Сначала были цыганки. Я сам подошёл к ним с двумя стаканчиками кофе - у меня была безлимитная кофейная карточка в одном из баров. Они недоверчиво взяли стаканчики и гневно стали просить еды. Они никак не хотели верить, что у меня ни гроша в кармане. Но на этой же почве мы разговорились и расстались приятелями. Я даже подарил одной из них жетон из екатеринбуржского метро. Поплевав на него, видимо, от сглаза, она убрала латунный жетон в карман.
-На счастье, - сказал я.
-На счастье - это хорошо, - улыбнулась она в ответ.
А потом была безумная женщина. Я увидел её в баре, куда я зашёл погреться с сырой улицы. Она блуждала между столиков, точно призрак, не знающий покоя и воровато заглядывала в тарелки посетителей. Я предложил ей подсесть ко мне; мы пили кофе, курили и общались. Она начала рассказывать о своей жизни и уже через пять минут я понял, что она бредит. Я ждал кульминации этой беседы, ощутимого результата, весом в рассказ и, разлакомясь, уже предвкушал отличную историю.
Но она оказалась куда безумней, чем я предполагал вначале. Через час разговора я отметил про себя с удовольствием, что, несмотря на чудовищный поток бессмысленной информации, которым она меня заливала, силы на то, чтобы слушать её ещё есть. Но потом, внезапно, они резко стали уменьшаться; одновременно прилив кофеина залил пенистой волной мозг и я стал нервничать. Бредовый водопад слов из её рта попросту топил меня и начинал уже красть мои силы; я сидел и стучал по полу ногой, внимание моё уже начало болезненно названивать в мозг о том, что не может справиться. Я всё ждал истории или сокровенной истины от этого человека, но в нём не было ничего, кроме безумия. Эта женщина потеряла себя, своё "я", она даже не могла разобраться в своём прошлом и рассказывала всё новые и новые истории, без запинки, не отводя своих глаз от моих, а взгляд был таким, словно спрашивал: "ты веришь мне? Веришь?".
Безумие захлёстывало меня, давило на сознание и я чувствовал, что сдаю позиции и сильно переоценил свои возможности; что общаюсь с ней уже в кредит своего самочувствия. Я понял, что никакого рассказа не получится, что писать не о чем, а самое главное то, - что я и не смогу уже ничего написать, по-крайней мере сегодня. Наскоро распрощавшись, я вышел из бара.
В метро были сонмы людей, армии, легионы; поезда уезжали, набитые до отказа, а людей на платформе становилось всё больше и больше. На скамейке сидел дедушка и громко разговаривал с самим собой. Поначалу я хотел подойти к нему, но затем я понял, что ещё одного безумца я не вытяну. Зажатый со всех сторон, я ехал в вагоне и играл желваками. Кофеин страшно разошёлся, сердце словно держали в горячих ладонях - не сжимали, но плотно облегали его. Руки тряслись так, что я не смог достать из кармана блокнот и ручку, не уронив их затем на пол.
А на улице шёл дождь. Я снял шляпу, закрыл глаза и поднял лицо к небу. Ветер ласкал его, брызгал холодными каплями, а мне было всё мало; мне нужно было больше воды, холодной, ветренной воды, чтобы смыть с себя усталость. Я стоял посреди площади и тихо стонал от удовольствия, обдуваемый сырым ветром, пока мимо меня шли люди. Дождь очищал меня от чужих мыслей и слов, и я чувствовал, как ко мне возвращается Жизнь.