Столовая.
Жизнь в Управленческом городке у меня так сложилась, что вопросы быта никогда не создавали каких-либо препятствий работе. Я был от бытовых забот свободен.
Мне, как молодому специалисту, имеющему диплом с отличием, оклад назначили 1000р. (на 50р. больше, чем без отличия), а через год я сдал на категорию, и оклад стал 1250р.
С премиями и доплатами к нашему приезду сложилась трагикомичная ситуация.
До апреля 1952-го года каждый месяц была «премия» 40% к окладу. Я вышел на работу 1-го апреля и с 1-го апреля эту «премию» отменили. Премия тогда не имела никакого отношения к личным успехам, к успехам бригады, отдела, или к успехам завода в целом. Где-то там – в министерстве или в Совете министров – решали: в связи с важностью решаемой задачи, этому коллективу надо подбросить. Наш приход совпал с очередной кампанией борьбы с «разбазариванием средств» и задачей «повышения роли премий в повышении производительности труда». Ну и, как бывает при проведении всяких кампаний, решали эту задачу вне всякой связи с провозглашенной целью.
Оставались еще 20% надбавки к окладу за знание иностранного языка, но, когда мы поступили на курсы подготовки к министерским экзаменам, надбавку отменили и курсы распались. Если для меня это было поводом для шуток, то для семейных это было причиной для печали.
После того, как у меня оклад стал 1250 р., я еще изредка посылал папе по 300 р. и регулярно в течение учебного года 100 р. Толику, а потом послал Павлу в Новосибирск 500 р., опять, между прочим, демонстрируя свою полную людскую несуразность. Я их послал не Павлу, а его двоюродной сестре, по линии отца, Светлане, чтобы она помогла ему, если он попадет в затруднительное положение. Я не помню, что из этого получилось, но помню, что какая-то чепуха. Мысленно я посылал, конечно, не Толику и не Павлу, а дяде Марку, при котором жили мама и бабушка.
Питался я в столовой. Какой была торговля в магазинах, меня не волновало. Но, иногда в выходной возникала идея капусты, или картошки пожарить и я заходил в маленький магазинчик на два торговых места, с одного из них продавались овощи, а на другом продавалось мясо (свободно, без очереди, но это было в первых годах моей жизни на Управе).
Девчата из Рыбинска, которые перед приездом в Куйбышев попали в Запорожье, поразились прекрасному снабжению на Украине, по сравнению с Управой и Рыбинском. В Рыбинске даже с хлебом, особенно белым, были проблемы.
Как-то, по моим наблюдениям складывается у меня впечатление, что самые что ни на есть нашинские области центральной России традиционно хуже снабжаются и живут (за исключением, разумеется, Москвы и Ленинграда), чем окраины. Как будто Политбюро рассуждает – свои потерпят.
Помню, что одно время в продуктовом магазине бакалеи и гастрономии пустые полки гастрономического отдела были сплошь заставлены консервами «снатка». В литературе спорят, что означает это слово, но это было мясо краба в собственном соку. Сейчас такие консервы стоят бешеных денег. Производили мы их для экспорта, а Запад препятствовал их импорту в свои страны, требуя от нас на взаимной основе открыть двери для экспорта в нашу страну товаров потребления, но мы на это денег не хотели тратить, покупая только средства производства. Об этом я узнал из статьи Английского премьера Макмиллана, опубликованной на взаимной основе со статьей какого-то нашего руководителя (Молотова?), но не Сталина. Сталин до сравнения с Макмилланом опуститься не мог.
Чтобы разгрузить магазин от этих консервов, стали их навязывать нам в столовой, чуть ли не щи пытались с ними варить.
Теоретики коммунизма в идеале стремились к освобождению трудящихся от хлопот домашнего хозяйства и всячески развивали систему общественного, коллективного питания. Наряду с ресторанами, которые воспринимались как места развлечения с потреблением спиртного, и где были, соответственно, высокие цены, широкое развитие получила сеть столовых с низкими ценами, доступными для каждодневного питания.
В столовой я себя не ограничивал. Утром – мясное блюдо и чай или кофе – каждый день одно и то же. Когда надоест – булочку с маслом, колбаской, сыром и чай или кофе, и опять пока не надоест. Все бегом, не выбирая и не задумываясь. А уж если опаздываешь, то хватаешь стакан томатного сока и стакан сметаны, смешиваешь, стоя выпиваешь и помчался.
На обед салат или селедочка, затем борщ, а на второе в меню были отбивная, ростбиф, бефстроганов, шницель или гуляш с жареной картошкой, реже лангет, антрекот и т.п. Для любителей – томатный сок, сметана; запить – компот летом, чай зимой. Директор столовой и шеф-повар были наши – управские, т.е. наши знакомые, и им было приятно, что обеды нам нравятся. До сих пор помню Фуфайкина, который 8 лет меня кормил. Командированные на наш завод хвалили нашу столовую, впрочем, столовые московских заводов и ЦИАМ, где мы бывали в командировках, тоже были не плохие.
Обедали мы небольшой компанией 10 – 15 человек. Когда в столовой были официанты, мы после обеда заказывали обед на следующий день. К обеду официанты составляли для нас несколько столов вместе и накрывали их к нашему приходу. Непременной была банка томатного сока. Стоил обед рублей пять, при окладе молодого специалиста 950р, но у нас за счет добавок: сока, селедочки, сметанки – немного дороже.
Обеденный перерыв на нашем заводе длится полтора часа, чтобы люди могли сходить домой и пообедать дома. Мы – наша общежитская компания – летом, придя после обеда на завод, принимали душ. Через два – три года после отъезда немцев, души постепенно один за другим ликвидировали.
На ужин я любил брать рубленый шницель с тушеной капусткой и полстакана сметанки. Шницель величиной с ладонь в столовой умели готовить сочным, как будто он был из двух половинок и между ними сок. Сметаной поливал капусту. Если тушеной капусты не было, в качестве гарнира брал жареную картошечку с винегретом или квашеной капусткой.
Воскресными вечерами часто вдвоем – втроем в столовой посиживали за беседой с бутылочкой рябины на коньяке или перцовочкой. Один раз столовая умудрилась закупить бочку маленьких соленых белых грибочков. Мы этим удовольствием пользовались, пока все грибочки не съели.
Народа по вечерам было мало, официантки всех знали в лицо, обстановка была спокойная и достаточно удобная – беседовать можно было тихонько, не повышая голоса. Была раздевалка; первое время без гардеробщиц, позже у кого-то что-то пропало, и появилась гардеробщица, которая сидела и смотрела, а одежду посетители вешали сами.
Когда обедающих в столовой стало много, обслуживать посетителей стали две гардеробщицы.
Зимой я носил очень тяжелое кожаное пальто с меховой подкладкой. Гардеробщицы взмолились к нашим девчатам: «Девчонки, ну сожгите вы его кожанку, сил нет ее таскать».
Я не помню, чтобы в нашей столовой были пьяные компании – атмосфера была не та. Для тех, кого не устраивала тихая беседа, была через дорогу – на другой стороне улицы, напротив столовой – забегаловка–пивнушка. В народе ее называли: «Голубая даль». Это покрашенное в голубой цвет деревянное сооружение, со стойкой и круглыми столиками на высоких ножках, для посетителей.
За столиками стоя пили пиво и водку, закусывали колбасой, сосисками, принесенной с собой рыбой, курили и галдели – «говорили по душам», а чтобы собеседники слышали друг друга, беседующие были громогласными. Шум, дымище, вонища. Атмосфера!!!
После визита Хрущева в США, где его сводили в заводскую столовую с самообслуживанием, в нашей столовой тоже ввели самообслуживание, и наша компания стала питаться в маленьком ресторанчике, который был на втором этаже столовой. Так же по предварительным заказам, чтобы летом не ждать.
С введением самообслуживания, в столовой прекратилась продажа спиртного, и мы изредка собирались наверху в ресторанчике. Но ресторанчик был маленький, все столы были заполнены, было тесно и оттого шумновато. Большей частью мы стали организовывать воскресный «выпивон с закусоном» в общежитии. Ничто не мешало нам с удовольствием трудиться.