Все они солдаты... Киноповесть. Гл. 12
КИНОПОВЕСТЬ "ВСЕ ОНИ СОЛДАТЫ..."
12.
ТО ЖЕ САМОЕ ВРЕМЯ. ДЕРЕВНЯ СТУДЕНКИ ПЕНЗЕНСКОЙ ГУБЕРНИИ.
ИЗБА, В КОТОРОЙ ПРОЖИВАЮТ СТУДЕНТ С СЕМИНАРИСТОМ.
Знакомая нам ещё по третьей главе киноповести добротная, далеко не бедная, изба, в которой, как мы помним, студент в своё время смазывал ожоги семинаристу.
Сегодня Сидор один.
Сидит за столом, стоящим у противоположной от окна стены.
На столе -- настольная лампа в три свечи, пепельница, до краёв набитая окурками, папиросы, спички, небольшая пачка чистой бумаги, письменный прибор, стаканчик с простыми и разноцветными карандашами.
Горят свечи в настольной лампе, потрескивают дрова в печи, завывает ветер за стеной, бросая в окна пригоршнями сухой и колючий снег. Ощущение тоскливого одиночества усиливает унылая мелодия в народном стиле.
Перед молодым человеком на столешнице помимо названных предметов ещё и пачка из десятка тоненьких детских тетрадей. Студент работу с ними уже заканчивает. Сейчас, открыв последнюю, на наших глазах выводит красивым каллиграфическим почерком образец для ученика: «Рр, Рома, рама. Рома раскрыл раму» и, полюбовавшись написанным, кладёт эту последнюю тетрадь в пачку.
Печально вздыхает. Закуривает.
Понятно, что молодым человеком овладела тоска.
Вот он, опять вздохнув, погасив папиросу, поднимается, идёт к печи, берёт стоящий там чайник, заварочник, наливает в большую глиняную, расписанную в народном стиле, кружку чаю, роется в стоящей здесь же корзинке, прикрытой чистым полотенцем, достаёт из неё пирожок. Подходит к окну, отодвигает занавеску, вглядывается в тёмную заснеженную улицу и пьёт чай, закусывая его пирожком.
Завершив, стоя у окна, процесс чаепития, задёрнув шторки, понёс грязную чашку на плиту и абы-как там её приткнул, после чего повернулся и побрёл к широкой лавке, приспособленной для роли кровати. Сваливается на постель в чём стоял, не скинув даже сапог. Скрестив ноги, закинув руки за голову, лёжа на спине, устремляет в потолок глаза.
… А там, в потолке, там, где-то в ином мире, там, в воспоминаниях, по-прежнему знойное лето, птичий щебет, щедрая зелень и прохлада старого густого барского сада с беседкой в кустах уже давно отцветшей сирени…
... И в той беседке он, Сидор, подле тоненькой барышни с большими, как у оленёнка, доверчивыми глазами…
Беленькая фигурка с зонтиком в руках, в смешной шляпке с маками так близко, что протяни руку -- коснёшься…
И ни какой тебе холопской избы, воя ветра, колючего снега и … и тоски…
А он, идиот, преисполненный самодовольства, глядя в эти бездонные глаза, гордо вещает:
-- Народ наш загнан в ярмо. Мы эксплуатируем его беспощадно. И ни у кого из нас не хватает совести, подняться и начать делать, что дОлжно!
Девушка испугано вопрошает:
-- А что дОлжно, Сидор Харитонович?
-- А хотя бы то, что можем сделать уже сегодня : идти в народ, учить, лечить, помогать … А не с барышнями милыми в беседках умные разговоры разговаривать!
-- Но Вы ведь только вчера приехали из Петербурга. И маменька Вас, сами сказывали, не отпустит …
-- Если ищешь повод чего-то не делать, этот повод найдётся всегда …
-- Но Вам ведь и учиться ещё целый год …
-- Вот-вот … Я же сказал -- повод!
-- А как же я, Сидор Харитонович?
-- А что Вы, Софья Ивановна?! Что Вы? Вы -- дочь помещицы, я -- сын бедных учителей. Уронили мне ласковый взгляд, -- счастлив. Не смею и подумать о чём-нибудь большем…
-- Но Вы клялись, что мы -- друзья навеки …
Сидор зло восклицает, безнадёжно махнув рукой:
-- Да на черта мне нужна эта Ваша дружба!
Резко выскакивает из беседки и мчится по крутому склону вниз, к реке.
Он практически скатился к тихо плещущей воде и, опустив голову, бредёт вдоль течения в сторону купальни.
… А вот уже и плывёт, красиво выбрасывая руки и отмечая взглядом тоненькую белую фигурку у крутого берега, там, вдали, наверху, недалеко от беседки.
Нехорошая ухмылка искажает лицо пловца, и он, выпрыгивает вверх из воды и ныряет, блеснув на солнце белым блестящим голым задом и розовыми пятками, а вынырнув, плывёт уже назад, к купальне, в противоположную от беседки сторону…
… Перед нами вновь деревенская изба и лицо лежащего на лавке Сидора. Оно искажено злостью и презрением к себе.
Студент плюётся:
-- Дурак! Безмозглый дурак!
Поднимается, нервно ходит из угла в угол.
Садится к столу и из-под пачки чистой бумаги извлекает конверт, а из него -- листочки, исписанные красивым женским почерком, подносит их к лицу, вдыхает запах бумаги, пытаясь различить в нём и аромат той руки, которая писала эти слова.
Решительно подвигает к себе поближе письменный прибор, берёт несколько чистых листов, обмакивает ручку с железным пером в чернила и пишет первую строку письма:
-- Здравствуйте, милая Софья Ивановна!
Но не успел герой поставить восклицательного знака, как мы слышим шум и скрип отворяемой в избу двери, и вместе с паром от потока холодного воздуха в помещение вваливается семинарист.
Стуча ногами, чтобы сбить налипший на сапоги снег, стягивая полушубок и лохматую шапку, он восклицает:
-- Скучаешь, Сидор? А я околел от холода, пока до дому от барских покоев добежал!
-- Что же ты так долго Митрофан?
-- Так у бар то обед, то чай, то разговоры умные… Не только ведь с барчонком занимаюсь, и в доверие втираюсь, поставленные задачи выполняю. Ха-ха!
Студент:
-- А я тут с тоски вою. Что интересного, какие новости принёс?
-- Да ничего умного они не скажут. Хотя, да, барин всё твердит, что неплохо бы меня у них поселить, чтобы всем удобнее было, да что-то ни как не соберётся. Проверяет, прощупывает всё…
-- Как у них поселить? А как же я здесь один останусь?
-- Ничего! Небось. Мне же удобней ТАМ будет. И ты мог в своё время постараться поближе к барам устроиться. Не сумел -- я это место для себя приберу теперича, не обессудь, друг мой Сидор!