Другой раз я охотился в дальнем Подмосковье, на границе с Владимирской областью. К тому времени луговая птица практически вся перебралась на юга, и пришлось бродить по лесу без собаки, стараясь высвистеть хоронящегося в густом ельнике рябчика*. Этот вид охоты не бывает особливо добычлив, а успех зависит в полной мере от умения затаиться и подражать писку лесного петушка. В данном случае четвероногие спутники только помеха.
Природа наделила меня отменным музыкальным слухом, однако воспроизвести что-либо достоверно не удавалось никогда (подобная несправедливость встречается не так уж и редко и зачастую провоцирует болезненную тягу к пению). Тем не менее, один/другой чрезмерно любопытный самец бывало нет-нет, да и клюнет на мою дудочку. Дальнейшие события развиваются по губительному для него сценарию:
- я тут главный (охотник)
- нет, я главный (предполагаемая жертва)
- нет, я
- нет, я
(повторяется энное количество раз)
- накося, выкуси (охотник)
- сам дурак (жертва)
- че сказал?!
- че слышал!
- ща как дам!
- ха, попробуй!!
На арене появляется нахохлившийся соперник.
Бах! и пестрый драчун в глубоком нокауте.
День выдался светлым и тихим. Осень стояла сухая, лист под ногами шуршал, и мои шаги загодя распугивали птицу. Найдя, наконец, подходящую сыринку, я вновь уверовал в удачу, и, действительно, завел неторопливую перепалку с засевшим в глубине ягодника петушком. Оппонент попался мнительный, тяжелый на подъем. И вот, когда обоюдное терпение все ж таки лопнуло и казалось, он готов ринуться в бой, сидевшая неподалеку сорока сдала меня со всеми потрохами. Предательница честерила почем зря мою скромную персону, а заодно и родственников, среди которых самым большим душегубом прослыл дядя Изя и то, исключительно, с точки зрения дражайшей супруги. Попытка купить ее расположение за блестящую пуговицу фирменной шинели вышла мне боком: чертовка закатила грандиозный скандал, будто это я, а не она спер фиксу у зазевавшегося лесничего. Рябчик-тугодум под шумок слился.
Делать нечего, оставалось признать очередное поражение. На охоте, как и в семейной жизни, мелочей не бывает. Заметь я вовремя сороку, отошел бы подальше, с глаз долой.
Где-то через час бесплодных поисков на краю длиннющего оврага показался гонный заяц. Да-да, именно гонный. Ибо косой летел сломя голову, плотно прижав уши. Очевидно, у него на хвосте висела лиса, потому как собачьего лая слышно не было. Ощущение редкого везения прервал одиночный выстрел. Чисто битый степашка** скатился вниз. «Шестнадцатый», - определил я по звуку калибр и не ошибся – из-за деревьев нарисовался охотник с изящной старенькой курковкой.
- С полем! – поздравил я мужчину, - А вот мне похвастаться нечем.
- Спаси бог! Повезет и вам.
Незнакомец был в летах, сутул, долговяз. Латаная телогрейка, стоптанные кирзачи, выгоревший открытый патронташ выдавали охотника старой формации, а, уж, латунные гильзы и подавно. Он подобрал трофей, сунул в армейский вещмешок, достал Беломор: «Курите?»
Гнушаться угощением на охоте не принято, и я вновь ощутил позабытый вкус голожопой юности. Стало неловко за дорогущие английские сигареты в кармане стофунтовой куртки с бесчисленными и от того глупыми молниями и застежками.
- А как вам удалось подстоять ушастого?
- Это несложно. Мой Трубач вязкий, своего не упустит.
Мужчина выбрал пяточек посуше да поровнее, сел и разулся. Достал газету, разгладил, сложил на манер стелек и заменил старые на свежие.
- Стельки первое дело на ходовой охоте, - будто винясь, произнес мужчина.
- А где же ваш гончак? Или я прослушал?
- Да нет, не прослушали, - и он впервые посмотрел мне в глаза, - Городской?
- Из Москвы. Хм, шило в мешке не утаишь…
- А я местный. Но работал в городе. На ткацкой. Там и оглох. Там все глохли. Кроме складских и администрации. Оборудование изношенное, довоенное еще. Шумное. Как звать-то?
- Владимир. А вас?
- Степанычем кличут. Из-за любви к охоте по зайцу. Так и зови, - он достал солдатскую фляжку и пластмассовый стаканчик, - Будешь? На крови***.
Обычаи святы. Мы чокнулись.
- Позвольте и вас угостить? – меня терзало любопытство, а выпивка лучшая отмычка к любым тайнам, - Из дьюти фри, приятель одарил, - соврал я и достал купленную накануне плоскую бутылочку виски.
- Ну что ж, охота, видать, на сегодня окончена. Можно.
Прошло добрых полчаса обязательного трепа о том, о сем, прежде чем я дерзнул поинтересоваться.
- Как же Вы меня понимаете? Ведь, говорили, что глухой.
- По губам, молодой человек, по губам.
Не верится. Старик чего-то недоговаривает. Ну хорошо, собеседника можно по губам, а собаку в лесу? Значит, все-таки не совсем глух? Тогда почему я лая не слышал?
- А Трубача моего, уж, десять лет в живых не значится. Вот и не слышал.
И Степаныч вновь посмотрел мне в глаза. Его - выцветшие, словно выплаканные - смотрели, не моргая, проникая в самую душу, в самую суть, и скрыться от них не было возможности ни за пустыми фразами, ни за фальшивыми улыбками.
- Убили его.
Преждевременная смерть рабочей собаки утрата невосполнимая. Не многие решаются завести сразу же новую. Обида, боль, суеверия должны сначала поутихнуть, зарасти, как могилка травой, и лишь затем… может быть…
- Попал под случайный выстрел?
- Бомжы забили. И съели.
Мужчина звучал ровно, без надрыва, будто речь шла о расписании электричек, и тем ужаснее виделась картина произошедшего.
- Помянем, - Степаныч встал, снял кепку и размашисто перекрестился, - Светлая память.
Мы еще какое-то время просидели в тишине.
Поразмыслив, он с обманчивым равнодушием «все одно никому не расскажешь» поведал о том, как долго искал кобеля, а нашел только вареные кости и шкуру возле затоптанного костровища, маниакально тропил изуверов вплоть до очередной стоянки, и порешил одного за другим, и прикопал «неглубоко», чтобы звери даром не трудились…
Небо заволокло тучами, поднялся ветерок, грозящий перерасти в полновесную бурю. Смолк перестук дятлов, затих гигантский муравейник у подножья ели; вот-вот грянет гром. Меня охватило тревожное предчувствие. Согласитесь, не каждый день доводится выслушивать откровения серийного убийцы. К тому же эта странная фраза: «все одно никому не расскажешь»… Угроза? Приговор? Взгляд невольно обратился в сторону ружья. Но моя новенькая Беретта висела на одном суку с его допотопной Ижевкой аккурат меж нами.
- Ни то, ни другое, - и опять старик читал мысли, - Просто, верю, не стукач. Не похож ты, Владимир, на доносителя. Да и кишка тонка…
Что правда, то правда. Выйдет по какому-нибудь УДО****, найдет и закопает.
- … а у тебя собачка есть?
- Да. Сука. Легавая.
- Барская собачка. Для баловства, - старик разлил из фляги, - Моя позабористей будет. Скажи, москвич, а как бы ты поступил на моем месте? Ведь, наверняка, души в ней… как бишь ее?
- Фанни
- … в Фаньтике своем не чаешь. Позволил бы нехристям рыгать твоей лопоухой любимицей? Или?
И тут я осознал, что моя ущербная мягкотелость на самом деле пострашней его прямолинейной жестокости. Я еще раз оглядел притихший муравейник.
- Копать не стал бы – лень. Слегка бы подранил, привязал к ели, той, что с мурашами, сунул кляпы в рот, а для верности…
- Хорош! Тормози. А то не усну, - Степаныч поежился, - Стало быть, я в тебе ошибался. Извини.
Буря прошла стороной. Застрекотали сплетницы-сороки. Невесть откуда прискакал лягушонок. Он прыгнул мне на сапог, видимо приняв за прогретую солнцем кочку, обустроился и принялся изучать окружающий мир. И хотя пришла пора собираться домой, стало жаль разочаровывать малыша, и я предложил старику допить остатки виски.
- Тем не менее, Степаныч, но как ты умудрился зайца-то стукнуть? Колись.
- Говорю же, дух моего Трубача гоняет вязко, голос отдает звонко – от того и прозвище – как не взять косого? Плевое дело.
*мелкая лесная птица из семейства куриных
**ласковое прозвище зайца
***в честь первого трофея
****условно-досрочное освобождение из мест заключения
10.07.2016