остальные или утеряны, или дошли в отрывках. «История» Полибия представляла собой первую попытку изложения «всеобщей» истории Греции, Македонии, Малой Азии, Сирии, Египта, Карфагена и Рима в их взаимной связи.
Публий Корнелий Сципион Африканский Старший (р. ок.235 г. до н.э. – ум. 183 г. до н.э.) – вытеснил в 206 году карфагенян из Испании и победой над Ганнибалом в 202 г. при Заме завершил 2-ю Пуническую войну.
Публий Корнелий Сципион Эмилиан Африканский Младший (р. ок.185 – ум. 129 г. до н.э.) – избирался консулом в 147 и 134 годах. Был усыновлен сыном Сципиона Африканского Старшего. Победитель Карфагена в 3-й Пунической войне. Возглавляя «сципионов кружок», в котором разрабатывались планы реформ по укреплению государства путем раздачи крестьянам общественной земли, Сципион сочетал консервативные политические взгляды, верность патриархальным римским обычаям с любовью к эллинской культуре. Писатели, входившие в этот кружок, пытались перенести жанры греческой поэзии на римскую почву.
В период 3-й Пунической войны друзьями Сципиона были: греческий историк Полибий, Гай Лелий, Гай Фанний, Тиберий Семпроний Гракх.
Пулад – по-персидски «пулад» означает «сталь», изделия из стали известны в Европе со времен Аристотеля.
Пунийцы – искаженное на латинский лад греческое «фойникес» - финикийцы. Этим словом римляне обозначали и карфагенян, и наемное карфагенское войско, набиравшееся из мужчин разных племен и народов.
Пунт – в данной работе под страной Пунт подразумевается берег Сомали.
Стадий – примерно 250 метров. Для удобства чтения в книге иногда применяются современные меры длины – километр, метр, сантиметр.
Столбы Мелькарта – Гибралтарский пролив.
Сутки – день и ночь в Древнем Риме делились на 4 стражи. Так как день и ночь в разное время года имеют различную длительность, то время одной ночной или дневной стражи менялось в зависимости от времени года. Ночь длилась приблизительно от 6 часов вечера до 6 часов утра. Для удобства автор книги вводит современные временные понятия: секунда, минута, час.
Суффеты – то же, что в Древнем Риме консулы.
Талант – наиболее крупная весовая и денежно-счетная единица стран Средиземноморья (кроме Древнего Рима). Финикийский талант (серебряный) весил 43,59 кг.
Трибуна. Здесь: возвышенное место в здании Большого Совета или на площади, где проходили народные собрания. Трибуна использовалась ораторами для выступления.
Трирема – галера, военный корабль, имевший 3 ряда весел, которыми управляли рабы, находившиеся под палубой. На борту находилось обычно 80-90 воинов. Трирема была более легким и узким судном, чем квинкверема.
Улицы Карфагена – мы не знаем, имели ли они свои названия. Но, принимая во внимание, во-первых, то, что некоторые улицы Древнего Рима периода империи имели названия и, во-вторых, что в первой половине II века до н.э. Карфаген был самым крупным городом Средиземноморья, автор позволил себе дать названия его центральным улицам.
Фамея – командующий конницей (гиппарх) у Гасдрубала. Перешел на сторону римлян.
Элисса – царица, изгнанная своим братом царем Пигмалионом из Тира, основательница Карфагена. Макситанский царек под угрозой войны с Карфагеном потребовал руки царицы, однако Элисса предпочла самоубийство (бросилась в огонь).
Эллинги – помещения для кораблей.
Южный рог – мыс Пальмас в Либерии.