ПЕРСОНАЛИИ НЕМЕЦКОЙ КУЛЬТУРЫ В ВОСПРИЯТИИ АЛЕКСАНДРА БЛОКА
Если посмотреть на указатель имен и названий в собраниях сочинений Александра Блока, то сразу можно заметить глубокий уровень погруженности поэта в различные европейские культуры, потому что одинаково часто упоминаются персоналии и тексты немецкой, английской, французской, итальянской культур. Немецкая культура в этом ряду представляет особый интерес, учитывая немецкие корни блоковского рода со стороны отца. Сам поэт в автобиографии отметил: «Дед мой – лютеранин, потомок врача царя Алексея Михайловича, выходца из Мекленбурга (прародитель – лейб-хирург Иван Блок был при Павле I возведен в российское дворянство.» Впоследствии, правда, выяснилось, что версия о предке – враче царя Алексея Михайловича – всего лишь легенда. Согласно справке Мекленбургского архива от 23 июля 1930 года выяснилось, что «Иоганн-Фридрих Блок (в России – Иван Леонтьевич), родом из Демитца на Эльбе, был сыном фельдшера Людвига Блока, женатого на Сусанне-Катерине Зиль (дочери булочника) и скончавшегося в Демитце в январе 1752 года.»
Показательно, что Александр Блок, мало общавшийся с отцом из-за развода родителей, но переписывавшийся с ним, осознавал, что имеет кровную связь с немецким пространством. Но первичные представления о немецкой культуре поэту дали, прежде всего, Бекетовы – родственники со стороны матери. В первую очередь, это бабушка А.Блока – Елизавета Григорьевна Бекетова, известная переводчица. Она переводила с французского, английского, немецкого. Среди переводов с немецкого, прежде всего, были известны ее переводы известного зоолога-натуралиста Брема, автора хрестоматийной «Жизни животных». Возможно, и поэтому эта книга Брема присутствовала в бекетовской библиотеке на почетном месте. Интересно, что в планах к автобиографической поэме «Возмездие» Блок пишет: «А утром маленький внук, будущий индивидуалист, пачкает и рвет «Жизнь животных» Брэма.» Согласно автобиографии, Блок запомнил и многие иронические высказывания своей бабушки. Например, согласно блоковским воспоминаниям, «при всей тонкости художественного понимания, она говорила, что тайный советник Гете написал вторую часть «Фауста», чтобы удивить глубокомысленных немцев.» Переводчицами были мать Блока и две ее сестры. Судя по всему, с немецкого чаще переводила тетя Блока – Мария Андреевна Бекетова, известная, например, отдельными переводами Гофмана. Понятно, что в семействе Бекетовых господствовали поликультурные интересы, и немецкая культура не имела никакого приоритета.
Важно, что Блок неоднократно совершал заграничные путешествия, побывав в Италии, Франции, Бельгии, Голландии, Германии... О посещениях Германии Блок в автобиографии сообщает как бы между прочим: «(...) Кроме того, мне приходилось почему-то каждые шесть лет моей жизни возвращаться в Bad-Nauheim (Hessen-Nassau), с которым у меня связаны особые воспоминания.» Судя по всему, под «особыми воспоминаниями» подразумевается лето 1897 года, когда именно на немецком курорте Бад-Наухайм Блок пережил юношеское любовное увлечение К.М.Садовской, отчасти отразившееся в блоковских циклах «Отроческие стихи» и «Через двенадцать лет».
Следует отметить, что А.Блок воспринимал немецкое пространство двойственно – как полярное. Так, в очерке 1906 года «Девушка розовой калитки и муравьиный царь» Блок отметил: «Немецкая национальность, «вещь в себе», железное туловище Бисмарка с пивным котлом на могучих плечах и нежная романтическая поэзия.» Складывается впечатление, что поэта поражало, как может сочетаться в немецкой душе агрессивная воинственность и тонкие чувства. Подобная тональность присутствует и в блоковской статье 1912 года «Памяти Августа Стриндберга», где А.Блок пишет: «Нет сомнения, что в современном общенемецком типе, например, заложены гетевские и шиллеровские черты, хотя бы и сильно разбавленные бисмарковскими и вильгельмовскими.» Блоковские симпатии всецело отданы немецкому искусству, а бисмарковское и вильгельмовское агрессивное начало немецкого пространства им отторгается. Хотя у Блока и была частичка немецкой крови, тем не менее в ситуации первой мировой войны поэт безоговорочно идентифицировал себя с Россией. В книге 1919 года «Последние дни императорской власти» Блок возмущен беспомощностью государственной власти в России как патриот: «Как не может понять государь, что он должен проявить свою волю, свою власть?... Какая это поддержка нашим вразам – Вильгельму – беспорядки в Петрограде! Какая радость теперь в Берлине.»
Абсолютно все высказывания А.Блока о последнем германском императоре Вильгельме II негативны. В сознании Блока Вильгельм II символизирует антикультурную силу, враждебную искусству, разрушающую мир, и поэт иногда доходит до уровня сарказма, говоря о Вильгельме в некоторых своих статьях. Например, в статье «О «Голубой птице» Метерлинка», созданной в 1920 году, Вильгельм упомянут как злой гений Бельгии – родины Метерлинка: «Римский полководец Цезарь, вторгшийся в Бельгию в 57 году до Р.Хр., отделен промежутком времени около 2000 лет, от германского императора Вильгельма II, который опустошил страну на наших глазах.» Вильгельм II профанируется, будучи сопоставленным с яркой личностью Цезаря, а в блоковской статье «Искусство и революция» (1918) профанирование возникает за счет появления вагнеровского контекста: «(...) В начале войны, все газеты облетело известие, что император Вильгельм приделал к своему автомобилю сирену, игравшую лейтмотив бога Вотана, вечно «ищущего нового».» Вильгельм II ставится здесь в один ряд с обывателями не только Германии, но и России, т.к. музыкальная сирена появилась на его автомобиле в период возникновения своеобразной моды на трагедию Рихарда Вагнера «Кольцо нибелунгов». Это ничем не отличается от интереса российского обывателя к модному произведению: «(...) Долгий ряд годов до войны мы в столицах России могли наблюдать огромные театральные залы, туго набитые щебечущими барыньками и равнодушными штатскими и офицерами – вплоть до последнего офицера, Николая II.» Согласно восприятию А.Блока, такой подход к искусству – характерная черта «европейской мещанской цивилизации».Следовательно, Вильгельм II – типичный ее представитель.
Александр Блок в своих художественных текстах, статьях, эпистолярии упоминает многих деятелей немецкой культуры, но по частотности упоминания лидирует несколько персонажей: Вагнер, Гейне, Гете, Шиллер... Также неоднократно упоминаются многие представители немецкого романтизма. О большинстве единичных упоминаний говорить нет смысла. Поэтому, в первую очередь, необходимо проанализировать, в каком контексте появляются у Блока самые важные для него имена немецкой культуры.
Р.Вагнер упоминается А.Блоком чаще остальных деятелей немецкой культуры. Это закономерно по многим причинам: идеи Вагнера были значимы для многих символистов, да и музыку они, как правило, считали не просто важнейшим из искусств, а первоначалом искусства вообще. Интересно, что у Блока Вагнер чаще упоминается вне связи с Ницше. Известно, что для многих представителей и русской, и европейской культуры Ницше и Вагнер воспринимались как чрезвычайно близкие культурные явления. Причина – и в их идеологической близости, и в тесных личных контактах. Можно вспомнить, что свое первое сочинение («Рождение трагедии из духа музыки») Ницше посвятил Вагнеру. Также значимо, что «во второй половине 1860-х гг., в начале периода тесной личной дружбы Вагнера и Ницше, Шопенгауэр становится на время (по их собственному признанию) их своеобразным «духовным отцом» (так что для Ницше сам Вагнер предстает на время как персонификация философии Шопенгауэра». Ницше в творческом наследии Блока упомянут всего лишь несколько раз, а Шопенгауэр не упомянут ни разу, в отличие от многократных упоминаний Вагнера. Только однажды, в статье 1910 года «Рыцарь-монах» имена Ницше и и Вагнера помещены у Блока рядом, да и то с формально-перечислительной доминантой: «У нас за плечами великие тени Толстого и Ницше, Вагнера и Достоевского.»
Блок нередко уничижительно отзывался о своем понимании музыки: такая тональность присутствует в его письмах к Андрею Белому, и в некоторых стихотворениях. Так, в 1901 году было создано стихотворение «Я никогда не понимал»:
Я никогда не понимал
Искусства музыки священной,
А ныне слух мой различал
В ней чей-то голос сокровенный.
Я полюбил в ней ту мечту
И те души моей волненья,
Что всю былую красоту
Волной приносят из забвенья.(...)
Это стихотворение было порождено автобиографическими впечатлениями Блока от оперы Рихарда Вагнера в концертном исполнении композитора С.В.Панченко. Складывается впечатление, что увлечение Блока творчеством Вагнера было постоянным. Начавшись в период юности, оно не оставляло Блока до последних лет жизни. Самый ранний блоковский текст, инициированный творчеством Вагнера – стихотворение 1900 года «Валькирия» с указанием «на мотив из Вагнера», где пересказан эпизод I акта вагнеровской музыкальной драмы «Валькирия», упоминаются ее персонажи. Вместе с тем, в 1913 году Блок пишет в дневнике: «Вечером я в «Нюрнбергских мейстерзингерах» очень устал. (...) Все-таки плаваешь в музыкальном океане Вагнера. Как жаль, что я ничего не понимаю.» К этому времени Блок, как минимум, уже около пятнадцати лет увлекается Вагнером, но признается себе в том, что не может постичь глубин вагнеровской музыки. Однако в записной книжке 1916 года Блок делает запись: «Мой Вагнер.» Вагнер упоминается Блоком в самых различных контекстах. Больше всего о личности и творчестве Вагнера говорится в двух блоковских статьях: «Искусство и Революция» (1918) и «Крушение гуманизма» (1919).
По Блоку, личность и творчество Вагнера во многом связаны с дионисийским началом: «Вагнер всегда возмущает ключи: он был вызывателем и заклинателем древнего хаоса.» Не вызывает сомнений, что Блок великолепно знал статью Вячеслава Иванова 1904 года «Вагнер и Дионисово действо». Согласно Блоку, в музыкальном творчестве Вагнера скрывается приговор европейской цивилизации, зашедшей в тупик. В его музыке звучит революционное стихийное будущее, главенствует стихия огня. Например, Блок пишет в статье «Крушение гуманизма»: «Культура будущего копилась не в разрозненных усилиях цивилизации поправить непоправимое, вылечить мертвого, воссоединить гуманизм, а в синтетических усилиях революций, в этих упругих ритмах, в музыкальных потягиваниях, волевых напорах, приливах и отливах, лучший выразитель которых есть Вагнер.» Вполне закономерно, что личность и творчество Вагнера особенно активно актуализируются Блоком в послереволюционное время. Дело не только в глубинном стихийном, в чем-то революционном пафосе вагнеровской музыки, но и в актуальном трактате Вагнера «Искусство и Революция». Одноименная статья Блока задумывалась как предисловие к данному трактату. Интересно, что этот трактат Вагнера издавался в России в период первой русской революции – в 1906 году, и в послеоктябрьское время. Конечно, для Блока был чрезвычайно актуален вопрос, каким должно быть революционное и послереволюционное искусство, и мнение Вагнера было для него авторитетно. Тем более это было мнение не только теоретика революции, но и практика. (Известно, что Вагнер одно время контактировал с Бакуниным и даже участвовал в дрезденском восстании 1849 года. Блок часто обращается к трактату «Искусство и Революция» при написании статей, связанных с театром. («О театре» (1908); «Размышления о скудости нашего репертуара» (1918)) Приведу пример из последней названной статьи: «(...) Всякая художественная среда до сих пор мало народна, мало стихийна, она не создала и не может создать артиста – о котором мечтал Вагнер, ставивший это понятие в неразрывную связь с революционными, народными стихийными движениями.»
Вагнеровский контекст значим для блоковской поэмы «Возмездие», особенно – для ее пролога. Мотив возмездия у Блока не случайно связан с музыкой. Блок чувствовал тональность грядущего возмездия в музыке Вагнера. Он писал в упоминавшейся статье «Крушение гуманизма»: «В звуки эти цивилизация не вслушивается; или старается перетолковать эти звуки; их смысл, для нее роковой, остается для нее невнятным; все трагическое оптимистам недоступно.»
Блок нередко акцентирует внимание на гонимости Вагнера, его преследованиях «мещанской цивилизацией». По Блоку, статус «гонителя Вагнера» - это клеймо на репутации. Так, Блок чрезвычайно резко отзывается о немецком писателе Максе Нордау, причастному к преследованиям. Вместе с тем Александр Блок не пытается представить Вагнера абсолютным идеалом, никогда не совершавшим ошибок или не высказывавшим противоречивые идеи. Напрмер, Блоку показалось странным одно противоречие вагнеровского трактата «Искусство и Революция»: «Называя Христа в одном месте с ненавистью «несчастным сыном галилейского плотника», Вагнер в другом месте предлагает воздвигнуть ему жертвенник.» Таким образом, в восприятии Блока Вагнер и гениальный композитор-новатор, и авторитетный теоретик нового революционного искусства.
Блок упоминает некоторых других немецких композиторов. Так, Глюк в его понимании – предтеча Вагнера. Р.Шуман упомянут в поэме «Возмездие» с демоническими коннотациями:
И Шумана будили звуки
Его озлобленные руки.
Бах упомянут лишь однажды – в драме «Незнакомка», в юмористическом контексте, через посредничество реплики Хозяйки: «Я понимаю, молодым людям свойственно увлекаться, но на публичном концерте... когда ногами изображают Баха...» А в письме Блока супруге от 20 февраля 1913 года содержится признание: «Штрауса не понимаю.» (Речь идет о Рихарде Штраусе.)
Блок часто упоминает Гете и Шиллера. Чаще – в едином контексте. И преимущественно – как выдающихся драматургов. В статье «Крушение гуманизма» Блок пишет: «Если б я был художником, я никогда не представил бы Шиллера и Гете братски пожимающими друг другу руки. Я представил бы Шиллера в виде юноши, наклонившегося вперед и бестрепетно смотрящего в открывающуюся перед ним туманную бездну. Этот юноша стоит под сенью другой, громадной и загадочной фигуры – Гете, как бы отшатнувшейся в тени прошлого перед ослепительным видением будущего, которое он зоркими глазами провидит в туманной бездне.» Разумеется, по версии Блока, Гете и Шиллер – предшественники Вагнера. Особенно – Гете: «Он различит во мраке очертания будущего; будет наблюдать языки огня, которые начнут скоро струиться в этом храме на месте солнечных лучей; Гете будет слушать музыку этого огня.» По Блоку, Гете близок русской культуре. Об этом Блок бесхитростно написал в статье 1912 года «Памяти Августа Стриндберга»: «Кое-что от Гете, например, есть в России, не в одной Германии.» Из произведений Гете Блок чаще всего упоминает «Фауста» - один из самых значимых для русской культуры западноевропейских текстов. Особо Блок выделял и гетевскую драму «Торквато Тассо», которую переводил в последний год своей жизни. Об этом он писал в письме Н.А.Нолле-Коган от 8 января 1921 года: «Меня поддерживает, главным образом, работа. Я окончил редакцию Гете «Торквато Тассо», проведя с Гете много часов и набравшись от него силы, насколько сумел.» Но в блоковских дневниках и письмах Гете может возникать в юмористическом или сатирическом контексте. Приведу два примера. В письме жене от 24 июня 1908 года Блок выражает недовольство таким образом: «Что за охота проваливаться где-то на краю света с третьестепенной труппой? Не люблю я таких актеров, ох, как не люблю, заодно с Гете и Ибсеном.» А в дневниковой записи за 1910 год Блок раздраженно пишет о Вячеславе Иванове: «Внутри воет Гете.»
Ключевыми текстами Шиллера Блок считал «Дона-Карлоса» и «Разбойников». В 1919 году он написал вступительные речи к спектаклям по этим шиллеровским пьесам, предназначенные для зрителей-красноармейцев. В это время Блок активно пропагандирует драматургию Шиллера как наиболее подходящую для театрального репертуара. Об этом, например, свидетельствуют его письма к Марии Федоровне Андреевой – актрисе, жене Горького, бывшей в то время комиссаром театров и зрелищ Петрограда.
Интересно, что Шиллер нередко воспринимался Блоком зрительно, «портретно». Иногда это максимально абстрагированный портрет, как в статье «Крушение гуманизма»: «Лицо Шиллера – последнее спокойное, уравновешенное лицо, какое вспоминаем в Европе.» Более детализированный портрет Шиллера возникает в известной блоковской статье «Судьба Аполлона Григорьева». Согласно описанию Блока, Аполлон Григорьев в детстве очень напоминал Шиллера: «(...) Полонушка (...) с профилем Шиллера, с голубыми глазами и тонко разлитой по всему лицу восторженностью или меланхолией.»
Другие персоналии немецкой драматургии упоминаются Блоком редко. Это, конечно же, Лессинг и его знаменитый труд по теории драмы «Гамбургская драматургия». Блок негативно оценивает творчество Франка Ведекинда: прежде всего, драму «Пробуждение весны», которая открывала сезон 1907 года в театре В.Ф.Комиссаржевской. Блок написал статью об этой пьесе Ведекинда – «Пробуждение истины». Главная тема пьесы Ведекинда – половое созревание юношей и девушек. Блок пишет об этом иронически: «В центре пьесы стоит вопрос, над которым автор по-немецки сюсюкает. Никогда этот вопрос не стоял так у нас в России; если же и становится так теперь, то только в замкнутых кругах, обреченных на медленное тление, в классах, от которых идет трупный запах. Нам этих жеребчиков в куцых штанишках не приходится жалеть (...).» (4, 42) Постановка пьесы Ведекинда в России в понимании Блока – знак падения художественного вкуса. Пришло новое, кризисное для культуры время – «те досадные, томительные, плоские дни, когда в России становится модным Ведекинд.»
Среди немецких поэтов Блок особо выделял Генриха Гейне, к лирике которого он испытывал огромный интерес на протяжении всего творческого пути. Уже раннему блоковскому стихотворению «Мне снилась смерть любимого созданья» предпослан эпиграф из Гейне. В январе 1909 года Александр Блок приступил к переводу стихов Гейне, задумав перевести его «Книгу песен», но ограничился лишь тринадцатью стихотворениями из раздела «Опять на родине». В последние годы жизни Блок работал над собранием сочинений Гейне и перевел еще несколько стихотворений, а также радикально переработал ряд чужих переводов. Планировалось семитомное собрание сочинений немецкого поэта, а вышло всего лишь два тома: издание было прервано из-за смерти А.Блока. Трудности, с которыми столкнулся Блок при редактировании издания, отражены в его эпистолярии преимущественно 1918 года. Блок пришел к неутешительным выводам: «Оказывается, русские профессора и версификаторы не умели совладать не только со стихами, но и с прозой Гейне. Русского Гейне, несмотря на два полных собрания и множество отдельных переводов, не существует, есть только либеральный суррогат.» (Из письма В.А.Зоргенфрею от 7 декабря 1918 года) Иногда Блока охватывает отчаяние: «Мне начинает казаться (...), что передача стихов Гейне – просто невозможна.» (Из письма Н.А.Нолле-Коган от 3 января 1919 года) Гейне достаточно часто упоминается и в более ранних письмах Блока и в его записных книжках. Так, в письме матери от 13 марта 1909 года Блок сообщает о позитивной оценке Брюсовым его переводов Гейне. А в записной книжке за 1912 год есть запись: «Весь день я читал Любе Гейне по-немецки – и помолодел.» Блок в своих статьях неоднократно вспоминает «провокаторскую иронию» Гейне. В статье «Крушение гуманизма» Блок пишет о двойственности отношений Гейне и Гете, а также о неприятии Гейне властью и общественным мнением. В статье «О романтизме» говорится об измене Гейне романтизму.
Немецких романтиков Блок упоминает нечасто. Преимущественно – в двух источниках: в статье 1919 года «О романтизме», а также в предисловии к трагедии австрийского драматурга Франца Грильпарцера «Праматерь». Несколько раз упомянуты Гофман и Новалис. Блоковская статья «О романтизме» обнаруживает не только серьезное знакомство автора с воззрениями братьев Шлегелей, но и с работами некоторых немецких литературоведов: «Романтическая школа» Р. Гайма (М., 1891) или «Немецкие романтики» О.Вальцеля (М., 1908). Блок хорошо знал и работу тогда еще начинающего исследователя В.М.Жирмунского «Немецкий романтизм и слвременная мистика» (М., 1914). Впоследствии Блок будет сотрудничать с Жирмунским при подготовке собрания сочинений Гейне.
Судя по блоковской статье ««Король Лир» Шекспира», Блок хорошо знал исследование Георга Гервинуса «Шекспир» (СПб., 1878). А.Блок также мог получать литературоведческие консультации не только у Жирмунского, но и у Ф.А.Брауна – филолога-германиста, профессора Петербургского университета. Так, в дневнике Блока за 1919 год содержится запись: «Браун находит интересным мое сближение Гейне с Вагнером. Упоминает о доле правды в докладе.»
В круг общения Блока входил и Иоганн фон Гюнтер – немецкий поэт, активно переводивший произведения русских писателей, в том числе и Блока. В 1906 году Блок посвятил Гюнтеру стихотворение «Ты был осыпан звездным цветом». Гюнтер несколько раз упоминается в блоковских письмах к Андрею Белому. Контекст различен. Или формально-этикетные упоминания: «Поклонитесь ему от меня.» Или раздраженная критика с элементами иронии: «Совсем не знаю, что написать от тебя Гюнтеру? Очень возможно, что он – идиот. Он пишет мне все открытки, где говорится: сегодня я перевел 26-е стихотворение...Сегодня – 40-е.»
Если посмотреть на упомянутых Блоком немецких философов, картина окажется несколько неожиданной. Кант упоминается в несколько раз чаще Ницше. Отчасти это объясняется воздействием на Блока Андрея Белого. Так, в 1903 году Блок создает стихотворение «Сижу за ширмой» с подзаголовком «Иммануил Кант». (Первый вариант названия – «Испуганный».) По пояснениям самого Блока, текст был написан под впечатлением «трансцендентальной эстетики» И.Канта. Образ человека, спрятавшегося за ширмой, был заимствован Блоком из «Драматической симфонии» А.Белого, где был изображен «молодой философ», который, прочитав у Канта о пространстве и времени как априорных формах познания, размышляет, нельзя ли, заставить себя ширмами, спрятавшись от времени и пространства. Особенно активно тема Канта присутствовала в переписке Блока и Белого 1903-1904 гг. в связи с приближением 100-летия со дня смерти основателя немецкой идеалистической философии. Например, в письме от 20 ноября 1903 года с игровыми святочными и демоническими интонациями: «усиленное заглядывание в зеркала и на перепутья, где воет снеговой ветер, - не появится ли там к своему весеннему юбилею какой-нибудь морщинистый Кант, или, напротив, - Кантище на соломенной табуретке.» Блок воспринимал Канта двойственно. С одной стороны, Кант был одним из духовных отцов кризисной европейской цивилизации. С другой стороны, Блок видит в Канте черты, сближающие философа с Рихардом Вагнером. Согласно определениям, данным Канту в блоковской статье «Крушение гуманизма», это «лукавейший и сумасшедший мистик», но одновременно «безумный артист, чудовищный революционер, взрывающий цивилизацию изнутри.» А в юношеском письме А.Блока отцу от 5 августа 1902 года присутствовала иная оценка: «Но ведь и здравый Кант для иных мечтателен не в меру.» В этом же году Блок записал в своей записной книжке: «Кант до известной степени избегнул гонений – благодаря своей кабинетности.»
Ницше упоминается и цитируется, прежде всего, в блоковской статье 1909 года «Стихия и культура». А в письме Андрею Белому от 22 октября 1910 года имеется чуть ироничное отождествление Ницше с адресатом: «Ты, Ницше.» И в этом же году в статье «Рыцарь-монах», посвященной В.С.Соловьеву, содержится небольшой упрек: «Он не заметил Ницше.» Минимальное количество упоминаний Ницше не должно вводить в заблуждение: Блок хорошо знал произведения Ницше – друга почитаемого им Вагнера, хотя, известно, что Ницше был гораздо большим авторитетом для старших символистов.
Вообще, упоминание-неупоминание той или иной персоналии Блоком отчасти имеет относительный характер. Например, ни разу не упомянут Шпенглер, а вместе с тем теория О.Шпенглера, изложенная в книге «Закат Европы» (1918 год), стала краеугольным камнем известной блоковской статьи «Крушение гуманизма», появившейся годом позже. Особенно это заметно в противопоставлении Блоком понятий «культура» и «цивилизация»: «Цивилизация, все более терявшая черты культуры...»
А.Блок почти что не упоминает немецких живописцев. Есть лишь два исключения. Так, в письме Блока матери от 7 мая 1909 года описываются венецианские впечатления поэта и критикуется посещенная им международная выставка живописи, хотя в числе позитивных впечатлений упомянуто творчество Франца фон Штука – немецкого художника и скульптора. Вопросы живописи возникали и в переписке Блока с известным художником Ю.П.Анненковым – иллюстратором поэмы «Двенадцать». Эти иллюстрации вызвали у Блока некоторые дюреровские ассоциации. Данными двумя упоминаниями Блок и ограничивается.
Показалось весьма оригинальным упоминание Карла Бедекера – издателя путеводителей по различным странам в блоковской статье «О современном состоянии русского символизма»: «(...) К моим же словам прошу отнестись как к словам, играющим служебную роль, как к Бедекеру, которым по необходимости пользуется путешественник».
Таков предварительный уровень рассмотрения проблемы «Блок и немецкая культура». Не менее насыщенным было и восприятие А.Блоком других важнейших европейских культур, но эта блоковская открытость стихии мировой культуры никогда не претендовала на роль центра его творчества, базировавшегося на русской культурной традиции.