Хиви

 Хуторяне

     По понедельникам, я помогал уборщице - бабе Шуре, прибираться в клубе. Я - штатный заведующий сельским клубом в небольшом хуторке близ города Кизляр, что в Дагестане. К тому времени мне было не полных шестнадцать лет и я продолжал учиться в школе, но уже в вечерней. Баба Шура - уборщица в местной школе, а на половину ставки  убирала и в нашем клубе. После субботних и воскресных демонстраций фильмов, а потом и танцев молодёжи, в клубе скап­ливалось довольно много всякого мусора. В чистый понедельник, как го­ворила баба Шура, мы наводили в клубе полный порядок.

      Вот и сегодня - в понедельник, я направился в клуб. Утро было не по лет­нему прохладное. Тучи надёжно, в своих объятиях, упаковали солнышко. Полумрак плотной шалью накрыл  мой родной хуторок. Такая погода совершенно не характерная для наших мест. Был июль, а казалось конец ноября. Порывистый, холодный  ветер загонял под рубашку сырой и прохладный воздух. Я уже пожалел, что не одел куртку. Было восемь ча­сов утра, а казалось, что рассвет, только что наступил. Настроение моё соот­ветствовало погоде. Мне бы ещё часиков два поспать, но нельзя, работа...
      Подходя к клубу, я невольно обратил внимание на хату деда Макара, стоящую на противоположной, от клуба, стороне улицы. Она, вот уже много лет, после его смерти, стояла с заколоченными крест на крест ок­нами. По этому поводу в хуторе ходили разные слухи, но причина запустения подворья была одна.               
 Горе не обошло стороной дом деда Макара. Старший сын Тимофей, в первые дни войны, пропал без вести. Это известие враз подкосило здоровье тётки Аграфены, жены деда Макара, вскорости она умерла. В 44-м дед Макар проводил на фронт последнего, младшего сына - Илью. Случилось так, что весной следующего года, при невыясненных обстоя­тельствах, дед Макар трагически погиб на охоте. С тех пор, вот уже много лет, его хата пустует, пугая прохожих своим заброшенным видом.
    Младший сын деде Макара, Илья, демобилизовался в 1947году. По приезду в родной хутор, пошёл на постой к старой бабке Веденеихи. В этом же году женился и остался жить в съёмной хате. Хату отца до­сматривал, а жить в ней не стал. Хуторянам непонятно было, поче­му Илья живёт в старой маленькой хибарке, на окраине хутора, а про­сторная хата отца до сих пор пустует. "Что то здесь не так, видно  серьёзная была причина у Ильи не занимать родительскую хату" - судачили об этом хуторские сплетницы,сами придумывая по этому поводу разные истории.

      Сегодня, проходя мимо хаты деда Макара, я остановился и стал её внима­тельно рассматривать. Она была какой то другой, словно ожила зано­во. Дощатые "кресты" с окон исчезли. Они были открыты настеж, из репродуктора звучала старинная русская песня. Во дворе двое малышей возились возле старого велосипеда. Маленькая женщина, с накрашенными губами, одетая ярко, не по деревенски, раз­вешивала на заборе постельное бельё и какую то одежду.  Высокий, худой мужик, с рыжей бородой, поправлял покосившиеся ворота. Этот человек, показался мне знакомым, точнее кого то очень сильно напоминал.

 -Он вернулся.- тихо сказала, вдруг оказавшись рядом со мной, баба Шура.
 - Баба Шура, кто он, кто вернулся? - спросил я.
 - Он - с какой то непри­крытой ненавистью ответила баба Шура и пошла в клуб.
Для меня её по­ведение было неожиданным и непонятным. Баба Шура добрейший души человек, а тут такая реакция и почему она не назвала имени этого человека.  В голове звучали её слова, «он вернулся», сказанные как бы в пустоту.
     Я вошёл в клуб и стал помогать бабе Шуре. Глядя на её растроенный вид, расспрашивать об этом человеке не решился. По внешнему виду было видно, что баба Шура чем то очень недо­вольна и рассержена до предела. На войне она потеряла мужа Ивана и единственного младшего брата Коленьку. Эта трагедия в одночасье изменила её. Бывшая хохотунья и заводила местных девчат, замкнулась в себе и никогда больше не снимала чёрный платок. Я очень удивился, когда однажды узнал, что бабе Шуре всего то 42 года. Горе и скорбь изменили её, сделали значительно старше своего возраста.

       Окончив работу, молча, не прощаясь, баба Шура ушла. Я вернулся домой, переоделся и направился на колхозный ток. Была страда, уборка урожая. В это время в колхозе и стар и млад, все работали на урожай. На току (место обработки зерновых), в пылу работы, я как то позабыл тот разговор с бабой Шурой.
     Обедали колхозники, как обычно, под навесом, рядом с огромными буртами зерна для просушки. Я расположился на обед рядом с моим соседом, дядей Лукой Крепаком.
 «Слышал, он вернулся» - сказал вдруг Крепак, обращаясь к помощнику мельника Пене. «Да а а» - не то соглашаясь, не то сомневаясь ответил тот. Меня просто разрывало любопытство, да кто же это за таинственный «Он». Странно, но почему хуторяне, словно сговорились, человека явно имеющего имя, фамилию называют «Он». Вдруг Крепак добавил: «Бог во время прибрал деда Макара . Он бы не смог пережить такого позора». «Это так ...» - добавил Пеня, в задумчивости растягивая слова.

     «Так это оказывается старший сын деда Макара» - подумал я. Вот кого он мне сегодня напомнил. Да он же копия брата своего - Ильи, только очень худой и какой то неприкаянный. Вопросов у меня стало ещё больше. Обед закончился. Работа снова закружила  каруселью , расспрашивать было не кого. Все заняты делом.

     Вечером, дома, я задал волнующий меня вопрос маме. Она сразу как то изменилась в лице и сказала: «Лучше бы он не возвращался, "Хиви" проклятый. Он же разбередил память тем, кто потерял на ней родных и близких. Знаешь сынок, ты лучше расспроси дядю Ваню. Он фронтовик и всё тебе толком объяснит».
 Хиви, какое то странное непонятное слово с азиатским акцентом. Мама пояснила мне, что "Хиви" в войну называли предателей Родины.

    Брат моей мамы - дядя Ваня, легендарная, в нашем хуторе, личность. В 39-м воевал с белофиннами, с 41-го с немцами, а в 45-м ещё и с японцами. По натуре балагур - весельчак. Работал дядя Ваня шофёром в нашем колхозе.
       В этот же вечер я пошёл к нему со своими вопросами. Дядя Ваня сидел один возле хаты, на завалинке, курил. Он любил после трудового дня, после сытного ужина, вот так просто, молча, посидеть на улице перед сном, мысленно порассуждать на волнующие его темы.  Я поздоровался с ним и сразу сказал: «Он вернулся». 
     «Да знаю я, знаю, наслышан уже» - раздражённо ответил дядя Ваня и замолчал. «Вот и получил я ответ на все свои вопросы» - подумал я. И чего меня дёрнуло спросить его именно так, как говорили все хуторяне. Я сел рядом, дядя Ваня молчал, но было видно, что его что то сильно расстроило.
      «Говоришь вернулся. Дерьмо этот человек, одно слово "Хиви" - вдруг медленно,растягивая слова, сказал дядя Ваня - сколько хороших людей полегло, а этот выжил... . Предатель он, самый настоящий предатель, вот такие дела племяшь». Он закурил, со злостью смял пустую пачку от папирос и бросил в стоящее рядом дырявое ведро. Я не узнавал дядю Ваню шутника. Лицо его стало сосредоточенно-серьёзным.  Вдруг, каким то глуховатым, не свойственным ему голосом, он продолжил рассказ:
     -Ты ведь знаешь, племяшь, что с нашего хутора ушло на фронт 106 человек, а сколько вернулось... 48 половина из них покалеченные? "Этот" был призван ещё в сороковом году, сразу же после войны с белофиннами. До армии он закончил фельдшерские курсы, работал в Кизляре, в городской больнице. Служить попал в пограничные войска, в Белоруссии, на границе с Польшей. С ним вместе служили наши земляки, Феофан Губарев и Толик Молдован. От Толика Молдована я и узнал, как сложилась судьба Тимофея, тьфу ты, имя русское опоганил паршивец.
       -Так получилось, что в начале войны, попали мои земляки в плен. Феофан был ранен в ногу, Толик и "этот" помогали ему, старались держаться вместе. Бросили их в немецкий лагерь, да какой там лагерь. Часть огороженного колючей проволокой колхозного поля. Ни пить, ни есть, несколько дней, пленным  не давали. И это не спроста, немец знал, что делал. И вот когда пленные «созрели», по понятиям фрицев, их построили. Немецкий офицер на чистом русском языке сказал: «Кто хочет помогать Германии и бороться с коммунистами, три шага вперёд». В строю пленных пошло шевеление, сопровождаемое шёпотом. Вышло несколько человек. Первым сделал шаг «этот». Толик схватил его за руку, но он вырвал её и сделал предательские шаги. Таким вот образом «этот...- хиви» спас тело, но загубил свою душу, морда предательская. Феофан Губарев умер в плену, а Толик Молдаван, погиб в сорок пятом на Зееловских высотах, под Берлином. До этого,я с ним встречался в 44, после ранения в Белоруссии, на пересыльном пункте. Вот тогда то он и поведал мне историю об этом подонке. Да если бы  они были живы, я бы «этому» не позавидовал. «Этот» всю войну служил у немцев. Был он у них лекарем или пекарем, карателем, не знаю, но одно знаю, что он был и есть предатель. Таких как он,в начале войны,немцы называли «наши Иваны», «наши русские», позже их стали называть "Хиви". *
 Откуда я это знаю? Да пришлось с такой нечестью встречаться на фронте, уже ближе к концу войны».
Он замолчал. Я смотрел на своего родного дядьку-весельчака и не знал, что сказать. По его глазам было видно, что он не здесь, не со мной, а в далёком, ушедшем, героическом прошлом, вместе со своими боевыми товарищами. Я тихо встал и пошёл домой. На свои вопросы я получил ответы, но на душе почему то было грустно и пусто.
Вечером, следующего дня, я пошёл на работу в свой родной клуб. Сегодня библиотечный день, а я по совместительству и хуторской библиотекарь. Тропинка, по которой я шёл, упиралась в канаву, через неё был проложен узкий мостик из деревянного бруса. На моих кедах развязался шнурок и я присел, чтобы привести обувь в порядок. «Здравствуйте» - услышал я неожиданно. На до мной стоял тот самый худой рыжебородый мужик, сын деда Макара. Бледное, худое, измождённое лицо, с виноватой, заискивающей улыбкой, безликие, белесые глаза, суетливые руки перебирающие лацканы пиджака. Весь его вид вызвал у меня  какое то непонятное, брезгливое чувство. Он на мгновение окинул меня взглядом и сразу же отвёл глаза в сторону. Я ответил: "Здравствуйте"- сделал шаг в сторону и пропустил его на мостик. Он как то неуверенно вступил на мостик и пошёл дальше, слегка припадая на левую ногу.
       Председатель нашего колхоза Иван Авдеевич, сумел уговорить членов правления и Тимофея приняли в колхоз. Уговорил Иван Авдеевич хуторян от безысходности, мужских рук в колхозе катастрофически не хватало, а человек отсидел положенное, за свои деяния и осознал.
Я долго не мог понять, почему Тимофей вернулся в родной хутор. Ведь он заведомо знал, что земляки никогда его не простят. Почти в каждой хуторской хате поселилось горе, а кто виноват - фашисты и такие предатели как он.
     Отсидел он свой срок в спецлагерях, на севере, без малого одиннадцать лет. Остался вольнонаёмным на горно-обогатительном комбинате. Женился, семья, дети, нормальный достаток. На севере, в то время, хорошо зарабатывали, но Тимофей, почему то, решил вернуться в родные края. Ответ на вопрос почему, я получу значительно позже.
Тимофей работал в колхозе по ежедневной разнарядке - куда пошлют. С того момента, как он поздоровался со мной на мостике, я ни разу не слышал его голоса. Он всегда молчал. Да и с кем ему говорить? Общаться с ним никто не желал, даже дети и те избегали с ним встречи. Младший брат Илья, сразу же, после возвращения Тимофея, переехал жить в соседнюю станицу и брата не признавал. Жену Тимофея хуторяне окрестили «мадамочка», наверно за то, что она красила губы, ногти и одевалась «по городскому». Звали её Елизавета Петровна, она была самым активным читателем в нашей библиотеке. В колхозе она не работала, занималась детьми и домашним хозяйством. С хуторянами вела себя подчёркнуто вежливо, но подруг не заводила.
Где бы не появлялся Тимофей, вокруг него сразу же образовывался вакуум. Помню, однажды, в клубе, шёл фильм «Подвиг разведчика». Я сидел у входной двери и продавал билеты. Начался фильм, но народ всё ещё подходил и я в темноте продолжал выдавать билеты. Вдруг, во время фильма, я услышал шум и какое то движение в зрительном зале. Наклонившись, чтобы не попасть под луч кинопроектора, я пошёл к тому месту, откуда исходил шум. На длинной скамейке зрительного зала сидел только один Тимофей. Все, кто сидел рядом с ним, освободили свои места и распределились вдоль стены. Я не знал что предпринять. Тимофей вдруг встал и вышел из зала. В кино он никогда больше не ходил. С ним вообще мало кто разговаривал, так короткие фразы связанные по работе.
Прошло три месяца, как Тимофей вернулся в родной хутор. В колхозе шла уборка винограда. Тимофея назначили сторожем для охраны имущества, используемое во время уборки винограда. Однажды я привёз газеты и журналы для колхозников, работающих на винограднике. Возле бригадирской (небольшое летнее строение) меня встретил Тимофей. За эти три месяца, он сильно изменился. Его худое, костлявое тело, как будто бы сломалось посередине. Нижняя часть тела шла вертикально, а верхняя - наклонённая вперёд, скользила над землёю почти горизонтально.  Жёлто - серое лицо и глаза, глубоко впавшие в глазницы, вызывали определённую жалость. Он молча протянул мне брезентовую сумку в которую я вложил всю прессу. Слегка качнувшись, он развернулся от меня, но вдруг повернул голову сказал: "Ну вот и всё". Поправив сумку на плече,он медленно пошёл в сторону виноградных полей, где работали колхозники. Что он хотел сказать этой короткой фразой, понятно было только ему самому. Я смотрел ему вслед и впервые, помимо моей воли, мне вдруг стало жаль этого человека.
     На следующий день, вечером, к нам, домой, заехал дядя Ваня. Отдал маме канистру с керосином и уже уходя сказал: "Он умер. Сегодня утром  нашли его на виноградниках, возле бригадирской. Фельдшерица подозревает инфаркт, а я думаю его совесть сгубила, человек же он всё таки, не животное" - потом тихо добавил - "Да...Война жестокая вещь...".  Дядя Ваня вздохнул и пошёл к своему ЗИСу.
Ответ на давний вопрос, почему Тимофей вернулся в родные края, я нашёл сам. Вероятно он знал, что опасно болен и возможно надеялся, что смерть сгладит его предательский поступок. Ошибся Тимофей, родные и хуторяне не простили его. Слишком свежими были раны нанесённые войной, слишком много боли и горя поселилось в хуторских семьях.

Хоронили Тимофея: его брат Илья, Елизавета Петровна с детьми и двое мужиков из соседней станицы. На хуторском погосте ему определили место, где обычно хоронят самоубийц, в стороне от кладбища. Вскоре жена Тимофея, вместе с детьми, уехала из хутора. Деревенские всезнайки поговаривали, что она вернулась на север, в город Кандалакша. Там у неё жили родители и родной брат.

      Весной, как только сошёл снег, Илья, со своей многочисленной семьёй, вернулся в родной хутор и поселился в родительской хате. Выходит он что то знал о брате, коль так долго не вселялся в родительский дом.

    После этих событий я, почти год, работал в колхозе, но ни разу не слышал, чтобы кто то из хуторян вспомнил Тимофея. Ни слова: ни хорошего, ни плохого, как будто бы этого человека не существовало.                06.07.2016г.

     * Хиви (нем. Hilfswilliger - желающий помочь; Ost-Hilfswilligen, восточные доброволь­ные помощники)— так называемые добровольные помощники вермахта, набирав­шиеся (в том числе, мобилизованные принудительно) из местного населения на оккупированных территориях СССР и советских военнопленных. Первоначально они служили во вспомогательных частях водителями, санитарами, сапёрами, по­варами и т.п. Позже хиви стали привлекать к непосредственному участию в бое­вых действиях  операциях против партизан и к карательным акциям (ссылка из свободной энциклопедии -Википедии)