Стратегическая авиация.
Работа была срочная и ответственная.
Наша Империя до невероятных размеров расширила свои пределы. Мы стали ВТОРОЙ державой мира. И хотя мы Красную Армию Мировой Пролетарской революции переименовали в Советскую армию Союза Советских республик, и распустили Коммунистический Интернационал – партийную организацию мирового пролетариата, заменив его Комиинформ бюро, все зарубежные страны понимали, что изменились только названия, что угроза экспансии «пролетарской» революции остается.
Мы понимали, что при наличии угрозы должно существовать и стремление избавиться от этой угрозы. Мы опасались этого стремления со стороны стран во главе с ПЕРВОЙ державой мира, а они все скопом боялись ВТОРОЙ державы мира.
Наша политика с курсом на непрерывное увеличение числа стран, вставших на путь построения социализма, противопоставила нас нашим бывшим союзникам. Нам надо было надежно защитить уже завоеванные страны. Нашему громадному количеству танков и фронтовой авиации на западе был противопоставлен объединенный фронт НАТО. Лозунг защиты мира был не пустой фразой. Опасаясь войны, Сталин возможных освободителей присоединенных к нам стран «от коммунистического ига» пугал, что третья мировая приведет к полному крушению капитализма, но сам он понимал, что война для нас немыслима, и когда Мао Дзедун заговорил об «освобождении» Тайваня, он без колебаний заявил: «Нет, уж, ребята, хватит, навоевались». На востоке наше поползновение в Корее было пресечено Америкой. Однако, наши западные соседи, учитывая опыт Корейской войны, представленной, как местный конфликт, опасались таких конфликтов, и на границах даже поставили атомные мины, пока не поняли, какая это глупость. С нашей стороны, нашим политикам очень хотелось, чтобы Америка вынуждена была оглядываться на нас, как мы оглядываемся на Америку, но Америка была для нас недосягаема. У нас была атомная бомба, но она была бесполезна, т.к. не было способов довезти ее до Америки.
Наша довоенная дальняя бомбардировочная авиация была уничтожена в первые же дни войны. Во время войны создавалась фронтовая авиация, и после войны мы оказались без дальней авиации, а у американцев была «летающая крепость», которая свободно пролетала над всей Европой и была недосягаема для тогдашней противовоздушной обороны.
Океанского флота у нас тоже не было.
С одной стороны, мы (впрочем, как и американцы) стали лихорадочно перенимать немецкую ракету ФАУ–2, а с другой стороны, надо было создавать дальнюю авиацию.
Когда в наше распоряжение попала «летающая крепость», мы ее воспроизвели в чертежах. Как рассказывал знакомый конструктор, лежит перед тобой литая деталь и надо выпустить ее чертеж. В детали масса каналов, какой куда идет? Закуришь, говорит, пускаешь в канал дым и смотришь, откуда он появился. И такое было, но, конечно, как редкий вариант.
Туполев в эти чертежи внес изменения улучшающие характеристики самолета, а Сталин на докладной записке наложил резолюцию: «Все улучшения убрать и запустить в серию», чтобы не рисковать и сделать копию наверняка. Одновременно с этим был запущен проект своего самолета, для которого мы и должны были сделать двигатель. Этот самолет был похож на «Летающую крепость», т.е. самолет времен прошедшей войны, но не с поршневыми двигателями, а с турбовинтовыми.
Я не знаю, где и до какой стадии был исполнен проект двигателя ТВ–1, я пришел, когда мы делали по немецкому проекту форсированный вариант их двигателя ТВ–2 – двигатель ТВ–2Ф. Это был первый в Союзе турбовинтовой двигатель колоссальной мощности – 5000 л.с. с громадным четырех лопастным винтом диаметром 5 метров. На этом двигателе уже были некоторые узлы, спроектированные нашими конструкторами, в частности упомянутая центрифуга Еличева.
По какому-то дефекту, эту центрифугу я предложил доработать, и выпуск чертежей на доработку поручили мне, я даже не помню, какой был дефект, так что сейчас я не о себе, а о том разговоре в связи с этим, который мне запомнился. Ведущий конструктор, одобряя доработку, говорит: «Это надо срочно, старик очень просил». «Старик» – это Туполев.
Туполев был «драгоценной» для страны личностью. Ему не разрешалось летать на самолетах, даже пассажирских – опасно! Министрам можно, а ему нельзя. Ему, как и Сталину, только поездом. Страна не имеет права рисковать таким человеком. А ведь фронтовой бомбардировщик ТУ–2 он создал в тюрьме – в так называемой «шарашке». Это была потрясающая воображение тюрьма. В ней было конструкторское бюро, в котором работали и Туполев, и Королев, и многие другие, значимые в науке и технике люди, в полной изоляции от внешнего мира. Туполев посажен туда был на 25 лет, а когда на аэродроме взлетел первый экземпляр ТУ–2, он похлопал по плечу полковника, который был его личным конвоиром, и сказал: «Вон полетели мои 25 лет». Прошло более полувека со времени «шарашки», но до сих пор гадают историки: зачем была создана эта тюрьма, где заключенные работали над секретными проектами и создавали оружие. Зачем посадили туда людей, которым доверяли такие работы. Много загадок оставили историкам Берия и Сталин. И есть и будет много историков, которые будут знать на эти загадки точный ответ, который будет зависеть от политической конъюнктуры.
Приезжал Туполев и на Управленческий. Доводка двигателя шла с большим трудом.
Однажды ему в нашем ОКБ приспичило по большому. Пришел он из туалета и велит позвать Попова – директора завода. Попов бежит – Туполев позвал!!! А Туполев, похлопывая его по лысине, спрашивает, что это, мол, за туалет у Кузнецова, что я, как курица на насесте, должен корячиться.
Попов сам был примечательной личностью. По специальности он был металлург. Еще до войны им был разработан сплав и технология литья траков для танков. Политбюро ЦК ВКП(б) наградило его оригинальным способом – ему дали право первоочередного бесплатного проезда на любом виде гражданского транспорта Ему раньше, чем генералам и министрам выделялось любое купе т.е. для всей семьи в любом поезде и на любом пароходе. (По служебным делам министры и генералы ездили на ведомственном транспорте). Такая вот байка ходила среди нас. Так ли было на самом деле, я не знаю, но байка такая ходила. Мы осваивали новую газотурбинную технику и Попова направили к нам. Когда в Куйбышеве развернули металлургический завод по производству алюминиевого проката, Попова направили туда.
На нашем заводе директор завода подчинялся Кузнецову, который был «Ответственным руководителем». Отблеск этого верховенства Конструктора освещал и нас, когда мы приходили в цех.
Повозившись с аналогом американской летающей крепости, Туполев заложил самолет ТУ–95, принципиально отличающийся от всех прототипов. Это был самолет со стреловидным крылом и воздушными винтами в качестве движителей. Для этого самолета потребовались двигатели мощностью в 12 000 л.с.
Таких двигателей еще не было, но был двигатель ТВ–2Ф, и в качестве временного выхода из положения было решено сделать «спарку» – двигатель 2ТВ–2Ф. Это были два двигателя ТВ–2Ф с общим редуктором, который приводил два соосных винта противоположного вращения. Для этого двигателя надо было сделать новый редуктор.
Время держалось под напряжением. Каждый день Кузнецов докладывал в министерство о том, какие двигатели на стендах, какие испытания идут, какая максимальная наработка двигателя на стенде. А требовалась-то наработка всего 100 часов. Считалось, что самолет за 100 часов все равно собьют, а не собьют, так двигатели можно поменять или отремонтировать. В мирное же время военные самолеты так быстро стареют морально, что на один, два полета в год 100 часов тоже хватит. Самолеты Первой Мировой устарели к тридцатым годам, а созданные в начале тридцатых, к началу войны устарели. Самолеты Второй Мировой войны устарели сразу после войны.
Рев работающих на стендах испытательной станции двигателей стоял непрерывно. Мы знали, какой двигатель, и на каком стенде работает, сколько уже наработал и если вдруг шум прекращался, нас охватывала тревога: что случилось? Когда на профсоюзном собрании выступивший сказал, что ночные испытания мешают спать, и на работу идешь не выспавшись, то Кузнецов сказал: «А мы только и спим спокойно, когда двигатель работает».
И двигатель довели до летных испытаний.
Одновременно был заложен новый двигатель НК–12, в котором были воплощены смелые, по мнению немцев, идеи Кузнецова (степень сжатия в компрессоре в два раза больше принятых в практике того времени). И хотя проектирование многих узлов выполнили немцы, Бранднер в упомянутой статье в «Интеравио», автором проекта двигателя назвал Кузнецова.
Мы в нашем отделе в основном занимались деталировкой, т.е. вычерчиванием деталей, и разработкой отдельных узлов. Занимались расчетами шестерен, расчетом допустимых отклонений размеров детали при ее изготовлении, расчетом размерных цепочек. Обстановка в отделе была дружеская, раскованная. Однажды громадный Фольгайм поднес снизу вентилятор к очень миниатюрной девушке копировщице. Юбочка задралась, и Любушка со смехом присела, обхватив руками полы:
- Гер Фольгайм, ну что Вы делаете…
- Такая маленькая, а все есть, – созорничал добродушный немец.
Но когда Бранднеру при обходе досок понравилось, как работает Володя Талалов, и он поощрительно похлопал его по плечу, Володя отдернул плечо – для него Бранднер был уважаемый специалист, но без панибратства с фашистом:
- Гер Бранднер!
- Ооо, – с уважением отреагировал начальник ОКБ.
Со стороны Володи это была принципиальность.
А некоторым война нанесла такую травму, которая не сотрется никаким временем. Присел я в парке на скамеечку, из-за разболевшейся пораженной атеросклерозом ноги, и услышал рассказ женщины своему собеседнику, как я понял, как и я, ей незнакомому, о жизни, о работе с немцами на нашем заводе и в связи с этим о военном прошлом.
В 42 году их деревня в Смоленщине оказалась на линии фронта, который проходил по речке – деревня на стороне немцев, а наши войска на другом берегу, деревня сгорела. Жители прятались в окопах – землянках. Наша артиллерия удачно стреляла по немцам, уничтожила их кухню и немцы решили, что по наводке жителей деревни. Приказали они мужчинам вылезти из окопов, и всех расстреляли (один парень спасся, надев женскую юбку). В какое-то время велели немцы выйти из окопов всем без исключения и махнули рукой, чтобы бежали, а сами прошли очередью по бегущим. Девочка упала, а маму и двух её сестер убили. Потом прошли по рядам, достреливая живых. Пуля прошла по подкладке пальто, подкладку порвала, а тело не задела.
Девочка (не расспрашивал я, каким путем) поселилась у тети, для которой лишний рот был в тягость, а когда с войны пришел отец, поселились они в Куйбышеве, и она оказалась на одном заводе с немцами. Приехавшие на Управленческий «вольнонаемные» немцы для неё были не «Гансы» и «Отты», а немцы, которые убили ее маму и двух её сестер.
Промелькнуло в её рассказе, как немцы там, у её деревни, своих хоронили: небольшую ямку выроют, потом небольшой холмик насыплют, а дожди начнутся, земля осядет и сапоги торчат. Вспомнил я, как пленные немцы на Управе своих, умерших в плену товарищей, хоронили, где студенты кости добывали – тоже под небольшим холмиком. Это частности, и ради бога, не надо нам обобщать, изучают и обобщают пусть ученые этнографы.
Уж, к слову сказать, о взаимоотношениях: когда в цехе какой-то начальник немец, выражая свое неудовольствие работой уборщицы, позволил себе совершить неприличное движение коленом, уборщица огрела его мокрой тряпкой:
- Ты у нас здесь брось свои буржуйские штучки.
И немцы, в которых глубоки были традиции социал-демократии, с одобрением отнеслись к поступку уборщицы.
Для нового двигателя проектировался и строился новый громадный стенд с элементом шумоглушения перед винтами. Стенд строился в сотне метров от жилых домов, винтами к этим домам. Я рисовал и согласовывал схему маслосистемы стенда и двигателя. Системы я видел изнутри. Примерно в то время, поздно вечером я рисовал в цвете, прямо «из головы» какую-то схему. Присутствовавший при этом циамовец удивился: «Здорово у Вас получается». По поводу схемы маслосистемы двигателя, Опперман говорил: «Схема Камоцкого», но в основе была, конечно, уже отработанная немецкая схема применительно к новому двигателю, а маслосистемы стендов я знал досконально. Как-то, еще при испытании двигателя 2ТВ–2Ф на стенде, в системе пропало давление. Вызвали меня. Не найдя причины в двигателе, я спустился в подвал стенда и стал внимательно осматривать магистрали и вижу, что подрагивает труба, по которой ничего не должно идти. Взялся за трубу – точно, горячая. Позвал начальника цеха – он знал стенд не хуже меня.
Над новым двигателем с напряжением работают все цеха, отрабатывается технология, оперативно вносятся изменения в чертежи, начинаются испытания отдельных узлов и агрегатов. Уже начались испытания газогенератора, т.е. двигателя без редуктора и винтов. Нагрузку от редуктора и винтов воспроизводил гидротормоз. В это время двигатель 2ТВ–2Ф прекратил свое существование. Во время очередного летного испытания двигатель вырвало из крыла и самолет вместе с экипажем погиб. Другого применения этому двигателю не было.
Работа стала еще более целеустремленной, и, наконец, в ночь на 7-е ноября 1953-го красавец двигатель с редуктором привезли на новый стенд.
Для решения оперативных вопросов по маслосистеме на первый пуск назначили меня.
Когда поставят громадные винты и смонтируют двигатель на стенде? Стенд новый, двигатель новый.
Вечер-то праздничный и все, кто должен присутствовать при запуске, оставляют на стенде номера телефонов, по которым их можно будет вызвать, и расходятся (у кого не было телефона остались на стенде). Оставил телефон и я. Пригласили меня в компанию воспитательниц детского сада. Народ отмечал праздники или в день праздника или накануне, кто как, в зависимости от обстановки, наличия помещения и от настроения. Мы собрались в помещении детского садика. Пьем, едим, поем, танцуем и вот уже за полночь звонок: Камоцкого на стенд. Присутствуют Кузнецов с Семеновым и по одному человеку от маслосистемы, регулирования, термодинамики, запуска, испытатель и проектировщик стенда.
Стартер начинает крутить ротор двигателя и не может его раскрутить, двигатель не запускается, а виновата в этом маслосистема. Редуктор залило маслом, семь ведер слили.
Что делать?
Сообразил. Двигатель запустили и разошлись продолжать праздновать и веселиться. Главное к 7-му Ноября запустили! Отрапортовали – очень тогда с почтением, почти суеверно, относились к датам праздников. Главное – отрапортовать. А после праздников началась доводка двигателя как полноразмерного, так и на стенде с гидротормозом. Постоянные звонки и вызовы на стенд и в лабораторию.
Немцы собрались в дорогу и не принимали уже участия в доводке. Как они говорили, исходя из наших принципов секретности, зачем лишние знания иметь. Немцам нравилась работа, нравилась природа, климат, лыжи, Волга с ее необъятными чистыми пляжами, прекрасный вид на Жигули. Один из молодых немцев для полного наслаждения Волгой сделал себе деревянную байдарку, которую при отъезде наш товарищ у него с радостью купил.
Жизнь немцев в пределах района ничем не ограничивалась, и они в полной мере пользовались возможностью, которую предоставляла им наша природа.
Было бы грех, живя на Волге, не порыбачить, и, естественно, любители посидеть с удочкой среди немцев были
Очень высокого мнения были немцы о нашем симфоническом оркестре филармонии, который каждый месяц приезжал на Управленческий. С почтением произносили: «Чайковский Эрсте концерт». Сами они по выходным собирались музицировать и пели, иногда устраивая концерты в столовой, где была небольшая эстрада. Слушатели сидели за столиками – обслуживали их официанты. Я слышал от немцев, что они с удовольствием работали бы у нас, если бы им в отпуск разрешали ездить в Германию, но это по определению было невозможно в режиме нашей глобальной секретности. Многие немцы, преимущественно молодые, с восхищением смотрели на неожиданную для них Россию, и верили в наше, а некоторые и их, светлое будущее, но в высказываниях некоторых старших по возрасту слышалось откровенное неприятие нашей страны.
В самарском издательстве «Ас Горд» не так давно, мизерным тиражом вышла книга о пребывании немцев на нашем заводе. Привожу из этой книги некоторые высказывания немцев по поводу подписки на заем.
Д-р Анеспах Г.: «Коммунизм и фашизм в принципе одно и то же (я думаю, он имел в виду диктаторский характер режима), идейных сторонников подписки среди нас вы не найдете. Лично я не хочу быть в противоположном вам лагере, и вполне доказываю свою лояльность 50% подпиской на заем».
Слесарь Фостер: «Я социалист с 1929 года, но никогда не подписывался ни на какой заем в Германии, и здесь не буду».
Инженер Векворт: «Лояльность к Советскому государству я доказываю свое добросовестной работой. Дружеских чувств к Советскому государству у меня быть не может».
Некоторые специалисты на подписных листах сделали приписки: «Моя подписка не означает, что я согласен с моим насильственным приездом в СССР», комиссия отказалась принять от них подписку, мотивируя это тем, что подписка у нас добровольная. Это потрясающее лицемерие, а нас 30 лет заставляли добровольно подписываться на заем и 50 лет заставляли добровольно брать социалистические обязательства.
А немцы так и уехали – не перевоспитанные.
Недавно я читал воспоминание одного из немцев о жизни на Управе. Поселили его в 35ти квартирном доме, и он с изумлением пишет, что двери в подъездах не закрываются, что дверные петли на гвоздях висят, батареи в подъездах холодные. Что у русских принято оконные рамы зимой обклеивать бумагой, и это считается нормой, что щели в стыках оконных рам это нормально – обычно, и холодные батареи в подъезде обычны и болтающиеся двери в подъезде обычны.
Другой возмущается, что с ними не был заключен официальный договор, что они не знают, сколько их здесь будут держать. Меня эта запись удивила. Я сам видел, как немцы в календарях отмечали дни, оставшиеся до обещанного отъезда, а потом, прекратив активное участие в работе, отмечали, на сколько дней это обещание уже нарушено, т.е. какой-то договор был.
Происходила эта разница пониманий у нас с тем немцем, от принципиальной разницы нашего и немецкого экономического уклада. Немцы работали у кого-то и с хозяином производства заключали договор, в котором оговаривались и зарплата, и сроки найма на работу.
Мы работали на «своем» заводе (так же как и директор завода работал на нашем заводе). Нам не с кем было заключать индивидуальный договор (заключался коллективный договор),
Так же и немцам, сколько им будут в принципе платить и на какой срок их вывозят в Россию, сказала официальная администрация, полагая это достаточным, т.е. равносильным договору. И они этому обещанию свято поверили, отмечая ожидание отъезда и задержку на своих календарях. Впрочем, из слов Оппермана я понял, что некоторое подобие договора на бумаге, было, может быть, не со всеми.
Конкретная зарплата устанавливалась руководством завода (о зарплате подробно в книжке издательства Ас Горд).
Помогать в отъезде выделили наших ребят, в команду попал Гена Корнеев. Отмечая отъезд, немцы наливали по «наперстку», но т.к. провожал он не одну семью, то в общагу он явился очень «уставшим», еле на ногах стоял.
При отъезде немцы все, что было можно, распродали. В первую очередь, конечно, мебель, а наши ее с удовольствием покупали. Мебели в магазинах не было. Вывезли немцев в «глушь» на Валдай и продержали там три месяца, чтобы забыли? То, что сделал сам, не забывается.