Предыдущую часть см. http://www.proza.ru/2016/06/24/1861
Мой письменный стол стоит у окна. Делаю уроки, читаю книги, пишу дневник – подниму голову и вижу: двор нашего дома, за ним двор мореходки, тополя на Буденновском проспекте, через дорогу – на фоне выгоревшего летнего ростовского неба или пасмурного с фиолетовыми облаками осенне-зимнего - здание, в котором ты работаешь. Если в двух полукруглых окнах на четвертом этаже гаснет свет – ты идешь домой.
Третий класс, вторая смена. Ты приходишь в перерыв, заплетаешь мне косички так, чтобы не торчали в разные стороны вихры, делаешь омлет и провожаешь в школу. До того времени, когда я буду жарить тебе омлет - еще очень далеко.
Мне пятнадцать. Гуляем с тобой на левом берегу Дона. Вдоль песчаной полоски пляжа – нагретая солнцем асфальтированная дорожка, питьевые фонтанчики в виде белочек. Если прижать пальцем струйку воды, а потом резко отпустить, кажется в брызгах можно разглядеть радугу. Я расшалилась, пью из каждого фонтанчика, брызгаю на тебя. Ты уклоняешься, как можешь: бережешь летний парусиновый костюм. Срываю несколько желтых одуванчиков, засовываю в верхний карман пиджака. Идущая навстречу женщина укоризненно говорит: «Что же ты своему мужу разлуку цепляешь?» Я смеюсь, а ты ужасно смущаешься. Идешь и бормочешь: «Какому мужу? Ну, какому мужу…» След от одуванчиков так и остался на пиджаке.
Детям часто кажется, что они знают о своих родителях все. А то, чего не знают – то и неинтересно. Ты был молчалив и мало рассказывал о себе. Чаще, когда было хорошее настроение, читал строчки Некрасова, вспоминал «Тараса на Парнасе»:
«Ці знаў хто з вас, браткі, Тараса,
Што палясоўшчыкам служыў?
На Пуцявішчы, у Панаса,
Ён там ля лазьні блізка жыў».
Мне повезло. Я нашла автобиографию, написанную твоей рукой. Чернила выцвели; на пожелтевшем листке - с детства знакомый почерк с сильным наклоном влево.
«Родился в 1905 году в г. Горки бывшей Могилевской губернии. Родители – крестьяне, всю трудовую жизнь занимались сельским хозяйством. Кроме меня, в семье был старший брат и четыре сестры».
Пытаюсь представить себе этот городок в начале прошлого века. Откуда пошло название города - неизвестно. Считается, что назван в честь пяти горок, разделенных реками. Самая крупная - Проня. Дедки да бабули в деревнях сказывают: дескать, жили когда-то дивчина Бася да юноша Проня. Полюбили друг друга, жить бы да поживать им, только не захотел отец Баси породниться с бедняком. Обратились молодые к богам с просьбой позволить им быть вместе, боги просьбу и исполнили. Отец Баси кинулся за дочкой, да лишь увидел, как две реки, Бася и Проня, сливаются в одну полноводную.
А может, не так дело было. По-разному народ сказывает, но течет Проня медленно, словно тоскует по белорусской дивчине, которая пришла на мостки на реке, прополоскала белье, опустила натруженные руки в прохладную воду, да милого вспомнила. Поросли пологие берега кустами, склонившимися до воды ивами. Где-то тут и босоногий мальчишка вслед за старшими братом и сестрой бегал.
И, конечно, не однажды взбирался на поросший травой холм, который сейчас называется Петровой горкой. Когда-то там стоял шатер Петра I.
Представляю, как ты с мальчишками лазил по сохранившимся старым редутам – земляным валам для установки орудий. А когда пошел в школу, тебе рассказали, что именно здесь, в твоем городке, армия Петра I преградила путь шведам.
«Первоначальное образование получил в приходской школе, затем в двухклассном м.н.п. училище и школе второй степени».
Что такое «м.н.п. училище» - не знаю, но помню, как ты рассказывал, что в приходскую школу пошел вслед за старшим братом. Не брали: ни ростом, ни возрастом не вышел. Сидел на последней парте, а самого из-за парты и не видно. Учителя время от времени интересовались:
- Федя, что ты там делаешь?
- ПисЮ, - отвечал старательный ученик, не выговаривающий букву «ш».
Земля, на которой ты родился, как и вся Беларусь, часто переходила из рук в руки. В XI столетии входила в состав Смоленского княжества, в XIII-XIV веках - в Великое Княжество Литовское. Местечко Горки то принадлежало известному шляхетскому роду Сапеги, то его приобретал князь Меньшиков.
В 1829 году имение перешло в царскую казну.
А ты был… местный, «тутэйшы». Поэтому и любил повторять строчки Янки Купалы:
«На чужы розум я ня ўмею браць,
Па-свойму я мяркую аб усім;
Трапляю дровы сеч, касіць, араць
І сеяць – штось сабе, а штось другім.
Я не чыноўнік і ня граф, ня князь,
Таксама – я ня турак і ня грэк,
I нават не паляк і не маскаль,
А проста я тутэйшы чалавек!»
«В 1925 году поступил на землеустроительный факультет в Белорусскую Государственную Академию Сельского Хозяйства, которую окончил в 1929 году».
Так вот откуда твой «Тарас на Парнасе». Нам в Ростове и невдомек было, что это – классика белорусской литературы. Автор поэмы тоже учился в Горецком земледельческом институте, предшественнике Академии. Правда, намного раньше тебя.
Сегодня эту поэму школьники изучают на уроках белорусской литературы, а в конце XIX века ее, переписанную от руки, давали читать только проверенным людям. Еще бы, занесло простого белорусского мужика к античным богам. Так вместо того, чтобы помалкивать, сознавая малость свою, еще и комментировать начал. И не только живых да мертвых писателей, на Парнас карабкающихся, виданное ли дело: самих богов не пощадил:
«Як тараканы каля хлеба,
Багі паселі ўкруг стала,
І стравы смачны зь печы Геба
Насіць да столу пачала.
………………………….
Узяўшы хустачку, Вянера
Пайшла «Мяцеліцу» скакаць.
Прыгожа, стройна цераз меру,
Пяром ня можна апісаць.
…………………………..
А во й Марс у новых ботах;
Ён, мусіць, ботаў не жалеў,
Бо зь німфамі скакаў да поту,
Гуляў у жмуркі і шалеў.
І кожны бог так разгуляўся,
Што аж ня можна ўдзяржаць.
А хто гарэлкі насьцябаўся,
Таго пад лаўку клалі спаць.
С каким запалом, прищуром в глазах ты цитировал эти строчки.
Имя автора долго оставалось неизвестным. Только в 70-ых годах прошлого века белорусский писатель и литературовед Геннадий Киселев открыл, что поэму написал за пятьдесят лет до твоего рождения студент Горы – Горецкого земледельческого института Константин Вереницын.
Можно представить себе, сколько поколений студентов потешались над приключениями Тараса. Ох, не зря на белорусских землях вузы частенько закрывали как источник вольнодумства. Так случилось и с твоим институтом: после восстания 1863 года Горы-Горецкий институт перевели в Петербург (в Горках осталось земледельческое училище).
Лишь в январе 1919 институт вернулся в Горки, а в тот год, когда ты поступал в него, стал Белорусской сельскохозяйственной академией.
«С 1932 года до самой смерти родители работали в колхозе».
Сохранился в памяти мамин рассказ; со слов твоей мамы, моей бабушки, которую я никогда не видела.
В начале тридцатых годов по Беларуси прокатилась последняя волна раскулачивания. Докатилась и до вашей семьи.
Только-только четверо старших детей «стали на ноги», младшие заканчивали школу, собрались в Академию поступать. Хозяйство невелико: лишь корова в хлеву – надежда на более сытую жизнь.
Но и к вам в избу заявился «уполномоченный», потребовал, чтобы отвели кормилицу в колхозное стадо.
Батюшка твой, Николай Нилыч, не выдержал, с топором бросился к хлеву, пригрозил:
- Пусть только попробует кто-нибудь прикоснуться к корове, топор сначала на его голову упадет, а потом и кормилицу не пощажу, лишь бы нехристям не досталась.
Матушка в ноги ему упала:
- Одумайся, Нилыч, не губи семью.
Платок с головы сполз, руки, работой измученные к мужу тянет:
- Подумай только: у нас, крестьян, старшие дети уже инженерами стали, младшие доченьки тоже на инженеров учиться хотят. Ты не корову, ты их будущую судьбу порушишь. Пусть поголодаем, лишь бы детки в люди выбились…
Упросила.
Все шестеро детей высшее образование получили: лесоводы, инженеры-землеустроители, картофелеводы. Есть среди них и кандидат биологических наук, и лауреат Государственной Премии Советского Союза за выведенные новые сорта картофеля.
Из твоей трудовой книжки: «Откомандирован временно в расположение У.Н.К.В.Д., г. Брест». Подпись, печать, дата: 6 июня 1941 года.
Там ты встретил войну. Лесами выбирался из окружения.
Однажды подошла к дому, увидела, что ставни на окнах, которые мы обычно прикрывали от любопытных взоров, не закрыты, в комнатах горит свет, а ты с двумя незнакомыми мужчинами сидишь за столом.
Никогда не видела, чтобы ты пил водку, а тут – бутылка на столе, и вы говорите втроем очень громко, перебивая друг друга
- «Мессер» опять на разворот заходит, и вот так, так, - ладонями показывает один из собеседников, как кружится на бреющем полете немецкий самолет.
- А мы от него за березку, прячемся, словно спасет, - подхватывает другой.
- Нас-то спасла, Витьку – нет, - вздыхаешь ты…
Ты никогда не рассказывал о том, что пережил в те месяцы, пока прошел пешком всю Беларусь и лишь где-то под Смоленском сумел перейти линию фронта.
Всегда стеснялся, что не воевал, строил в тылу аэродромы. Хотя в феврале 1942 года под Грозным тыл опять стал фронтом, опять пришлось пробиваться к своим, и кто знает, сколько раз это повторялось до того момента, пока твою организацию не перебазировали в Среднюю Азию.
«Семья моя, состоявшая из жены, сына 9 лет и матери 75 лет (так ты называл мамину маму) эвакуироваться не успела. После освобождения Ростова добился увольнения и, надеясь отыскать их, выехал по месту бывшего проживания».
Нам всем повезло, что вы нашли друг друга и встретились.
Ты писал автобиографию в 1951 году.
Желтый листочек бумаги не знает, что было с тобой дальше. А я знаю. Ты пришел на работу в экспедицию «Союзмарштест» Главного Управления геодезии и картографии и проработал там двадцать лет, до самой пенсии. Вышел на пенсию в тот год, когда я закончила школу. Наверное, мог бы работать еще, но так тогда расставались со всеми пенсионерами, хотя каждый год тебя звали на те, разрешенные два месяца в конце года, когда надо было сдавать годовой отчет.
Ты все говорил: «Выйду на пенсию, куплю удочку, займусь рыбалкой». До рыбалки дело не дошло. Полюбил свои шесть соток за городом, построил крохотный домик, вырастил сад. Очень переживал, когда воры несколько раз пытались взломать домик на участке, оставил им записку: «Ваши были, все забрали. Прошу замок не ломать, ключ – на гвоздике справа от двери».
Каждый вечер выходил гулять на набережную. Обязательный ритуал.
Всплывают какие-то совсем необязательные картинки. Мелкие фрагментики, застрявшие в памяти. Почему именно они? Не понять.
Я - студентка. На юге темнеет быстро. Ночное небо сливается с темной водой, шелестят листья тополей, свет от фонарей в пивбаре на набережной лишь слегка разгоняет сумрак. В плеск волн от проплывающих катеров вплетаются громкие мужские разговоры, стук кружек. Я не люблю пиво, абсолютно равнодушна и не умею есть раков, но коллектив – страшная сила. Чего не сделаешь, лишь бы побыть еще немного с ребятами из группы, послушать их треп, Валеркины песни под гитару. Мальчишки в группе высокие, широкоплечие, меня усаживают за стол так, чтобы с набережной не было видно. Знают: Машин папа прогуливается вечерами по набережной, и лучше бы ему не знать, где дочка проводит время.
Приехала в Ростов с маленькой дочкой. Было очень страшно зайти в дом, в котором уже не было мамы. Ты приготовил все: купил кроватку, детский стол, стульчик, ходунки, горшок…
Гуляем с тобой и дочкой по набережной. Она только учится ходить, и ты очень бережно несешь ее на руках.
Миллион раз слышанное объявление: «Дорогие ростовчане и гости Ростова. Приглашаем вас прокатиться на теплоходе типа «Москвич» вверх по реке Дон до 45-ой линии и обратно». Как только поднимаемся на теплоход, дочка начинает капризничать.
- Не ругай ребенка, - говоришь ты, - она у нас хорошая.
Дочка расходится «на всю катушку». Ее требовательный крик, желающий непонятно что, кажется, плывет над вечерним Доном и слышен даже на левом берегу.
- По-твоему, это хороший ребенок? – в запале бросает рассерженная мать.
Дедушка смущен происходящим, он очень не любит привлекать к себе внимание, но поколебавшись, уверенно произносит:
- Вполне сносный.
Так дочка и остается в семейной истории «вполне сносной».
Ты приехал в Минск. У нас с мужем - комнатка в общежитии, десять квадратных метров. Живешь у брата, каждый день приходишь гулять с внучкой. Сколько я тебя помню, ты всегда пил только собственноручно приготовленное вино из винограда, выращенного на нашем участке. Но, желая «уважить» зятя, приносишь пиво. Зять тоже пиво не любит, но уважает тебя. Укладываем дочку спать, вы сидите, пьете пиво и ведете мужские разговоры о футболе. Не важно, что и футболом оба увлекаетесь «постольку поскольку», главное – желание сделать приятное другому.
Мы наконец получили двухкомнатную квартиру, ты переехал в Минск, родилась младшая дочка. На пару часов с мужем уходим, оставив тебя с двумя внучками. Вернувшись, видим, как ты необыкновенно серьезно и величественно укачиваешь на руках бесштанную малышку, вокруг на полу разбросаны испачканные ползунки, те, которые можно подсушить, висят на батареях, рядом суетится четырехлетняя старшая, протягивающая последние чистые. Подгузников тогда не было. В адрес дочки, не позаботившейся о нужном количестве ползунков, следует молчаливый укор.
Из больницы позвонили: улучшения не ждите, забирайте домой. Ты без сознания. Муж с другом на одеяле поднимают тебя на седьмой этаж. 93-ий год, света на лестничных площадках нет: кто-то хозяйственный постоянно выкручивает лампочки. Наконец перекладываем тебя на диван, сажусь рядом, беру за руку. Не открывая глаз, ты с надеждой спрашиваешь: «Женечка?». Ее нет уже шестнадцать лет. Быть может в тот момент ты наконец встретился с ней. Как тогда, после войны.
Автор просит прощения, что дает стихи без перевода.
Но смысл понятен, а пытаться переводить самой - только потерять мелодию строчек.
В советское время переводчиками "Тараса на Парнасе" в разные годы были М. Исаковский и М. Лозинский, но, к сожалению, я не нашла их переводы в интернете.
Для тех, кому интересно, есть перевод на Стихи.Ру:
автор Ген Жэстачайший
http://www.stihi.ru/2014/04/23/5960
Большое спасибо Анне Дудке, которая взяла на себя труд перевести приведенные в рассказе строчки стихов с белорусского языка на русский.
Я. Колас. Из стихотворения "Тутэйший"
«Чужим умом я жить не научился,
По-своему сужу я обо всем;
Рубить дрова, пахать я наловчился
И сеять – что себе, а что другим.
Я не чиновник и не граф, не князь,
Уж точно – я не турок и не грек,
И даже не поляк и не москаль,
А просто я тутэйший человек!»
Отрывки из "Тараса на Парнасе"
«А знал ли, братцы, кто Тараса,
Что лесником у нас служил?
На Путевище, у Панаса,
Недалеко от бани жил.
.......................
Как тараканы возле хлеба,
Уселись боги вкруг стола,
И блюда с пылу с жару Геба
Носить к столу им начала.
...............................
Платочек взяв, пошла Венера
Гостям «Метелицу» плясать.
Красива, резвая не в меру,
Стройна - пером не описать.
................................
А вот и Марс в сапожках, что ты!
Он их, уж точно, не жалел,
И прыгал с нимфами до пота,
И веселился, как хотел.
И каждый бог так разыгрался,
Что невозможно удержать.
А кто уж водки нахлебался,
Того под лавку клали спать.
Иллюстрации - семья Купчиновых: дедушка, бабушка, папа (справа) с братом, сестры и речка Проня.
Продолжение см. http://www.proza.ru/2016/08/25/2015